Право на рок

ИНТЕРВЬЮ С МАЙКОМ. «Рокси» N4, 19…

- Скажи, Майк, почему, играя довольно часто с «Аквариумом» и даже записав 1978 году вместе с Гребенщиковым «Все братья - сестры», ты так и не стал полноправным членом «Аквариума»?

- Собственно, когда-то я был их электрическим гитаристом. Тогда мы играли более или менее танцевальную программу. Теперь же они играют другую музыку. Все они мои старые и большие друзья, и они мне изредка помогают.

- Только что закончились твои с «Аквариумом» совместные гастроли. Доволен ли ты своим выступлением? (Кстати, «Аквариум» в Москве выступил бесподобно, такого Москве и не снилось.)

- Тем, как меня приняли - доволен. Своим же выступлением не очень, потому что все могло бы быть и лучше.

- Недавно публика увидела и услышала твой альбом «Сладкая N и другие». Что ты можешь сообщить о нем?

- «Сладкая N» - потрясающая женщина, которую я безумно люблю, но при этом я совершенно не уверен, что она существует.

- Является ли «Сладкая N» идеалом жены и любовницы для тебя?

- Любовницы - да, жены - ни в коем случае, я бы удавился или развелся. Скорее второе.

- А доволен ли ты художественным воплощением ее на обложке?

- Я же говорю, что никогда не видел ее. Но, может быть, она и похожа на ту на обложке.

- Какие песни вошли в альбом?

- Старые вещи, которые я когда-нибудь буду играть (их минимум - они на первой стороне), и поэтому хотелось где-нибудь эти пленки сохранить. Кроме того, в альбом вошли песни, написанные в этом году. В «Сладкую N» вошли песни на 70 процентов электрические, которые в акустике звучат совсем не так, как задуманы. В сущности, альбом - это серия вещей, записанных без репетиций, спьяну и сдуру.

-Кто помогал в создании альбома?

-Во-первых, Вячеслав Зорин, гитарист «Капитального ремонта». Я очень люблю его, как музыканта, и на этом альбоме он делал в большинстве так, как нужно. Он один из самых целеустремленных и работающих (на этом месте Майк замялся); еще Гребенщиков, которого я тоже очень люблю, он играет на губной гармошке, правда, очень мало, но то, что надо. Во многих вещах он помог мне сделать звук, помог советами и делом. Ну, и еще - Наталья, художница, оформила обложку альбома, ей помогал Вилли Усов один из лучших фотографов, мне известных.

- Одна из популярных вещей альбома «Блюз де Моску». Известно, что ее очень тепло принимали в Москве…

- Эта вещь единственная в альбоме, написанная не мной одним, а в содружестве с Игорем «Ишей» Петровским. Он лучший в мире панк-вокалист, а Роттен - его жалкое подобие.

- В твоем альбоме есть строка: «В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня.».

- А про меня и в самом деле ходит много сплетен.

- А какая из них самая любимая?

- Самая последняя: что я уже в Лос-Анджелесе. Черта с два, я здесь и навсегда.

-Твои дальнейшие планы?

- Собираюсь играть, писать, записываться, сотрудничать со всеми, кому это нужно.

ДРЯНЬ

Ты - дрянь. Лишь это слово способно обидеть. Ты - дрянь. Я не хочу тебя любить и не могу ненавидеть. Ты не тот человек, с которым я способен жить. Когда ты лжешь мне в лицо, я готов тебя убить. Ты строишь всем глазки у меня за спиной, Ты бьешь мои тарелки одну за другой. Ты - дрянь. Ты спишь с моим басистом и играешь в бридж с его женой. Я все прощу ему, но скажи, что мне делать с тобой? Тебя снимают все подряд, и тебе это лестно, Но скоро другая займет твое место. Ты - дрянь. Ты продала мою гитару и купила себе пальто. Тебе опять звонят весь день, прости, но я не знаю - кто. Но мне до этого давно нет дела, Вперед, детка, бодро и смело! Ты - дрянь. Ты клянчишь деньги на булавки, ты их тратишь на своих друзей. Слава Богу, у таких как ты, не бывает детей. Ты хочешь, чтоб все было по первому сорту, Но готова ли ты к пятьсот второму аборту? Ты - дрянь. Ты вновь рыдаешь у меня на плече, но я не верю слезам. Твое красивое лицо катится ко всем чертям. Но скоро, очень скоро ты постареешь. Торопись, и тогда, может быть, ты успеешь. Ты - дрянь. Нет, ты не тот человек, с которым я способен жить. Когда ты лжешь мне в лицо, я готов тебя убить. Наверное, мы сделаны из разного теста, И скоро другая дрянь займет твое место. Ты - дрянь.

Я ВОЗВРАЩАЮСЬ ДОМОЙ

Я слишком долго был здесь, Наверно, мне пора прощаться. И все же я хотел бы остаться, но, увы, мне пора. Я возвращаюсь домой. Я не был там так давно, Меня не ждут там, и все равно Я возвращаюсь домой. Сладкое слово «домой»! И когда я уйду, кто-то скажет: «Что-то случилось с Майком». И кто-то засмеется и откроет бутылку вина, И вам про меня расскажут самую последнюю сплетню. В мире нет ничего интересней, чем сплетни про меня! Я возвращаюсь домой, Я не был там так давно, Меня не ждут там, и все равно Я возвращаюсь домой. Я возвращаюсь домой - К грязным полам и немытой посуде, К холодным простыням и увядшим цветам. Я возвращаюсь домой - К холодным сарделькам и яйцам вкрутую. К пустым бутылкам и разбитым пластинкам - домой Сладкое слово «домой»!

