Великие романы

Интриганы добрались и до Ли Бо. Посвятив Ян Гуйфэн очередное стихотворение, он сравнил ее с летящей ласточкой. Евнухи принялись нашептывать, что это издевательство: ведь Ян Гуйфэн была кем угодно, только не стройной и худенькой, красавица была в теле, вполне способная пережить легкий голод. И Ли Бо был изгнан из императорского окружения – женщины многое способны простить, но не насмешки над своей внешностью. Однако своей милостью император его не оставил. Отправляя его в странствие по стране, он вручил ему золотую пластину с указом: «Высочайше пожаловано Ли Бо звание беспечного и свободного ученого, вольно странствующего сюцая (по-нашему, человека с высшим образованием). В любом винном заведении страны он вправе получать вино, а в государственном управлении – деньги: в областном управлении – тысячу гуаней, в уездном – пятьсот (а каждый гуань – это тысяча монет в единой связке). Военные или гражданские чины или простолюдины, отказавшиеся при встрече с ученым обеспечить ему должное уважение, будут рассматриваться как нарушающие императорский указ». Тем не менее двор покинул великий ум. Не беда, скажете вы, бывают беды и похуже. Ах, не заглядывайте вперед – придет время и этим бедам…

Хорошо ли было Ян Гуйфэн в императорских наложницах второго ранга? Ведь супруга все-таки была теоретически важней. Так вы же понимаете, супруга – для протокола, а вопросы решает наложница. И не беда, что император на тридцать четыре года старше. Китайские вельможи, судя по литературе, знали много удивительных тайн. В китайских книгах написано, что самые достойные чиновники, чтобы не обижать своих многочисленных наложниц, занимались с ними любовью прямо во время приема граждан по их жалобам, не отвлекаясь от подписывания бумаг и даже параллельно участвуя в совещаниях. Но одно угнетало сердце Ян Гуйфэн – что ее родня не так счастлива, как она. И Ян Гуйфэн делала все, чтобы осчастливить свою родню. А влюбленный император все назначал и назначал ее родственников на многочисленные важнейшие государственные посты. Вы, наверное, скажете, что это невозможно и немыслимо, но император при этом не учитывал ни их деловых качеств, ни способностей, ни преданности идеалам китайского государства. Страшно сказать, но протекция Ян Гуйфэн решала все: если ты родственник или родственница императорской наложницы – племянник или, не дай Бог, кум, – считай, что ты уже член правительства! Вот какие невероятные вещи творились в Китае за 1250 лет до нашего времени. Сейчас, конечно, такого больше нигде нет. Правда ведь или я что-то путаю?

Насколько такая семейственность хороша или плоха, не буду спорить – как бы чего не вышло… Но в Китае вышло плохо. Чем ближе родственник, тем выше должность ему доверялась. Строя для Ян Гуйфэн прекрасные дворцы и возводя для нее купальни на самых красивых озерах Поднебесной, император Сюань Цзун не забыл назначить первым министром ее двоюродного брата Ян Гочжуна. А этот самый Ян Гочжун был человек невероятно жадный и тщеславный. Чтоб не транжирить императорскую казну, он экономил на всех расходах. А чтоб не обременять императорскую казну лишними средствами, он аккуратно перегружал сэкономленные деньги в свою сокровищницу. Помимо всего Ян Гочжун еще считал себя великим полководцем и, чтоб доказать это всем, немедленно затеял войну с государством Наньчжао, соседом Китая. А едой, скажем так, армию он не перегружал. Уйдя в поход, армия обнаружила, что и есть нечего, да еще и отобрать не у кого. Запомните этот стиль поведения, он еще сыграет роковую роль не только в судьбе Ян Гочжуна. Некогда деятельный и рассудительный император не замечал, что творится. Он смотрел только на Ян Гуйфэн, а та улыбалась и говорила, что все в порядке. А из похода на Наньчжао вернулся только один воин из десяти, да еще и умирающий от голода, – после ужасных разгромов и то бывает лучше.

Тут всплыл еще один непростой для многих государств фактор – национальные проблемы. Думаете, у нас сейчас это непросто? Куда косому до зайца – национальный состав Китайской империи всегда был гораздо сложней. Для нас китайцы все на одно лицо, а между прочим даже в современном Китае северные китайцы не понимают речь южных. Объединяет их только иероглифическое письмо – слова произносятся совершенно по-разному, а пишутся одинаково. К нам чай пришел из Северного Китая, где его называли «ча», а к англичанам – из Южного, где его называли «тэ» – слова разные, а иероглиф один. А в те времена китайцы еще и были народом изнеженным, к войнам неспособным. Ян Гочжун решил, что найдет на них управу среди живущих в Китае кочевников, которые и воюют лучше. Причем особо быстрое повышение досталось на долю Ань Лушаня, сына согдийца и турчанки, человека смешного, маленького, с толстым животом. Когда он впервые попал на прием к императору, тот улыбнулся, ткнул его пальцем в живот и спросил: «А что в этой огромной сумке?» – «Ничего, кроме преданности моему государю!» – нашелся Ань Лушань. С этого ответа началась его феноменальная карьера. Вскоре он стал цзедуши, губернатором приграничной провинции, неоднократно водил китайские войска в бой – и побеждал и был побежден, но карьера двигалась. Помимо войн он занимался такими важными государственными делами как доставка к столу Ян Гуйфэн из Южного Китая ее любимых орехов личжи, которые почти невозможно перевозить, поэтому и в наших магазинах они большая редкость. Не доставляют нам этих орехов – а вот Ань Лушань с доставкой справлялся! Эстафеты из лучших конников скакали день и ночь, но драгоценные орехи попадали на стол императора и его драгоценной наложницы вполне пригодными к употреблению. Наверное, этой массе здоровых мужчин и отличных лошадей все равно больше не было чем заняться.

Что же случилось плохого в Китае из-за этих доносчиков – евнухов и не евнухов?

А что хорошее могло из-за такого случиться? Политика Китая пошла наперекосяк, а число доносов возросло настолько, что все оказались виноваты. Больше всего страдали люди толковые и успешные: у занятых делом нет времени на доносы, а у завидующих им нет сил ни на что другое. Все больше талантливых полководцев и администраторов ни за понюх табака поступали в распоряжение изобретательных императорских палачей. Но Ань Лушань был волевым человеком, не собирающимся идти, как беспомощный баран на бойню по указке стукачей из императорского гарема. Когда над его головой окончательно сгустились тучи, он избрал безошибочный шаг, ибо сам был опытным доносчиком и интриганом: он призвал бороться с засильем доносов и интриг. А они уж так разгневали отборные китайские войска, состоящие в основном из кочевников, что дальше было некуда! Под звуки барабанов войска поклялись, что не будут терпеть эту мерзость – доносы и умрут, но искоренят их. И началась самая жестокая из войн – гражданская война! А в Китае она была жестокой вдвойне – страна такая… Здесь еще не забыли, как во время неудачного народного восстания после одной-единственной битвы победители закопали живыми в землю триста тысяч пленных. Войска мятежников достигли необыкновенных успехов – они взяли обе столицы! Император со своим двором и, конечно, с драгоценной Ян Гуйфэн бежал из своего дворца.

Бунтовали в Китае почти как у нас – но не совсем. В страхе и спешке торопились на юг императорские гвардейцы, высшие придворные и конечно же сам император Сюань Цзун с Ян Гуйфэн. На первом же привале Ян Гочжун взял на себя дележ еды. Может, он и догадывался, что не время тут экономничать, но инстинкт так просто не преодолеешь. В очередной раз он решил, что грубой солдатне этого хватит, а не хватит, так перебьются, и гвардейцы остались голодными и злыми. А не то это было время, чтобы дразнить гвардейцев! Возмущенные солдаты буквально растерзали его на куски, отрубили ему голову и насадили на копье. Теперь они, подстрекаемые евнухами, требовали смерти Ян Гуйфэн. Думаете, они не могли избрать более подходящего времени разобраться со своим пайком? А кто бы им позволил в другое время? Не приведи боже увидеть китайский бунт, бессмысленный и беспощадный! Русскому бунту, которым нас так стращал Пушкин, до него еще плыть и плыть…

Положению императора в тот момент я бы не позавидовал – это уж точно! Император вышел к гвардейцам, пытаясь уладить дело, раздались приветственные крики, и вдруг они смолкли. В воздухе повисла тишина, а в первые ряды протискивались гвардейцы с копьем, на которое была насажена голова первого министра. И все громче из рядов гвардейцев звучали требования выдать им Ян Гуйфэн. Даже и не разберешь, то ли император не мог за нее заступиться, то ли мог, но не хотел рисковать – сообщения современников расходятся, все врут, как очевидцы. Может быть, император не видел выхода. Может быть, он просто струсил. Вполне возможно, что престарелому императору просто уже не очень была нужна наложница – как знать? Во всяком случае, перепуганную «Драгоценную Наложницу» выволокли из ее покоев. Далее сведения историков опять разделяются. Одни говорят, что ее подвели к буддийскому алтарю и задушили шелковым шнурком, другие – что ее повесили на грушевом дереве. Но все сходятся на том, что потом воины швырнули ее тело на землю и втоптали в песок копытами своих коней. Так же поступили и с ее малолетними детьми. А вы мне рассказываете про русский бунт! После такого неслыханного дела император понял, что он уже не император и не может им оставаться. Он передал власть старшему сыну, а сам удалился в монастырь. Он прожил там десять лет и практически не покидал монастыря, только раз в году, в день гибели Ян Гуйфэн, покидал монастырские стены, приходил на ее могилу и приносил погребальную жертву.

Можно было бы рассказать еще о многом: как Ань Лушань победил императорские войска, а потом и сам был убит, как после кровавых боев удалось подавить мятеж и престарелый император отобрал власть у сына и вновь стал править сам, можно было бы даже вспомнить, как умер император Сюань Цзун. Это была уникальная смерть. Он умер, приняв разработанный его алхимиками «эликсир бессмертия»! Для меня это и есть тот единственный случай, когда я слышал, что «эликсир бессмертия» хоть как-то подействовал! Но уже тринадцать столетий поэты и писатели Китая, Японии, а теперь и Европы не прекращают описывать трогательную историю прекрасной Ян Гуй-фэн. Я понимаю этих писателей: красивей писать о великой любви императора к молоденькой наложнице, чем о коррупции, казнокрадстве, интригах и зверствах. Во всяком случае, в Китае – у нас разве возможно такое? В итоге, как это ни печально, прекрасная добродетель, свойственная китайцам – любовь к родственникам, – причинила стране огромный вред. По переписи 754 года в Китае проживало почти пятьдесят три миллиона, по переписи 768 года – чуть меньше семнадцатьи миллионов. Боюсь, что любовь к родственникам у Ян Гуйфэн осуществлялась в явно извращенной форме. Зато сколько появилось романов, пьес и стихов о великой любви! Наверное, десяткам миллионам погибшим было бы приятно это знать – да вот не довелось. А ведь были счастливы пары с такой же разницей в положении и возрасте! Но об этом – следующий рассказ.

АЛЕКСАНДР РОМАНОВ И ЕКАТЕРИНА ДОЛГОРУКАЯ Мунка и Катя

Наверное, вы хорошо представляете себе, что такое ца-а-рь! Скипетр! Корона! Гвардейцы, министры, посланники! Вошел в комнату – все прерывают разговоры и встают, вошел в театр – все прерывают спектакль и поют государственный гимн. Интересно, как во всем этом окружении вы представляете царскую личную жизнь? Ведь должна она быть, иначе неясно, откуда берется наследник престола. А ведь у царя тоже две руки и две ноги, и народная мудрость зафиксировала, что минимум в одно место царь тоже пешком ходит… Человек как человек! Но под каким чудовищным давлением извне протекает его жизнь, буквально, каждый его шаг. Сколько совершенно обычных вещей царю просто ни-з-з-зя! Мы видим, как забавно возмущаются этим современные цари и короли – женитьба наследного прин ца на женщине старше его, с незаконнорожденным ребенком и плохой репутацией прошла буквально у нас на глазах. Иногда даже возникает вопрос: а доступно ли царю личное счастье? Могу с уверенностью сказать: доступно. Есть, конечно, специфические профессиональные трудности, а у кого их нет? У врача работа нервная, у милиционера – опасная, у вахтера – сутки через трое, у актера – от поклонниц некуда деваться, моряк месяцами в море, космонавт – на орбите, и у всех жены и дети. Ну так у царя свои проблемы – этикет, терроризм, ненормированный рабочий день, придворные подхалимы и тяжелая наследственность. Но трудно ведь без личного счастья, и даже царь имеет право на него рассчитывать. Но как? Ну, например, как у Александра II вышло – а как именно, сейчас расскажу.

