Помоги проекту - поделись книгой:
Ну не мещанское сословие, это точно, – улыбнулась она, безошибочно отвечая на мои мысли. – Если хочешь, я могу нарисовать тебе всю твою родословную примерно от пятнадцатого века. Например, ты знаешь, почему в твоем роду такое сильное значение имеют карты, женщины и кони?
Знаю. Одну их моих прапрапра-бабок выиграл в карты гусарский полковник для своего денщика. Это старинное семейное предание, – спокойно ответил я. – Лучше расскажи, где пропадала столько времени?
– Закрытая тема, – мягко оборвала Лана. – Не хочу вспоминать.
Подошедшая официантка принесла греческий салат с двойной порцией сыра фетаки. Мы замолчали. Когда пауза затянулась, Лана сама налила полный бокал рома и выпила не морщась, как воду.
– Убили девочку. Ту, что я готовила на смену себе. Очень симпатичная, не очень умная, магические данные средние, но зато в отличие от меня она действительно любила это дело. Убили ритуально. Страшно. На ее теле было вырезано мое тайное имя…
– Прости. – Я накрыл ее ладони своими, невольно вздрогнув – в голове вспыхнула скудно освещенная комната морга, вытянувшееся девичье тело под серой простыней и общая аура боли, перемешанная с ужасом и отчаянием.
– Вряд ли твое тайное имя могли знать многие.
– Вот именно. – Она вновь наполнила бокал. – Подключили всех: милицию, фээсбэшников, знакомых бандитов. Мне пришлось ехать в Москву, Элисту, в Казахстан, помотаться по области.
– Кто?
– Один из наших. Захотел большей власти. Все.
Я знал, что больше она ничего не будет рассказывать, да, собственно, и не нуждался в продолжении. Все было понятно без слов. В их среде суд скор на решение, а милиция не заводит дела по ритуальным убийствам.
– Почему не позвала меня? Я мог бы помочь.
– Не хотела тебя впутывать в это. Забудь все и держись подальше. Я реально боюсь за тебя, потому что если я тебя потеряю, то никогда себе не прощу…
На ее ресницах, быть может, впервые со дня нашего знакомства показались слезы. Я пересел на ее сторону и молча обнял за плечи. Она плакала тихо, без скулежа, без причитаний, без всхлипываний. Просто не могла сдержать слезы, катившиеся по щекам…
Когда она немного успокоилась, я протянул руку, доливая ей ром. Лана отодвинула бокал:
– Пока хватит. Теперь только о тебе. Я должна провести обряд. Не уверена, что хватит сил, но и затягивать это дальше опасно. Соберешь все, что я скажу, и придешь ко мне завтра вечером. Сколько понадобится времени, не знаю, может, полчаса, может, час-два. Помоги мне остановить его.
– Кого?
– Махагалу, демона монгольских степей…
«Боги благоволят великому цин-вану, – нараспев лгали старые бритоголовые ламы, щуря и без того узкие глаза. – Они даруют ему победу, имя белого генерала будет созвучно гонгу небес от края до края степей Халхи! Богдо-гэген очень хитер, он обманет большевиков и вновь приблизит к себе верного союзника. Его слову подчинятся все монгольские князья, они уже готовят воинов и лошадей, армия цин-вана будет расти, никто не сможет противиться ей. Сам Будда благосклонно взирает с небес на Азиатскую дивизию…
Мне нужно знать, ждет ли меня успех, если я вновь поверну войска на Ургу?
Гадания на бараньей лопатке ясно говорят генералу, что сейчас его путь лежит вне границ Халхи. Вернись в Россию, там тебя встретит благодарный русский народ. Ты спасешь мир, тысячи всадников пойдут за тобой, ты – бог войны! Но не принимай поспешных решений. Взвешенность есть путь к достижению цели. Скромность есть путь к величию. Вера есть путь к таинствам Неба.
Но я не могу идти в Забайкалье! Дороги перекрыты красными, они хорошо вооружены и обучены, у них многократное превосходство в людях, пулеметах и артиллерии. После последних боев моя дивизия обескровлена…
Что есть пулеметы против воли Будды? Что есть сила человека против божественного желания небес?
