Дон Жуан

181

Ну что же — возразите вы — не чудо Увидеть в спальне дамский башмачок! Увы, друзья, скрывать от вас не буду: То были башмаки для крупных ног! Альфонсо покраснел. Мне стало худо! Я, кажется, от страха занемог! Альфонсо, форму их проверив тщательно, Вскипел и разъярился окончательно.

182

Он выбежал за шпагою своей, А наша донна к шкафу подбежала: «Беги, мой милый друг, беги скорей! Она, открывши дверцы, прошептала, В саду темно, не видно сторожей, На улицах еще народу мало!! Я слышу, он идет! Спеши! Спеши! Беги! Прощай, звезда моей души!»

183

Совет, конечно, был хорош и верен, Но слишком поздно был преподнесен И потому, как водится, потерян. Досадой и волненьем потрясен, Одним прыжком Жуан уж был у двери, Но тут с Альфонсо повстречался он: Тот был в халате и во гневе яром, Но сбил его Жуан одним ударом.

184

Свеча потухла. Кто-то закричав, Антония вопила: «Воры! Воры!» Никто из слуг на крик не отвечал. Альфонсо, озверевший от позора, Жестокою расправой угрожал. Жуан в припадке пылкого задора Как турок на Альфонса налетел: Он жертвою быть вовсе не хотел.

185

Альфонсо шпагу выронил впотьмах, Чего Жуан, по счастью, не заметил. Будь эта шпага у него в руках, Давно б Альфонсо не было на свете. Они, тузя друг друга впопыхах, Барахтались, как маленькие дети. Ужасный час, когда плохой жене Грозит опасность овдоветь вдвойне!

186

Мой Дон-Жуан отважно отбивался, И скоро кровь ручьями полилась Из носа мужа. Он перепугался И выпустил соперника, смутясь. Но, к сожаленью, рыцарь мой остался, Из цепких рук его освободясь, Как молодой Иосиф из Писания, В решительный момент без одеяния!

187

Тут прибегали слуги. Стыд и страх! Какое зрелище предстало взору: В крови синьор, Антония в слезах, И в обмороке юная синьора! Следы жестокой схватки на коврах: Осколки ваз, оборванные шторм. Но Дон-Жуан проворен был и смел И за калитку выскочить успел.

188

Тут кончу я. Не стану воспевать, Как мой Жуан, нагой, под кровом ночи (Она таких готова покрывать!) Спешил домой и волновался очень, И что поутру стали толковать, И как Альфонсо, зол и озабочен, Развод затеял. Обо всем как есть В газетах все вы можете прочесть.

189

Расскажет вам назойливая пресса, Как протекал процесс и сколько дней, Какие были новые эксцессы, Что говорят о нем и что о ней. (Среди статей, достойных интереса, Гернея стенограмма всех точней: Он даже побывал для этой цели В Мадриде, как разведать мы успели.)

190

Инеса, чтобы как-нибудь утих Ужасный шум великого скандала (В Испании уж не было таких Со времени нашествия вандала!), Двенадцать фунтов свечек восковых Святой Марии-деве обещала, А сына порешила отослать В чужих краях забвенья поискать.

191

Он мог бы там набраться новых правил, Узнать людей, усвоить языки, В Италии б здоровье он поправил, В Париже излечился б от тоски. Меж тем Альфонсо Юлию отправил Замаливать в монастыре грехи. Я чувств ее описывать не стану, Но вот ее посланье к Дон-Жуану.

192

«Ты уезжаешь. Это решено И хорошо и мудро, — но ужасно! Твое младое сердце суждено Не мне одной, и я одна несчастна! Одно искусство было мне дано. Любить без меры! Я пишу неясно, Но пятна на бумаге не следы Горячих слез: глаза мои горды.

193

Да, я любила и люблю — и вот Покоем, честью и души спасеньем Пожертвовала страсти. Кто поймет, Что это я пишу не с огорченьем? Еще теперь в душе моей живет Воспоминанье рядом со смиреньем Не смею ни молить, ни упрекать, Но, милый друг, могу ли не вздыхать?

194

В судьбе мужчин любовь не основное, Для женщины любовь и жизнь — одно, В парламенте, в суде, на поле боя Мужчине подвизаться суждено. Он может сердце вылечить больное Успехами, почетом, славой, но Для нас одно возможно излеченье: Вновь полюбить для нового мученья!

195

Ты будешь жить, ласкаем и любим, Любя, лаская и пленяя многих, А я уйду с раскаяньем моим В молчанье дней молитвенных и строгих. Но страсти пыл ничем непобедим: Я все еще горю, я вся в тревоге! Прости меня! Люби меня! Не верь Моим словам: все кончено теперь!

196

Да, я слаба и телом и душой, Но я способна с мыслями собраться. Как волны океана под грозой, Мои мечты покорные стремятся Лишь к одному тебе. Одним тобой Могу я жить, дышать и наслаждаться: Так в компасе настойчивый магнит К заветной точке рвется и дрожит.