ВСЕ В ПОРЯДКЕ (ПРОСТО У МЕНЯ ОТКРЫЛИСЬ СТАРЫЕ РАНЫ)

Я привык к тому, что всю жизнь мне везло, Но я поставил на двойку, а вышел зеро. И вот самоубийца берется за перо и пишет, И скрип пера по бумаге - как предсмертный хрип. Мой евнух был героем, но он тоже погиб. Я кричу, но ты не слышишь мой крик, И никто не слышит. Я встаю и подхожу к открытому окну, Вызывая тем самым весь мир на войну. Я взрываю мосты, но я никак не пойму: кто их строил? И последний автобус ушел уже давно, И денег на такси мне не хватит все равно. Я видел все это когда-то в кино, И все равно я расстроен. Но не пугайся, если вдруг Ты услышишь ночью странный звук. Все в порядке. Просто у меня открылись старые раны. И я пишу стихи всю ночь напролет, Зная наперед, что их никто не прочтет. Зачем я жду рассвета? Рассвет не придет. Кому он нужен? Слава Богу, осталась бутылка вина, Но как странно ползет на стену стена, И я посредине, но я сам виноват, И к тому же простужен. Но не пугайся, если вдруг Ты услышишь ночью странный звук. Все в порядке. Просто у меня открылись старые раны. И даже тишина звенит в моих ушах, И стрелки почему-то застыли в часах, И дым в глазах, и цепь на руках, и нечего есть, Но все будет так, как оно быть должно. Все будет именно так, другого не дано. И все же, как бы я хотел, Чтобы ты была здесь. Но не пугайся, если вдруг Ты услышишь ночью странный звук. Все в порядке. Просто у меня открылись старые раны. И на завтра ожидается мрачный прогноз, К тому же я остался без папирос, И в каждой клетке нервов горит свой вопрос, Но ответ не найти. Но так ли я уверен, что мне нужно знать ответ? Просто я часть мира, которого нет. Мой последний шедевр - немыслимый бред. Мой последний куплет давно уже спет. Так было, так есть, так будет много-много лет. И нет другого пути. Так не пугайся, если вдруг Ты услышишь ночью странный звук. Все в порядке. Просто у меня открылись старые раны.

СЛАДКАЯ N

Я проснулся днем одетым, в кресле, в своей каморке средь знакомых стен, Я ждал тебя до утра. Интересно, где ты провела эту ночь, моя Сладкая N? И кое-как я умылся и почистил зубы, и, подумав, я решил, что бриться мне лень. Я вышел и пошел, куда глядели глаза - благо было светло, благо, был уже день. И на мосту я встретил человека, и он сказал мне, что он знает меня. И у меня был рубль, и у него четыре, в связи с этим, мы взяли три бутылки вина. И он привел меня в престранные гости: там все сидели за накрытым столом, Там пили портвейн, там играли в кости и называли друг друга говном. Все было так, как бывает в мансардах - из двух колонок доносился Бах. И каждый думал о своем: кто о шести миллиардах, а кто всего лишь о шести рублях. И кто-то, как всегда, нес чушь о тарелках, и кто-то, как всегда, проповедовал дзен, А я сидел в углу и тупо думал, с кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N? Не принимая участия в общем веселье, я забился в кресло и потягивал ром. А люди приходили и опять уходили, и опять посылали гонцов в гастроном. И дамы были довольно любезны, и одна из них пыталась захватить меня в плен, А я молчал, пень пнем, и думал, с кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N? И я был зол на себя, и я был зол на вечер, и к тому же с трудом отыскал свой сапог. И хотя меня так просили остаться, я решил уйти, хотя остаться мог. И когда я вернулся домой, ты спала, но я не стал тебя будить и устраивать сцен. Я подумал: так ли это важно, с кем и где ты провела эту ночь, моя Сладкая N?

УТРО ВДВОЕМ

Открой бутылку. Треснем зелья – Необходимо ликвидировать похмелье, Иначе будет тяжело прожить этот день. Как вкусно пахнет, явно щами, Мой разум занят очень странными вещами. И я ничего не хочу, мной овладела лень. Я ничего не обещал тебе, И ты мне ничего не должна, Но мы же любим друг друга? Наверное, да - ведь ночь быта так нежна. Немножко кофе, немножко сэкса, Совсем чуть-чуть Tyranozaurus Rexa. Отбойный молоток за окном стучит, почти как Стив Тук. Открой окно. Как там погода? Чуть-чуть прохладно? Что ж, такое время года, Но мне пока что тепло в кольце твоих рук. Горячий душ и легкий завтрак, И мы идем гулять, но Скажи, почему меня бросает в дрожь, когда ты пытаешься меня обнять?

BLUES DE MOSKOU

Здесь нас никто не любит, и мы не любим их. Все ездят на метро, ну, а мы не из таких. Ага, мы берем мотор, хотя в кармане - голяк, И мы киряем свой портвейн, мы пьем чужой коньяк Я не люблю Таганку, ненавижу Арбат - Еще по одной, и пора назад. Здесь нас никто не любит и не зовет на флэт, Не выставляет пива, не готовит нам обед. Мы всем поддерживаем кайф, нам кайф ломают кругом, В Сокольниках и в центре - один крутой облом. Здесь холодно и гадко, здесь очень не в умат - Еще по одной, и пора назад. И барышни в столице милы, но не для нас. Они не любят музыкантов, идут в сплошной отказ. Меня динамит телеграф, не выдавая перевод, Мне некуда укрыться, когда болит живот. Из порванной штанины глядит мой голый зад - Еще по одной, и пора назад. Там стрёмно в магазинах, там все не как у нас, Там не купить портвейн, в продаже только квас. Народ там озверевший, он бьет друг другу фэйс, Никто не слышал STRENGLERS, на топе только SPACE. От этой всей достачи так и тянет на мат - Еще по одной, и пора назад.