Да, да, конечно, но…
Ламы продолжали петь и на память читали мне цитаты из древних буддистских трактатов. Я верил им. Все трое были доставлены моими бурятами из самых дальних дацанов. Они не были избалованы подарками и вниманием, я досыта кормил их бараниной, и они служили верно. Быть может, воля небес действительно была сокрыта от меня как от простого смертного. Но как воплощение живого бога войны я не мог ошибаться! Поэтому быстро отменил все военные советы, не сообразовывая свои действия с мнением офицерского состава. Что могли знать наши ограниченные люди, пусть и кадровые военные, о реальной воле Неба, чтобы сметь мне противоречить?!
Моя Азиатская дивизия шла в свой последний поход…
В назначенный час я нажимал кнопку звонка маленькой квартиры на третьем этаже. Это была ее личная собственность, мы встречались здесь редко, спрятаться от всего мира или по каким-то очень уж особым случаям. Видимо, сейчас был один из них.
Я ничего не знал, лишь поэтому ничего не боялся. То есть сам внутренне понимал, что она не причинит мне зла, но, по ее же словам, любой колдовской обряд искушает душу. В первую очередь душу спасаемого…
Лана встретила меня в одном белье – черная маечка с клубничками и такие же легкомысленные трусики-шортики. Она первой вместо приветствия поцеловала меня, но остановила мои руки, когда они стали слишком настойчивы.
– Нет. Не сейчас. Мне нужно открытое тело, но сексуальный контакт с клиентом во время такого обряда скорее нежелателен. Избавляясь от одной дряни, можно впасть в не лучшую зависимость, и я здесь рискую больше, чем ты. Проходи в комнату. Все принес?
Послушание никогда не занимало достойного места в разряде моих несомненных достоинств, но в тот день я повиновался ей, почти не прекословя. Разумеется, имея в виду не словесный протест, а вынужденное усмирение желаний тела. Я хотел ее, как хотел всегда, быть может, даже острее, чем раньше, но сейчас от Ланы исходила какая-то властная аура разделения.
Боюсь, что это неточное слово, но… Не отторжение, не отчуждение, не холодность, не разочарование, а именно разделение – горячей женщины от хладнокровной ведьмы. Сейчас передо мной стояла отстраненно любящая профессионалка. Именно так. Отстраненная любовь. Уроки кончились. Если она сумеет меня вытащить, то награда будет дарована обоим.
Разденься по пояс. Сними крест.
Крест зачем?
– То, что ты в этом участвуешь, уже греховно по православию. Но платить придется не тебе, я возьму все на себя. Ты должен просто постараться помочь мне остановить этого человека.
– Ты узнала его имя?
– Я узнала все. Даже больше, чем требуется. Он пришел к тебе, потому что ты восприимчив, у тебя тонкая кожа и ты умеешь прощать. Пока ты ему подчиняешься, он не причинит тебе зла, ему не нужно управлять тобой, он не ищет себе нового тела. Он лишь хочет, чтобы ты слушал его. Всегда. Ему нужно выговориться и быть понятым.
– И только?
– Да, милый. Ты будешь тихо сгорать от его воспоминаний, его боли, его обид, его поступков и незаметно умрешь в течение года. Абсолютно без всякой видимой причины. Он убьет тебя, совершенно не желая этого, но и не жалея. А потом будет искать другого.
– Как его остановить? – Я попробовал обнять ее.
Лана осторожно прильнула к моей груди и в тот же миг очень мягко высвободилась.
– Тебе незачем знать. Это непохоже на поцелуй принцессы в сказке или сдвоенное воспарение энергий в тантрическом сексе. Мне надо провести ритуал. Ложись.
Она задернула занавески, смочила мне виски святой водой и аккуратно расставила вокруг меня купленные мною пять желтых церковных свечей. Потом, не задумываясь, разделась, накинула на голое тело черный шелковый плащ с капюшоном и, опустившись на колени у меня в изголовье, нарисовала специальным карандашом какие-то каббалистические знаки у себя на кистях рук и ступнях. После этого она медленно, слева направо, одну за другой зажгла свечи.