197

Все сказано, но у меня нет силы Проститься навсегда с моей весной. Я так тебя любила, друг мой милый, Такой жестокий жребий предо мной! Зачем меня страданье не убило? Мне суждено остаться вновь одной, Разлуку пережить и удалиться, Тебя любить и о тебе молиться!»

198

Она писала это billet doux[9] На листике с каемкой золотою: Казалось, было ей невмоготу Скрепить письмо печатью вырезною С девизом нежным «Elle vous suit partout»,[10] Что означает: «Я всегда с тобою», С подсолнечником, верности цветком, Который всем любовникам знаком.

199

Вот первое Жуана приключенье. О новых я не смею продолжать: Мне нужно прежде умное сужденье И вкусы нашей публики узнать: Их милость укрепляет самомненье, А их капризам надо потакать. Но если одобренье заслужу я, То через год даю главу вторую.

200

Эпической была наречена Моя поэма. В ней двенадцать книг, Любовь, страданья, бури и война, И блеск мечей, и тяжкий лязг вериг, Вождей, князей, героев имена, Пейзажи ада, замыслы владык: Все без обмана, в самом лучшем стиле, Как нас Гомер с Вергилием учили.

201

Давно мы с Аристотелем друзья: Сей vade mecum[11] каждому годится. Его поэтов дружная семья Влюбленно чтит, им хор глупцов гордится. Прозаик любит белый стих, но я За рифму, дело мастера боится! А у меня запас всегда готов Сравнений, и цитат, и острых слов.

202

Есть у меня отличие одно От всех, писавших до меня поэмы, Но мне заслугой кажется оно: Ошибки предков замечаем все мы, И эту доказать не мудрено: Они уж слишком украшают тему, За вымыслом блуждая вкривь и вкось, А мне вот быть правдивым удалось!

203

А ежели вы склонны сомневаться, Узнаете вы правду из газет, Могу и на историю сослаться, На оперу, на драму, на балет; Да наконец, уж если признаваться, Я расскажу вам (это не секрет!): Я видел сам недавно, как в Севилье Жуана черти в бездну утащили!

204

Уж если я до прозы снизойду, То заповеди напишу поэтам: Я всех моих собратий превзойду, Подобным занимавшихся предметом, Всем вкусам я итоги подведу И назову сей ценный труд при этом: «Лонгин с бутылкой», или «Всяк пиит Будь сам себе закон и Стагирит».

205

Чти Мильтона и Попа; никогда Не подражай мужам Озерной школы: Их Вордсворт — безнадежная балда, Пьян Колридж, а у Саути слог тяжелый; У Кэмбела стихи — одна вода, А трудный Крабб — соперник невеселый; От Роджерса ни строчки не бери И с музой Мура флирта не твори.

206

Не пожелай от Созби ни Пегаса, Ни музы, ни всего его добра, Не клевещи на ближних для прикрасы И сплетнями не оскверняй пера, Пиши без принужденья, без гримасы, Пиши, как я (давно уже пора!), Целуй мою лозу, а не желаешь Ты на своей спине ее узнаешь!

207

Уж если вы хотите утверждать, Что этот мой рассказ лишен морали, То мне придется искренне сказать, Что вы его ни разу не читали! Рассказ мой весел, не хочу скрывать. (Я враг нравоучительной печали!) В двенадцатой же песне я хотел Изобразить всех грешников удел.

208

Но тем из вас, чей извращенный разум, Улик и сплетен разбирая хлам, Все доводы опровергая разом, Не веря мне и собственным глазам, Твердит про «аморальную заразу», Я вам скажу — пиитам и попам: «Вы просто лжете, дорогие сэры! Точнее — заблуждаетесь без меры!»

209

Я рад во вкусе бабушек писать. Я ссориться с читателем не смею, Мне все же лавры хочется стяжать Эпической поэмою моею. (Ребенку надо что-нибудь сосать, Чтоб зубки прорезались поскорее!) Я, чтоб читатель-скромник не бранил, «Британский вестник» бабушкин купил.

210

Я взятку положил в письмо к издателю И даже получил его ответ: Он мило обещал (хвала создателю!) Статью — хвалебных отзывов букет! Но если он (что свойственно приятелю) Обманет и меня, и целый свет И желчью обольет меня язвительно, Он деньги взял с меня, ему простительно.

211

Но верю я: священный сей союз Меня вполне спасет от нападенья, И ублажать журналов прочих вкус Не стану в ожиданье одобренья! Они не любят наших юных муз, И даже в «Эдинбургском обозренье» Писатель, нарушающий закон, Весьма жестокой каре обречен.

212

«Non ego hoc ferrem calida juventa»,[12] Гораций говорил, скажу и я: Лет семь тому назад — еще до Бренты Была живее вспыльчивость моя: Тогда под впечатлением момента Удары все я возвращал, друзья. Я б это дело втуне не оставил, Когда Георг, по счету третий, правил.

213

Но в тридцать лет седы мои виски, Что будет в сорок — даже и не знаю: Поглядывать я стал на парики. Я сердцем сед! Еще в начале мая Растратил я хорошие деньки, Уж я себя отважным не считаю: Я как-то незаметно промотал И смелости и жизни капитал.

214

О, больше никогда на сердце это Не упадет живительной росой Заветный луч магического света, Рождаемый восторгом и красой! Подобно улью пчел, душа поэта Богата медом — творческой весной; Но это все — пока мы сами в силах Удваивать красу предметов милых!

215

О, никогда не испытаю я, Как это сердце ширится и тает, Вмещая все богатства бытия, И гневом и восторгом замирает. Прошла навек восторженность моя. Бесчувственность меня обуревает, И вместо сердца слышу все ясней Рассудка мерный пульс в груди моей.

216

Минули дни любви. Уж никогда Ни девушки, ни женщины, ни вдовы Меня не одурачат, господа! Я образ жизни избираю новый: Все вина заменяет мне вода, И всех страстей отбросил я оковы, Лишь скупости предаться я бы мог, Поскольку это — старческий порок.

217

Тщеславию я долго поклонялся, Но божествам Блаженства и Печали Его я предал. Долго я скитался, И многие мечты меня прельщали; Но годы проходили, я менялся. О, солнечная молодость! Не я ли Растрачивал в горячке чувств и дум На страсти — сердце и на рифмы — ум…

218

В чем слава? В том, чтоб именем своим Столбцы газет заполнить поплотнее. Что слава? Просто холм, а мы спешим Добраться до вершины поскорее. Мы пишем, поучаем, говорим, Ломаем копья и ломаем шеи, Чтоб после нашей смерти помнил свет Фамилию и плохонький портрет!

219

Египта царь Хеопс, мы знаем с вами, Для памяти и мумии своей Себе воздвиг над многими веками Гигантский небывалый мавзолеи. Он был разграблен жадными руками, И не осталось от царя царей, Увы, ни горсти праха. Так на что же Мы, грешные, надеяться-то можем?

220

Но все же, философию ценя, Я часто говорю себе: увы, Мы — существа единственного дня, И наш удел-удел любой травы! Но юность и у вас и у меня Была приятна, согласитесь вы! Живите же, судьбу не упрекая, Копите деньги. Библию читая!..

221

Любезный мой читатель (а верней Любезный покупатель), до свиданья! Я жму вам руку и на много дней Вам искренне желаю процветанья. Мы встретимся, пожалуй, попоздней, Коль явится на то у вас желанье. (Я от собратьев отличаюсь тем, Что докучать я не люблю совсем!)

222

«Иди же, тихий плод уединенья! Пускай тебя по прихоти несет Веселых вод спокойное теченье, И мир тебя когда-нибудь найдет!» Уж если Боб находит одобренье И Вордсворт понят — мой теперь черед! Четыре первых строчки не считайте Моими: это Саути, так и знайте!

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

1

О вы, друзья, кому на обученье Цвет молодежи всех народов дан, Секите всех юнцов без сожаленья Во исправление нравов разных стран! Напрасны оказались наставленья Мамаши образцовой, и Жуан, Чуть только на свободе очутился, Невинности и скромности лишился.

2

Начни он просто школу посещать, Учись он ежедневно и помногу, Он не успел бы даже испытать Воображенья раннюю тревогу О, пламенного климата печать! О, ужас и смятенье педагога! Как был он тих, как набожен! И вот В шестнадцать лет уж вызвал он развод.

3

По правде, я не слишком удивлен, Все к этому вело, судите сами Осел-наставник, величавый тон Мамаши с философскими мозгами. Хорошенькая женщина и дон Супруг, слегка потрепанный годами, Стеченье обстоятельств, как назло, Неотвратимо к этому вело.

4

Вокруг своей оси весь мир кружится: Мы можем, восхваляя небеса, Платить налоги, жить и веселиться, Приспособляя к ветру паруса, Чтить короля, у доктора лечиться, С попами говорить про чудеса, И мы за это получаем право На жизнь, любовь и, может быть, на славу.

5

Итак, поехал в Кадис мой Жуан. Прелестный город; я им долго бредил. Какие там товары южных стран! А девочки! (Я разумею — леди!) Походкою и то бываешь пьян, Не говоря о пенье и беседе, Чему же уподобит их поэт, Когда подобных им на свете нет!

6

Арабский конь, прекрасная пантера, Газель или стремительный олень Нет, это все не то! А их манеры! Их шали, юбки, их движений лень! А ножек их изящные размеры! Да я готов потратить целый день, Подыскивая лучшие сравненья, Но муза, вижу я, иного мненья.

7

Она молчит и хмурится. Постой! Дай вспомнить нежной ручки мановенье, Горячий взор и локон золотой! Пленительно-прекрасное виденье В душе, сияньем страсти залитой! Я забывал и слезы и моленья, Когда они весною при луне Под «фаццоли» порой являлись мне.

8