Александр II, пожалуй, в данный исторический момент самый почитаемый из российских царей. Во всяком случае, серьезными людьми, а не истериками-монархистами. Он – единственный царь, насколько я помню, который удостоился уже в новые времена памятника в Москве, и есть за что. Приняв Россию после смерти отца в жутком состоянии, с проигранной войной, разбитой армией, собственноручно потопленным флотом, всеобщим страхом перед всевидящим оком Третьего отделения и полной забитостью и тупостью, не говоря уже о взяточничестве, он достаточно многое сделал, чтобы переломить ход событий. И скажем прямо – ему это удалось. Реформаторов на вершинах власти в России хватало, а многие ли могли, как Александр II, похвастаться реформами успешными, общепризнанными и никакими реакционерами в ближайшем послереформенном будущем не отмененными? А ведь его реформа посягала на главную и ужасно застарелую российскую болячку – крепостное право, у которого была масса благожелателей и защитников, готовых на решительное сопротивление. Но царь не только высказал благодушное пожелание, но и реализовал свою идею, как грамотный аппаратчик, создав слаженную команду, которая его идею довела до ума без особых потрясений и без того ослабленного организма страны. Российское рабство закончилось указом Александра II. И титул «освободитель», кем бы он ни был придуман, остается для него вполне справедливым.

Как же у него складывалась личная жизнь при таких-то проблемах в самом начале царствования? Потихонечку – могло быть и хуже, хотя не совсем понятно, как именно. Поскольку царям так положено, он женился в двадцать три года из государственных соображений, на гессен-дармштадтской принцессе Марии. Ох, не везет России с этим царским родом! Александра Федоровна, супруга Николая II, тоже была гессен-дармштадтская, и ее-то уже открыто называли в народе гессенской мухой. Царственная пара родила на свет восемь детей. Такая многодетность пригодилась стране: когда старший, Николай, которого и готовили к царствованию, внезапно умер, династических казусов не случилось – Александр Александрович занял место брата и стал Александром III (а что к царствованию его не готовили с уже известными истории результатами – так что же вы хотите, невозможно все предусмотреть). Дальнейшее обычно: царь охладел к жене и не стал особо удивляться, когда жена предъявила ему заключение врачей, которое не рекомендовало ей исполнять супружеские обязанности. Где она его взяла, вопрос интересный, но вроде бы все остались довольны.

В отличие от его папочки Николая I, которого хоть рисуй на современных медпросветовских плакатах «Опасайтесь случайных связей», его идеалом был роман, заведенный на карнавале, где оба партнера были как бы под масками, хотя дама явно догадывалась, кто сие «домино». Александр II заводил более или менее постоянные, но достаточно короткие связи, а когда барышня наскучивала, без труда пристраивал ее замуж за одного из своих придворных. Я скажу жуткую вещь, но очень похоже, что это всех устраивало. Даже его супругу, которая все-таки понимала, что найдется желающая делать то, от чего отказывалась она сама, прикрывшись врачебным заключением… Так можно было и жизнь прожить, да вот не вышло.

В августе 1857 года Александр II приехал на Украину, под Полтаву, как раз там проходили большие маневры. Царя расположили удобно, в имении князей Долгоруких. И там, гуляя в саду, он встретил десятилетнюю девочку. «Кто ты?» – спросил царь. «Екатерина Михайловна!» – ответила девочка. «А что ж ты здесь ищешь?» – «Я хочу увидеть императора», – уверенно ответила она. Царя это настолько поразило, что он посадил Екатерину Михайловну на колени и мило с ней поболтал. А на следующий день изысканно-любезно подошел к ней, как к придворной даме, и попросил показать ему сад. Император сохранил об этом случае приятные воспоминания, а девочка? С ней вышло посерьезнее: она запомнила этот разговор на всю жизнь.

Отец этой девочки рано умер, оставив невероятное количество долгов: он же все-таки был Долгорукий, – может быть, как раз от слова «долги»? Но царь не захотел, чтобы имущество такого знатного рода попало в руки кредиторов. Он расплатился с долгами и пристроил всех шестерых детей князя: мальчиков – в престижные военные училища, девочек – в Смольный институт. Уже тогда заметили, что при своих посещениях Смольного царь долго и внимательно беседует с воспитанницей Катей Долгорукой. Причем характер беседы уже не только светский, ему явно интересно. Можно сказать, что бывает, что здесь такого, она маленькая девочка, а он старше ее на тридцать лет – что может случиться при такой разнице в возрасте? Тем не менее случилось. И всегда случалось, и боюсь, что будет случаться. Только что вырвавшейся из закрытого учебного заведения где даже мух ловили на входе и проверяли, не мужского ли она пола, и в случае положительного ответа прихлопывали газетой, эмоциональной барышне просто необходимо было влюбиться. В кого? Ну как было не влюбиться в яркого, интересного, явно очень умного мужчину, да еще и, извините, что напоминаю, царя! Да сейчас в какого-нибудь директора супермаркета или владельца ресторана влюбляются пачками! А с другой стороны, как же не ответить на знаки внимания красивой и умной девочки, которая на тридцать лет тебя моложе? То ли Бог, то ли черт свел их вдвоем в павильоне на выходе из парка, в самом начале дороги на Красное Село. Там закончилась влюбленность и начался роман, быстро и неумолимо, как солнечный удар – помните, у Бунина? Писатели всегда знали о жизни слишком много.

Почему этот роман не завершился так же, как и предыдущие? Потому что Екатерина Михайловна не делала первой и главной ошибки романтических знакомств со значительными людьми. Она не лезла в его дела! Она жила тихо и скромно, не присутствовала на парадных званых обедах, не ездила в театр, не выставляла себя напоказ: вот, мол, смотрите, какой у меня козырный мужик, а я захочу, пальчик подниму, и он мне сейчас из буфета шампанского принесет! От сословного воспитания немало вреда, но одна польза есть: соблюдать приличия там учат крепко. Александр Николаевич выезжал за границу – а они ведь старались не расставаться практически никогда, – но она не ехала вместе с ним в составе пышной свиты. Нет, поедет самодержец почки полоскать «на воды», а она – туда же, за ним, но в маленькую гостиницу рядышком. Пригласят царя на Всемирную выставку в Париже – она тоже поедет в Париж, но тихонько, и поселяется в таком месте, о котором в жизни вездесущие репортеры не пронюхают и не поверят, что здесь могла бы жить графиня, не говоря уже о прочем. А к своему любимому Сашеньке она придет в Елисейский дворец не через парадные ворота, а через потайную калитку. Всем нам приходится соблюдать видимость приличий. И в подобных романах у молодой девушки просто жуткий соблазн эти приличия немножко нарушить, чтобы поиграть в самую любимую и самую опасную игру женщины с мужчиной: «Что Я Еще Могу Себе С Ним Позволить?» У Кати Долгорукой этого не было в принципе вообще! На том месте, где это у людей растет, у нее было ровненько-ровненько.

Но не забудьте и второй фактор: что вот у нее было – так это то, что многие пытаются имитировать, но ведь это правдоподобно не воссоздашь: огромное внимание к своей симпатии, не по долгу службы, не потому, что так надо, а природное, неподдельное. Как вы думаете – русский царь, конечно, жил в роскоши? Да как вам сказать: в роскошном дворце – это безусловно! А вы знаете, что, например, у него матрац был жесткий, как камень, и всем это было безразлично? А вы знаете, что этот огромный Зимний дворец практически невозможно толком натопить даже сейчас и царь в своих личных апартаментах зимой откровенно мерз? Но так было до Кати Долгорукой. Она и окна велела утеплить, и кровать с пружинным матрацем ему завела, да еще и постельные грелки велела лакеям купить и неуклонно применять. Представьте себе, царь был поражен – он просто не знал, что это такое. У царей нет быта, вместо него этикет. А у Александра Николаевича вместе с Катей Долгорукой появился быт. Какое это счастье, знают только те, у которых быта нет. Видите, как просто удержать высокопоставленного мужика? Просто будьте к нему добры и помните, как ему несладко уже в силу того, что он на большом посту. Не забывайте эти простые истины!

Продолжим же разговор о великой любви, которая иногда не обходит даже и царей. Кто вообще сказал, что любовь Александра II и Екатерины Долгорукой – именно большое, истинное чувство? Знаете, тут доказательства есть, и они совершенно вещественные. Только совсем недавно они стали нам доступны. И произошло это благодаря почти невероятной истории, о которой никто не напишет в бульварном романе, ибо читатель недовольно бросит этот роман в угол и скажет: «Ну, это вы загнули, такого не бывает!» История эта началась с того, что во время захвата Австрии гитлеровская Германия прибрала к рукам массу архивов, в том числе имеющий уникальную историческую ценность архив человека по фамилии Ротшильд. В архиве были документы, имеющие для семейства огромную ценность. Например, некий документ, который они называют собственным именем «тотем», счастливый талисман – грамота принца Вильгельма Гессенского от 21 сентября 1769 года о пожаловании меняле Майеру Аншелю полномочий придворного финансового агента. Именно после этой грамоты скромный владелец скобяного магазина стал банкиром, да не простым, а банкиром царей и императоров… После поражения Германии эти архивы оказались в СССР, и Ротшильды своими глазами увидели, что не все в мире можно купить за деньги. Но то, что не покупается за деньги, иногда просто дарится в качестве благородного жеста в ответ на другой благородный жест.

Недавно Ротшильд купил другой уникальный архив и договорился об обмене: архивы Ротшильда вернутся в банкирский дом, а в Россию вновь приехали письма Александра II Екатерине Долгорукой, более того – ее ответные письма. Количество их поражает воображение. Шесть тысяч писем! Буквально ни дня без письма! Историки их чуть ли не обнюхивали и на зуб пробовали – это же интереснейшие документы! Как это влияло на назначение министров, на политические шаги, на решения самодержца? Читаешь и убеждаешься, что практически никак. Они были настолько заняты друг другом, настолько друг на друге сосредоточены, что все остальное, если читать только эти письма, может показаться неинтересным и несущественным. Приходится напоминать себе, что этот царь поднял Российскую империю из позора поражения, всеобщей запуганности и бюджетной «ямы». Этот царь уничтожил крепостное право. Этот царь уничтожил старый продажный суд, о котором даже пьесы Сухово-Кобылина «Дело» и «Смерть Тарелкина» полного представления не дают, и ввел новый суд присяжных, суд с состязательным процессом, породивший великих адвокатов и раскрывший форточку, чтоб впустить в затхлую атмосферу запуганной страны свежий воздух. Но это вспоминаешь только тогда, когда отрываешься от писем. Читаешь и видишь – только и света в окошке у него было, что эти письма. А для нее только один человек имел какое-то значение – ее любимый Мунка, вот такая была домашняя кличка Александра II, так его могли называть только самые близкие люди. Письма эти сейчас разбираются, причем не без проблем – у Катюши был ужасный почерк, в отличие от царя, который, наверное, знал, как внимательно будут читать каждую строчку, написанную его рукой, и, как воспитанный человек, беспокоился, чтобы лишних трудностей это не вызывало. Почерк у него образцовый, ровный, почти как у профессионального писаря. Самое частое его обращение к Кате: «Ангел моей души!»

При японском дворе в наше время – проблемы! Один из японских принцев даже предлагает возродить старинный институт императорских наложниц. У нынешнего-то императора с любимой супругой сыновей не получилось, только дочка… Нужно или соглашаться, чтобы престол заняла императрица, или что-то очень сильно менять. Но в Японии этот институт существовал столетиями, надо будет – реанимируют, это проще, чем вводить что-то совершенно новое. А как же в христианской Российской империи, где все вне супружеской жизни считалось незаконным и осуждаемым? Не говоря уже о такой подробности, как дети… Проблем престолонаследия в Российской империи, как вы знаете, не существовало, но… Близкий человек именно потому по-настоящему близок, что женщина хочет родить детей именно от него. Чтоб реализовать свое желание, Катя, возможно, даже пошла на некоторую хитрость: она сообщила своему любимому Мунке, что ее слабое здоровье может улучшиться после рождения ребенка. Может, это и не хитрость, тогда были самые невероятные врачебные теории. Император не думал долго. Его любимая, ангел его души, хочет ребенка? Какие препятствия? Недовольство императрицы? Той, которая постоянно подчеркивает, что как императрица она супруга прощает, а просто как супруга простить его не в силах? Еще чего!