– Ни о чем не думай. Расслабься. Если вспомнишь, читай любую молитву, но не напрягаясь и про себя.
– Я не усну?
– Нет, это будет не сон… – Ее губы нежно поцеловали меня в лоб, там, где еще недавно я ощущал боль от застарелого шрама. Чужую боль…
Есаул Макеев выхватил револьвер и прицелился мне в лоб:
– Еще только шаг, ваше благородие, и я застрелю вас, как собаку!
Я изумленно опустил плеть. Макеев?! Сукин сын, волчий выкормыш, прошедший со мной столько походов, резавший краснопузых в капусту, бесстрашно ходивший в любую рубку, на пулеметы, на пушки, на превосходящие силы противника, убивавший кого угодно по моему приказу, здесь и сейчас поднимает на меня оружие…
Это был мятеж! Мятеж всей Азиатской дивизии! Хлестнув коня, я направил его к забайкальцам с криком:
– Ко мне, бойцы! Арестовать есаула!
В ответ раздались винтовочные и пистолетные выстрелы. Мне не подчинялся никто – ни буряты, ни казаки, ни офицеры, ни рядовые, даже охрана санитарного обоза ощетинилась штыками. Они все сошли с ума!
Тибетцев я отослал еще на днях, верная сотня монголов цина Сундуй-гуна находилась в разведке в степях, и никто не пришел мне на помощь. Я уговаривал, упрашивал, угрожал… Но эти неблагодарные люди, еще вчера не смевшие прямо смотреть мне в глаза, теперь брали меня на прицел, трусливо стреляя в упор.
Махагала метался внутри моей черепной коробки, воя от ярости и требуя залить все вокруг кровью изменников! В меня одновременно палило более двух сотен человек, но пули не задели ни коня, ни рукавов моего малинового халата. Демон держал свое слово, никто не мог убить белого бога войны.
– Мятежники! Иуды! Предатели! Я повел бы вас в Тибет, мы были бы спасены, мы могли бы восстановить великую империю! Ламы предсказывали мне…
Но в ответ раздавалась лишь беспорядочная стрельба. Оставалось одно – скрыться в предрассветном тумане и, доверив свою судьбу благородному скакуну, попытаться найти преданные мне монгольские части. Я еще мог вернуть себе власть, догнать ускользающую из рук дивизию, казнить всех, кто не со мной… всех…
Мне сложно описать мои ощущения в тот день. Я даже не помню, с какого момента перестал слышать голос Ланы. Сквозь полуприкрытые веки угадывались лишь отблески свечей на потолке. Причудливую игру теней и образов я не видел, но почему-то был уверен, что они метались по всей комнате в диковинном танце, без музыки и такта, подчиняясь только еле уловимому ритму слов. Что говорила моя ведьма, о чем просила, кого призывала, на чью помощь надеялась, – непонятно…
Я не пытался уловить смысл слов или имен, я скорее чувствовал по прохладным движениям воздуха у моих голых плеч, что она, возможно, встала с колен и двигалась рядом, словно в незримом полете.
Глаз открывать не хотелось. Не то чтобы она это запретила, просто действительно не было ни малейшего желания. Я смотрел на происходящее вне себя, другим зрением, почти не ощущая физической боли…
Пуля беззвучно входит в плоть. Сначала не ощущаешь ничего, кроме тупого удара, как дубиной. Потом появляется холодное чувство ожога. У тебя холодеют губы, ноги перестают слушаться, а животный испуг лошади, почуявшей запах крови всадника, передается и тебе…
Впрочем, я не уверен, что физическая боль имела место. Я, может быть, ощутил ее всего один раз, когда ледяной коготок Ланы разрезал кожу на моей груди, раздвинул мышцы и осторожно коснулся замершего сердца. Она словно бы сцарапывала с него какое-то грязное пятно или копоть порохового дыма. Это не было больно и не было страшно. Страшным было лишь то, что я считал это совершенно естественным…
Убить человека легче, чем причинить ему боль. С каждым ударом шашки я видел, как жизнь покидает тело, как душа из последних сил цепляется за свою изуродованную плоть и в остывающих глазах замирает удивление, обида, словно бы просьба о прекращении страдания. И тогда ты убиваешь просто для того, чтобы больше не делать ему больно…
Я не ощущал шепчущего голоса у себя в голове, но зато отчетливо видел маленькую черную точку на красном фоне. Она росла, увеличиваясь в размерах, становясь все более и более похожей на сгусток черной крови, бесформенной и безобразной. Тьма старалась заполнить весь мой внутренний мир и делала это напористо и жадно, словно бы пожирая мое сознание. Ей никто не мешал, а я не владел собой, чтобы быть способным хоть на малейшее сопротивление.
