Тисту - мальчик с зелеными пальцами

«Ну и ну! - удивился Тисту. - Если уж у них такая перемена, ка­ково же им тогда на уроках! Нет, тюрьма - штука невеселая".

Ему было грустно, хотелось даже поплакать, и, возвращаясь домой, он не проронил ни слова. А господин Трубадисс расценил его молчание как добрый знак и решил, что проведенный урок принес свои плоды.

Тем не менее он начертал в записной книжке: «За этим ребенком нужен глаз да глаз; он задает слишком много вопросов».

Глава восьмая, в которой рассказывается как Тисту приснился кошмарный сон и что из этого получилось

Господин Трубадисс был совершенно прав: Тисту и в самом деле задавал себе слишком много вопросов. Задавал он их даже во сне.

На следующую ночь после посещения тюрьмы ему привиделся кошмарный сон. Конечно, сон есть сон, не больше, и придавать ему особое значе­ние не следует. Однако хотим мы или не хотим, все равно мы видим сны, и никто не волен этому помешать.

Вот также и увидел Тисту во сне своего пони Гимнаста. Обстриженный Гимнаст маршировал по кругу между высоченных мрачных стен, а позади него медленно, тяжело шагали, тоже обстриженные, одетые в по­лосатые костюмы и смешные башмаки, чистокровки невиданно смородиновой масти. И все они кружили и кружили без остановки по двору ... Вдруг пони Гимнаст, оглянувшись по сторонам и убедившись, что .его никто не видит, рванулся вперед, прыгнул, но перемахнуть через решет­ку не смог и упал прямо на железные острые зубцы. Повиснув на них, он болтал в воздухе своими четырьмя ногами в смешных башмаках и жа­лобно ржал ...

Вдруг Тисту проснулся. На лбу у него выступил пот, сердце сильно колотилось.

«Хорошо хоть, что ЭТО только сон, - пробормотал он. - Гимнаст в ко­нюшне, да и чистокровки тоже».

Но заснуть ему так и не удалось.

«Да, даже лошадям приходится там не сладко, ну, а людям, наверно, еще хуже, - размышлял Тисту. - И почему всех этих бедняг арестантов превращают в каких-то уродов? Ведь от этого они не станут лучше. Уверен, что, если бы и меня запрятали туда ни за что ни про что, то я бы наверняка стал настоящей злюкой. Неужели нельзя помочь этим несчастным? И как?»

Он услышал, как на колокольне Пушкостреля пробило одиннадцать часов, потом полночь. А его всё мучили и мучили неотвязные вопросы.

И вдруг в голове блеснула неожиданная мысль:

«А не заняться ли арестантам разведением цветов? Тогда бы и тюрь­ма стала не так уродлива, да и сами арестанты, может быть, поумнели бы. Что, если я попробую пустить в ход свои зеленые пальцы? Надо бы поговорить с господином Трубадиссом ... »

Но он тут же подумал, что если сказать об этом господину Трубадиссу, тот покраснеет как рак. И вспомнил, кстати, совет Седоуса: никому не говорить, что у него зеленые пальцы.

«Все надо сделать мне самому, никто ничего не должен знать».

Если нам в голову западает какая-нибудь упрямая мысль, то она обычно придает нам решимости, а решимость не оставляет нас в покое до тех пор, пока мы не осуществим задуманное. Вот и Тисту почувствовал, что не в силах заснуть, пока не выполнит придуманный им план.

Он вскочил с кровати, поискал свои ночные туфли. Одна почему-то спряталась под шкафом, а другая ... Где же другая-то? Ага, другая, по­ виснув на оконной ручке, издевательски поглядывал а прямо на него. Ну и дела! Оказывается, его ночные туфли сами летают по воздуху!

Тисту осторожно выскользнул из комнаты, толстый ковер заглушал его шаги. На цыпочках он добрался до перил и скатился по ним на животе.

В саду ярко светила луна. Она, словно младенец, надула свои круглые щеки.

Известно, что луна обычно благосклонна к тем людям, которые разгуливают по ночам. Но едва она завидела Тисту в длинной белой рубашке, стоявшего посреди лужайки, она тотчас же скользнула за облачко, ока­завшееся как раз под рукой.

«Однако если я не послежу за этим мальчишкой, - подумала она,­ он непременно угодит в яму и расшибет себе нос».

И она снова выплыла из-за облачка, засияла что есть мочи и даже попросила звезды, усыпавшие Млечный Путь, гореть как можно ярче.