У счастливой пары один за другим появляются сразу трое детей. Сыночек Георгий и две дочки – Ольга и Екатерина. Рожать первого ребенка пришлось в Зимнем дворце, прямо в бывшем кабинете Николая I. Задолго до современных американских роддомов, где муж может наблюдать за процессом родов по телевизору, Александр Николаевич не выходил из комнаты, куда срочно привезли доктора и повивальную бабку. Родившегося сына немедленно перевезли в дом генерала Рылеева, начальника личной охраны царя. Все делалось как бы в тайне, но, как вы понимаете, все, кому нужно, все знали. Никто особенно не возражал: императрица тяжело больна, – не захочет ли император после ее смерти вступить во второй брак? Это останавливало многих болтунов. Сам император совершенно не сомневался на этот счет. Он четко заявил ей: «Если только я окажусь свободен, мы немедленно поженимся».

Императрица скончалась в 1880 году. Теперь никаких препятствий для того, чтобы соединиться законным браком, у царя и Кати не оставалось. Как люди верующие, они считали это необходимым – хотя бы для того, чтобы загладить грех внебрачного сожительства. Но в брак они вступили, во-первых, тайный: они практически никого об этом не оповестили, во-вторых, морганатический, то есть претендовать на престол дети от этого брака не могли. Император не желал ущемлять своих детей от первого брака, уже свыкшихся с мыслью, что они законные наследники.

Царь недолго думал, ровно через два дня после истечения траура он ближайшим друзьям, графу Адлербергу и генералу Рылееву, о своем решении сообщил. На просьбу хоть немного подождать, чтобы сообщить наследнику, находящемуся в отъезде, он резко ответил: «Я жду четырнадцать лет, и четырнадцать лет назад я дал свое слово, что не буду ждать ни одного дня. Я государь и единственный судья своим поступкам!» К свадьбе государь преподнес невесте не титул простой княгини, а княгини светлейшей – ее род и так был достаточно знатен, Долгорукие ведь не просто князья. Достаточно, например, сказать, что c этим новым титулом она получила и новую фамилию. Теперь она – светлейшая княгиня Юрьевская, в память ее прямого предка Юрия Долгорукого, того самого, основателя Москвы! Все их дети наделялись законными правами царских законных детей, а права эти были очень велики. Кроме одного: они и их потомки навсегда лишались права наследовать престол. Екатерину это не волновало, она достигла главной цели в жизни, правда, не в восемнадцать лет, а в тридцать два. Царю, как легко подсчитать, было шестьдесят два года.

Счастливый брак – это всегда счастливый брак, и это всегда хорошо. Но царь сразу же начинает лихорадочно устраивать дела своей жены после своей смерти, вполне возможной в таком возрасте и при такой профессии. Просит сына быть покровителем и добрым советчиком своей жены и детей. Очень торопится: ко времени свадьбы царь уже пережил несколько покушений. До последнего, удачного, осталось меньше года. Меньше года они без особой огласки, но на законном основании жили одним домом, спали в одной постели, особенно это не афишируя, но ни от кого не прячась. Вот только историкам обидно – они прекратили писать друг другу. Все те нежные слова, которые они могли сказать лично (они практически не расставались), остались не занесенными на бумагу.

Окончилась эта идиллия 1 марта 1881 года. Произошло это после истории, очень актуальной и в наши времена, когда террористы в очередной раз пытаются силой перекроить мир на свой лад. Поражаешься смелости и изобретательности этих людей, а еще больше поражаешься их тупости и неспособности просчитать на два хода вперед. Это они-то боролись за свободу – и для этого убили царя, который столько для свободы народа сделал! Более того, роковую бомбу их шахид взорвал, когда царь собирался ехать в Зимний окончательно дорабатывать документ о Законодательном собрании, первом русском представительном органе! Все это, естественно, после покушения отменилось, отложилось надолго и закончилось очень плохо. Весьма не исключено, что и Октябрьской революцией мы обязаны доблестным народовольцам.

Взрыв бомбы был ужасен, всюду валялись куски окровавленного мяса, правая нога царя была оторвана, левая раздроблена и почти отделилась от туловища. Лицо и голова были изрублены осколками.

Княгиня Юрьевская, не теряя присутствия духа, кинулась с аптечкой в руках к кабинету, где положили окровавленного мужа, протирала ему виски эфиром, даже помогала хирургам остановить кровотечение, но надежды не было никакой. Все счастье Мунки и Кати продлились несколько месяцев.

После смерти мужа Екатерина Михайловна поступила согласно его желанию, которое он неоднократно выражал: по достижении определенного возраста отречься от престола, отдать его сыну, уехать с женой в Ниццу и прожить там тихо и счастливо остаток дней. В Ницце за ней попробовал следить один из полицейских начальников, генерал Рачковский. Желая выслужиться перед Александром III, он написал на нее и детей грязнейший донос, но Александр III уважал отцовскую волю и немножко знал женщину, которую его отец избрал в супруги. Вместо награды Рачковский получил жесточайший нагоняй и строгий приказ не совать нос куда не следует. А Екатерину Михайловну помянули, наверное, добрым «гав-гав» и «мяу-мяу» еще и собаки и кошки города Ниццы – она позаботилась о том, чтобы для них там установили специальные фонтанчики для питья. Там она и скончалась в весьма почтенном возрасте, и весьма вероятно, что Александр Николаевич Романов был ее единственным мужчиной и уж практически наверняка ее единственной любовью. Хотя бы помечтаем о такой любви. Этого почти никому из нас не будет дано, но даже помечтать об этом приятно! Правда, стоит помечтать не только о любви – иногда даже самую счастливую любовь могут разрушить завистники, стоит проявить хоть малейшую неосторожность! Но об этом – следующий рассказ.

ИОГАНН ФРИДРИХ СТРУЭНЗЕ И КАРОЛИНА-МАТИЛЬДА Скорая медицинская помощь

Роман с чужой женой – дело не очень-то хорошее, но не самый кошмар. Полюбила другого – ну так разведись и вступи в новый брак, неприятно, конечно, но ничего страшного. Неприятно, конечно, будет – и в суде, и когда имущество придется делить, и отношения с детьми, если есть, надо будет выстраивать не в очень простой ситуации, но если бы это было самым большим несчастьем в жизни, все бы только в ножки поклонились. А что делать, если ваша любовь – супруга такого человека, с которым развестись невозможно? Во всяком случае, без неприятностей, плохо совместимых с жизнью. Учтите, такие люди есть и сейчас, а раньше они и не сильно прятались – например, короли. Для королевы развод – почти всегда ссылка, часто тюрьма, а иногда и плаха. Турецкий султан, например, разводился с надоевшими супругами очень просто: их зашивали в кожаный мешок и отправляли этот мешок в Босфор поплавать, после чего бывшую звезду гарема никто нигде почему-то больше не видел. Я слышал много стихов и песен о любви то ли шута, то ли пажа к прекрасной королеве – и народных, и профессиональных, у Михаила Щербакова, например, есть такая. Кончаются они все одинаково – от любви герой теряет голову, причем не только фигурально. Не думайте, что авторы просто нагнетают эмоции. Прочтите эту историю – она кончается именно так.

Господи боже мой, как мало мы знаем, как мало понимаем! Как мы уверены, что более драматические события, чем с нами, ни с кем не происходят, как ключевым моментами в жизни нашей становятся защита диссертации, назначение зав лабом и неделя в турецком отеле ускоренного откорма, а трагической и рискованной страстью становится интрижка с женой сослуживца. Разве смогли б мы вообще примерить масштаб настоящих страстей на свой захудалый аршин? Вряд ли, и слава богу! Правда, почитать о них мы любим – как, мол, славно, что это все не с нами! Будут вам страсти, мало не покажется. И еще одно: реформы… Под гнетом этого слова мы живем уже много лет и уже начинаем свирепеть, только его услышим. А все потому, что даже самые лучшие и прогрессивные реформы – это не все, этого мало, самые толковые и полезные реформы можно позорно дискредитировать, если запихивать их народу не в рот, а в другие, неподходящие для этого отверстия. И еще об одном хочется напомнить: как часто любовь и политика связаны и идут рука об руку. Так, как, например, в поразительном романе датской королевы Каролины-Матильды и придворного врача Иоганна Фридриха Струэнзе.

В 1758 году, за четыре года до воцарения Екатерины II, молодой доктор Струэнзе в двадцать один год становится окружным врачом маленького немецкого города Альтоны. Человек он неглупый, способный, но какой-то слишком бойкий да активный, до всего ему есть дело. В советское время быть бы ему неформалом – комсомольская карьера у него бы не получилась: мало почтительности к властям. Зато в перестройку вполне мог бы сделать карьеру, вот только не ясно, к какой бы партии он примкнул – могло бы занести куда угодно. А в середине века Просвещения он лечит людей и пишет трактаты о реформах – благодаря усилиям философов-энциклопедистов представления о мире меняются буквально на глазах. Струэнзе даже начинает выпускать журнал «Полезный и увеселительный ежемесячник», который власти немедленно запрещают, хотя и без больших последствий для расшалившегося медикуса. Они сами в совершенной растерянности, им еще неясно, как реагировать, вот и прусский король вроде поддерживает этих странных людей, и российская императрица скоро начнет высказываться очень либерально – прикроем на всякий случай, но без последствий! Словом, окружной врач Альтоны ведет жизнь обычного бюргера, разве что малость чудаковатого. Кто б мог подумать, что уже через десять лет по протекции графа Рантцау он получит место при дворе датского короля Христиана VII? Вот так всегда: все, кому положено, бдят денно и нощно, но обязательно кто-то на секунду бдительность ослабит – и в номенклатуру просочится махровый диссидент. Даже в Дании.

Быть врачом этого короля, с одной стороны, легко: умственное расстройство совершенно очевидно, диагноз поставлен давно. Лечить такие поражения психики врачи и сейчас не особенно умеют, а уж тогда несчастному пациенту имело прямой смысл порадоваться, что он все-таки король – больных попроще ввиду того, что до изобретения транквилизаторов оставалось еще два столетия, дюжие санитары просто фиксировали веревочкой покрепче и лечили кулачным массажем до полного исчезновения симптомов. С королем так вести себя не решались: он все-таки помазанник Божий, еще прикажет голову отрубить – и ведь отрубят. Так что он вел себя весьма вольготно – скажем, время от времени высовывался на радость верным подданным из окна своего дворца совершенно голым. По этой причине сказку датчанина Андерсена его соотечественники воспринимали гораздо более конкретно, чем мы, – для них это был еще и политический памфлет с совершенно конкретным адресатом.

Зато, с другой стороны, работа у Струэнзе была скверная: хворал его высокопоставленный пациент тщательно, не сачкуя, и большой приятности поведения монарха эта хворость не способствовала. Всегда надо помнить, что перед тобой не только пациент, но и король: укусит – терпи. Конечно, и жалко его, но трудно было ожидать чего-то иного от сына буйного алкоголика Фредерика V, который так и умер, не выходя из запоя. Граф Ревентлов, назначенный воспитателем малолетнего принца, был несомненным садистом и избивал несчастного ребенка по малейшим поводам, явно чтобы получить удовольствие – в общем, сходили с ума и люди с менее отягощенной биографией. При всем этом король далеко не всегда агрессивен и иногда не лишен проблесков разума – даже переписывался с Вольтером, и тот в 1771 году посвятил ему оду, в которой называл его «носителем света и разума» (ну-ну, господин Вольтер). Но руководить страной он конечно же способен не больше, чем, скажем, управлять космическим кораблем. Впрочем, ничего страшного – есть и без него кому этим заниматься. Его дело – расписаться здесь и здесь. А дело врача – добиться того, чтоб король мог это сделать и не сильно привередничал. Все очень просто.