Где была Лана – неизвестно. Если она вообще существовала, а не являлась горячечной иллюзией моего пылающего мозга. Но даже если это была лишь иллюзия, в любом случае она не могла защитить меня от реальности. Ибо теперь я знал имя той тьмы – Махагала!
Превращение души в тень демона происходит незаметно. Дарованная тебе сила восхищает, преклонение людей заставляет ощущать собственную исключительность, которая ежеминутно подтверждается победой над самой смертью. Я знал, что уже никогда не умру, демон не допустит этого, я ему нужен. Не он мне, а я – ему! Без меня он ничто, лишь отголосок вековой пыли монгольских степей. Это я дарую ему тело, даю вместилище для существования, и за это он покорен моей воле…
Отсутствие физической боли неожиданно сменилось режущей болью души. Какая-то серебряная искра во мне, составляющая саму суть моего присутствия в необъятности мироздания, продолжала гореть, и ее жар мучительно отдавался в каждой клеточке тела. Я пытался удержать эту искорку, спрятать ее от неумолимо надвигающейся черноты, я боролся и кричал, не слыша собственного голоса. Ужас поглощал меня, затягивая в зыбучие пески отчаяния…
И вот тогда на черном лике Махагалы неожиданно прорезались пять четких сияющих царапин, словно следы от женских ногтей. Потом еще, и еще, и еще! Я вздрогнул от разъяренного рева демона, который так и не успел поглотить эту искорку и плоть которого сейчас раздирали теплые пальцы Ланы…
Зачем тебе все это? Я ведь не просил многого. Всем известно, как наказывается неповиновение и как вознаграждается послушание. Человек не может устоять, получая все. Абсолютно все! Плата не будет высока. Плата за душу никогда не бывает высокой. Только поверь мне…
Я чувствовал всей кожей, что три свечи погасли, а четвертая догорала каким-то нервным, рваным огнем, дрожа от ураганных порывов ветра. Раны на лице демона медленно, но верно зарастали. Хриплое дыхание Ланы слышалось совсем близко, казалось, ей не хватает воздуха. Мое тело судорожно дергалось. Кисть правой руки ударилась обо что-то мягкое, и в этот миг погасла четвертая свеча.
Смех, хохот и торжествующее гоготание Махагалы заглушило все то, что еще недавно было мною. Если я и помнил какие-то молитвы, то сейчас был не в состоянии произнести хотя бы слово. Мне отказывались повиноваться даже собственные мысли…
И вдруг последняя, пятая свеча неожиданно вспыхнула ослепительно-ярким светом! Я ощутил на губах вкус поцелуя и… вкус крови! Ведьмовской крови Ланы…
Будьте вы прокляты!
Это последнее, что успел сказать демон. Пятая свеча сжигала его дотла. Черная непроницаемая темнота исчезала урывками, как неравномерно горящая бумага, не оставляя после себя ни пепла, ни дыма, ни гари. Я чувствовал, как знакомые нежные пальцы вкладывают мое очищенное сердце обратно ко мне в грудь. Как сама собой закрывается рана, оставляя на коже лишь легкое ощущение зимнего озноба. Как ее руки почти силой открывают мне глаза и она смотрит на меня, как на новорожденного младенца, вытирая кровь с разбитых моим кулаком губ.
– Знаешь, я никогда не говорила тебе этого раньше. И никогда не скажу потом. Просто хочу, чтобы знал – я люблю тебя…
Ночью они набросились на меня спящего и связали. Мои монгольские цэрики, чья верность господину вошла в поговорку, предали меня. Как предала вся дивизия!