СВЕТ

И когда мне так плохо, что вынести это никак нельзя, И когда жизнь - это не жизнь, а просто обломок странного дня, И когда в сером небе над полем кружит воронье, Я шепчу: «Да святится имя Твое». Откуда столько сомнений? Я пытаюсь их гнать. Но если связаны руки, очень сложно играть. Я - простая дворняжка, и одет я в рванье, Но я шепчу: «Да святится имя Твое» Думай - не думай, если хочешь жать, сначала посей, Но ты же знаешь, ты же знаешь, в этом мире слишком мало людей И они говорят мне так много слов, но я знаю - все вранье, И я шепчу: «Да святится имя Твое» Только тот и несчастлив, кто не смеет украсть. Ну, а если всю жизнь ты прожил на дне - невозможно упасть. Но костры еще не сгорели, и глумится зверье, Мои руки в огне, мое сердце - мишень, Но я кричу: «Да святится имя Твое!»

ПРИГОРОДНЫЙ БЛЮЗ

Я сижу в сортире и читаю «ROLLING STONE», Венечка на кухне разливает самогон, Вера спит на чердаке, хотя орет магнитофон, Ее давно пора будить, но это будет моветон. Дождь идет второй день, Нужно спать, но спать лень. Хочется курить, но не осталось папирос, Я боюсь спать, наверно, я трус, Денег нет, зато есть пригородный блюз. Какая-то мадам звонит мне третий раз, От нее меня тошнит, тошнит уже не первый час. Я говорю ей: «Ненавижу, не люблю и не хочу». Я говорю: «Меня здесь нет, я давно ушел к врачу». Разбиваю телефон, иду пить самогон. Хочется курить, но не осталось папирос, Я боюсь пить, наверно, я трус, Денег нет, зато есть пригородный блюз. Часы пробили ровно одиннадцать часов, Венечка взял сумку с тарой и без лишних слов Одел мой старый макинтош и тотчас был таков, Вера слезла с чердака чтоб сварить нам плов. Двадцать лет, как бред, Двадцать бед - один ответ, Хочется курить, но не осталось папирос, Я боюсь жить, наверно, я трус, Денег нет, зато есть пригородный блюз. Я боюсь думать, Я боюсь спать, Я боюсь пить, Я боюсь жить. Наверное я трус - ну и что же. Денег нет, зато есть пригородный блюз!

СЕДЬМОЕ НЕБО

Ты сидела и скучала в мягком свете свечей, И чей-то рок-н-ролл мешал тебе заснуть. Я сказал тебе: «Пойдем со мной». И ты пошла. Даже не спросив, куда лежит мой путь. И вот мы пришли, скажи, куда мы пришли? Ты говоришь, что это рай. А не надо так шутить! Здесь слишком грязно, здесь слишком темно, Здесь слишком много дверей, но мне никак не уйти. И ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз. Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз. У, ты красивая вещь из тех, что ставят на каминную полку, Ты не умна и не глупа, ты - никто, но что же из того? Из всех нас слишком мало толку. Я прошу тебя: давай не будем лезть друг другу в душу, Искать напрасно то, чего нет. Зачем же усложнять, ведь мы так дружно делим Портвейн, телевизор, сортир и обед. Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз, Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз. Седьмое небо-это так высоко Колени дрожат и кружится голова. И если ты первой не столкнешь меня вниз, Рано или поздно я столкну тебя. Послушай, милая, ведь это же страшно - Поставить свою жизнь и на кого? На меня. А забудь все, что я тебе сказал, Иди сюда, я опять хочу тебя. И ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, зачем? Я там был и не раз, Ты тянешь меня на седьмое небо, Постой, не сейчас, может быть, в другой раз. Ты - маленький праздник, чудесный, словно сон, Ты - солнечный лучик, рожденный в звездную ночь, Ты пришла как июль, ты знала, я ждал тебя всегда, Ты свободна как птица, я знаю, ты умеешь летать. Глаза твои - крылья, река течет в твоих волосах, Я вошел в эту реку, и я вышел другим. Я стал тем, кто я есть Ты святая колдунья, ты танцуешь сквозь запах весны, Ты научила меня видеть небо и верить в себя, Где мне взять сил прожить эту жизнь без тебя?

Илья Смирнов

Эта история уже достаточно хорошо известна. Я входил в такую группировку людей, которые собрались около 1980-81 годов вокруг студенческого клуба «Рокуэлл Кент» в МИФИ, первоначально никак не связывал свои цели и задачи с музыкой. Я был приглашен туда в качестве специалиста по изданию подпольных журналов, не уточняя направленности. И хотя специалистом я был довольно хуевым, то единственное, чего мне удалось добиться, это то, что меня-таки забрали. Но учитывая то, что у нас «вор в законе» - это человек, который не вылезает из тюрьмы, в отличие от западных представлений о профессиональном преступнике, может быть, я действительно был специалистом. Во всяком случае, нам удалось наладить издание журнала «Зеркало», от которого пошли «Ухо» и «Урлайт». И только потом, после того, как мы столкнулись с абсолютной неспособностью богемно-литературной интеллигенции что бы то ни было делать, в частности, издавать журнал, мы переквалифицировались на рок-музыку, чему способствовал человек по имени Володя Литовка, арестованный впоследствии по делу Романова в начале 1984 года. Он как раз пришел на одно из маразматических этих заседаний и сказал, что если журнал будет уделять половину своего внимания рок-музыке, то он берется вместе с товарищами по дискотеке наладить распространение и изготовление журнала, что и было сделано. Так сложился наш забавный коллектив. А я тогда, кроме Макаревича, вообще ничего не знал в советском роке и поинтересовался, что это такое, «советский рок»? Мне сказали, ну, как же, мол, есть, например, такой Гребенщиков. Таким образом, в качестве полпредов к нам попали сначала Гребенщиков и Дюша, которых туда ангажировал Троицкий, который у нас официально значился в бумагах как «ведущий семинара «Искусство и коммунистическое воспитание», которые мы сдавали в партком. Журнал, собственно, и выходил в качестве стенгазеты при этом семинаре. Ну, всем было достаточно понятно, что это такое, и поэтому, когда клуб закрывали, то перед носом у президента трясли последним номером «Зеркала», где были напечатаны стихи Звездочетова: «Приветствую вырождающиеся нации - в них сладостная нега и гниль аристокрации, а так же вершина человеческого общения - половые извращения». Говорили в парткоме: «Что, сука, это и есть твое коммунистическое воспитание?!» Таким образом, мы вышли на Гребенщикова, а Гребенщиков, в свою очередь, очень рекламировал Майка. На памятном своем концерте в НПО «Норпласт» на задворках Москвы он исполнял майковский «Пригородный блюз» и, на мой взгляд, не в обиду Майку, это было лучшее прочтение этой песни. И он всем кричал: «Вы знаете такого человека - Майка?» И человека три с половиной ему ответили: «Да, знаем». На самом деле, тогда круг любителей советского рока был невероятно элитарным - вширь все это пошло только году в 82-м, благодаря магнитофонной индустрии. А тогда на концерты ходило очень немного народу, как правило, одни и те же лица.