И что хорошего могло обломиться при такой жизни его супруге Каролине-Матильде, молоденькой сестре английского короля? От нее, собственно говоря, кроме появления на свет наследника престола, никто ничего и не ждет, но даже с этой нетрудной вещью все оказывается не так просто. Царственный супруг, как ему и подобает, безумно сексуально активен, но не по отношению к собственной супруге. В ее постель короля загоняют с огромным трудом – собственно, это одна из обязанностей королевского врача. Нужно быть или очень старым, или очень хладнокровным королевским врачом, чтоб не решить интимные проблемы более простым и приятным способом. А Струэнзе горяч и молод, ему тридцать три года, королеве – двадцать. Не задавайте нелепого вопроса, кто из них сделал первый шаг к сближению. Такие вещи всегда взаимны. Ничтожный шажок одного, шажок навстречу другого – и вот обе стороны уже бегут друг к другу с распростертыми объятиями.

Прошел всего год, и все устроилось прекрасно – королева была счастлива, Струэнзе был счастлив, королю было плевать, да и подумать он не мог ничего такого, это было бы для него совершенно непосильным умственным напряжением. Те времена, конец восемнадцатого века, были временами фаворитов. В России правила Екатерина, на которую главное влияние оказывал актуальный любовник. Чем Дания хуже? Например, чем хуже той же Англии, король которой Георг III был тоже безумен – потому и Америку проворонил… Но Струэнзе мало власти над королевой, через нее он добивается власти над королем. Человек образованный, умный, с прекрасными манерами, он обворожил всех. Король настолько почитает своего лейб-медика, что сначала спрашивает его совета по всем вопросам, требующим решения. Потом он требует от него, чтоб тот сам возникающие вопросы и решал. В итоге он задумывается, а чего же в таком случае его тревожат всякими пустяками, с которыми его лейб-медик великолепно справляется сам? У него все прекрасно получается – так пусть работает! И он предоставляет Струэнзе полномочия издавать указы от своего имени, скрепляя печатью тайного королевского кабинета, без участия короля – тот все равно ведь со всем согласен! Главой кабинета, чтоб не создавать бессмысленных задержек в государственных делах, король назначает самого Струэнзе. Что это практически означает? Да то, что вся власть в государстве переходит к нему.

Что еще желать человеку? Казалось бы, живи в свое удовольствие. Дания, конечно, королевство отсталое и захолустное, но на век премьер-министра для роскошной жизни хватит. Но Струэнзе не таков. Произошло то, о чем он только мечтал скромным альтонским врачом. Он получил возможность изменить судьбу королевства. О реформах мечтают многие интеллигентные люди, отчетливо видящие, каким бодрым строевым шагом их страна марширует не туда – то ли назад, то ли вообще к краю пропасти. Но многим ли из этих бодливых коров Бог дает рога? Это в принципе и удобно, никакой ответственности и можно спокойно ругать власти: они виноваты во всем, а ты ни в чем. А вот со Струэнзе так не получилось – теперь он может реформировать Данию как ему угодно. Но ведь это опасно, и сторонники старого порядка могут нанести ответный удар – неужели не страшно? Струэнзе не испугался. Король его ценит, королева его любит – кто против него устоит?

И реформы сыплются из его кабинета, как горох из дырявого мешка. До этих реформ некоторым нынешним государствам еще жить да жить. К нам, кстати, многие из этих реформ тоже пришли совсем недавно. Полная свобода слова, отмена цензуры, равенство всех перед судом, твердый государственный бюджет, полная свобода совести всем христианам – и нехристианам, это в протестанской Северной Европе двести лет назад, и тем же ханжам в пику – полные права незаконнорожденным детям! Отмена монополий ремесленных цехов, оставшихся от раннего Средневековья. Отказ от субсидий нерентабельным отраслям промышленности – зачем кормить лентяев, работайте лучше! Полный запрет пыток и телесных наказаний. Ну и конечно же непосредственно по специальности – больницы для бедных за счет казны и медицинский контроль над публичными домами. В общем, то, за что другие страны боролись столетиями, вылетало из-под пера Струэнзе бурным потоком, припечатывалось королевской печатью и вступало в законную силу.

Так что, расцвела Дания после таких прогрессивных реформ? Как сказать… Реформы нельзя просто ввести, издав правильные бумаги, – реформы ведь не в законах, они в головах людей. Реформа не игрушка, которую сколотил, и пусть себе забавляются – если дать игрушку слишком маленьким детям, которые до нее не доросли, они ее в лучшем случае разломают, а могут и проглотить. Реформу, как цветок, надо долго поливать и удобрять, причем в правильных дозах, тогда и вырастет красиво, а если тянуть из земли для скорости роста – вырвете, и все тут! Любой реформатор наживает себе врагов – это все те, кому при старом режиме было хорошо. Струэнзе беспощадно уволил без пенсии массу чиновников, не нужных государству. Они бы невзлюбили его и просто за увольнение – а тут их еще и выкинули на улицу без куска хлеба, обещанного ранее в благодарность за добросовестные труды. У них хватало влиятельных родственников, могущественных знакомых – они все стали врагами Струэнзе, и, что хуже всего, в вопросе пенсий их возмущение было понятным и справедливым. Струэнзе, когда ему не хватало денег на его реформы, недрогнувшей рукой задерживал выплату жалованья армии и флоту, и те сидели без денег месяцами. Мало что это не прибавляло любви к нему, так это еще и ссорило его с военными, а это всегда очень опасно: если не кормить человека с ружьем, он возьмет это ружье и сам себя прокормит. И что особенно печально, сам Струэнзе вовсе не показывал себя образцом реформатора. Он назначил своего брата министром финансов, требовал от других экономии, а сам жил роскошно, сам себе даровал графский титул, и что страшнее всего, он презирал Данию. Датчан называл только тупицами, и все свои тысячу шестьдесят девять указов издал на немецком языке, ибо датского не знал и учить не собирался. Все прошения властям датчане теперь вынуждены были писать на немецком, иначе их даже не читали. Струэнзе не знал, что можно творить почти что угодно, а вот за язык народ трогать нельзя. Впрочем, только ли Струэнзе этого не знал, не знает и знать не хочет?

Недолго пришлось ждать, чтобы враги Струэнзе объединились, объявленная им свобода печати действовала против него же, его критиковали изо всех сил, и часто справедливо. Его злейшим врагом стала вдовствующая королева Юлиана-Мария. Особенно это обострилось после того, как обнаружилось, что второй ребенок королевы похож на Струэнзе как две капли воды. К заговору присоединился ряд военных – полковники Келлер и Айхштедт, которые злы на Струэнзе из-за его ущемлений, чинимых военным. Огромную роль сыграл и Оде Гульберг, воспитатель королевского брата, титан кабинетной интриги, ростом в целых 146 сантиметров. Что интересно, его бывший покровитель и рекомендатель граф Рантцау тоже оказался среди руководства заговора – интересы слишком многих Струэнзе задел! Заговор составился, и весь вопрос в том, как свалить Струэнзе. Было найдено самое простое средство: заговорщики открывают глаза сумасшедшему королю на то, что его супружеские обязанности выполняет его любимый министр. Более того, они врут ему, что возмущенный таким кощунством народ вышел на площадь, беспорядки грозят самому существованию датского государства, успокоить верноподданных может только одно – распишитесь, Ваше Величество, здесь и здесь! Много ли нужно, чтоб запугать несчастного психопата? Тем паче Струэнзе достиг немалых успехов: король уже помнил, что если просят расписаться – нужно расписываться. Здесь и здесь. Вот теперь можно действовать!

Королеву запирают в крепость Кронбург, в холодную комнату с решеткой на единственном окне. Струэнзе заковывают по рукам и ногам, запрещая ему даже бриться – а вдруг зарежется? Потом, когда бриться разрешают, два солдата во время этой процедуры держат его за руки. Но где же доказательства его преступлений? Сначала в деле фигурирует свидетельство фрейлин королевы – мы, мол, специально рассыпали по коридорам замка муку, и оказалось, что в комнату королевы вели мужские следы, причем именно из комнаты графа Струэнзе! Лучше, чем ничего, но все-таки свидетельство получается дохленькое: откуда видно, что следы именно мужские, какие-такие половые признаки у мужчин на пятках растут, и почему все подписавшие данный документ фрейлины с позором выгнаны королевой и самим Струэнзе за различные служебные упущения? Находится и еще одно, более кошмарное преступление, в котором замешан не только Струэнзе, но и его друг и сподвижник граф Эвальд Брандт, помогающий ему по мере сил во всем, в том числе и в общении с Его Ненормальным Величеством. Оказывается, король предложил ему скуки ради подраться на кулачках! Тот, разумеется, категорически отказался – как же это можно драться с королем! Король решил показать как – налетел на графа, хорошенько его придушил, а потом полез пальцами в рот, чтобы схватить за язык. Бедный Брандт, отчасти для самообороны, а отчасти от испуга, и тяпнул короля за палец! Вот ему и пришили покушение на самодержца, а Струэнзе – содействие покушению путем непротивления и даже подстрекательства. Все, в принципе уже можно казнить – но несолидно как-то…

И тут заговорщики добиваются решающего успеха – ровно через месяц и четыре дня после ареста Струэнзе подписывает признание в том, что состоял в интимной связи с королевой! Зачем он это сделал? Ведь ясно, что пока признания нет, у него есть шансы на спасение, а после такой улики он пропал и ничто его не спасет. Может быть, его обманули, показав фальшивое признание королевы, – мол, все равно уже нет смысла отпираться. Или соврали, что не захотят всеевропейского скандала и будут вынуждены его замять? А может быть, к нему просто применили строжайше запрещенные им самим пытки? Уже не узнаем, а признание есть. Теперь с ним идут к королеве – смотрите, мол, какая у нас интересная бумага! Вы говорите, что все это ложь, – но тогда мы его немедленно казним за клевету на государыню! А если правда, то нам будет лучше спустить это дело на тормозах – так подпишете или нет? Уломали – подписала. После этого спасения нет ни ему, ни ей.

Не прошло и двух лет реформ, как все реформы закончились. Струэнзе восходит на эшафот, где его казнят со средневековой жестокостью, отрубая сначала руку, а потом голову и потом уже мертвого колесуя, – зачем – не могу понять, легче им, что ли, от этого стало? Точно такой же казни подвергается и бедняга Брандт, то ли покуситель на короля, то ли королевский покусатель. Велись при дворе какие-то разговоры о Генрихе VIII Английском, который даже не одной, а двум своим женам головы отрубил, но очень быстро прекратились – когда Роберт Мюррей Кейт, посол английского короля, брата Каролины-Матильды, зашел во дворец в гости и порассуждал, как бы ни к кому конкретно не обращаясь, насколько легко английская эскадра превратит весь Копенгаген вместе с королевским дворцом в груду битого кирпича, как будет бессильна вся датская армия вместе с флотом помешать этому хоть чуть-чуть и как лично ему будет неприятно, если все-таки придется прибегнуть к этой экстраординарной мере. Психопат-король просто разводится с развратницей-королевой, она, опозоренная, возвращается в Англию вместе с приданым, и вскоре умирает от оспы, перед смертью клянясь, что ничего такого не было, – а что ей еще говорить? Реформам конец, снова разрешены пытки, образование стало привилегией дворян, государственный долг в мгновение ока возрос с шестнадцати до двадцати девяти миллионов. Нет и не может быть пользы государству от великих перемен, только от медленных, постепенных и хорошо продуманных изменений к лучшему.

А может быть, единственной пользой от этого романа было то, что два человека, Иоганн Фридрих Струэнзе и королева Каролина-Матильда, испытали несколько месяцев несомненного, мало чем омраченного счастья? Бог с ней, карьерой, – они любили друг друга, и он отдал за это жизнь, а она – титул и честь, и, наверное, они оба считали, что это нормальная цена. Строго говоря, это еще дешево! Многим и этого не достается. А королеве и ее лейб-медику повезло, и о чем бы они ни думали в свои последние минуты, вспомнить что-то не просто хорошее, а именно прекрасное они бы тоже могли. Вот если бы еще чванства чуть поменьше, самоуверенности, чувства национального превосходства, все было совсем хорошо, потому что все это мешает в любви не меньше, чем в политике. Бывает, что из-за них гибнут великие империи, особенно если в дело вмешивается любовь. Но об этом – следующий рассказ.