Вот таким-то образом, под спасительным светом луны и звезд, Тисту то торопливо шагал, то бежал по пустынным ночным улицам, пока нако­нец не добрался без всяких приключений до здания тюрьмы.

Вы, конечно, понимаете, что он сильно волновался. Ведь это же была его первая проба сил.

«Только бы мои зеленые пальцы сделали свое доброе дело! Только бы Седоус не ошибся!»

Решившись, Тисту стал прикладывать свои пальцы ко всему, что по­падалось ему на глаза: к самой земле, к стыку между стеной и тротуаром, к трещинам в камнях, к основанию прутьев железной решетки. Не забыл он и замочных скважин входной двери и даже караульной будки, в которой мирно похрапывал охранник.

И когда все было кончено, он вернулся домой и на сей раз моментально заснул.

На следующее утро слуга еле-еле добудился его.

- Погляди-ка, Тэсту, солнцэ ужэ вовсю свэтит!

Мы уже говорили вам, что у слуги Каролуса был легкий иностранный акцент.

Тисту так и подмывало задать ему один-единственный вопрос, но все же он не решился. Впрочем, мучиться безвестностью - к чему же привела его затея? - долго ему не пришлось.

Потому что тюрьма ... О-ля-ля! Если бы даже сам господин Трубадисс выпалил из пушки прямо на главной площади Пушкостреля, то и это не наделало бы такого шума! Представьте себе, в какое смятение повергло город подобное чудо! Представьте себе, как удивились пушкострельцы (именно так называли жителей Пушкостреля), увидев, что их тюрьма преобразилась в цветущий замок, в настоящий дворец чудес!

Уже утром, к десяти часам весь город знал об этой невероятной новос­ти. А в полдень все горожане толпились перед высокой стеной, украшен­ ной розами, и некогда черными решетками, превратившимися в зеленые беседки.

Ни одно окно тюрьмы, ни один прут решеток не были забыты: все они утопали в цветах. Цветочные стебли карабкались вверх, ниспадали каскадом вниз; на гребне стены с острыми отвратительными зубцами красовались теперь кактусы.

Самое жгучее любопытство вызывала, пожалуй, караульная будка: жимолость там разрослась так быстро и так буйно, что охранник оказался просто спеленатым по рукам и ногам. Растения крепко обвили, словно подставку, его ружье и надежно загородили вход в будку. Толпа зевак в изумлении созерцала этого беднягу охранника, который, сидя в глубине своего зеленого туннеля, смирился, видимо, с судьбой и преспокойно потягивал трубочку.

Никто не мог объяснить этого чуда, никто... кроме, конечно, садовника Седоуса, который тоже пришел взглянуть на цветущую тюрьму. Да, он пришел, поглядел и ушел обратно, ничего не сказав.

Но после полудня, когда Тисту, нахлобучив себе на голову соломен­ную шляпу, отправился к нему на второе занятие, Седоус встретил его следующими словами:

- А,это ты! Неплохо, совсем неплохо получилось с тюрьмой. Для начала очень мило.

Тисту чуть смутился.

- Без вас, господин Седоус, я бы нипочем не узнал, что у меня зе­леные пальцы, - с чувством благодарности ответил Тисту.

Но Седоус не слишком-то любил сердечные излияния.

- Хорошо, хорошо ... - пробурчал он в усы. - Но ты очень уж увлекся жимолостью. И потом, обрати внимание на аристолохии. Этот вьюнок быстро растет, хотя у него и темноватые листья. В следующий раз побольше посади вьюнков, это доставит людям хоть немного радости,

Так садовник Седоус стал тайным советчиком Тисту.

Глава девятая, в которой мы узнаем, что учёные мужи таки не открыли тайну Тисту, но зато сам Тисту сделал новое открытие

Взрослые вечно жаждут объяснить необъяснимое.

Все необычное всегда вызывает у них раздражение, и если в этом мире случается что-нибудь новое, особенное, то они с пеной у рта бросаются доказывать, что во всем этом нет ничего нового, ничего особенного, что все это было им доподлинно известно уже давным-давно.

Когда мирно и спокойно, словно окурок, затухает какой-нибудь вул­кан, то целая дюжина ученых в очках тут же склоняются над кратером, прислушиваются, принюхиваются, спускаются по веревке вниз, обдирают себе коленки, снова поднимаются наверх, берут пробы воздуха в колбоч­ки, зарисовывают, пишут книги, спорят, Вместо того чтобы попросту заявить: «Вулкан этот потух и перестал куриться; у него, должно быть, за­бит нос».

Черт побери, расскажут ли они нам когда-нибудь, как же действуют вулканы?

Тайна пушкострельской тюрьмы сослужила взрослым добрую службу: она предоставила им великолепную возможность поволноваться. Первыми прикатили в город фотографы и журналисты - недаром это их ремесло!­ И тотчас же захватили все номера в единственной в городе гостинице.

Потом прибыли почти отовсюду - кто поездом, кто самолетом, кто на такси, а кое-кто даже на велосипеде - ученые мужи, которых именуют ботаниками и которые занимаются тем, что раздирают цветы на клочки, придумывают им трудные названия, засушивают их на промокашках и смотрят, через сколько времени они потеряют свою естественную окраску.

Заметим, кстати, что подобная профессия требует от людей обширных познаний.

Когда ботаники собираются все вместе, то такое сборище называется у них конгрессом. И так, в Пушкостреле состоялся конгресс ботаников. И если существует на белом свете бесчисленное количество самых разно­ образных цветов, то, не в пример цветам, все ботаники делятся всего лишь на три категории: ботаники известные, ботаники выдающиеся и ботаники знаменитые. Встречаясь, они величают друг друга или «сударь», или «господин профессор», или "достопочтимый коллега".

Поскольку пушкострельская гостиница была битком набита журналистами, наотрез отказавшимися ее покинуть, городским властям, при­шлось - надо же где-то размещать ботаников! - разбить на главной площади своего рода кемпинг. С виду он чем-то напоминал цирк, но цирк захудалый.

Тисту жил в постоянной тpeвoгe.

- А вдруг они дознаются, что сделал это я? - доверительно сказал он как-то раз Седоусу. - Вот будет номер!

- Не тревожься попусту, - успокоил его садовник. - Вся эта публика не способна сделать даже простой букет. Даю усы на отсечение, что они ни о чем не догадаются!

Садовник не ошибся: за целую неделю ботаники, изучившие с лупой в руках каждый цветок, каждый листик, не продвинулись в своих изыска­ниях ни на шаг. Тюремные цветы оказались самыми обычными цветами, это было очевидно, и отличало их от своих собратьев лишь одно: все они выросли за одну-единственную ночь. Тогда ученые ринулись в бой: ожесточенные споры, обвинения во лжи, в невежестве и мистификации так и гремели над кемпингом. И на этот раз кемпинг действительно напоминал настоящий цирк.

Но, как известно, любой конгресс, завершая свою работу, обязательно принимает резолюцию. Вот и ботаники перед закрытием конгресса тоже приняли соответствующую резолюцию, специально пересыпанную латинскими словами, дабы никто и ничего в ней не понял. В ней говорил ось об особых атмосферных условиях, о птицах, которые якобы могли зане­сти туда семена, об исключительной плодородности земли возле тюрем­ных стен, которую облюбовали пушкострельские собаки. Потом все эти ученые мужи покинули город, отправившись в другую страну, где вдруг объявилась вишня без косточек. Только тогда Тисту наконец вздохнул свободно.

А что же заключенные? Вам, наверно, хочется знать, что думали они сами обо всем происшедшем.

Так знайте же, что изумление ботаников, их волнения, даже их смятение - все это было ничто по сравнению с восхищением заключенных.

Раз перед глазами у них уже не маячили решетки в камерах, а тем более колючая проволока и острые зубцы на стенах, то отныне они и не помышляли о бегстве. Ворчуны перестали ворчать, ибо с удовольствием созерцали теперь все окружающее, а неугомонные злыдни тоже угомонились и уже не злились, не дрались между собой.

Жимолость, забившая все замочные скважины, мешала закрыть двери. Но самое любопытное было в том, что освободившиеся заключенные не пожелали покинуть тюрьму, потому что там пристрастились к садо­водству.

Вот с этой-то поры и стали приводить пушкострельскую тюрьму в при­ мер как единственную в мире образцовую тюрьму.

Кто же больше всех радовался? Разумеется, Тисту. Он просто торжествовал, хоть и тайком.

Но дочего же трудно хранить ка-кой-нибудь секрет!

Когда человек счастлив, его так и подмывает сказать кому-нибудь об этом; больше того, он даже готов кричать о своем счастье на всех углах и перекрестках. Ну, а Седоус, человек занятый, не всегда мог выслушивать откровения Тисту. Вот поэтому то, когда шум вокруг тюрьмы поу­тих, у Тисту вошло в привычку раз­ говаривать с пони Гимнастом.