Вообще, информации никакой не было, однажды я начал говорить о Гребенщикове с молодыми ребятами - студентами, своими друзьями, а они спрашивают: «А, это тот, который гомосексуализмом в Тбилиси занимался?» Это все, что они знали с подачи Саульского, который, обидевшись на то, что его выкинули из зала, начал пускать всякую клеветническую парашу про Б.Г. А люди, кроме этого, вообще больше ничего не знали.

Итак, Гребенщиков очень агитировал нас пригласить Майка. И вот, Володя Литовка договорился о снятии огромного киноконцертного зала в Москворечье и выписал туда «Аквариум». Директор ДК в это время был в отпуске. Через МИФИ Литовка каким-то образом провернул эту аренду, и замдиректора, который где-то там все время тусовался, мы упоили до такого состояния, что он, вероятно, не мог бы отличить «Секс-Пистолз» от Боба Дилана. И поэтому, против всех законов природы, концерт прошел до конца. Очень хорошая была аппаратура - Макаревичевская. Концерт этот был для меня замечателен тем, что в первом отделении, к моему удивлению, публика очень холодно отнеслась к Майку, еще холоднее, чем к Б.Г. На Б.Г., когда он играл на химзаводе, уходила, примерно, треть зала (пытаюсь восстанавливать историческую правду), здесь - ушла едва ли не половина, в том числе люди, которые потом его полюбили. В основном, как я понял, обламывала музыка. Люди привыкли к более или менее сложной музыке типа «Воскресения», и вот эта, намеренно упрощенная музыка «Зоопарка», она с самого начала людей шокировала. Эта ситуация Майка, несмотря на то, что он выпил пару стаканов вермута, сильно обломала, да и меня тоже. Но, что-то нужно было делать, как-то выправлять концерт, и я ему сказал: «Ну что, надо гнать всю стрему, чтобы людям понравилось». И покатили - «Дрянь», «Пригородный блюз», все те вещи, которые тогда воспринимались просто, как сейчас вооруженное восстание. Это, конечно, произвело впечатление даже на пожилых людей. Я помню реакцию моего папы, который тоже присутствовал на концерте, так он потом сказал, что Майк - это большой лирический поэт.

Вот так я к нему до сих пор и отношусь, хотя он к себе относился совершенно иначе. И когда он писал свою автобиографию для нашего «Зеркала», он как раз упирал на свои англосаксонские корни, я его вполне понимаю, но я его воспринимал и воспринимаю только так. По умению работать со словом это, наверное, после Башлачева второй человек. У него, конечно, вещи достаточно неровные, но есть произведения, которые читаются с листа - это большая редкость для рок-поэзии. Вообще, рокеры ведь страшно отрицают свою преемственность от бардов, всем же надо быть непременно Иисусами Христами, основателями совершенно новой религии, которой никогда не существовало. На самом деле ясно, что в основе всего этого движения у нас, конечно, лежало слово, потому что на том уровне магнитофонных записей, на том уровне концертов, которые у нас тогда происходили, никакой музыки реально человек услышать и въехать не мог. Люди слушали на самом деле, слова и очень простое к ним сопровождение. Это просто объективная реальность, от которой никуда не денешься. Были группы предыдущего поколения типа «Воскресения», был Рацкевич и другие, которые делали ставку на музыку, но они нуждались в совершенно другой материальной основе своей деятельности. Ведь Майк в Москву приезжал так же, как Цой и другие - концерты-то в основном были квартирные, акустические. Такой большой концерт, как в Москворечье, у «Зоопарка» был, собственно, всего один. А в акустике за те же годы он дал десятки концертов. Он часто выступал по Подмосковью, аппаратура была лажовейшая - брали ее на дискотеках, она звучала, как сортирный бачок. Но даже такой иногда достать не удавалось. Вот, например, в городе Троицке концерт не состоялся, и Майк пошел вместе со зрителями в лес и пел на полянке под гитару.

Майк был человеком, сознательно не трогающим политику. Политики в его песнях было гораздо меньше, чем у Гребенщикова, просто ноль. Но, тем не менее, его здесь власти не любили больше, чем кого бы то ни было. Свинью (Андрей Танов, лидер «АУ») просто мало знали тогда, и, пожалуй, самым нелюбимым существом для властей был Майк. Только на моей памяти было три концерта «Зоопарка», обломившихся в последний момент - в Моспроекте, на Фрунзенской и в этом самом Троицке. Один раз концерт обломился, потому что умер Брежнев. То есть тут еще был элемент невезения. В конце концов настал такой момент, когда «Зоопарк» вообще приезжать в Москву не мог. Это было как раз начало той репрессивной кампании, которая, пожалуй, сильней всего прошла по Москве. В Питере арестовали группу «Трубныи зов», а у нас довольно много народу пострадало: человек, который из-за этого не вырос в нашего Тропилло - Арутюнов Алексей, Леша Романов, Ива (Жанна Агузарова). С Майком же получалось так: мы его приглашаем, но каждый раз облом.