ЭРНАНДО КОРТЕС И МАЛИНЧЕ Любовь рушит империи

Да хранит вас Кетцалькоатль, уважаемые читатели! Если какой-нибудь жрец мексиканских кровавых культов проник бы по астральным каналам в наше информационное пространство, он бы с гордостью убедился в популярности в наше время, для него являющееся далеким будущим, истории, сериалов и даже кухни его страны, которую теперь мы называем Мексикой. Истинной радостью наполнились бы сердца вождей древних американских индейских племен ольмеков, ацтеков, сапотеков и прочих дискотеков и библиотеков, не говоря уже о чичимеках, когда они узнали бы о том, что во многих городах России и Украины вовсю смотрят «Апокалипсис» Мела Гибсона а уж мексиканских забегаловок – пруд пруди! Что же породило такой интерес ко всему мексиканскому? Мексика – государство, рожденное в крови и огне. Да, это так! Но решающую роль в появлении нынешней Мексики сыграла любовь: не было бы великой любви – не было бы, пожалуй, и этой удивительной страны.

Кстати, а может ли любовь вообще играть такую роль? Каков вообще масштаб любви в нашем обществе? Частное ли это чувство, интересное только вовлеченным в него по собственной неосторожности и безрассудству, или сила планетарных масштабов, как у Данте: «Любовь, что движет солнце и светила»? Имеет ли отношение к нашему реальному приземленному миру патетическая фраза из Библии «сильна, как смерть, любовь, стрелы ее – стрелы огненные» или прав значительно менее почтенный источник и любовь – это такая глупость, которую выдумали русские, чтоб не платить денег? Боюсь, что об однозначном ответе на этот вопрос не стоит и мечтать – от размера любви зависит. Причем, что интересно, не обоюдной – достаточно кому-то одному любить по-настоящему сильно, и эта любовь может натворить в мире такое, что и не узнаешь его потом. Хорошо это или плохо – судите сами, а чтобы вам было легче судить, я расскажу, как рухнула великая империя ацтеков, и вы уж потом решайте сами, было ли это возможно без необыкновенной любви одной-единственной необыкновенной женщины.

Согласно древним ацтекским преданиям, которые удалось сохранить до наших дней, два бога главенствовали в этой стране. Одним из этих богов был добрый Кетцалькоатль, который подарил людям ремесла и науки, научил письменности, подарил людям кукурузу и категорически запрещал человеческие жертвоприношения, говоря, что если кого-то и можно приносить в жертву, то только птиц и бабочек. Вторым был его противник, вечно молодой, всемогущий, всезнающий и свирепый Тескатлипока, которого изображают в виде сверкающего черепа – ни дать ни взять, как в фильме «Терминатор»! Впрочем, Кетцалькоатля тоже иногда называли Тескатлипокой, но Тескатлипокой белым, а его злобного соперника, черного Тескатлипоку, обычно отождествляли с Уитцилопочтли, богом двух самых опасных вещей в мире – Солнца и войны. Странный облик, непривычный ацтекам, приписывали Кетцалькоатлю – он был белокож и бородат, абсолютно не ацтекской внешности, европеец какой-то! Некоторые даже считают, что прототипом Кетцалькоатля был переплывший Атлантический океан викинг – сейчас, когда уже доказано, что действительно викинги посещали Америку за сотни лет до Колумба, с ходу отмахиваться от этой гипотезы я бы не стал. А вот считать его атлантом, инопланетянином или, как до сих пор верят мормоны, посетившим Америку Иисусом Христом… Я бы пока остерегся – доказательств все-таки маловато…

Согласно мифологии ацтеков, сначала Кетцалькоатль и Тескатлипока вместе создали мир, а потом их дружбе пришел конец и между ними началась жестокая борьба. Стихия Тескатлипоки – разрушающий огонь, противостоять которому трудно, и в итоге, как часто бывает, злой Тескатлипока победил доброго Кетцалькоатля. Побежденный был вынужден оставить родные края и отправился странствовать по Восточному морю вместе со своими соратниками. А перед тем как отплыть, обещал, что вернется, низвергнет ужасного Тескатлипоку и начнет новую эру, когда боги не будут требовать человеческих жертв, а будут удовлетворяться красивыми цветами. Так гласила древняя легенда.

Представление об этой легенде не имел недоучившийся студент Саламанкского университета, двоечник и прогульщик Эрнандо Кортес. Зачем зубрить тривиум и квадривиум, скучать на лекциях и угождать профессорам – ведь этот генуэзец, как его там, кажется, Кристобаль Колон, недавно открыл Новый Свет, где сокровища валяются прямо под ногами! Завоюй себе с мечом в руках новые владения – и будешь богат и счастлив! Он садится на корабль и плывет в заокеанские владения испанского короля, там он участвует в военных экспедициях на Кубу и Гаити, за что и получает в награду землю. Вот он уже сразу и помещик, а не студент, у него есть индейцы, которые должны на него работать, практически рабы, – в общем, карьера и вообще жизнь удалась! Но целых тринадцать лет проходит, пока он не получает под свое начало целую экспедицию для завоевания новых стран – одиннадцать кораблей, пятьсот тридцать три солдата и пятнадцать лошадей, учтите, лошади – это очень важно! Почему ему пришлось так долго ждать? Может быть, именно для того, чтобы его экспедиция приплыла к берегам ацтекского государства именно в 1519 году, в Первый Год Камыша, начало пятидесятидвухлетнего цикла, когда и было обещано, что на ацтекскую землю вернется Кетцалькоатль? Или это не простое счастливое совпадение и, значит, Кетцалькоатль его на это благословил, или это получилось случайно – но часто ли бывают такие случайности? Он нашел удачное время, чтоб пролить море крови на американской земле.

Ничтожный отряд испанцев, всего несколько сотен человек, вонзился, как нож наемного убийцы, в сердце огромной империи, которая могла выставить на поле боя сотни тысяч воинов. А воевали ацтеки беспрерывно, причем с теми, кто давно покорился им и признал их власть. Зачем же тогда с ними вообще воевать? Может быть, проще было всех их перебить? Как бы не так – ацтекам нужны были именно военнопленные. Ведь плененный враг приносился в жертву, а таких жертв им требовалось очень много – даже не сотни, а тысячи. Правда, самый красивый и высокородный пленник жил у них в довольстве и благополучии с четырьмя женами, выбранными из самых красивых девушек, еще целый год. Но через год он прощался с женами и поднимался по широкой лестнице пирамидального храма. Там жрецы хватали его, и один из них надрезал его тело под ребрами, а потом рукой вырывал его сердце. И точно так же приносили в жертву других воинов, сотнями и тысячами, но уже без года красивой жизни с четырьмя женами – на всех не напасешься! А некоторых пленников привязывали к камню, давали им деревянное оружие и заставляли их сражаться с несколькими прекрасно вооруженными воинами, чьи движения нисколько не были стеснены, – ацтеков это развлекало. Жрецы, приносящие жертву, натягивали на себя содранную кожу убитых пленников, натирались их жиром и расхаживали по Теночтитлану в таком, с позволения сказать, костюмчике. Зачем надо было делать такое? Ацтеки считали, что кровь принесенных ими жертв питает богов, а если их лишить пищи, боги умрут и заберут с собой весь мир. То есть они не изверги и садисты – это они так мир спасают, и это средство действует, потому что мир не погибает… Какому негодяю пришла в голову такая идея впервые, ученые не могут установить, да и не очень охотно занимаются этим: противно! А ведь вначале это явно был один-единственный человек – скорее всего, из высшего жрече ства. Вполне возможно, что искренне верил, что только так и можно спасти мир. Много интересного делалось в этом мире во имя веры…

Естественно, что ацтеков, которые даже не включали покоренные ими страны в свое государство, а просто тиранили их, как хотели, все их соседи, тридцать восемь других государств, зачастую значительно большего размера, чем государ ство ацтеков, понятно как сильно любили. Малейшую возможность отомстить своим жестоким гегемонам они ценили очень дорого, и это пошло Кортесу на пользу, как и принятое незадолго до его экспедиции решение испанского католического духовенства. Нам оно может показаться удивительным, но иные были времена… А решение церкви было очень важным – после возвращения Колумба из своего плавания перед европейцами встала проблема: люди индейцы или нет? Если не люди, кто может запретить их убивать, избивать, заставлять делать то, что настоящим людям, испанцам, захотелось, хоть с кашей есть? И выгодно, и удобно – как говорят в наше время: «шампунь и кондиционер в одном флаконе»… Однако духовенство долго размышляло над этой проблемой и в конце концов решило, что индейцы – тоже люди. Такое решение имело много последствий. Это значило, что индейцев можно и даже нужно было обращать в христианство, а испанец, пожелавший обнять-поцеловать индейскую женщину, уже не считался впадающим в страшный грех скотоложства. Более того: если индейская женщина принимала христианство, то почему христианин не мог бы жениться на христианке? Формальных препятствий нет. Начнем же теперь разговор о женщине, которой в мире нет равных, ибо она изменила судьбу целого континента. После того как испанцы одерживают очередную победу над индейским воинством с помощью мушкетов, пушек и страшных для индейцев огромных существ – лошадей, которых индейцы никогда в жизни не видели и боялись не меньше, чем те же испанцы, скажем, дракона или василиска, Монтесума присылает Кортесу различные дары. Среди них были два костюма – Кетцалькоатля и Тескатлипоки, чтобы понять, кто же перед ним, но Кортес его окончательно запутал, не примерив ни тот, ни другой. Но более важным даром были двадцать женщин-рабынь. Кортес сразу приказал окрестить их и раздать своим выдающимся сподвижникам, не обидев и себя. Причем с выбором он угадал необыкновенно! Та, которую он выбрал, и погубила империю ацтеков – без нее все могло бы обернуться иначе!

Кто же эта роковая женщина? У нее было несчастливое имя Малинси – «неудача, раздор», вот что оно означало. Она была дочерью рано умершего вождя, ее мать вышла замуж за молодого преемника мужа, а девочку предпочла отдать, как тогда говорили, «на удочерение», а на самом деле в рабство. Так ее и передавали из рук в руки, пока она не пересекла всю Америку, причем она знала и язык ацтеков, и язык майя. Вообще ее способности к языкам были необыкновенные, она быстро выучила и испанский. При крещении ей дали имя, похожее на ее индейское имя, – Марина. Вскоре само собой получилось, что все свои распоряжения, все переговоры Кортес вел с индейцами через Малинси, донью Марину, как называли ее потом испанские хронисты. Он сразу решил, что может ей доверять. А тем временем в могущественной империи ацтеков дела шли совсем никуда – там император Монтесума II (строго говоря, тлатоани Мотекусома, но после романа Хаггарда «Дочь Монтесумы» мы уже привыкли звать его именно так) пребывал в состоянии жуткой паники. Кто эти существа? Если это Кетцалькоатль, почему он не надел его костюм? Почему они прислали Монтесуме пустой шлем с требованием наполнить его золотом, якобы для того, чтобы проверить, то же у Монтесумы золото, что и у испанцев, или это какой-то другой металл? И этот шлем как две капли воды похож на шлем Кетцалькоатля с храмовых рисунков… Монтесума, храбрый воин и жестокий правитель, был в ужасе, ибо подобной угрозы его народ не встречал. Сам Монтесума сидел на троне уже почти два десятка лет и с обычными для ацтекского государства проблемами справлялся как нельзя лучше – жертв хватало, солнце продолжало исправно всходить и заходить. С подданными он не церемонился – сопровождавший его в одном из походов сиуакоатль Тлилпотонки, крупный чиновник ацтекской бюрократии, внезапно получил от него приказ казнить всех воспитателей своих детей, а также служанок и фавориток своих жен и наложниц и заменить их новыми. Вслед за сиуакоатлем были посланы шпионы, чтобы проверить выполнение приказа, которые доложили, что всё исполнено в лучшем виде – всем отрублены головы. Узнав об этом, тлатоани удовлетворенно вздохнул – с такими подчиненными можно работать. А после одной из «цветочных войн» Монтесума отметил победу тем, что на праздничном банкете с удовольствием отобедал самыми лакомыми кусочками двадцати четырех побежденных вождей. Скажите, можно ли было ожидать от него, что он испугается горстки людей только потому, что они бледные и небритые? А вот пожалуйста…

Зато у Кортеса дела шли все лучше и лучше! За что прочим индейцам любить ацтеков, которым мало полной покорности и каждый год требуются тысячи людей просто для того, чтобы вырвать у них сердце на чудовищных пирамидах ацтекских храмов? Восьмидесяти тысячам пленников вырвали сердца только на одном жертвоприношении при освящении (страшно это слово писать) храма Уитцилопочтли в Теночтитлане, четыре дня ушли у жрецов на то, чтоб их всех убить – быстрее никак не успевали. Испанцы вспоминают, что некоторые из храмов ацтеков были покрыты толстым слоем запекшейся крови. Понятно, что племя тлашкаланцев, мало уступающее по численности ацтекам, охотно становится союзником Кортеса. И в этой дипломатической победе – огромная роль доньи Марины, крайне искусно и со знанием психологии индейцев ведущей переговоры для своего мужчины, явно любимого, даже простой привязанностью это не объяснить. Все индейцы называют Кортеса Малинцин – «повелитель Марины», ибо ее устами он общается со всеми. Кортес не обижает Марину, обходится с нею почтительно и даже нежно. Что это означает? Что и у него возникли какие-то чувства? Или что он просто не окончательный идиот, чтоб ссориться с самым полезным членом его экспедиции? Наверное, и то, и другое. Побуждения людей всегда сложнее, чем мы думаем.

Еще одну услугу оказывает Кортесу Марина уже тем, что она – женщина. Женщины болтливы и не хранят тайны, во всяком случае, друг перед другом, подсознательно считая мужчин другим, более опасным племенем. Участвуя в обычной бабьей болтовне, Марина узнает о заговоре против Кортеса – опасном, грозящем всем конкистадорам гибелью. И тут же, естественно, без всякой жалости к собеседникам она сообщает все Кортесу. Заговорщиков тут же карают с невероятной для нашего времени жестокостью, и Кортес спасен. Впрочем, излишне добрые люди в шестнадцатом веке на свете не заживались, а если удавалось им это, от их доброты бывали большие беды! Через немногие годы после описанных мною событий испанский епископ Лас-Касас заступится за индейцев, нещадно притесняемых испанцами. Как же он предлагает облегчить их положение? Ввозить из Африки побольше негров-рабов! Вот такой правозащитник шестнадцатого века…

Рассказать вкратце историю о гибели империи ацтеков я не смогу – масса ярчайших подробностей неминуемо останется за пределами моего рассказа. Разве что напомню несколько самых поразительных деталей. Как Монтесума попытался узнать у Кортеса, зачем испанцам столько золота, и Кортес ответил практически правду: «Мы все больны тяжелой болезнью сердца – и только золото может вылечить нас от этой болезни!» Как Кортес захватил Монтесуму в плен и добился – безусловно, с помощью своей великолепной переводчицы – его полного повиновения. Как Кортес ушел сражаться с испанским же отрядом, посланным покарать его за неповиновение, и оставил войска в Теночтитлане на тупого и жестокого Диего де Альварадо, а тот, перепугавшись безоружной процессии жрецов, начал их избивать и доигрался до восстания против испанцев, в котором участвовали практически все. Как при этом восстании погиб Монтесума, и до сих пор неясно, испанцы его убили или свои же. Как испанцы уходили от стократно превосходящих индейцев, которые ловили их и прямо на ходу приносили в жертву, вспарывая им животы каменными ножами. Как они бросали в воду пушки, золото и трупы убитых, чтобы пройти по ним через очередной канал, мост через который был сожжен. И как потом Кортес вместе с тлашкаланцами вернулся и стер Теночтитлан с лица земли, уничтожив ацтекскую империю.

Так страшно погибла великая страна, ужас соседей. А не было бы доньи Марины – и империя Монтесумы могла бы устоять! Если б не было Малинче, предательницы – так ее стали называть индейцы. Называли ее еще и «Ла Чингада» – великая блудница… Но что ей до того! Она любила этого мужчину, и все остальное отступало на задний план. Был ли Кортес ей благодарен? Наверное, да. В своем доме, близ Теночтитлана, он построил метрах в двухстах и дом для доньи Марины, который соединялся с его домом туннелем. Он ее стеснялся, не хотел, чтобы видели, как он приходит к ней. Но расстаться некоторое время не мог – предполагаю, что и не хотел. Тем более что их союз не был бесплоден – у них родился сын, назвали его Мартином, так звали отца Кортеса. Наверное, это и был первый мексиканец. Нобелевский лауреат Октавио Пас сказал о битве при Теночтитлане: «Это не было ни победой, ни поражением, это было мучительным рождением народа метисов». Много ли наций в мире, которые знают, кто был их первым представителем, кто был первым французом, немцем, англичанином? Представления никто не имеет. А с первым мексиканцем – никаких сомнений.

А конец у этой истории еще более горестный: Кортес так и не женился на донье Марине и просто подарил, пристроил уже ненужную ему женщину в жены своему сподвижнику Хуану де Карамильо. Отдал, как вещь. Некоторые скажут: отплатил предательством за предательство – я не стану так говорить. Она не предавала ацтеков, продавших ее в рабство, – она их ненавидела, как и большинство жителей Мексики, для которых и испанцы, пожалуй, были явно менее жестокими хозяевами. Единственный человек, которому принадлежала ее верность, – это Эрнандо Кортес, и ему-то она не изменила ни на минуту. Жалела ли она об этом? Наверное, как все женщины – время от времени, а потом снова вспоминала, как им было хорошо вдвоем…

Впрочем, у Кортеса есть небольшое оправдание – сам император велел ему жениться на испанке. Судя по всему, какие-то человеческие отношения с бывшей возлюбленной, женой своего соратника, у него сохранялись. Не забыл он и своего сына Мартина, первого мексиканца, более того – тот был дружен со своим тезкой и сводным братом, сыном Кортеса и его новой, расово полноценной жены. Впрочем, к чести испанцев, следует заметить, что расовые предрассудки у них были гораздо слабее религиозных. Последователей чудовищной ацтекской веры они ненавидели и презирали (имели основания!), но как только индеец крестился, он становился обычным подданным испанской короны – во всяком случае, формально, – а сын вождя, крестившись, немедленно получал титул «дон». Межнациональные браки сразу стали повальной модой, причем не только испанцы брали в жены индианок – для ряда индейских племен, продолжавших сопротивляться испанцам, добыть заокеанскую женщину в жены вождю считалось весьма похвальным, а прекрасные пленницы, привыкшие к латинским стереотипам семейной жизни, быстро позагоняли гордых каси-ков под каблук так, что те и пикнуть не смели. Так и возникла новая нация креолов – теперь они живут далеко не только в Мексике. А сын Малинче, Мартин, в итоге доказал свою любовь и преданность сводному братцу страшной ценой. Когда законный сын Кортеса подрос, он поднял мятеж – что интересно, стал во главе индейцев, пытавшихся отвоевать независимость от Испании. Мятеж был подавлен, его главу разыскивали – и тут его сводный брат сдался властям, выдав себя за него, спас ему жизнь, но сам был казнен. Как могло бы случиться такое, если бы эти сыновья одного отца не любили друг друга по-настоящему?

А кто сейчас помнит о донье Марине? Еще как помнят – мексиканцы теперь, когда выясняется, что в их отечестве мексиканские вина менее популярны, чем импортные, калифорнийские, называют это «малинчизмо». Малинчизм – это стремление любить чужое больше своего, или предательство, совершенное во имя любви. Не только первого мексиканца подарила Малинче Мексике, но и минимум одно новое слово. Каждому ли удается сделать такой взнос в культуру своего народа? А права она была или виновата, судить ее или восхвалять, слава богу, не мне решать. Знаю лишь одно: забыть ее или вычеркнуть из истории уже совершенно невозможно. Хотя бы для того, чтоб мы не забывали, что любовь и создает государства, и низвергает их в пепел и прах. При этом даже не важно, родились ли оба влюбленных в пурпуре и бархате: любовь – великая демократка и иногда сводит очень странные, почти невероятные пары. Но об этом – следующий рассказ.

ЮСТИНИАН ВЕЛИКИЙ И ФЕОДОРА ВЕЛИКАЯ Автократор и блудница

Один из самых популярных сюжетов дешевых романчиков в бумажных переплетах всех времен и народов – необыкновенное счастье и везенье прекрасной девушки из низов общества, завоевавшей сердце, а после массы драматических перипетий и руку человека знатного или хотя бы богатого. В общем, история Золушки, только без доброй феи, в роли которой выступает автор: взмах волшебной палочки-авторучки – и герои чудом встречаются, несколько заклинаний, набранных на компьютере, – и всепоглощающее чувство охватывает их сердца, ну и дальнейшее в таком же стиле. Меня всегда удивляло, что критики этих шедевров вместо неопровержимых обвинений в убожестве языка, ходульности чувств и примитивности сюжета находят в них другой порок – мол, «все это нереально и такого быть не может». Еще как может! Более того, постоянно происходило, будьте уверены, происходит, а уж что будет происходить, так уж точно не извольте сомневаться. Причем началось так давно, что и не упомнишь, и история из жизни могущественной Византии, о которой сейчас пойдет речь, далеко не первая. Но очень уж типичная…

Если бы Византийская империя не была такой, как она была – изощренной, коварной и вероломной, талантливой во всех искусствах и фантастически бестолковой в экономике, ревностной в вере и погрязшей в суевериях, набитой шпионами и не знающей толком, что делается под боком у собственной столицы, – вся мировая история была бы совершенно иной, а уж наша – точно! Но хорошо ли, плохо ли, а Византия была именно такова, и архитекторами этого необычного государства, определившими ход ее истории на многие столетия, была влюбленная пара, сомнений никаких! Хорошо ли, плохо ли, но именно они дали Византии ее веру, и ее закон, причем в том виде, который, в сущности, не нравился им самим, но который позволил империи проскрипеть ни шатко ни валко без малого тысячу лет… Прошло время, и вера Византии стала и нашей верой. Так что на нас тоже сильно повлияли мнения и решения императора Юстиниана Великого и его супруги, императрицы Феодоры Великой. Именно так: «великий» и тут, и там. Удивительное было это величие, корни которого следовало искать в самых низах тогдашнего общества. Впрочем, разве не всегда бывает так? Основатель знатного рода всегда человек незнатный, иначе какой же он основатель?

Единственное место в почти любой древней империи, где можно сделать карьеру с нуля, – это дворцовая гвардия. Туда берут не за знатный род, а за храбрость и силу. Берут, даже если ты никто и звать тебя никак, даже если ты не римлянин, а точнее, не грек, который зовет себя римлянином по старой памяти, а иллириец или даже фракиец, то есть вообще славянин – наш человек! Так и попал в гвардию, буквально с улицы, грубый служака Юстин, человек явно простой, но, тем не менее, неглупый – глупый не станет префектом претория, командующим главными солдатами империи, охраняющими священное тело императора. Трудно ли сделать карьеру в преторианской гвардии? Нелегко, но возможно, даже полководческий дар для этого отнюдь без надобности – преторианцы не воюют, они ведь прекрасные солдаты, какой смысл рисковать ими на войне? Начищай до блеска латный нагрудник и поножи, тяни на парадах носок, громче кричи: «Да здравствует император!», но не когда попало, а когда начальство велит, ешь упомянутое начальство глазами и пей с ним, что поднесут, а в увольнении не пей много, потому что попадешь на заметку, но и трезвенником не будь, потому что таких не любят и найдут, как подставить… вроде все? В принципе да, если что и пропущено, то такие же мелочи. Юстину этого хватило, более существенных его дарований летописцы до нас не донесли и даже придумывать не стали.

Почему бы ему не стать императором? Как, собственно говоря, сел на трон нынешний император Анастасий, простой дворцовый служитель, силенциарий – «молчаливый»? Их звали так, потому что о дворцовых тайнах лучше было молчать… Всего-то императорского у него было то, что один глаз его был голубой, а другой черный. И так это понравилось супруге предыдущего императора Зенона, императрице Ариане, что та дождалась когда ее муж-император выпил с чувством и толком, так, что потерял сознание, – и приказала его немедленно похоронить, как умершего! Часами слушали гвардейцы, стоящие на страже могилы, ужасные вопли похороненного заживо бедняги, но выкопать его не посмели. И пожалуйста, не очень пугайтесь: для Византии все это самое обычное дело! Могло быть и хуже – выкопали и отдали бы палачу. А так закопали по-хорошему и не мучили даже… Если бы в этой стране были страховые компании, самые жуткие ставки по страхованию жизни были бы у императоров – знаменитый французский византинист Шарль Мишель Диль из ста семи византийских императоров насчитал только тридцать семь, оставивших престол в результате естественной кончины или гибели в сражении. Всех остальных безжалостно свергли, и мало кому удалось отделаться насильственным пострижением в монахи без прилагающегося в нагрузку ослепления. Обычно просто убивали, и хорошо если сразу, не несколько дней подряд, как, скажем, Андроника Комнина. Боишься – не ходи в императоры.

Впрочем, Анастасий был императором почти образцовым, в души и карманы подданных залезал умеренно, деньги попусту на ветер не швырял, скопил за двадцать семь лет своего правления три тысячи двести кентинариев золотом. Дикие деньги! За пятьдесят кентинариев, полученных от Византии, киевский князь Святослав на Болгарию напал – тоже тот еще был типчик! Однако наследником Анастасий не обзавелся – куда там с такой императрицей, – и после его кончины префект претории Юстин практически без сопротивления стал императором. Чтоб не остаться без поддержки, приблизил он к себе грамотного племянника по имени Петр Савватий, а чтоб подчеркнуть родство, дал ему имя Юстиниан. Под этим именем тот и прославился. Такие выходцы из низов обычно любят жениться на дочерях самых знатных дворян, чтоб никто потом и не поминал его худородность… Исключая самых талантливых и ярких – для них вообще нет никаких ограничений, приличий и рамок. Женился же Петр Первый на солдатской полонянке, вытащенной из-под обозной телеги! А где же Юстиниан найдет себе барышню по сердцу?

Чтоб увидеть эту девочку, надо бы заглянуть в одно из самых поразительных мест Константинополя, которое для простых людей было то же, что для знатных – дворец. Что такое в Константинополе был ипподром? И цирк, и театр, и стадион, ну, и ипподром, это уже само собой, а еще, украинской социальной терминологией пользуясь, майдан! При самодержце-императоре политики быть не могло, но как же без политики? Гони природу в дверь – она войдет в окно. Во время любимого зрелища византийцев – состязания квадриг, четверок лошадей, – так получалось, что приверженцы одних политических взглядов почему-то болели за один цвет одежд колесничих, а их противники – за другой. Так что не стоит удивляться, что где-то культуриста избирают губернатором, а где-то боксера не избирают мэром – традиция, как вы видите, давняя!

Так вот, у смотрителя зверинца одной из таких фракций, прасинов, по-нашему «зеленых», с простым византийским именем Акакий, было три дочки. Акакий рано умер, несчастная мать семейства и ее дочери напрасно умоляли прасинов сохранить хлебное место за новым мужем вдовы – им безжалостно отказали. Умирать бы им с голоду среди отбросов, но их противники венеты, «синие», взяли их нового папочку на работу. Так девочки и проводили свое детство среди зверей гладиаторов, спортсменов и темного люда, о котором сразу и не скажешь, кто он и что – зверь, гладиатор или спортсмен. Куда была дорога самой младшей, девочке красивой и зверски выносливой? Практически наверняка в «пехоту»! Так тогда называли самый низший разряд древнейшей профессии. Не-ет, не журналистики… Критики Феодоры пишут о ее необыкновенной безнравственности, но этому я не верю! Какая уж в этой профессии «необыкновенная безнравственность»? Где там нравственность вообще? В какой позе клиент захочет, в такой и нравственно! А вот слова о ее удивительной выносливости, судя по всему, правда. Две ее сестры и мириады ее товарок по профессии быстро сгорели, а вот ей хоть бы что!

Боюсь, что вы сейчас недоверчиво покачиваете головами: «Как? Из такой грязи – и в императрицы? Это же просто невозможно! Общественное мнение осудит…» Ах, милые мои, какое это вам «общественное мнение» при неограниченной монархии? Что император скажет, то и общественное мнение… Причем экономически все гораздо менее затратно, чем в наше время, – результаты примерно одинаковые, но не надо тратить немалые деньги на телевидение и газеты. Правда, для этого нужно стать императором. А Юстиниан встретился с Феодорой, когда он был еще только племянником императора. И жена императора Евфимия и слышать не хотела о законном браке с несчастной, цена которой была два медных обола за весь комплекс земных удовольствий. В дешевом трактире перекусить и то не хватит. Что ж, Евфимия сама была такая благородная и аристократичная? Что вы – аристократка могла бы и пренебречь. А императрица Евфимия когда-то была рабыней Луппициной, которую себе просто купил император Юстин, когда еще не был императором, а потом возвысил до себя и женился. Судя по всему, это было семейной традицией. Уговорить ее было нельзя: тиражирование подобных схем было во вред ее собственной исключительности. «Только через мой труп!» – отвечала она.

Как императрица скажет, так и будет: через труп – так через труп. Евфимия была тоже не вечной, и когда она скончалась, все стало возможным. Специально подписали указ, отменяющий запрет на подобные браки, если падшая женщина раскается и докажет неподдельность своего раскаяния. Так кто же отрицает, что все доказано, если сам император не против, если она даже его убедила! Все настолько рады, что даже не задумываются над тем, как пикантно вообще звучат известия о законодательных изменениях в столь деликатной области – наконец-то императорам разрешили жениться на проститутках, – кто посмеет сказать, что в Византии ущемляется свобода и попираются гражданские права, какой еще эмансипации вам надо? Наконец-то они обрели в борьбе право на личное счастье – будущие Юстиниан Великий и Феодора Великая. Вот они стоят перед алтарем, и священник объявляет их мужем и женой. Племянник солдата и сами понимаете кто… В итоге получилось, что именно они и стали самыми известными императором и императрицей великой Византийской империи.

Какие ж они были – эта пара, оказавшаяся на троне самой большой и могущественной державы своего времени? Юстиниан, практически, никакой… «Был он не велик и не слишком мал, но среднего роста, не худой, но слегка полноватый, лицо у него было округлое, но не лишенное красоты, ибо после двухдневного поста на нем играл румянец» – так описывает его современник. Он же говорит о Феодоре: «Была красива лицом и к тому же исполнена грации, но невысока ростом, бледнолица, однако не совсем белая, скорее, желтовато-бледная, взгляд ее из-под насупленных бровей был грозен». Ну понятно: василевс и василисса, а не победители конкурса красоты.

Что же до характера Юстиниана, его описывают жестче: «Был он одновременно и коварным, и падким на обманы – из тех, кого называют злобными глупцами. Исполнен хитрости, коварства. Был двуличен, опасен, являлся превосходным актером, когда надо было скрывать свои мысли, – и умел проливать слезы не от радости или горя, но искусственно вызывая их в нужное время. Неверный друг, неумолимый враг, склонный к распрям, большой любитель нововведений и переворотов». Неужели все так плохо? Есть и другие мнения. Пишут, что он был необыкновенно работящ, типичный трудоголик, его даже прозвали Айкомейтос, «Бессонный», потому что к своим государственным обязанностям относился необыкновенно пристально, вкалывал и днем и ночью как проклятый, явно считая это своим долгом. Он был прекрасным кадровиком: ему служили талантливейшие люди эпохи – гениальные архитекторы, хитроумные юристы, ученей ший историк и даже самый ненавидимый сборщик податей! Еще хвалители его говорят, что всю жизнь он служил замечательной идее Римской империи, могущественной, как в былые годы. Вот с этого места хорошо бы поподробней…

А пока что – откуда такие полярные оценки? Кто осмеливался так жестко критиковать императора и его супругу? Почему его не замучили чудовищными пытками, что в Византии, вообще говоря, было в обычае? Отвечу на это: создал эти характеристики величайший историк того времени Прокопий Кесарийский, написавший две восхваляющие Юстиниана книги о его войнах и постройках. Оказывается, всю жизнь писал он и другую книгу, тайную, о том, сколько Юстиниан и Феодора сотворили зла и какими, с его точки зрения, ужасными людьми, да и не людьми, а демонами, посланными, чтоб покарать империю, они были… Назвал Прокопий свою книгу для нас интересно: «Анекдоты». Он не имел в виду веселые рассказы. «Анекдот» по-гречески «неизданное, не вышедшее в свет»… Вплоть до того, что так называли невесту, не вышедшую замуж. Так что по-гречески «анекдот», а по-нашему – «самиздат»!

Но анекдоты – это не всегда правда… Что ж там было на самом деле, был ли Юстиниан добр или зол, принес ли он своей стране пользу или вред? Может, этот Прокопий за что-то его возненавидел и оклеветал? Непохоже… Прокопий всю жизнь пользовался большой милостью Юстиниана за то, что безудержно ему льстил в таких раболепных выражениях, в каких у нас даже перед выборами восхвалять патрона пока стесняются! Так что причины враждовать с Юстинианом у него вроде бы и не было. Только душевная потребность «послать донос в будущее», поведать миру ту правду, которая, казалось, пропагандистской машиной похоронена навсегда! Так что всем власть имущим советуем призадуматься, что пишут дома, тайно, когда никто не видит, их штатные историки. О политологах и имиджмейкерах даже задумываться не следует – с этими все ясно.

Впрочем, кое-что от своего невероятного союза император и публичная женщина получили. Вытащив Феодору «из грязи в князи», Юстиниан подорвал корни ее честолюбия – куда выше лезть-то? Они были всегда необыкновенно почтительны друг к другу, каких-то «романов на стороне» после заключения брака даже злоязычный Прокопий не фиксирует. Да и что не надоевшее до чертиков на нелюбимой работе Феодора в таких романах нашла бы? Во всех государственных вопросах они работают на одну цель, никогда друг другу не мешая, даже если кажется, что это не так. Юстиниан заведомо склоняется в сторону официального православного варианта христианства. Феодора явно сочувствует потерпевшим тогда поражение, но очень влиятельным монофизитам. Есть даже мнение, что она склонила к монофизитству и Юстиниана, и если бы она прожила чуть подольше – неизвестно, по какому пути пошло бы развитие христианства. Но факт один: у каждой влиятельной в государстве религиозной партии оказался свой покровитель во дворце. Таким образом, трон и победителей поддерживал, и с побежденными не ссорился до конца. Вполне возможно, что такие внешние противоречия были просто согласованной линией поведения, ибо устойчивости государства это было скорей подмогой, чем помехой. А может быть, это и не согласовывалось словесно – такая дружная пара обычно и без всяких слов прекрасно понимает друг друга.

Помимо прочего, Феодора делала главное, что может сделать женщина для мужчины, и это не то, что вы подумали! Она по-настоящему поддерживала его в трудные, переломные моменты. Когда грозное народное восстание «Ника» уже почти свергло Юстиниана, когда его власть и сама жизнь уже висели на волоске, когда двор уже собирался спасаться бегством, Феодора отговорила его своей блестящей речью. «Человеку, появившемуся на свет, необходимо умереть, – сказала она, – но быть беглецом для того, кто был императором, невыносимо. Если ты, государь, хочешь спастись, это нисколько не трудно – вот море, вот корабли, но подумай: как бы ты после бегства не предпочел смерть спасению… Царская порфира есть лучший погребальный наряд!» Юстиниан смог преодолеть свою панику, когда с таким словом к нему обратилась единственная женщина, которая имела значение в его жизни. Восстание удалось потопить в крови, и Юстиниан повел свое государство той дорогой, которую считал единственно правильной. К восстановлению Великого Рима и торжеству единой государственной церкви.

Как это у него получилось? Вопрос интересный… Единство церкви восстановили так, как единство церкви обычно и восстанавливается: репрессиями против инакомыслящих. Под горячую руку даже досталось евреям, которые здесь вроде ни при чем: им запретили читать их собственные священные книги по-еврейски, Талмуд можно было читать, но только по-гречески. Удалось завоевать практически всю бывшую Римскую империю. Без Испании и Галлии, но Италию отвоевали… Более того, завоевали Африку, вышибли оттуда этих самых вандалов, которые стали притчей во языцех, хотя ничего особо вандальского они не творили. При них как раз вся Северная Африка была цветущим краем, а после того, как Юстиниан ее завоевал и обложил налогами по своему вкусу, по оценке современников, там погибло не менее пяти миллионов человек. И это в тогдашнем, не так густо населенном мире – чтоб вычислить эквивалентные жертвы в наше время, умножайте на сто! А местность это такая, что, если где-то леса вырубишь и пустыню впустишь, пустыня захваченное обратно уже не отдаст. Так что не питайте иллюзий – самая большая территория, которую Юстиниан надолго расширил, это не Римская империя, а пустыня Сахара! Да и завоеванную Италию его преемники уже не удержали.

