Древо скорбных рук

Синеволосый и Птичий Гребешок с присоединившейся к ним компанией по-прежнему болтались там, но теперь сгруппировались возле старого американского авто — «студебеккера», припарковавшегося у въезда на площадь. Все его стекла были опущены, а внутри орало на полную мощность радио, оглушая округу «тяжелым роком».

Барри опять ощутил, как далеко он ушел от этих ребят, но не взгрустнул, а, наоборот, преисполнился гордости за свое положение взрослого, ответственного мужчины.

Он и Кэрол познакомились в прачечной, правда, не в этой. Стиральная машина его матери вышла из строя, и он понес пару своих джинсов в ближайшую прачечную.

Кэрол пришла туда же с двумя неподъемными сумками. У нее провели выходные старшие дети — Райан и Таня, а детский приют «На четырех ветрах» не очень-то жаловал, когда их питомцы возвращаются туда после праздников с кучей грязного белья.

Этих двух подростков Барри принял сначала за ее брата и сестру. Он подумал, что Кэрол его ровесница или даже чуть моложе. Нельзя было догадаться, что ей уже двадцать восемь лет.

Морин говорила, что у Кэрол лицо куколки, и это было правдой, но кукол так специально и изготовляют, чтобы они походили на красивых девочек В этом как раз и заложена была идея, чтобы девочки мечтали о таких дочках, вечно остающихся красивыми и не меняющихся с возрастом.

У Кэрол было округлое лицо, а верхняя губка кокетливо приоткрывала ровные зубки. Кожа светилась, словно розоватый фарфор, а головку ее венчали золотые кудряшки. Они то свивались кольцами, то ниспадали на виски и на лоб волнистыми прядями и на ощупь казались шелковистыми. А голубые, как море при ясном солнце, глаза Кэрол, встретив его взгляд, тотчас заулыбались.

Барри часто потом вспоминал, что влюбился в нее сразу, еще до того, как она с ним заговорила. Первая фраза, ею произнесенная, была самой банальной. Кэрол спросила, не найдется ли у него мелочи, чтобы запустить еще и вторую ее машину. У него не нашлось — у кого в прачечной-автомате имелась в запасе лишняя мелочь? Но он дал ей дельный совет, где раздобыть монетки.

— Пошлите вашу сестренку в газетный киоск — тут рядом, через один дом отсюда. У них всегда водится мелочь.

Она пленительно посмотрела на него и слегка опустила свои темные пушистые ресницы.

— Лесть, знаете ли, далеко вас заведет.

Барри не понял, что она имела в виду, а когда Кэрол объяснила, в чем дело, он с трудом ей поверил. И еще он не мог поверить в свою удачу, что ему выпало счастье встретить Кэрол, и он ей понравился.

Днем позже он уже навестил Кэрол дома и спросил, кто этот мужчина на фотографии, и она ответила:

— Вы чем-то похожи. Я всегда говорю — вот это мой тип мужчины.

Загрузив выстиранное белье обратно в тележку, Барри направился домой ждать ее.

И через полгода он с таким же волнением считал минуты до ее прихода, прислушивался, когда раздастся звук поворачиваемого в замке ключа. Так же? Нет, не так, а с гораздо большим чувством, чем поначалу.

Радостнее всего для него было возвращаться домой ночью, шагать по Китайскому мосту, на деревянном парапете которого он вставил среди чужих художеств и свое, начертанное краской из аэрозольного баллончика: «Барри любит Кэрол», считать домики и, наконец, увидеть свет в восьмом по счету. И убедиться, что она там, томится по нему, охваченная тем же страстным желанием, что и он, стремящийся к ней.

В половине двенадцатого ему показалось, что к дому подъехала машина, но, вероятно, он ослышался. Кэрол никогда не пользовалась такси, даже маршрутным микроавтобусом. Им это было не по средствам.

Значит, это просто совпадение, не более того, что через минуту-другую после шума, произведенного машиной, ключ Кэрол повернулся в замке. Барри в это время смотрел телевизор, но сразу выключил его, как только она вошла.

Она была слегка пьяна. А кто бы не хлебнул хоть чуть-чуть за шесть часов работы в баре? Ее щеки порозовели, голубые глаза искрились. Она прошлась немного по комнате и приняла вызывающую позу, потом вскинула вверх руки и крутанулась на месте, взметнув вихрем сразу две юбки, из которых нижняя в черно-белую полоску зигзагом. Взгляду Барри открылись стройные ножки в красных туфельках.

— У тебя новое платье, — заметил Барри. — Откуда оно?

— Стянула, — со смехом призналась Кэрол и, толкнув Барри в кресло, устроилась у него на коленях. — Что скажешь на это?

Он растерянно пожал плечами.