Вот, опять-таки концерт в Троицке, как все получилось на самом деле. Мы приехали в зал, а ребята нам говорят, что вот, мол, приехала Лубянка и Петровка. Они всегда приезжали тандемом. Кстати сказать, это привет от Ленинградского рок-клуба. С какого-то момента каждое обращение в Ленинградский рок-клуб по поводу вызова группы заканчивалось этим. При Гене Зайцеве как было? Посылаешь письмо, запрос от какой-нибудь комсомольской организации, и приезжает группа. Потом началось - приезжает группа, следом за ней КГБ и Петровка. Наконец, группы вообще перестали приезжать, и приезжали только КГБ и Петровка. Соответственно, я начал рассуждать, как Винни Пух: что называется ульем? Это место, где живут пчелы. А если какое-то место в ответ на обращение присылает ментов, то что это за место? Рок-клуб?

В каком-то смысле жертвой всех этих прихватов стал Майк. Мы в очередной раз ему позвонили и говорим: «Приезжай». Он говорит: «Не могу, рок-клуб запретил нашей группе гастролировать». Вот это номер! Я спрашиваю: «А тайно как-нибудь нельзя?» А как тайно, когда все равно это в общем-то в своей среде, все равно это моментально будет всем известно. Если это было просто отделение милиции, а то, фактически, отделение милиции у тебя дома. Я говорю: «Ладно, давай мы это как-нибудь обойдем». Придумали для него замечательный вариант. Я договорился с группой «ДК» - у них был богатый опыт ресторанно-филармонической деятельности. Они разучили по записи программу «Зоопарка», приехал Майк как бы один, без ансамбля, сам… И впервые в жизни встретившись с «ДК», выступал в качестве их солиста, а они ему подыгрывали. То есть в случае чего, если бы его вдруг вызвали пред светлые очи, он бы сказал, что случайно оказался в Москве, «Зоопарк» не имеет к этому никакого отношения, и концерта «Зоопарка» не было. Но шли люди на «Зоопарк». А после этого уже вторым отделением играло собственно «ДК» и с ними Женя Морозов, которого потом тоже посадили - это рефрен всей нашей истории.

Я помню, что Майк тогда был очень доволен гитаристом «ДК» Димой Яншиным и очень недоволен барабанщиком. Это не потому, что судьба Жарикова сложилась таким говнюшечным образом, а просто это объективные воспоминания. Это был 1983 год, последний год, когда в Москве вообще шли концерты, потому что Андропов где-то в 1984 году уже навел порядок - арестовывать начали в августе 83-го, а в 84-м, после облавы на концерте «Браво», концерты в залах прекратились примерно на год, остались только акустические квартирники. К тому времени относится наша последняя деловая встреча с Майком. Мы с Юрой Непахаревым, моим коллегой по журналу «Ухо», ездили в Питер, были у Майка, просидели там сутки и, надо сказать, в панике оттуда сбежали. Панику вызвала атмосфера Ленинградского рок-клуба. А Майка мне было чудовищно жалко. Потому что он оказался погруженным в тусовку настолько ниже его уровня и вынужден был выступать в качестве развлекателя перед людьми, которые просто… Ну, я не знаю, это все равно, что заставить Пушкина где-то в пивной развлекать пьяное быдло. Я не сравниваю Майка с Пушкиным, но это был человек, который действительно творил и умел это делать. Поэтому для меня понятно, что с ним произошло. Человек оказался волею обстоятельств втиснут в чужую референтную группу, которую он, наверное, и не осознавал сам, как чужую. Он-то думал, что это все братки, все свои по-прежнему, относился к этому очень легко. Что могло случиться с ним дальше? Он мог бы приспособиться к этому, как многие наши рок-музыканты, а мог сломаться. Но я считаю, что первый вариант худший, потому что на тех, кто приспособился, смотреть совсем грустно. Выбор Майка был более честным. А игра была нечестная. Все это мажорище, которое там плясало и выебывалось, особенно перед иностранцами, изображало, что это все - проявление свободы в Советском Союзе. А при этом у каждого из-за спины выглядывало по два стукача.

Я не говорю здесь про алкоголь, потому что алкоголь - это следствие, а никогда не причина. Один ведь спился, другой - нет. Как правило, не спился тот, кто нашел в жизни свое решение.

Этот человек вписал свою страницу в русскую культуру. Тут не при чем какой-то там рок - это может называться каким-либо другим словом - явление Майка - абсолютно самобытное, в независимости от того, как сам художник его определяет. Бальзак думал, что он защищает монархию, а делал прямо противоположное. Конечно, жалко, что Майк сделал меньше, чем мог бы - ну что же, мы все ходили под Богом, и все что угодно могло с ним случиться. И в 81-м уже было ясно, - что времени нам отпущено очень немного. По той или иной причине, но как правило, для большинства это так и оказалось.

Дядюшка Ко (Артем Троицкий).

ПЕСНИ ГОРОДСКИХ ВОЛЬЕРОВ. (М.НАУМЕНКО И ДРУГИЕ).

Существует ли рок-поэзия? Не просто, как рифмованные слова, которые поют, а как отдельное явление, обладающее своей спецификой.

Скажем, в джазе достаточно сильна вокальная традиция, но джазовой поэзии нет. Битниковские штучки Гинзберга и Ферлингетти сочинены «по поводу» и непосредственно к «телу» джаза имеют не большее отношение, чем популярные джазовые эссе Кортасара.

Другой, более спорный прием - КСП. Я считаю, что КСП тоже не породил своей поэзии. Во-первых, потому что в «лучших» традициях этого движения заимствовать стихи у прошлых и здравствующих знаменитостей. Во-вторых, то, что создается в оригинале, как правило не ново и ублюдочно: лексикон от символистов, настроение - от Есенина, плюс синдром романтики дальних дорог, королей, свеч и т.п.