Никто из азиатов не смел поднять против меня оружие, я все так же являлся для них живым божеством, которое нельзя убить. Поэтому они лишь надежно опутали меня веревками и бросили одного в белой юрте главнокомандующего. Маленькие коренастые кони унесли их в разные стороны бескрайних степей, чтобы мой дух не знал, кого догонять и кому мстить.
Вместо одной смерти они даровали мне возможность умереть несколько раз. Что могло быть позорнее плена для потомка крестоносцев, чьи поколения веками геройски умирали в бою?! Я слышал волчий вой и понимал, что в любую минуту могу быть живьем растерзан серыми хищниками.
Потом взошло солнце, и нестерпимая жара сжигала меня, так же как мою душу сжигала нереализованная жажда мести. Кровавой мести всем! Предателям-казакам, изменникам-монголам, всей России и всей Халхе, так жестоко обманувшей меня, низвергнутого господина жизни и смерти!
Я едва не сходил с ума, я рычал как зверь, пытаясь дотянуться до спрятанного в кармане цианида, но веревки были надежными, а вязать узлы пастухи умели как никто. Я не помню, сколько часов пролежал обездвиженным, но точно знаю, что, когда у моей юрты раздался стук копыт и незнакомый человек в кожанке с красной звездой на папахе спросил, кто я, мой ответ был по-военному прям и честен:
– Барон Унгерн фон Штенберг, главнокомандующий Азиатской дивизией!
…До моего расстрела в Новониколаевске оставалось меньше месяца.
Я подолгу сижу в том же самом кафе. Официантки все так же приносят
Звонков от Ланы нет уже месяц. Учитывая, что она ранее исчезала на два года, я понимаю, что это еще не срок. Не знаю, насколько ее кровь изменила мою сущность, но в тот момент это не было ее или мое осознанное решение. Кто-то решил все за нас.
Нет, серебряный крест не жжет мне кожу, значит, моя сущность не изменилась так же необратимо, как ее. Хотя, возможно, именно это и стало барьером между нами. Она старалась вырываться пореже. Словно опасалась чего-то, и больше себя, чем меня. Быть может, те слова, которые она мне сказала, напомнили ей, кому и за что она продала душу. А может, просто боялась, что одной моей души нам не хватит на двоих. Да? Нет?!
Я могу с уверенностью говорить лишь о том, что рано или поздно на моем телефоне вспыхнет ее sms и на экране отразятся четыре буквы имени отправителя – Лана.
Я буду ждать. Ты знаешь это…
Часть вторая
Sacrarium[1]
«Я вернулся».
«Рада тебе! Соскучилась жутко! Как сам?»
«Живой. Устал. Там было страшно. Когда тебе удобно встретиться?»
«Завтра свободна».
«Где?»
«Хотелось бы у меня, но… Пока не могу, фр-р-р…»
…Я знал, что увижу ее вечером в кафе. Наш предварительный sms-диалог был по-прежнему краток, максимально выразителен и информативен. Причем не имело значения, сколько конкретно часов, дней или месяцев мы не были вместе. Лана могла прислать свое «дико соскучилась» и через двадцать минут после нашей последней встречи.
Собственно, и я мог бы признаться в том же самом даже через две минуты. Я не мог сказать, лучше или хуже стали наши отношения после той мрачной истории. Но они изменились, это точно. Уверен, что так же неуловимо изменилась и сама Лана. И не только внутренне…
Она сильно похудела, с головой ушла в работу, начала посещать какие-то частные курсы по вождению, стала много читать. Разумеется, она и раньше была весьма начитанным человеком: музыкальная школа, педагогичесий институт, кафедра филологии, свободное владение английским и иракским языками – какое-то время я реально комплексовал перед ней. А она передо мной, но по-другому…
– Не подходи так, сзади. Ты обнимаешь меня, а я вздрагиваю. Я кажусь тебе неласковой? Это из-за того, что… моя жизнь с мужчиной началась вот так… я до сих пор… мне страшно. Поцелуй меня…
Поделиться книгой: