Революция прекратила нормальную жизнь и работу. С женой Наташей (урожденной фон Бюхольд) и тремя детьми Лев Николаевич пережил её в Ставрополе на Волге (теперь г. Тольятти).
Власть в городе много раз менялась. При каждой победе большевиков подвергался аресту.
Чудом избежал расстрела после разгрома крестьянского восстания и пережил голод 1921 года.
С окончанием гражданской войны семья перебралась в Иваново-Вознесенск, а затем в Москву.
Лев Николаевич удочерил оставшуюся круглой сиротой родственницу Надежду Зилову.
Чтобы содержать семью, он сотрудничал в газетах и работал в области детской и исторической литературы (сборники рассказов о Толстом и Пушкине).
Лев Николаевич не успел развернуть свой талант. Содержание большой семьи из шести человек отнимало все силы. Нужно было обеспечить крышу над головой, так как домá семьи были экспроприированы. Семья жила на Соломенной сторожке, Пречистенке, Благуше, и наконец через Союз писателей удалось получить квартиру в трущобном районе Москвы «Марьина роща».
Профессиональных связей почти не поддерживал, за исключением дружбы с Б.А.Пильняком.
После ареста Пильняка тучи над головой Льва Николаевича сгустились. Печататься стало невозможно, постоянной работы не было. Смерть от воспаления лёгких 25 января 1937 г., вероятно, спасла его от сталинских лагерей, а возможно и от расстрела.
Лев Николаевич отличался исключительной порядочностью, добротой и скромностью.
В годы революции при сменах власти он многих спас от расстрела. Говорил: «Дворянство — это не привилегии, а обязанности». В семье сохранился футляр от первого тома собрания сочинений А.С.Пушкина, подаренный Львом Николаевичем дочери Ирине Львовне Семевской, с надписью:
Ты просишь надписи моей На неожиданном подарке — Как Пушкин до конца сумей Быть юной, радостной и яркой. И, как отец твой, удержать Сумей перо благочестиво, Чтоб даже лист не замарать, Стихами гения счастливый. Мы, конечно, не литературоведы, но поэзия в самые страшные годы революции и мировых войн составляла сущность жизни нашей семьи. Семья потеряла все имущество, но сохранила часть библиотеки. Русских поэтов девятнадцатого — начала двадцатого веков мы хорошо знали с детства. Позволим себе заметить, что, кажется, ни у одного из русских поэтов этого периода тема семейных ценностей не выражена так сильно, удачно, как у Л.Н. Зилова.
Примечания:
Н.З.- жена поэта Наталия Зилова. Лютя — старшая дочь Анна Львовна.
Ляля — младшая дочь Ирина Львовна.
Стихотворение «У камина» описывает самоубийство дяди поэта с материнской стороны.
Корешево — имение бабушки поэта с материнской стороны.
Дополнительные биографические сведения можно найти в исследованиях З.И. Поздеевой
(Зов родной земли, 1999, М., Изд-во ИКАР); Л.А. Фатуевой (Усадебный мир Гарднеров и Зиловых.
В сб. Русская усадьба, вып. 12(28), М., Изд-во Жираф 2006, сс. 385 — 451) и
Н.И. Толстой (Собрание сочинений С.Н. Толстого, т. V, ч. II, Толстая Н.И. Вокруг С.Н. Толстого,
М., Изд-во ДЕКО, 2008).
Подборка стихотворений Льва Николаевича Зилова выполнена внуками поэта
А.А. Зиловым и Ф.Н.Семевским.
Стихи приведены к современной грамматике Н.Н. Зиловой.
ЗЛАТ РУЧЕЙ
У опушки, под ветвями, Пять ключей. Бьётся, вьётся меж корнями Злат ручей. Родился с зарёй румяной Первый ключ. Вздрогнул гладью многогранной В мгле зыбуч. Родился под полднем душным Ключ второй. Раззолочен, вспенен, вскружен Дня игрой. Родился в тиши вечерен Третий ключ. Мглист, глубок, огнисто-чёрен И колюч. Родился под ночью звёздной Ключ четвёрт. В нём забился звёздной бездны Хоровод. Ранним утром тихо вскрылся Пятый ключ. С тихим светом обручился Тих, певуч. И слились, раздвинув корни, Пять ключей. И родился с солнцем горним Злат ручей. 1908 г.