Заметьте: я не говорю о качестве и коэффициенте Аи Кью авторов, меня интересует только факт наличия (отсутствия) чего-то специального. В современной эстрадной поэзии (текстовке) пример обратного рода - о качестве творчества, судя по общепринятым критериям, речи вообще идти не может. Но как чудесен, самобытен этот мир! Запредельные строчки типа «пусть созвездие любви наведет на нас мосты» (слова поэта-лауреата и пр. Андрея Дементьева) не только спокойно исполняются телерадиосолистами, но и с энтузиазмом подхватываются (особенно на припевах) тысячными массами слушателей. Это замечательно, это фантастично, иной мир, иные законы …

Вернемся к изначальному вопросу. Я склонен дать на него положительный ответ. Неповторимость словесной стихии рока обусловлена тем обстоятельством, что это самая массовая (а), непрофессиональная (б), не тиражируемая (в), что отличает ее от стихов в альбомах (г), поэзия из всех существовавших когда-либо. Поскольку больше к теме профессионального стихосложения я не вернусь, обращаюсь с призывом: изучайте творчество Дербенева, Шаферана; это куда более занятно и полезно, чем копаться в Окуджаве.

Отсюда, именно отсюда - имманентные, наиболее характерные «видовые» черты рок-поэзии: естественность, простота, уличность. Кроме того, лексикон, основанный на разговорном языке, жаргоне. Наконец, проблематика, касающаяся «здесь и сейчас».

Однако, дела обстоят несколько сложнее. Рок-поэзия очень неоднородна. В ней сосуществуют и «академическая» струя, и масса штампов «профессиональной» массовой культуры, и чисто фольклорные, традиционные дела. Конечно, все годится. Но вот парадокс: «очень культурный» негр Чак Берри, писавший стихи с рифмами вроде «танго-мамба», совершил переворот в мозгах, и песни его - в том числе и благодаря словам, с кайфом распеваются до сих пор. А, скажем, Пит Синфилд (текстовик Кинг Кримсон, ЭЛИ), поразивший на один сезон воображение готическими сюрреализмами, грандиозными аллегориями и пр., давно забыт и так и остался одним из сонма небесталанных подражателей титанов поэтической цивилизации - от Мильтона до Т.С.Эллиота.

Так что у рок-поэзии тоже свои законы и своя система ценностей, во многом противоположная той, к которой мы привыкли. И глупо подходить к словам рок-песен с критериями академической литературы. Еще глупее следовать этим критериям. Одна милая дама, послушав Гребенщикова, скисломордилась: «Примитив, джамбульщина, что вижу, то пою». (Гм, что уж говорить о Майке…). Мне не приходилось читать Джамбула (имя мне нравится), но, кажется, петь и надо о том, что видишь.

Конкретнее. Вот четыре наших популярных стихотворца на ниве рок-мюзик (в алфавитном порядке): Гребенщиков, Майк, Макаревич, Рыженко. Они очень разные: первый - философичен, второй - лиричен, третий - дидактичен, четвертый - саркастичен. Гребенщиков и Майк тяготеют к жаргону и проблемам личным, Макаревич и Рыженко - к нормальному лексикону и проблемам, так сказать, общественным. Майк и Макаревич пишут стихи в традиционно равномерно-рифмованной манере, БГ и Рыженко больше экспериментируют с формой. Пожалуй, самое главное: Макаревич и Гребенщиков в своем творчестве больше исходят из, если можно так выразиться (надеюсь, вы поймете), поэтического интеллектуального самосознания, Майк и Рыженко - из конкретных жизненных ситуаций. Особенно Майк. И за это ему - мерси. Почему-то поют о чем угодно, только не о том, что с ними лично происходит. Как редко услышишь настоящую песню от первого лица! «Я» Макаревича служит или назиданием другим («Кафе Лира»), или исполнено возвышенного пафоса («Три окна», «Свеча») и вряд ли доступно простому парню (вроде меня). Монологи БГ не столь патетичны, но все равно, за редким исключением («Кто ты такой», «Все, что я хочу») в них играет рефлексия и мало милой сердцу джамбульщины.

Представим себе их муз. У БГ - богемная чудачка, неглупая и прихотливая. У Майка, конечно же, Сладкая N - славная, центровая давалка, примодненная и, натурально, пьяница. Макаревич уже тыщу лет не писал о любви и вообще о женщинах, музу его представляю себе с трудом, в виде средних лет учительницы, незлой, интеллигентной и с устоями. Муза Рыженко - слепок патологий обыденности: нечто среднее между дикторшей телевидения и продавщицей из гастронома.

Вопрос к читателям: кто из этих баб нам всего ближе? Конечно, Сладкая N (образ Рыженко чересчур умозрителен)! А потому сермяжная правда рока - за Майком. Нет, он не лучший поэт, но он более всего «в жанре».

Никто не снискал в последнее время столько комплиментов и, одновременно, столько ругани в свой адрес, как Майк. Уже на первом же его московском концерте часть зала исступленно аплодировала после каждого куплета, а другая часть синхронно и с чувством свистела. Как пишут в таких случаях, «равнодушных не было..».

Люся Петрушевская сказала, что ничего лучшего в жизни не слышала и через пару дней спела по телефону сочиненный под влиянием Майка (но с ее типичными героями) «Бабулькин блюз» про то, как соседи выживают из коммунальной квартиры старушку, страдающую недержанием кала… Напротив, Макаревича (а он, кстати, выступал непосредственно перед Майком) я редко когда видел таким раздраженным и недобрым. На мой вопрос «Ну как?» он ответил совсем не свойственными ему словами типа «хулиганство» и «безобразие». Уже на автобусной остановке, как мне рассказали, между сторонниками и противниками Майка (все они впервые услышали его за полчаса до того) произошла драка.