Уши у Гимнаста были покрыты красивым бежевым пушком, до того нежным и приятным, что так и хоте­ лось прикоснуться к нему губами. И Тисту, проходя мимо пони, всегда шептал ему в самое ухо несколько слов.

Однажды утром, повстречав пони на лужайке, Тисту сказал ему:

- Послушай, Гимнаст, что я тебе скажу, но об этом никому ни слова!

Гимнаст пошевелил ушами.

- Я открыл одну важную вещь ... - прошептал Тисту, - Цветы укрощают зло.

 Глава десятая, в которой Тисту снова попадает под опеку господина Трубадuсса u узнает доподлинно, что такое нищета

Лишь невероятные события позволяют маленьким мальчикам хоть немного отдохнуть от взрослых. Вполне понятно, что украшенная цвета­ми тюрьма повергла город в величайшее изумление, впрочем не на­ долго. .. Скоро все стало на свои места, и никто уже не удивлялся, что там, где высилась некогда серая угрюмая стена, раскинулось целое море зелени.

Что ж, люди ко всему привыкают, даже к необычному.

Итак, когда страсти вокруг тюрьмы поутихли, озабоченные родители снова принялись за самое главное - за обучение Тисту.

- Полагаю, что теперь ему не мешало бы получить некоторое пред­ставление о нищете, - разглагольствовал отец.

- И потом, ему пора знать, что такое болезнь... Пусть хорошенько следит за своим здоровьем, - добавила мать.

- Господин Трубадисс наглядно и очень умело объяснил ему, что такое порядок. Пусть же он растолкует Тисту, что представляет собой нищета.

Вот таким-то образом на следующий же день Тисту с помощью свое­ го наставника господина Трубадисса узнал, что нищета, оказывается, ютится в трущобах.

Для такой вылазки Тисту посоветовали надеть старый голубой берет. Напрягая свой и без того громовой голос, господин Трубадисс объяснил Тисту, что трущобы находятся на краю города.

- Весь этот район трущоб - настоящий бич, - заявил он.

- А что такое бич? - спросил Тисту.

- Бич - это зло, великое зло, которое губит множество людей.

Господин Трубадисс мог не утруждать себя дальнейшими объяснения­ми. Сказанного было больше чем достаточно: Тисту уже потирал свои пальцы.

Но то, что он увидел, превзошло все его ожидания: тюрьма по сравнению с трущобами казалась раем. Узкие, грязные, зловонные дороги петляли между неким подобием лачуг. Глядя на эти ненадежные, зияющие ще­лями сооружения, кое-как сбитые из гнилых досок, так и думалось, что при малейшем порыве ветра все они рухнут. Непонятно было, как это они еще держатся! Двери залатаны были или картоном, или старыми досками от ящиков из-под консервов.

По сравнению с опрятным, каменным, богатым городом, который ка­ждое утро подметали, вычищали, выскабливали, район трущоб казался совсем иным городом, уродливым и грязным; он даже вроде бы стыдился своего каменного собрата. Тут не было и в помине ни фонарей, ни тротуаров, ни лавок, ни муниципальных мусорщиков.

«Здесь не мешало бы посадить хоть немного дерна; он вобрал бы в се­бя всю грязищу и украсил бы эти ужасные дороги ... и потом ... посадить бы побольше разных вьюнков вроде ломоноса. Они наверняка укрепили бы эти жалкие, готовые развалиться лачуги", - размышлял Тисту, при­ касаясь пальцами к уродливым строениям.

В переполненных лачугах жило несметное количество людей, и у всех был, разумеется, болезненный вид. «Поживи-ка в такой теснотище, да еще без света - сразу побледнеешь...  как цветок эндивий, который Седоус выращивает у себя в погребе. Если бы со мной обращались так же, как с этим цветком, я был бы несчастлив".

И чтобы дети трущоб могли полюбоваться на яркие цветы, Тисту решил рассадить у окошек красную герань.

- Скажите, а почему все эти люди обитают в каких-то кроличьих клетках? - неожиданно спросил Тисту.

- Очевидно, потому, что другого дома у них нет. Вы задаете мне глупые вопросы, - отозвался господин Трубадисс.

- Почему же нет у них дома?

- Потому что у них нет работы.

- А почему у них нет работы?

- Потому что им не везет.

- Значит, у них вообще ничего нет?

- Совершенно верно. Это-то и есть нищета.

«По крайней мере завтра у них будут цветы», - порадовался про себя Тисту.

Потом он увидел какого-то мужчину, избивавшего женщину, и ребен­ка в слезах, бросившегося наутек.