ЛЮТЯ
У нашей девочки две ручки, два глазка И целых двадцать пальчиков. Она обёрнута не крепко, а слегка В пять чистых покрывальчиков. Она из вечности пришла в весёлый день И вечность криком встретила От крыльев хаоса дрожит над нею тень И родинкой отметила. Она ещё себя для жизни не нашла, Водя слепыми глазками. Над ней ещё висит дожизненная мгла С таинственными сказками. Она ещё мечта, она ещё любовь, В плоти неизъяснимая. И бьётся ль сердце в ней, и льётся ли в ней кровь И наша ль ты любимая? 1908 г.
БОЖЕНЬКА
По хрустальным лесенкам, Светлыми дорожками, Ангелочки бегают Маленькими ножками. Им кивают весело Розы бирюзовые, К ним летят, торопятся Бабочки пунцовые. Где поют под ветками Птички звонко песенки, Их встречает Боженька На последней лесенке. Боженька весь беленький, С седенькими бровками. Платьице застёгнуто Божьими коровками. Упираясь в лесенку Палочкой-подпорочкой, Кормит он воробушков Тёплой, вкусной корочкой. Подбегают ангелы И целуют ноженьки Своего любимого Беленького Боженьки. И даёт им Боженька Золотые ломики, Отсылает ангелов В голубые домики. Чтоб колоть-раскалывать Камни серебристые И из них устраивать Звёздочки лучистые. Ночью выйдут ангелы Быстро сеять звёздочки По небу стемневшему В чёрные бороздочки. 1908 г.
СНЕГ
Молча падал ночью и на утро слабо Всё покрыл собою, дымкой голубою, Снеговой навет. Словно кто-то тихий проходил землёю И забыл случайно этот, полный тайны, Непонятный след. Строгие берёзы в светлой, снежной хвое, Призрачно белея, двинуться не смея, Потянулись в даль. В лишаях от снега чёрная дорога Из дали туманной шлёт мне отклик странный, Странную печаль. Хочется по снегу чёткими следами Тихо, одиноко в даль идти глубоко. Далеко уйти! И глядишь сквозь дымку меж рядов деревьев С радостной тревогой, вызванной дорогой Дальнего пути. 1908 г.
ЧАЩА
Чаща, днём прогретая, От смолы душна; Знойными просветами Глушь обнажена. Рыщет остроухая Меж кустами рысь. Вопли выпи, ухая, С топи донеслись. Торф блестящий в ельнике Вяжет рыжий мох; В смутном можжевельнике Скрыт звериный лог. Чёрными провалами, Промышляя снедь, Тяжко ветровалами Лазает медведь. 1908 г.
В СТАРОМ ДОМЕ
Засветили лампу в зале, Накрывают стол в столовой, Что-то в кухне жарить стали, Дверь закрыли — скрали слово. Сели шумно у рояля, Заплелись в узоры звуки, Чуть скрипит нажим педаля, Ищут слепо клавиш звуки. В-вах! Зевота из гостиной, Там пасьянс, чулков вязанье, Чей-то шёпот длинный-длинный И, сквозь шёпот, восклицанья. Чу! — кричат часы-кукушка, Мопс ползёт, скрипя когтями… Вдруг залаял. «Мушка! Мушка!» — Барин, как битки? С груздями? — 1908 г.
РОЯЛЬ
Рояль старомодный, в опале, Расстроенный, пылью забитый, С обломанной ножкой педали И с крышкой разбитой. Как странно сквозь смеха раскаты И речи горячего спора, Вздохнули аккорды сонаты, Как слово укора. И струны тоскливо и больно, Вдруг вздрогнув, скорей замолчали. Как будто сказали невольно О чьей-то печали. 1908 г.
В КОРЕШЕВЕ
В полумгле, таясь, белеют сторы, Шелестят страницы старых нот, Звоны струн заводят разговоры И «мур-мур» поёт на кресле кот. Погоди, накроют стол в столовой, И, вздохнув, закроется рояль; Подплывёт к столу халат лиловый, Самовар закружит пар в спираль. За стеклом фарфор — знакомые модели, У камина вышитый экран, В хрустале застыли мирабели, Сдобный хлеб заботливо румян. Бой часов — далёкий звон удара, Ветер бьёт в оконный переплёт… Тёмный зал ждёт Грига и Годара, И «мур-мур» поёт на кресле кот. ПУШКА
Он хотел дойти до тёти, Ей похвастаться игрушкой, Видит — правдашный солдатик С настоящей чёрной пушкой. Подбежал он, крикнул: «дядя! Как её ты зажигаешь? Ты привёз её нарочно, Или маленьких пугаешь?…» ……………………… Не видали вы ребёнка В белой шапке, с погремушкой? Он хотел дойти до тёти, Ей похвастаться игрушкой!? 1905 г.
