"Моя любимая, так тихо наше счастье"
Моя любимая, так тихо наше счастье И так доверчиво светла наша любовь, Что облако на ней нам кажется ненастьем, Что кажется тоской нахмуренная бровь. 1910 г.
БАНИ
По мраморным скамьям удары шаек звонки, И весело шумлив космато-серый душ, Над дырами в полу поющие воронки, И пахнет камышом и пеной мыльных луж. Шершаво горячо упругое мочало, Медлительно расправившее грудь… И капают с горбатых сводов зала Большие капли, плотные, как ртуть. Иду под душ, и больно колят иглы Всё холодеющей, сжимающей воды, И спины под дождём беспомощны и никлы; Морозные цветы на ширмах из слюды. Потом бассейн с тяжёлой колоннадой, Ступени, жёлтая недвижная вода… Могильный мир чистилища иль ада? До стёкол потолка как будто глыбы льда. Бросаешься, плывёшь; упали брызги градом, И резок плеск воды, заворожённый круг Замкнулся и застыл, поблескивая рядом, И вздрогнув от моих скользящих рук. Бежать неловко босиком по плитам, Но белые воротца распахнул И — весел шаек звон и по скамьям облитым Возня ребят, и толкотня, и гул. А там — на холод по дорожке белой К дивану… В простыни закутаться и лечь, Лечь навзничь, на спину — пусть млеет тело — И папиросу наскоро зажечь. 1910 г.
ВЕНОК СОНЕТОВ
Июль, а холодно ночами, И звёзды сентябрём горят, Я знаю — тихо за плечами Толпится дней далёких ряд. Под непогасшими свечами Там, в далях дней, идёт обряд — Невеста с тёмными очами Струит торжественный наряд. Поёт ей клир о жизни новой, Но ярок воска жёлтый свет, Но ярки пастырей покровы… А на террасе силуэт Исчез, и брошен Фет в столовой, И бабочек мохнатых нет. И бабочек мохнатых нет У лампы на столе зелёном, Где врезаны эмблемы лет То вензелем, то медальоном. Где крейсер клеил из газет И фокусы, хоть миллионам, Звенящий шпорами корнет Показывал, блестя погоном… Умолкли в роще соловьи, Не пробегают муравьи, Скользнув с берёз, покрытых мхами… И ласково журчат ручьи — Воспоминания мои, И думать хочется стихами. И думать хочется стихами… Февраль весну зовёт… Ужель, Мне на террасе с соловьями Не привечать тебя, апрель. Апрель с мычаньем, с пастухами, Забыв и вьюги и капель, И ждать её, мою пастушку, Шотландку-тальму, брошку-мушку, Волос пылающих привет… Не разметать годов ловушку, Лишь прошлому послав привет, Замкнуть печаль в скупой сонет. Замкнуть печаль в скупой сонет, В ковчежец каменный с Урала, В нём сувениры давних лет, Брошь итальянского коралла. Их вспомнит старый туалет, Им бронза зеркала сияла; Их, вынув бабушкин браслет, Ты мне вернула после бала. Твои я руки целовал Затосковавшими устами, И вместе мы вернулись в зал… Благоговейными перстами Открыв ковчежец, взяв коралл, Сижу над старыми листами. Сижу над старыми листами, Над рукописью давних лет. Я думаю: зачем так надо? Зачем твой муж не тот корнет, А виц-мундир из Петрограда? Я помню — в горы, на пикет, Взбиралась наша кавалькада, Навстречу он… Спаси от бед, Господь! Не к нам ли? Вот — не рада! «А кто?» — Сосед — и мы молчим, В дубняк карабкаясь тропами… Грядущего холодный дым С горы свергается клубами, И то, что в сердце мы таим, Нет, нет — не передать словами! И нет — не передать словами Тревоги первой, смутных дум; Я был в горах разбужен Вами, Я сердцем Ваш услышал шум! Любил ли я? Нет — рукавами, Завернутыми наобум, Своими чудными руками Ты не тревожила мой ум. Гонясь по лугу за тобою, Обнять тебя не ждал я — нет… Ты — блики солнца над тропою, Но дней текучих тёмный бред Хранит в своем пути с собою Их тихий отсиявший свет. Их тихий отсиявший свет Мне навевает отдых милый На рубеже шумящих лет, Летящих в бездну за перилы. В перилы врежу я сонет, Как целовали мы могилы, Как каждый маленький букет Мы вешали на крестик хилый, Как мы молчали, как вокруг Висели капельки топаза, Как руки мы пожали вдруг… И ландыш, крошечная ваза — Подарок тёплых нежных рук — Он здесь, здесь — меж строк рассказа. Он здесь, здесь — меж строк рассказа, Как тот, в ковчежеце коралл. Под диадемою алмаза Ты вышла в опустевший зал — Тебя сквозной покров из газа, Холодным мраком облекал. Я помню: «До другого раза», — Смутясь, корнет тебе сказал… Ты руки нам обоим сразу, Спеша, пожала без кольца — Без просьб бывать и без отказа… Мы медленно сошли с крыльца. «Вот дождались мы и конца», — Нечайно сохранилась фраза. Нечайно сохранилась фраза Еще одна: «Какая чушь, — Я не видал его ни разу, Откуда взялся этот муж?» Краснели в темноте три глаза — Три рамы; в чёрных пятнах луж Мутнели отблески… «Ни разу, — Сказал корнет, — какая чушь!» Мы долго в парке с ним сидели, Мы пили с ним разлуки яд, И молча вспомнить мы хотели Девичий простенький наряд, И смеха блещущие трели, И милый жест, и милый взгляд. И милый жест, и милый взгляд — Вы отошли и юность с вами; Воспоминаний смутный ряд Плывет с багровыми краями… Как облака, они горят В закатном солнце, там, над мглами, Где жаворонки всё звенят, Пьяны последними лучами. «Ах, Боже мой!» — сказал корнет И подал руку на прощанье, Призвякнув шпорами привет… Ушёл площадкой, где в крокет Играл так много быстрых лет… Храни вас Бог, воспоминанья! Храни вас Бог, воспоминанья! Потухли в комнатах огни, Окрепло роз благоуханье, Луна свинцом покрыла пни. Но теплилось зари сиянье, Июньские стояли дни… Чу! Горихвостки восклицанье, О, новый день, повремени! Настало с прошлым расставанье… Я верю, ты не спал, корнет, Я знаю, завело скитанье Тебя горами на пикет… На мой сонет, воспоминанья, Навейте тёплого дыханья! Навейте тёплого дыханья… Она сошла с террасы в сад, Но не для слёз, не для свиданья, Откинув голову назад, И руки вдаль, луны мерцанья Она впивала аромат… Был ритм в движениях блужданья И танец медленный дриад… Внимал я танцу, очарован, И сердце билось ритму в лад… О, ночь, твой мир безумьем скован, Тобой дыша, как смолкший сад, Твоими чарами взволнован Моих сонетов вертоград. Моих сонетов вертоград Поёт тебя, поёт влюбленно Волос, сиявший водопад, В сорочке стан осеребрённый… Нет, муж не вышел в лунный сад, Нет, он не замер, восхищенный — А ты сама — назад, назад! Еще не вырублен замшенный Твой старый сад, ещё трубят Корнету трубы за холмами, Ещё он твой над берегами Кровавых ран… Назад, назад! Спеши! Июль — а мглист закат, Июль — а холодно ночами! Июль — а холодно ночами И бабочек мохнатых нет! И думать хочется стихами, Замкнуть печаль в скупой сонет. Сижу над старыми листами, Над рукописью давних лет, И нет — не передать словами Их тихий отсиявший свет! Он здесь, здесь — между строк рассказа. Нечайно сохранилась фраза И милый жест, и милый взгляд… Храни вас Бог, воспоминанья, Навейте тёплого дыханья В моих сонетов вертоград! (Год не указан)
СОБАЧНИЦА
(М.А.Долговой)
По осени бездомных псов и кошек Так много в дачной роще остаётся В пустых помойках, у разбитых плошек… А лес над крышами шумит и гнётся. В холодной роще гулко и просторно, И жутки заколоченные дачи… Лишь с веток шишки падают покорно, Лишь не смолкает лай и вой собачий. Но в старой кухне приоткрыты ставни, И вьёт труба дымок прозрачно-тонкий. Псы узнают приют свой стародавний, Бредут и в дверь толкаются тихонько. В холодной роще с дикой пёсьей стаей Владычествует строгая старуха; Всё бродит с ними, сладостно вздыхая, И день за днём идут безмолвно, глухо. Отбудет осень, пригнетут сугробы В лесу валежник, и в безлюдье сонном Завоет вьюга, загудят трущобы, Метель закружит вальсом монотонным. Псов наберётся много в тесной кухне, Лежат без света, чешутся и бредят; Она меж них… В оконце свет потухнет И тьма нахлынет и отхлынуть медлит. 1911 г.
"Дымятся чёрные скамьи,"
Дымятся чёрные скамьи, В траве дождя так щедро много… Запели иволги мои, И зарумянилась дорога. Иду сквозь лес в разлив полей, В лицо дождём кропят берёзы, В просторный воздух влит елей, В кустах синеют ночи грёзы. Но слышен лязг и шелест кос, Брусков звенящее чирканье — Вот, вот он, радостный покос, Рубах и жарких лиц мельканье. Сажусь на рыжем валуне, Несёт теплом с лугов широких, В румяном заревом огне Идут косцы в цветах высоких… Вернусь и встречу на крыльце Тебя, сквозь солнечные блики, В дрожащем золотом венце И с полным фартуком гвоздики. 1911 г.
ВЕСЕННЕЕ
Как странна по весне сухой листвы Осенних запахов нечаянная встреча, Как будто сквозь теперешнее «ты» Мелькнуло «Вы», звучавшее далече. Как будто почтальон нечаянно принёс Конверт, написанный любимою рукою, Давно написанный — в дни первых встреч и грёз, Но не полученный, оплаканный тоскою. И в нём два стебелька младенческой травы, За парком сорванной, где грустно дремлет туя, И нежные слова: «Когда бы знали Вы, Когда бы знали, как тебя люблю я». 1911 г.
ДА
Погоди — я хотел рассказать, Что вчера, заблудившись в лесу, Начал прошлое я вспоминать — И предутренний дым, и росу. И дороги, и гать, и вокзал, И мешки, и крестьян на буграх. Помнишь, ты, оглянувшись, сказал: «Что-то мы потеряли впотьмах». И так странно всё было во мгле: И мерцавшая тусклая грязь, И кустарник седой, как в золе, И бездумья, и сумерек связь. И в лесу почему-то я вдруг Понял, что ты сказал мне тогда: «Потеряли мы, старый мой друг, Друг для друга созвучное „да“». 1911 г.
БОГУ МОЕМУ
Мой светлый скорбный Бог, к тебе моя молитва И славословие моё! Вот я пришел к Тебе. За мной желтеет жнитва, Изжитое в долине бытиё. Ты мой родник холодный и глубокий Под тихим ясенем мечты — Я весь во всём и весь я одинокий — Быть может, как и Ты! Своим ковшом, внимательным и строгим, Исчерпать жизнь пришёл я, но не жить. Мимо идя, наполню сердце многим, Но всё вплету в невидимую нить. Как ключ от истины, одна печаль нужна мне! Она — осенняя аллея к алтарям, Где тайный антиминс заложен в пыльном камне, Доступный в дни прозренья матерям. Изъязвленное сердце бережу я Не для себя — что мне? Что им? — не для других!.. Для глаз Твоих, что Ты отверз, тоскуя, Как даль глубоких, глаз Твоих! [1] И если б не слова… а слёзы… Не словами, А ароматом игл, певучестью полей Я мог воздать Тебе, стоящий за вратами, Хранящий мирру и елей! Мой грустный, светлый Бог, к тебе моя молитва И славословие моё! Ты, возрождающий поваленные жнитва, Ты, преломляющий извечно бытиё! 1911 г.
"Что мне сказать тебе, когда так близки думы"
Н.З.
Что мне сказать тебе, когда так близки думы Тебе одной, когда вся жизнь моя, Маячившая тускло и угрюмо, Пришла к тебе, все муки затая. К тебе пришли мы с нею за ответом, И твой ответ, я знал, был приговор — Решимостью последней был согретым Мой первый поцелуй, судьбе наперекор — В глазах туманилось, в ушах пьяно звенело, Куда иду, что говорю, не знал… А как весна над Волгой пламенела! Как пароход блестел и ликовал! Но там, над Волгой, вынесла решенье, Решенье светлое таинственная ночь — Ты подошла ко мне с благословеньем, И радости не мог я превозмочь. Ты мне дала и ласку, и заботы, И встречный блеск трёх пар любимых глаз, И сладость мирной, радостной работы, И солнце в иглах хвой, глядящее на нас. Что я скажу тебе, когда я твой, и думы Мои все для тебя иль вызваны тобой, И только оттого бываю я угрюмый, Что я за вас боюсь перед судьбой. 1911 г.
ТРОИЦА
Берёзки нежные, пахучие, Вошли вы в комнату мою Оттуда, где ручьи гремучие, Где память сердца я храню. Совсем забыл, что нынче Троица, Что нынче светлый праздник Ваш, Вхожу — и всё рябит и двоится, Шепчу далёкий «Отче наш…» Воспоминанья позабытые: Кивот с крестом и в белом — мать, И окна в крупный дождь открытые, В который хочется бежать. Воспоминаньями-пылинками Я окружен, ко мне пришли, Пришли вы тихими поминками, Берёзки нежные мои. 1911 г.
ЧТО ТЫ ЗАДУМАЛАСЬ
Что ты задумалась? Не надо! Нет, не надо! День сменит день и принесёт ответ! Скорбь сердца оттого, что сердце жизни радо, И скорби в сердце нет, когда в нём жизни нет. Иди в поля, от рос холодные, маячит За ними даль, дрожит кольцом туман. И солнце свой огонь от дали гранью прячет, И помни, что и ты в дали, что даль — обман. Иди в пахучий лес, под сосны… За стволами Толпится сумрак чащи, чаща жмёт, Идёт к тебе по мхам звериными тропами… Но помни — там, где ты, её же власть и гнёт. Иди туда, где горе и стенанья, Где радость лёгкая отзывчива к мольбе — В набат, и благовеста мук, и ликованья — И помни: радость и отчаянье в тебе. 1911 г.
ЖИЗНЬ
Жизнь — нянька давняя — всё ласкова со мной, Всё шепчет ласковые сказки И, за своей предвечно-мудрой сединой, Не видит роковой развязки. Но — жду — подымутся с улыбкою глаза, Протянется рука для ласки нежная, И вдруг она, смутясь, отпрянет — вся гроза — Воспламененная и грешная. И взглядами, дрожа, померяемся с ней На кратком жгучем поединке… И будет ли потом — сверканье знойных дней Иль мглисто-скучные поминки? 1911 г.
НОЧЬЮ НА ТЕРРАСЕ
Из ночи тянутся к свече слепые липы, И в стойле сонно бьёт копытом жеребец… По тёмной лестнице таинственные скрипы И пахнет прадедом старинный погребец. Хожу босой ступнёй по сумрачной террасе, Бодрит шершавый лоск холодных половиц, И роюсь без конца в заброшенном запасе Слов, звуков и давно перезабытых лиц. В серьёзный колокол, в низине над рекою, Лениво бьет часы забытый пономарь… По звону тот же всё, всё тою же рукою. И в звоне — вечностью осмысленная старь. Шумят верхушки лип о прошлом и грядущем… А я хожу, хожу, томлением объят, Забытый временем, к заре сквозь парк идущим, И — чую вечности глубокий аромат. 1911 г.
САД
Схожу в заглохший сад забытою аллеей, Знакомых старых лип не достаёт в рядах. И стало в их толпе печальней и светлее, Как в скорби прошлого, разреженной в годах. Вы, соловьи, мелодий не забыли — Мелодий прошлого! Ваш слишком громкий щёлк, Так горестно живой над пеплом тёмной были, Раздавшись для меня как верность — не умолк. И лист, опавший лист, шуршащий под ногами, Всё тот же, от него всё тот же аромат, И хочется опять тереть листы руками, Закрыть ладонями лицо, оставив сад. А я несу сквозь сад, боясь дыханья, Едва горящую свечу далёких дней… В ней всё… всё прошлое, весь вздох воспоминанья И тени жадные толпятся перед ней. 1911 г.
У КАМИНА
У камина много передумано… У камина в тёмном, мутном зале! О продаже старого имения И о том, что выкупить едва ли… Под рукой лежало недописанным Страшное последнее письмо… На столе с резными шифоньерками Прадедов закапано сукно… Под столом чесался пойнтер «Ласковый» И во сне куда-то всё бежал… Пахло чубуками, красным деревом, И блестел недопитый бокал. Зажигал свечу в шандале башенкой, Шёл сутулый, зеркала пугая… Кто-то закричал: «Ва-банк! Грабители!» Разбудил в буфетной попугая. Было душно в низких, тёплых комнатах, Кисея белела на картинах. Возвращался снова к креслам кожаным И, вздохнув, садился у камина. И потом нашли на утро тихого На полу с прижавшейся собакой… Слишком много было передумано У камина, тлевшего во мраке. 1911 г.
НА ЗАВОДЕ
Угрюмый старый дом с пустынной белой залой, С колоннами, с прозрачным фонарём, Где рододендроны сжились с геранью алой И с любознательным увертливым плющом. Блестит паркет своими ромбами у кресел. Стеклянными подставками рояль Дрожащих зайчиков под потолком развесил И клавишей открыл блестящую эмаль. За окнами хлысты назойливых акаций, Изрезанный осколками сквозь них Горит кусок реки… И нити вариаций Всё вьёт и вьёт смычок из-за дверей глухих. Прошлёпают по лестнице, уронят Внизу в буфетной вымытый поднос. Протяжно, без конца гудок заводский стонет И лает, лает, подвывая, пёс. 1911 г.
МАМЕ
Мглистый путь, дорога дальняя, Рожь пахучая цветёт… Воротись, моя печальная, Смутен в поле поворот. На глаза навеет волосы Ветер пасмурных лощин. От колёс затонут полосы В мшистых складках луговин. Вскинет солнце очи влажные На извилины межи, Запоют свои протяжные, Заливные песни ржи. И очнёшься ты затерянной, Как печаль твоя, одна, В широте полей немереной, Широтой полонена. За востоком солнце дальнее Заревого утра ждёт. Воротись, моя печальная! Смутен в поле поворот… 1911 г.
ДАЧА
Меж клумб и снежных островков Дрожат сверкающие лужи. В них корабли из лепестков Дремотный ветер тихо кружит. Мокры ступеньки на балкон С забытым с осени конвертом. Блестя, мелькают у окон Капели, спугнутые ветром. Расплылся августовский след Спешившей к поезду коляски. На старой липе цифры лет И букв таинственные связки. Хозяин-солнце в ставни бьёт Весенним, нежно-тёплым светом И счёт задумчивый ведёт Чредою отгоревшим летам. А старый дом ещё во сне, Ещё зимою заколдован, И грезит о былой весне, И лета призраком взволнован. В нём реют чьи-то голоса, И жмутся к окнам чьи-то тени. И между рам, в стекло стуча, Кружится мотылёк осенний. 1911 г.
ИВОЛГАМ
Там слишком много светлого простора И так вдали нежны небес края… Должно быть, смерть придёт за мною скоро, И набожно уходит жизнь моя! Прощайте, иволги! Вы пели так прилежно Простую песенку о солнце, о весне, Так эхо сердца вторило вам нежно, Так много мудрого вы рассказали мне! Я не умру, как вы не умирали! Я только замолчу, я только оглянусь Ещё раз бережно на ласковые дали, Потом засну, потом — опять проснусь! 1911 г.
СОЛНЕЧНАЯ ПЧЕЛА
От жарких сосен густо потянуло Хмельной и едкой пригарью смолы. В ней огненное жало потонуло Огромной тяжкой солнечной пчелы. На кобальте небесного залива Недвижный абрис зоркого орла. Тягучий мёд, мерцая, пьёт лениво И крылья-марь накренила пчела. Изнемогает полдень. Уже, уже Крыло с крылом у дремлющей пчелы… А в бочаге, в овраге, тьма и стужа. И в нём, как накипь, шарики смолы. 1911 г.
Н.З
Много мы с тобою пережили! Помнишь — лето, зной и духоту Вечер и закат заворожили? Рядом мы… Похоже на мечту! Ты со мною в ожиданье танца; Мимо он проходит вновь и вновь: На щеках два радостных румянца, И черна разглаженная бровь… Много мы с тобою пережили! Помнишь — зной, перрон и духоту? Пальмы нас сухие окружили… Рядом мы… Похоже на мечту! В шляпке ты, измятой от дороги, У тебя усталые глаза; Старый мопс нам трёт, ласкаясь, ноги, И в глазах от старости слеза. Много мы с тобою пережили! Помнишь — номер, свечи, духоту? Стены нас глухие окружили… Рядом мы… Похоже на мечту! На полу раскрыты чемоданы… Я впервые у твоих вещей… С кофеем ненужные стаканы… Подали на поезд лошадей… Много мы с тобою пережили! Помнишь — палубу и духоту? Волга и весна нас окружили… Рядом мы… Похоже на мечту! Как всегда задумалась глубоко Ты опять о прежнем — о своём… Радостно с тобой и одиноко; Рассказать — так надо, но о чём? Бог-поэт задумчивый и странный Начертил поэму и для нас И её вложил Он в наши раны Для твоих глубоких грустных глаз. Посмотри — любила ты другого, Я другую, может быть, любил; Ты живёшь страданьями былого, Я былым страданья искупил. Много мы с тобою пережили! Помнишь ты его, забыл я ту… И семьёй нас дети окружили… Рядом мы — похоже на мечту! 1911 г.
АНГЕЛ СМЕРТИ
В день святой Елисаветы, Как всегда — из года в год — В старых креслах кабинета Сядут, с ними старый кот. Будут кофе пить из чашек С тонким розовым цветком И прошивки для рубашек Плесть задумчивым крючком. Ангел мира и забвенья, Встань у кресел позади, Осени их смертной тенью И кота не разбуди. 1911 г.
"Пусть только холм твоей могилы"
Пусть только холм твоей могилы Да писем бледные духи, Да вензель, врезанный в перилы, Да эти бедные стихи Остались памятью скупою. Я знаю нынче, в поздний час, В аллее встречусь я с тобою И обручат берёзы нас, И липы нам венцы наденут, И ветер нас благословит… «O gieb, mein Ziebling, mir dein Wehmuth, Gieb mir dein Her und Ziebe mit!» На сквозной прогалине Лунных лучей Я стою в проталине Твой и ничей. Зацелован ветками Нежных берёз, Зачарован редкими Каплями слёз. Ты склонилась радостно, Прячешь лицо, Дышишь-шепчешь сладостно, В пальцах кольцо… Я во власти милых тайн… Месяц велит: «Her und Ziebe nimme mein, Nimme wohl mit!» 1911 г.
"Праматерь ночь, с тобой сижу у лампы"
Праматерь ночь, с тобой сижу у лампы И, слушая осенний мерный шум, Приподнимаю занавес у рампы, А там, за ним, вся жизнь, весь сгусток дум. Торжественно, с мучительным покоем В провал былого опуская гроб, Над безднами плыву безумным Ноем, Избегнувшим и выжившим потоп. Вокруг во рвах разбросан щебень пёстрый Домов, деревьев, утвари скупой, И по скале обломанной и острой Висят тела последнею толпой. Гляжу на них, открыв окно ковчега, Ещё шумят, свергаясь с гор, ручьи… Летят ко мне (им нет внизу ночлега) С масличной ветвью голуби мои. 1912 г.
САМОВАР
Ещё полны раскрытые корзины И крепко пахнет в даче от рогож… Какое дело зяблику! С вершины Поёт он, что весна, что день погож. Пьяны приездом радостные дети И бегают, усталость позабыв… «Как благостно, как солнечно на свете», — Малиновки поют наперерыв. Я жертву приношу весне, как предки, В расстёгнутом пальто под сосняком Я собираю шишки, иглы, ветки, А самовар плюётся кипятком. В жерло трубы, прожжённой и измятой, Волнист и густ, медлителен и прям Восходит дым тяжёлый и косматый, Воистину угодный небесам! 1912 г.
ЖАР-ПТИЦА
В мутном городе осенней ночью Надо мной жар-птица пролетела И перо мне в сердце уронила, И нездешним голосом пропела: «Сбереги перо моё литое, Сбереги перо с алмазом ясным — Умывай алмаз горячей кровью, Жди меня, когда он станет красным!» И впилось перо глубоко в сердце; Кровь бежит, струится по алмазу, Но забыл я вещую жар-птицу, Но не вспомнил я её ни разу. Привелось мне смерть найти не в брани, Не в горячем грозном поединке, А в осеннем предрассветном поле Вороны скликались на поминки. И с последней смертною тоскою, И с последним стоном и мольбою Поднял я коснеющие очи И жар-птицу внял я над собою. Вырвала перо своё жар-птица С заалевшим на конце алмазом И спросила: «Помнишь ли ты город, Осень, ночь, фонарь, шипящий газом? Помнишь ли, что думал ты, тоскуя, Что тебе сейчас напоминаю? Знаешь ли, что всё она забыла?»… И неслышно я ответил: «Знаю!» 1912 г.
ШУМ РАКОВИН
Шум раковин — шум тишины ночной. Как ровен он, как углублён и жуток! Нас захлестнула ночь своей голубизной И шёпотом зловещих прибауток. Их день скрывал, как от больного врач Скрывает смерть, хоть ей открыты двери, Хоть слышен сердцу дальних комнат плач, Хоть рядом поп медоточит о вере… Ночь, ночь пришла, нас всех разъединив. Мы — на духу… И вот сквозь наши стены Мы слышим звёзд немой речитатив… Наш день — пятно, в песке шипящей пены. 1912 г.
ТЕ ПЕСНИ
С тобою песни мы певали наверху В любимом тёплом мезонине, А стёкла были все в морозном светлом мху, Был месяц серебристо-синий. Вздымала алый столб заводская труба, И в лунном свете искры рдели; Стояла ночь, как лёд, прозрачно голуба, Чернели вмёрзнутые ели. А снизу, с лестницы, краснела лампа в дверь, И разговаривали в зале, И что-то милое, забытое теперь, Играла мама на рояле. Те песни пережили фабрику, тебя И многих, детством осиянных… Я их пою, пою, как из могил земля Они целительны на ранах. 1912 г.
РОЗЫ
Как пахнут печально и сладко Увянувших роз лепестки! От них продушилась тетрадка, От них на бумаге кружки. «С тридцатого счёт водовоза, Купить на базаре яиц…» И снова прилипшая роза Меж летних забытых страниц. И дальше «За лодку матросу…» И кажется — ночь на реке, И лодка всплывает к утёсу, И алая роза в руке… Струятся, стекая алмазы, Весло задержало свой плёс… Бледны и невнятны рассказы Увянувших выцветших роз. 1912 г.
КЕНАР
Мирно трещит у окошка Кенар, не чуя весны, В садике сохнет дорожка, Млеют кусты бузины. Там, по дорожке, когда-то В креслах возили его… Звякнула чёрство лопата — Крест, под крестом никого. Продано кресло татарам, Вышла за друга жена… Мы только с кенаром старым, Да вот, пожалуй, весна, Помним о том, что забыто… Точно подкова конём Сброшена в беге с копыта И зарастает быльём. 1912 г.
ОСЕННЕЕ
Все больше звёзд, и млечный путь так чёток И крепок воздух кованых ночей. Как тяжелобольной, день напряжённо кроток Сиянием остуженных лучей. Как будто опускается незримо, Что день, то глубже строгий светлый лес И всё в воде: стволы, дома и струйки дыма… А свод ветвей — подводных трав навес. И птицы осени — удод, и дятел, И поползень — ритмично, как в воде, Летят-плывут, кружась, и я для них утратил Людское зло, забыто о вражде. Мы все в глубоком озере. Над нами Высоко тянут баржи-облака, И солнце нам сквозит далёкими лучами, И холоден и крепок наст песка. Чу! Пароход кричит! Там пристань где-то, Там где-то шум надводной жизни… Пусть! Под ровный гул воды мы грезим, и согрета Остуженным теплом покоя наша грусть. 1912 г.
ЧЕРНИЛЬНЫЕ ОРЕШКИ
В дуплах дубов заботливая глина И — старцам вновь возвращена листва — Пусть ствол во мху, и в ветках паутина, И там, вверху, в расщелинах, трава. Здесь много милого: лишайник ставит вешки, Усач и златки петли заплели, И вялые чернильные орешки, И гулкие заржавленные пни. Дорожка вспухла от кротовых кочек, Скамья давно без спинки и доски, В её столбах так много нор и точек Точильщиков, а в трещинах трухи. Сюда ведёт меня воспоминанье И к старости направленные дни На странное безмолвное свиданье: Меня встречает мама у скамьи. Здесь наше прошлое, мы в нем двояшки, Взволнованно идем по парку — я Ищу в корнях чернильные орешки, Она — любовь, и юность, и меня. 1913 г.
ДИАКОН
Памяти диакона А.Г.Левшина церкви
Тарасовской богадельни на Шаболовке,
скончавшегося в заутреню 14-IV-1913 г.[2]