— Миссис Флеймон отлучилась на ланч со своей мамочкой, так что я быстренько столковалась с Гувером, чтобы он повкалывал за меня, и мотнулась на автобусе в «Торговый рай». Там открылся новый бутик, на который я еще раньше положила глаз. Они позволяют брать только две вещи с собой в примерочную комнату. Девица спросила, сколько я взяла, и я сказала, что две, а на самом деле прихватила три. Черное платье я напялила на ту вешалку, на которой уже было это, в полоску, и прихватила плечики с блузкой. Я надела платье с зигзагами на себя, свой джемпер и юбку сверху, а примерять больше ничего не стала. Две вещи я им вернула, сказав, что они мне велики, а сама выплыла оттуда чинно, хотя думала, что лопну от смеха.

— Здорово придумано, — восхитился Барри, с обожанием глядя на Кэрол. — Только будет плохо, если ты попадешься.

Кэрол взъерошила ему волосы и потерлась носом о его нос.

— Я не попадусь. Я слишком осторожна. — Ее пальцы принялись массировать ему затылок — Деннис Гордон заглянул к Костасу. Он прямо-таки обалдел от моего платья. Захотел узнать, выступала ли я когда-нибудь в качестве модели. А что означает «модель»? — спросила я у него — в каком смысле это понимать?

— Ты не влюбилась ли в него, Кэрол? Или все-таки втюрилась? — высказался Барри не без иронии.

— Шутки прочь! Он парень что надо. Мне он пришелся по душе, если уж говорить по правде. Он — копия Дэйва. Он напомнил мне… ладно, скажу честно. В нем есть частица Дэйва, потому что он тоже водил тяжелые грузовики. А знаешь, что он ляпнул Костасу? Не угадаешь! Он заработал на турецких маршрутах достаточно, чтобы купить любой дом, и теперь может к чертям послать наш квартал. Как тебе эта новость?

— Рад, что ему повезло. Самое время ему убраться куда-нибудь подальше. Пусть осядет где угодно, хоть в своей чертовой Ирландии.

— Барри Махоун! Ты ревнуешь! — с торжеством заявила Кэрол.

— Мне не стыдно в этом признаться. Если бы я точно так же клеился к какой-нибудь девчонке, разве ты меня бы не ревновала?

Она приблизила губки к его уху и зашептала так, что у него внутри все защекотало.

— Раунд за тобой. Пошли в постель, любовь моя!

У него в голосе сразу проявилась хрипотца.

— Кто возражает? Только не я.

Поднимаясь по лестнице в спальню, Кэрол вспомнила про Джейсона.

— Ночует у твоей мамочки, — успокоил ее Барри.

— Вот и прекрасно.

Она расправила плечики в облегчении. Кружась по спальне, Кэрол постепенно стягивала с себя одежду, сначала свою, потом украденную.

Новое платье туго лезло через голову, и это дало ей повод задвигаться еще более эротично. Кэрол редко пользовалась бюстгальтером, ее упругие груди просто сводили с ума. Каждую из них увенчивал розовый нежный цветок, жаждущий прикосновения мужских губ.

— Когда ты выйдешь за меня замуж, Кэрол? — задавал неуместные вопросы Барри, снимая с нее крошечные черные трусики, обнажая до последнего предела теплое и нежное женское тело. — Или будешь все морочить мне голову?

Но всякий здравый смысл улетучился из головы Барри, когда они упали на свежепостланные простыни и переплелись телами.

Кэрол мимолетным и привычным движением руки выключила настольную лампу.

— Может быть, очень скоро, — дразнила она его. — Мне надо сообразить, посчитать на пальцах. Я ведь компьютером не владею. Но шансы у тебя есть — ты милый и, ко всему прочему, еще и настоящий жеребец.

— Ты любишь меня?

— А разве я сказала, что нет?

У Барри была куча девчонок до встречи с Кэрол, но он мог честно сказать, что до нее никого не любил. И даже не занимался любовью по-настоящему. Все в прошлом было совсем другое, и он не предполагал, что ему может быть так хорошо с женщиной.

Его даже пугало, когда он осознавал, что полностью растворяется в страсти и уже принадлежит не самому себе, а тому существу, которое отдается ему, выгибается в его объятиях или устраивает в постели настоящий цирк

Он овладевал Кэрол — так казалось со стороны, а в действительности, наоборот, приобрел таинственный статус, чему нет названия. Раньше он пробовал наркотики и испытывал их воздействие в кровати со случайными подружками, но Кэрол одурманивала его без всяких наркотиков.

Барри начал думать, что нечто мистическое связало их, самой судьбой предначертано, что рожденный ею от другого ребенок стал его родным, и чувство отцовской ответственности росло в нем.

Когда наконец они оба исчерпали себя и утомились от ласк, Кэрол властно взяла его руку и поместила меж упругих теплых грудей. Это был знак, что он — ее мужчина, что она хочет спать с ним, и это вознесло Барри на вершину счастья. И они оба уснули — усталые и счастливые.