Дело в том, что находясь вполне в рамках (западной) роковой поэтической ортодоксии, Майк вместе с тем радикальнее любого другого порывает с существующими у нас песенными (в том числе и роковыми) словесными традициями. Идеалом здешних фанов уже много лет является Макаревич. Не будем ставить ему это в вину, но он крепко вшиб в юные головы любовь к трем вещам: «серьезности» тем (равнодушие, предательство, карьеризм и т.п.), «красивости» языка (свечи, костры, замки…) и общей символичности - аллегоричности - абстрактности (скачки, корабли с капитанами, барьеры, дома с окнами…) Гребенщиков чуть более интимен и вольнее в обращении с языком (сленг, англицизмы), но, в остальном столь же божественно возвышен и глубокомысленен, как Макаревич. Для довершения картины добавьте нетленное наследие всевозможной Окуджавы, а также Созвездие Любви.

Бедный мальчик Майк! Какую толщу добротных стереотипов приходится ему пробивать своим аденоидным голосом! Единственная явная параллель - ранний «блатной» Высоцкий («С водки похмелье, а с Верки - что взять…»). Да и того, как не трудно заметить, любят не за исповеди младых лет, а за последовавшие маски алкоголиков и солдат, притчи о волках и конях.

Легко быть умным, легко быть серьезным. Легко и надежно. Трудно быть искренним, трудно быть самим собой («но возможно..».). Один на сцене - всегда босс, скромный вождь и учитель. Другой - не очень понятен, но полон тайн, очарования. Один - над залом, другой - далеко в стороне. Только Майк стоит среди них. Голый, как в своей ванной комнате, куда неожиданно набежало столько сотен народу. Он демонстративно незащищен. Он позволяет себе выглядеть в песнях жалким и нелепым. Он нарочито антипатичен, даже в самых драматических ситуациях. И, в результате, он пожинает урожай глупых смешков и свиста нормальных ребят и девушек, у которых свои представления об искусстве. Они не хотят видеть себя, это зеркало плюет им в глаза.

У Майка полно посредственных песен. Он не гений, напротив, фантастический разгильдяй. Вряд ли его одного хватит на то, чтобы разогнать смурь праведного провинциализма нашей рок-поэзии. Если вам так уж дорого «разумное, доброе, вечное», то подумайте о наших потомках! Бедные чуваки, слушая современные рок-песни, решат, что мы жили в замках и башнях при свете свечей, не имели представления о гигиеническом сексе и портвейне, а разговаривали только о борьбе добра и зла.

Майк, первая пьяная ласточка. Он хил, но именно он подвинул Рыженко, именно он стал катализатором для варварской молодой шпаны Удовлетворителей. Да и на Гребенщикова, парня умного, он, несомненно, произвел большое впечатление. Остальные… пока «невинны, как младенцы, скромны, как монахи». В конце концов, это их личное дело. И единственное что меня огорчает - за последние полтора года гадкий Майк написал полторы песни. Никаких поблажек этому самодовольному Козлу (по гороскопу)!

М.НАУМЕНКО «ЗООПАРК». «ЗЕРКАЛО», АПРЕЛЬ 1982, МОСКВА.

Журнал «Зеркало» весьма туманно намекнул мне на то, что очередной номер его выйдет в свет со статьей о нас. На тот случай, если редакция не отказалась от этого достойнейшего намерения, посетив наш концерт, я присылаю ей эти записки.

Я только что вернулся из Москвы в Петербург, сейчас ночь, половина второго, я сижу на кухне, курю любимый «Беломор» и пытаюсь более или менее связно и внятно изложить на бумаге свои мысли о нашей группе.

Для начала: сам факт существования «Зоопарка» меня глубоко удивляет. Мне до сих пор не ясно, каким образом удалось заманить трех человек в подобное заведомо безнадежное предприятие, но пока (тьфу-тьфу-тьфу) все складывается лучше, чем могло бы быть.

Я люблю группу «Зоопарк» за то, что многие ее не любят. Есть люди, которые нас буквально ненавидят. Я им очень за это обязан. Есть люди, которые нас считают одной из лучших (по крайней мере, в Ленинграде) групп. Им я, наверное, тоже обязан.

Играем мы нарочито грязный рок-н-ролл, не заботясь чрезмерно о чистоте звучания и тому подобном. Главное - это общий кайф, интенсивность звука, энергия, вибрации. Многие считают, что все должно быть прилизано и красивенько (петербургские группы «Зеркало», «Пикник», например). Я же придерживаюсь другого мнения. По-моему, главное, чтобы публике было не скучно. В конечном итоге мы все играем для (и на) нее.

История «Зоопарка» кратка. Мне всегда хотелось сделать программу, состоящую из моих песен, причем сделать ее в электричестве. Довольно долго это по разным причинам не удавалось. В конце концов все случилось так.

Однажды осенью 1980 года, когда я кирял в гостях у своего приятеля Иши (Иша Петровский - замечательнейший человек, соавтор песни «Блюз де Моску»), к нему домой приехал его школьный приятель Илья Куликов, который оказался басистом. Мы понравились друг другу (оба - Овны) и, стоя на балконе и распивая очередную бутылку рома с пепси-колой (мой любимый напиток), решили попробовать поиграть вместе. Удивительно то, что утром мы об этом вспомнили. Попробовали. Понравилось.

Дело оставалось за вторым гитаристом и барабанщиком. Искали мы их довольно долго. Перепробовали несколько кандидатур, которые при ближайшем рассмотрении оказывались или хорошими людьми, но ни к черту не годными музыкантами, или наоборот. Наконец басист - перкуссионист «Аквариума» Михаил «Фан» Васильев порекомендовал мне некоего барабанщика, с которым играл в армии..

Барабанщиком этим оказался Андрей Данилов. Играл он в составе малоизвестной группы «Прощай, Черный Понедельник»(помните Воннегута?). Это был традиционный состав - гитара, бас и барабаны и играли они все, что не лень, начиная с Дин Перил и кончая «Б 52». Были у них и свои номера, которые лично мне не понравились, но многие отзывались об этом составе весьма положительно.

Я поговорил с Андреем и Шурой Храбуновым (лидер-гитаристом), и мы - эх, да заиграли вместе. Для начала мы не смогли придумать ничего умнее, как сесть на «точку» за город и играть на танцах. Место было весьма специальное: совхоз. Люди еще более специальные: подавай им «Бонн М» и «Машину Времени». Но платили нам мало и играли мы в этой связи то, что хотелось нам, а не им, а именно классические рок-н-роллы (Чака Берри, Карла Перкинса, Ларри Вильяме а и т.д.) и классику 60-х (Стоунз, Боуи, Ти Рекс). Правда, в коммерческих целях (чтобы не побили) приходилось исполнять им что-то «за Одессу» и пресловутый «Поворот», который мы играли, чтобы не было совсем тошно, в стиле реггей.

Работали мы там месяца три, но в конце концов пришли к выводу, что овчинка выделки не стоит: платят мало, ездить далеко, уволились и засели за свои номера.

Отрепетировали кусок программы, в мае прошли официальное прослушивание, залиговали часть песен (худшую) и получили разрешение на концертную, правда, непрофессиональную деятельность.

Сейчас играем концерты (реже, чем хотелось бы), репетируем (реже, чем хотелось бы), валяем дурака (больше и чаще, чем хотелось бы). На что-то надеемся, правда, на что, не знаем сами. Немного подробнее о музыкантах «Зоопарка». Лидер-гитарист - Александр Храбунов (Весы, Кабан). Всю жизнь играл в составах без ритм-гитары и потому любит «пилить» помногу. Сначала мне это не нравилось, но потом я понял, что в этом есть свой кайф, и сейчас с трудом могу представить, как бы мы звучали с другим гитаристом. Шурина гитара придает моим довольно легким песням уместную тяжесть. Шура очень тихий и спокойный, но несколько раз в году напивается сверх меры и становится абсолютно неуправляемым: пытается набить всем морду и прихватить всех барышень в радиусе трех километров (ни то, ни другое обычно не получается). На сцене он преступно скромен. Бегать, прыгать и вставать в красивые позы отказывается напрочь, ссылаясь на занятость своими педалями. Я не теряю надежды на его перевоспитание. У меня есть подозрение, что моя музыка ему глубоко безразлична. Впрочем, возможно, я и ошибаюсь.

Барабанщик Андрей Данилов (Дева, Обезьяна). Жуткий бабник. У него феерическая куча дам, которая к тому же непрерывно растет. Основной недостаток его заключается в том, что в нетрезвом виде он решительно отказывается держать ритм и забывает все свои достаточно хорошо отрепетированные барабанные партии. Мы постоянно пытаемся не давать ему алкоголь перед концертами, но удается это, увы, далеко не всегда. Андрей любит всякую музыку и на данном этапе хочет играть «новую волну». Занимается фотографией.

Бас-гитарист Илья Куликов (Овен, Крыса). Несмотря на сравнительную юность имеет немалый музыкальный опыт. Играл везде, начиная с Ленконцерта, продолжая цирком и кончая разнообразными рок-группами. Я слышал только последнюю, она называлась «Маки» и была хороша. Я считаю Илью превосходным басистом. У него колоссальное чувство ритма и гармонии и весьма незаурядный вкус. Любит «Дорз», «Битлз», «Ху» и многое другое. Он пишет песни, которые, я надеюсь, мы когда-нибудь будем играть. У Ильи есть кое-какие черты, которые мне иногда не нравятся, но что делать, у кого их нет.

Наконец, дело дошло до меня. Я - Михаил «Майк» Науменко (Овен, Коза), играю на гитаре, пою и пишу (пока) все песни.

О себе придется писать поподробнее. За гитару взялся сравнительно поздно, лет в 15, естественно, под влиянием Битлз. Тут же начал писать песни, причем, по молодости лет, на английском языке - я знаю его не так уж плохо. Играл во множестве дряннейших составов, причем играть приходилось полный бред: от «Айрон Баттерфляй» и «Лед Зеппелин» до «Битлз» и «Ти Рекс» и все, что посередине. В 1975 году довольно близко познакомился с «Аквариумом» и под благотворным влиянием Гребенщикова начал писать песни на родном языке. Некоторое время играл с «Аквариумом» электрическую рок-н-ролльную программу в качестве лидер-ритм гитариста. Мы лихо одевались и накладывали на лица килограммы грима. Это был кондовый, правда, несколько запоздалый глэм-рок.

Летом 1978г. мы с Гребенщиковым, сидя на берегу Невы, записали на пленку ряд наших акустических песен и выпустили «альбом» под названием «Все братья-сестры». Качество записи было устрашающее, но это были хорошие времена.

В 1980 году, опять-таки летом, я записал (спьяну и сдуру) уже совсем сольный акустический «альбом» «Сладкая N и другие». В записи мне помогали все тот же Борис Гребенщиков и Вячеслав Зорин, гитарист весьма специальной группы «Капитальный Ремонт», с которой в 1979 году мы гастролировали по Вологодской области. Запись получилась хотя и хорошей по качеству (писались, наконец, в студии), но на удивление занудной (не многим она нравится). Впрочем, там есть, как мне кажется, хорошие песни. Осенью и зимой 1980 года я вместе с «Аквариумом» несколько раз приезжал в Москву, где пел и играл в качестве «сольного автора». Принимали меня неплохо, и я почти полюбил столицу, к которой раньше относился весьма скептически. К тому же у меня появился ряд очень приятных знакомств, которые я очень ценю, в их числе чудесная группа «Последний Шанс». Я отношусь к ней очень нежно.

В 1981 году начался «Зоопарк», о котором я написал все, что мог. Кроме того, в этом году я начал толстеть и катастрофически тупеть.

Моя анкета: (не знаю, кому и зачем она нужна, но тем не менее).

НАСТОЯЩЕЕ ИМЯ: Михаил Васильевич Науменко.

СЦЕНИЧЕСКОЕ ИМЯ: Майк.

ДАТА РОЖДЕНИЯ: 18.04.55

РОСТ: 1.73м. (что-то около).

ВЕС: не знаю.