ХОХОЧЕТ МУЗЫКА
Идут ряды солдат. Тяжёлым, частым эхом Удары слитых ног по площади звучат. Хохочет музыка, хохочет медным смехом — Исчадье ярких труб, она ведёт солдат! Размерно дышет грудь, размерно ходят губы, Застыло, помертвев, холодное лицо. И только бьют ступни и резко воют трубы, И солнце вьёт, дымясь, морозное кольцо. Под лоскутом сукна, сжимаясь, сердце бьётся. Оно болит, болит… Тоской напоено! Исходит муками! А музыка смеётся, И скоро брызнет вновь кровавое вино. Коснулось солнце труб багровыми лучами, И трубы вспыхнули; и, уходя назад, Колеблятся штыки железыми свечами… Хохочет музыка. Идут ряды солдат. Не позднее 1908 г.
ЧЁРНОЕ ОЗЕРО
Над Чёрным озером летят нетопыри И рыбы плещутся и падают в осоке… Толпа косматых туч на полосе зари Крадётся с запада, чтоб вспыхнуть на востоке. Стальных ударов хор — бьют в косы молотки, Однообразный стук похож на предсказанье: Не упадёт трава в росистые круги, А вспыхнут лезвия предтечами восстанья! Зальётся барский дом пожарною волной. Сверкая, топоры вонзят свое проклятье. И узкие серпы блестящей кривизной Над жертвой очертят последнее объятье. 1908 г.
НА ПАРОХОДЕ
Проходят в памяти: стучащий пароход, И яркий коридор, и рубка, и каюты, А там, на палубе, и столиков уюты, И ветер на носу, и всплески тёмных вод. Ослабевает мысль — дремотно и легко… На плечи — мягкий плед, в лицо — дыханье влаги, На волнах от луны — блестящие зигзаги, На небе от луны — бездонно-глубоко. Щекочет мне лицо знакомое пальто, Клонится голова в любимые колени. И грёзы заплелись в ласкающие тени, И у рассудка нет злорадного: «Не то!» Остановилась жизнь, красива и проста, И смотрит мне в глаза, шутливо улыбаясь, И мысли полусна рифмует, обрываясь, Баюкающий стук глубокого винта. 1908 г.
МОРОЗ
Дрожит за пашнями опаловая даль, В извилинах борозд червонных луж осколки, Берёзки по межам, как в нежную вуаль, Одела изморозь в пушистые иголки. Сверкают гладкие, сухие колеи И гребни острые, как камень твердый, грязи. По розовой слюде морозные штрихи Белеют, как следы старинной книжной вязи. На бледном небе нет ни облака. Висит Мерцающая высь прозрачным льдом сурово… Седой туманный лес чего-то ждёт, молчит, И солнце малое болезненно-багрово. 1908 г.
РЕЗЕДА
Пряно дышит резеда, Огибая клумбы круг. Набежал на гладь пруда Чей-то радостный испуг. Набежал и — присмирел… И по стеблям тростника Слабый отзвук долетел, Испугавши мотылька. Пахнет лип пьянящий цвет В хороводах жадных пчёл. Передвинул ветер свет, Как страницу перечёл. Ходят тени по песку От кивающих ветвей. Чью-то тихую тоску Утешает соловей. Солнце сходит на покой, Зажигая тополя… Кто-то истовой рукой Крестит мглистые поля. 1908 г.
В ГОРАХ
Невидный спуск в овраг в колёса бьёт камнями, Кольцом холодных струй охватывает дно. Урчит глубокий ключ, встревоженный конями, И бьётся слитных вод разбитое звено. Ударило в лицо вишнёвыми кистями, В листве мелькнул узор слепого фонаря; Затренькал колокол, запахло тополями, И встала, накренясь, стена монастыря. В часовенке горят в оправах риз святые, В лампадке наверху янтарный язычёк; Чугунные врата, видавшие Батыя, И в нише, на скамье, в скуфейке старичёк: Как венчик — бороды и кудрей позолота! И так он в думах тих и безмятежно рад, Что кажется святым из тёмного киота, Пришедшим посидеть у незабытых врат. СВ. СЕРАФИМ САРОВСКИЙ
С петухом воспрянув, ночью ясной, Сотворив молитву на коленях, Отворял он дверцу в лес ненастный И садился робко на ступенях. До зари ходил он за водою На прозрачный ключ, закрытый ивой. Не смущал он струй своей бадьёю, Не будил малиновки пугливой. Отогнав недолгие заботы, Полный к жизни радостным приветом, На заре, окончивши работы, Он творил молитву перед светом. Приподняв блестящее оконце, Припадал лицом он светлокудрым: «Помоги мне быть простым как солнце! Помоги мне быть как солнце мудрым!» 1908 г.
СВ. СЕРГИЙ РАДОНЕЖСКИЙ
Сергий-батюшка с кузовком ходил, Костянику, свет, по кустам сбирал. Его, батюшку, бур-медведь водил, Жёлтый мёд ему по дуплам казал. Он, свет, ягоду со стебля срывал, Пестик ягодный оставлял в стебле. Светлый, жидкий мёд из сотов сливал, Мёду на зиму оставлял пчеле. Кузовок делил — вожака кормил, Сам три ягодки, да росинку сот. В студеном ключе он уста мочил И цветы кропил пылью свежих вод. Он с устатку тут почивать любил, Клал он голову меж звериных лап… Жаркий день его, долгий путь томил. Был он, батюшка, как травинка слаб. 1908 г.
СВ. НИКОЛАЙ МИРЛИКИЙСКИЙ
Двери заперты засовом, Ночь висит щитом лиловым. День зарю кругом заводит, И святой на землю сходит. Тёмный, мрачный и высокий, Светлокудрый, остроокий, Шагом мерным и нескорым Он во мгле идёт дозором. Он щеколды запирает, Всё в порядок прибирает, У ворот стучит клюкою И качает головою. С первым светом он уходит, Очи в глубь небес возводит, И вздыхает он глубоко У околиц одиноко. Тот, кто встанет раным-рано, Тот увидит в мгле тумана, В зыби воздуха ночного Призрак тающий святого. Мерно в дальнюю дорогу Он идет на небо к Богу, И его, склоняясь, нива Провожает молчаливо. 1908 г.
СОБОР
Ступени вниз, в сырую мглу собора, К пугливым огонькам тяжёлых образниц, Где гулок долгий шаг, где голос у притвора Читает строки сморщенных страниц. Потрескивают свечи в нишах плоских У тёмных, вытравленных вечностью, икон; И на диванчиках, обсиженных и жёстких, Всё кто-то чудится за яшмою колонн. Чугунный пол изслежен… не хватает Блестящих плит… В высоких окнах свет Неясно-мглист… И душный ладан тает, И дьякон чёрным золотом одет. Как тёмная молитвенная чаша, Стоит собор — суров и гулко нем, И много душ смиренных опояша Серебряный орарь… «Тебе поем»… К червонным алтарям, к дверям иконостаса Кто души те воззвал с незнаемых путей? Ты — жёлтый, узкий лик пугающего Спаса, Ты-ль — тихий, благостный Целитель-Назарей? ПОРТСИГАР
А.П.Гарднер
Портсигар открыл тобой оставленный, Папиросу вынул тонкую твою И скупыми втяжками курю, Полночью от времени избавленный. Вкус полузабытый табака, Запах дымных струек… Вспоминается, Что прошло и никогда не повторяется, Но ещё живёт издалека. По овсам широкой и медлительной Поступью, бесстрастно молчалив, Ты идешь к разливу дальних нив — Сумрачный, высокий, повелительный. И следим с террасы за тобой — Недвижим под небесами млечными, Кажется, не узнан встречными, Окруженный дымкой голубой. Пыль легла, яснее над дорогою… Ты один маячишь вдалеке… Как ты горд и холоден в тоске, Как ты весь овеян тайной строгою! …День был свеж, прозрачен по весне И казался осенью погожею… Тайной строгой на тебя похожею, Плыл твой гроб в серебряном огне. Отдыхай от жутких долгих дней И от сердца, болью истомленного. Для тебя, вдали похороненного, Тихие часы моих ночей. 1909 г.
"Ты спишь, а я стою над самой Волгой,"
Ты спишь, а я стою над самой Волгой, Над всплесками ночной, коричневой воды. Вот — бакен, и плывёт дрожащей точкой долго Назад, где Жигули, где снились нам мечты. Черно вокруг, черно, а в небо бросил кто-то Серебряным песком иглистых нежных звёзд; Огнями Юрьевец зареял с поворота; Почуялись сквозь ночь в нём клубни сонных гнёзд. И потянуло к Вам, в уют и мглу каюты, Пришёл, поцеловал, и стало так легко. Пусть грустно иногда, пусть нам дороги круты, Но сколько счастья нам с тобой дано. 1909 г.