4

Так и не дозвонившись Мопсе, Бенет возвратилась в палату Джеймса и увидела там Иэна Рейборна. Он опять был без белого халата, не желая нервировать маленького пациента медицинской одеждой. Он прижимал стетоскоп к судорожно вздымающейся крохотной груди.

— По всем признакам, у него вторичный рецидив, — сказал он, освобождаясь из-под серебристого полога шатра с ингалятором. — Антибиотики не воздействуют на инфекцию. Мне жаль вас огорчать, но вам придется смириться с тем, что мы должны по-прежнему держать мальчика здесь.

Бенет приняла этот удар достойно. Она была к нему уже готова. Только ноги ослабли, в голове помутилось, и Бенет поднесла руку ко лбу.

— Вы слишком обеспокоены. Причин для этого нет. Постарайтесь это понять, — участливо заговорил доктор.

— О, нет, проблема не в мальчике, хотя и в нем тоже. Я знаю, что он в надежных руках. Но моя мать… Она сейчас живет со мной, и у нее не все в порядке с головой. И ее нельзя оставлять одну без присмотра.

Сказать это вслух постороннему человеку, хоть и врачу, со стороны Бенет было рискованно. Ведь она сама дала матери свободу, и где теперь Мопса?

С робостью поглядела она на молодого врача и увидела в его глазах понимание. Он — доктор, пусть и не психиатр, но сразу воспринял ситуацию серьезно.

— А вы не могли бы кого-то найти, кто присмотрел бы за вашей матерью? Слишком много проблем сразу для вас одной.

— Пока я держусь, но, боюсь, скоро свихнусь тоже, — честно призналась Бенет и начала думать, на кого бы она могла скинуть груз. Фентоны? Можно опять позвонить Констанции и попросить ее опекать Мопсу день-другой. Но это означало бы открыто признать, что Мопса не в себе. Трудно предугадать, какую реакцию вызовет эта новость. Скорее всего, они постараются в вежливой форме отказать.

Но к чему даже обдумывать какие-то варианты, когда она вообще не знает, где находится Мопса?

Бенет молчала, а Иэн Рейборн смотрел на нее, и этот взгляд отличался от того, каким врач смотрит на обычную пациентку. В нем не было покровительственного сочувствия и присущего медикам, хоть и всегда скрываемого, превосходства лекаря перед больным. Она ощутила, что вызвала в нем интерес как женщина.

Ни один мужчина не глядел на нее так за последние два с половиной года. Не было такого случая или желания с ее стороны привлечь к себе внимание мужчины.

Он был весьма обаятелен, и в нем угадывалась незаурядная личность. Впервые Бенет заметила это и еще то, что он высок, худощав, на лице его проступают едва видимые веснушки и волосы у него рыжеватого оттенка.

Она ждала, когда он первым нарушит молчание, его первой фразы.

— Вы та самая Бенет Арчдэйл? Я не ошибся?

Предположим, что нет. Я та самая…

Вот и все. Радужному мыльному пузырю достаточно было секунды, чтобы лопнуть. Так вот на чем строился его интерес. Она едва не рассмеялась.

— Мне очень понравилась ваша книга. Конечно, это стало уже плохим клише, когда читатель признается автору, что он вообще редко берется за чтение за недостатком времени. Но я выкроил время и проглотил ваш роман столь быстро, что, надеюсь, мои пациенты не почувствовали себя обделенными.

Сказанное им настолько согрело ее душу, что на какой-то короткий миг забылись все горести по поводу Джеймса и Мопсы. Она обрадовалась точно так же, как когда-то, прочитав в газете первую положительную рецензию. Бенет преисполнилась благодарности за этот искренний отзыв.

Как же она была глупа и насколько пошло взыграла в ней похотливая женская натура, что она предпочла поначалу заподозрить в нем сексуальное влечение — интерес к ее жалкому телу, а не к плоду ее интеллекта.

— Откуда у вас такое познание Индии?

— Я провела там шесть месяцев вместе с отцом Джеймса. Он собирался писать серию очерков об индийских мистических тайнах.

Она начала было рассказывать Иэну об их странствованиях и поисках мест рождения богов, о сорока тысячах миль, пройденных фактически пешком…

Его позвала медсестра, и он поспешил возвратиться к своим обязанностям. Возобновится ли их разговор? Тут только Бенет очнулась и поняла, как далеко ушла от своих собственных проблем. Она даже забыла спросить его, можно ли ей хоть на час покинуть больницу, чтобы поискать Мопсу.

Но теперь такой вопрос даже не вставал. Невозможно было оставить Джеймса. Он лежал на спине на своей кроватке, апатичный ко всему, прижимая к себе тигренка, как единственный предмет, связывающий его с окружающим миром.

Глаза его были раскрыты, даже распахнуты навстречу свету, но в них было только страдание. Он смотрел вверх в потолок, не моргая и не видя ничего перед собой. Лишь воздух ему был нужен, но он ловил его — влажный, теплый, пропитанный лекарствами из ингалятора — все с большими усилиями и хрипом в легких.

Вчера в это же время он был способен в игровой комнате играть с машинками, рисовать что-то мелками на доске.

Бенет сказали, что у Джеймса вирусная инфекция. Против этого вируса есть противоядие, но оно совсем новое и используется только в экстремальных случаях. Возможно, пройдет не менее полутора суток, прежде чем оно окажет воздействие на Джеймса.

А пока он взбунтовался и громко потребовал возвращения домой. Бенет легла рядом с ним, надеясь, что ее близость облегчит страдания сына.

Разумеется, неправильно было держать его на открытом воздухе. Чем больше времени он проведет — пусть даже насильно — в ингаляторной палатке, тем выше шансы на скорейшее выздоровление.

А он должен поправиться, и как можно скорее, встать с постели и играть в детской комнате хотя бы завтра, чтобы кончилось ее больничное, почти тюремное заключение. Тогда она обретет возможность заняться Мопсой.

Сейчас вся ответственность за безумную, неуправляемую мать лежала на ней. Она предавалась грустным мечтам, что подростком Джеймс поймет проблемы, связанные с его бабушкой. Она сумеет внушить ему, что он обязан помогать матери в таком сложном деле.

Но до этого пройдут еще годы и годы, и будет ли жива Мопса, когда Джеймс достаточно повзрослеет?

А сейчас? Где Мопса, и жива ли она?

Мальчик опять впал в сон, и Бенет осторожно поместила его обратно в палатку, застегнула «молнию» и села рядом на стульчик, слушая его тяжкое дыхание, и невольно сама с жадностью заполняла легкие.

Борьба малыша за каждый глоток воздуха причиняла ей почти физическую боль. Но все-таки он спал, испаритель заполнял палатку паром, и антивирусное средство, вероятно, начало действовать.

Она опять вернулась в коридор к телефону.

У аппарата стояла молодая женщина с ребенком на руках и явно не собиралась скоро заканчивать разговор.

Бенет прошла в игровую комнату, куда была открыта дверь, и присела на стульчик для пятилетних ребятишек, один из расставленных вокруг большого стола.

Здесь была собрана настоящая сокровищница игрушек для ребят разного возраста — и кукольный домик, который можно было достраивать, и конструкторы, и мягкие зверушки, и клетка с двумя щеглами, и множество плакатов, рисунков и коллажей на стенах.

Грубо нарисованное изображение ведьмы на метле напомнило Бенет о Мопсе, хотя сейчас вспоминать о матери ей вовсе не хотелось. На нитках болтались куколки, паяцы и черти, вырезанные из бумаги с подклеенными рожками из обломанных спичек

На внутренней стороне двери дюжина ребятишек написали — или кто-то написал за них — свои имена под общим заголовком: «Нам удалили миндалины». Во всей этой пестроте доминировал причудливый коллаж, задуманный ребенком, несомненно, талантливым, обладающим странным видением мира. Его творение, исполненное на листе плотной бумаги, накрепко приколотом кнопками, занимало половину стены просторной комнаты.

Бенет в первый же день, увидев его, мгновенно придумала ему название — «Руки дерева». Этот образец детского творчества вызвал у нее на лице улыбку, но сейчас она усмотрела в нем потаенный и зловещий смысл.

Сам великий Дали мог воплотить в подобном произведении свои ночные кошмары. На белом листе было нарисовано громадное дерево с прямым коричневым стволом с могучими сучьями, ветвями и веточками, но по всему дереву, на ветках, на стволе и в укромных местах, покрытых лишайником, торчали наросты в виде рук, сделанные из мятой, словно изжеванной бумаги. Все они были одинакового размера и созданы по одному шаблону — рука с открытой ладонью и слегка разведенными пальцами. Должно быть, детям разрешалось украшать их по-разному, в соответствии со своими вкусами.

На некоторых руках были перчатки, на других — татуировки, кто-то сделал им маникюр, а на пальцы надел кольца. Кто-то соригинальничал и обработал один отросток так, что он стал походить на костлявую руку скелета.

И вот теперь Бенет показалось, что все эти руки тянутся вверх в молчаливом, но бессильном протесте, даже, скорее всего, в мольбе о пощаде. Они высовывались, вырастали из дерева, которое держало их в жестоком плену, подвергая пыткам, в надежде даже не на свободу, а хотя бы на облегчение страданий или на забвение, даруемое смертью.

Это было ужасно — это было воплощением безумия. Изощренный мозг садиста способен был на такое, но как подобное могли поместить в игровой комнате разумные врачи?