В чем же было дело? Почему государство натужилось и надорвалось? Очень просто. В чем сила государства? В его ресурсах. В деньгах, в тех самых трех тысячах двухстах кентинариях василевса Анастасия. Почему Юстиниан растратил их и не собрал новых? Как не собрал – собрал! В таком количестве, что масса крестьян бросили свои села и подались в разбойники и нищие. Так что преемникам Юстиниана собирать налоги просто не с кого было. Некоторые говорят, что если налоги больше определенного уровня, то их просто не собрать. Ну почему же? Можно собрать, но только один раз! Сбор налогов – дело хитрое: раньше золотые монеты были из настоящего золота, а как дело стало хуже, стали добавлять медь. Монета стала дешевле. Но государство платило всем плохими монетами в старом количестве, а подати ими получать не хотело: «Или давай старые монеты, или если даешь плохие новые, то доплачивай». А если кто-то сбежал и не платит налогов, то за него заплатят соседи! Откуда возьмут? Не налогового инспектора это дело… Ну что тут поделаешь: начиная с Юстиниана, византийские императоры и их логофеты не знали простой истины – как только налог становится больше определенного, нет смысла его платить, проще уплатить часть налога лично сборщикам. Теперь-то мы умные и знаем, что нет смысла множить строгости, вводить чудовищные налоги эпибола и синона на компенсацию недоплат других налогоплательщиков, связывать податной люд круговой порукой, пытать и убивать за неуплату – они вымруг, они убегут за границу, и никаких застав не хватит прекратить это бегство, но платить не будут. Не хватит денег на наемное войско и чудесное оружие, о секрете которого до сих пор спорят, – греческий огонь, и каждый раз в битвах с воинами молодого и агрессивного ислама победа будет уже рядышком, но чуть-чуть не хватит, и побегут имперские стратиоты. Ни свирепость Василия Болгаробойцы, ни мудрость Константина Мономаха, ни благородство Романа Диогена, ни полководческий дар Иоанна Цимисхия не помогут – за четыре века Византия потеряет всю Африку и Азию. Из-за мелочи, пустяка – слишком высоких налогов, слишком усердно взимаемых с легкой руки Юстиниана и Феодоры.

Налоговому инспектору и войскам, которые заставляют его слушаться, надо платить – где взять? Из налогов, конечно!

А то, что от таких налогов крестьяне, составлявшие основу армии страны, разбегаются, чиновникам Юстиниана не страшно, им ясно, что делать – можно платить не своим, а иноплеменным наемникам. А что будет, если им не заплатить? Сами знаете – начнут грабить все вокруг и получат задержанную зарплату плюс большой штраф за просрочку уплаты… ой, чему это я учу, молчу-молчу, больше ни слова! Нет денег и на наемников и поэтому нет наемников? Прекрасно, можно отдать меньше – варварам, нападающим на страну, в качестве выкупа, чтобы они отстали и ушли обратно. Но ведь практически, если проиграть войну, получается то же самое, и даже нельзя наверняка сказать, что отдашь меньше денег! Ведь варвары, которые подошли к границе и получили деньги, чтобы «не шли дальше», обязательно придут за деньгами еще раз. Империя попала в воронку – чем сильнее барахтаешься, чем быстрее утонешь. Для этого достаточно один раз ошибиться в масштабе амбиций. Юстиниан заказал вес, который не мог взять, и, естественно, уронил штангу.

Но лично ему жилось неплохо. Верная и разумная жена всегда заботилась о нем, много спала, чтобы быть свежей и радостной, умащивалась благовониями и всегда шла навстречу всем его желаниям, не только интимным, но и государственным, что важнее… Император и блудница жили душа в душу, и, если касаться лишь этой стороны жизни, они только выиграли, чего не сказать о стране. Сам Юстиниан прожил счастливую жизнь, насладился супружеским счастьем и уверенностью, что все хорошо, но вот он умер – и все поползло по швам. Устроила бы его больше жизнь в несчастьях и трудах, но выводящая государство на правильный путь? Впрочем, почему его – а вас?

Так что не вертите носом, когда смотрите фильм «Красотка», – как это «не бывает!»? Бывает, да и еще с более значительными людьми, чем сыновья миллионеров. Любовь способна на все, но вот кому от этого будет хорошо, а кому плохо, становится ясным через много-много лет. История возвеличила Юстиниана и Фео-дору до предела, их мозаичные изображения в возведенном по их же повелению соборе Святой Софии (построенном на месте сгоревшего во время того самого восстания «Ника») до сих пор сияют всеми красками – мозаики не тускнеют. А вот то, что в соборе уже мечеть, они не планировали – но кто же мог знать? Если кто-то даже расскажет нам, что будет через сто лет, – мы не поверим. Как не поверила бы оборванная девчонка, дочка циркового служителя, если бы ей рассказали о жизненном пути. Может быть, это и к лучшему, и правильно поет замечательный бард Евгений Бачурин: «Что не положено, не надо знать заранее». И Стругацкие тоже были правы – «нет ничего невозможного, есть только маловероятное». Вот мы увидели, как любовь разрушает империи, как любовь их создает – а бывает ли, что любовь их воскрешает? Да, и это бывает тоже. Но об этом – следующий рассказ.

ГЕНРИХ ШЛИМАН И СОФЬЯ ЭНГАСТРОМЕНОС Гений и провинциалка

Все гениальные люди ненормальны – гениальность сама по себе есть сильнейшее отклонение от нормы. Но далеко не все ненормальные люди гениальны – иногда это просто психи, скупердяи, фантазеры, склочники и маньяки со сверхценными идеями. Так что же, если очевиден вышеописанный набор, можно с уверенностью считать, что это явно не гений? Ой, хорошо было бы, если бы действительно было так. Но, к сожалению, исключения не только возможны – они реально отмечены в истории, причем это феноменально яркие личности, без которых тоже было бы как-то скучновато… Всем от этой путаницы несладко, а уж кому хуже всех, так это девушкам. Эксцентричный человек всегда более заметен, но когда он попадет в поле зрения, как же девушке установить, кто он – ненормальный, от которого лучше держаться подальше, или гений, который возьмет ее за руку и введет в историю? Если он к тому же еще и очень богат, дело не упрощается, как подумают многие корыстные люди, а только запутывается. С одной стороны, если деньги и не такое уж безусловное благо, то их отсутствие все-таки несомненное зло. Но с другой стороны, кто расписывается на чеках, тот и рулит семейным экипажем – не придется ли всю жизнь играть заведомо подчиненную роль? В общем, рациональные соображения в таком сложном вопросе непременно заведут в тупик. А где не выручает разум, одна надежда на чувства. В том числе на самое прекрасное из чувств.

Эта история разворачивается во многих странах, но больше всего она касается Греции – древнего и прекрасного края, колыбели истории всей нашей цивилизации. Что я мог бы рассказать вам более великолепного, чем история Греции? Нет, этого мало, я расскажу вам то, что прекраснее истории Греции – историю любви. Ибо Греция – это одна страна, хоть и великая, а любовь – это весь мир, и все, что мы делаем по-настоящему замечательного, мы делаем во имя любви и ради любви, что бы мы, по нашему невежеству, иного ни думали. Любовь не только сама по себе прекрасная сказка, любовь делает сказку из нашей жизни. Я расскажу вам о любви маленькой греческой девочки Софьи с почти непроизносимой для нашего несовершенного речевого аппарата фамилией Энгастроменос. Кто знает, если бы не эта любовь, может, и не восстала бы из развалин священная Троя. Может быть, мы считали бы Гомера обычным сказочником, рассказывающим о том, чего никогда не было и не может быть, и человечеству не вернулся бы один из самых больших за всю историю кладов. И нельзя сказать, что без любви здесь так уж и обошлось. Поговорим о любви, все остальное второстепенно.

Итак, жила в маленькой, несчастной и отсталой стране с великим и гордым прошлым маленькая девочка Софья. Жила, скажем так, хуже некуда. Отец ее разорился, семья ее бедствовала, многочисленные братья и сестры особенными достоинствами не отличались, более того, когда вы узнаете, насколько не отличались, просто ахнете. Был, правда, у девочки Софьи богатый и значительный родственник, архиепископ Вимпос, но мало ли какие бедные родственники есть у богатых и влиятельных людей и часто ли эти богатые и влиятельные люди вообще обращают на них какое-то внимание? Светом в окошке для Софьи была прекрасная история ее древней родины, замечательной Греции. Она читала книжки, когда находила время, не занятое тяжелой домашней работой, учила древнегреческий язык, строгий и прекрасный, а окружающие только хихикали: кому это нужно? Она возомнила себя университетским профессором! Найдет ли себе эта полоумная, уткнувшая нос в пыльные древние книги, хоть какого-то мужа!

Впрочем, несчастных в мире много… За тридцать лет до ее рождения в холодной Германии в пасторской семье родился мальчик. Отец его был тот еще пастор – потерял должность за растрату, а говорят, был виновен в делах и пострашнее. Хочется этому верить: сына он просто вытолкал из дому, как только тот достиг совершеннолетия, – нечего, мол, проедать родительские деньги. Отдал в обучение хозяину бакалейной лавки, который не платил ему ни гроша, считая, что постижение его учеником великой премудрости торговли сахаром, кофе и прочими колониальными товарами – уже великая ценность. При этом он попутно разлучил маленького Генриха с его детской любовью – голубоглазой и пухленькой Минной Майнке, о которой он позже напишет в автобиографии, что она всегда его понимала и с энтузиазмом воспринимала его планы на будущее. А планы у мальчика были действительно масштабные, и рождению этих планов помог его отец – может быть, это было единственное доброе дело, которое он сделал для сына? Тем не менее факт, что он купил ему красивое издание гомеровской «Илиады» за целых сорок пять марок (крестьянской семье хватило бы этих денег на месяц скромной жизни), причем пышно иллюстрированное, – именно это оказалось необыкновенно важным. Увидев рисунок горящей Трои, он спросил у отца: «А где она?» Когда тот ответил: «Никто не знает – давно это было», Генрих искренне удивляется: «Но ведь у нее были такие толстые стены – они не могли пропасть без следа! Надо их найти, и сразу все станет ясно. Как это не нашли? Ну тогда я их найду!» Правда, никто ему не верил, кроме Минны. Чем не псих? Да еще и фантазер в придачу…

От участи бакалейщика его спас бочонок цикория – неудачно поднял его, надорвался и начал кашлять кровью. Кому нужен чахоточный – его с удовольствием отпускают на все четыре стороны. Он идет пешком в Гамбург, за несколько дней заканчивает бухгалтерские курсы, рассчитанные на год учебы, продает последнюю ценную вещь, оставшуюся у него – часы, – и покупает палубный билет на корабль, плывущий в Венесуэлу. Может, там нужны бухгалтера, окончившие курсы в самом Гамбурге? Но никуда он не доплыл: шторм разбил корабль у голландского берега, он, бедняга, чудом спасся в одном белье и оказался в чужой стране. Без гроша, без друзей, без поддержки, да еще и без знания нидерландского языка, конечно, похожего на немецкий, но значительно меньше, чем, скажем, украинский на русский. Завербоваться в колониальные войска ему не удалось – в легких хрипы, чахоточных не берут, а в то, что после холодного купания кровохарканье у него навсегда прошло, ему не поверили (кстати, зря!). Так что начинать свою карьеру в Голландии ему пришлось с протянутой рукой под церковью. К счастью, ненадолго.

Почти мгновенно он изучил нидерландский язык, чтоб найти хоть какую-то работенку, и не смог остановиться: с разгона он изучил английский, французский и, говорят, еще восемнадцать языков, а может, и двадцать пять – разные пишут разное. Он изобрел свой метод изучения языков, а может, и не метод, потому что никто его не мог повторить. Просто он был такой человек. Изучил он и русский, говорят, что по книге Баркова, и первые русские, с кем он заговорил, удивились ужасному мату из его уст. Не верьте – просто развелась куча бессовестных и некомпетентных журналистов, проверяйте все, что находите в прессе, гораздо строже, чем делали это раньше. Было еще хуже – он изучал русский по «Тилемахиде» Тредиаковского и говорил ужасно устаревшим языком, ведь шел уже девятнадцатый век, а над Тредиаковским за жуткие архаизмы Ломоносов смеялся уже в восемнадцатом! Но русские, с которыми его попросило изъясниться его начальство, приехавшие в Голландию купцы, его поняли. И вскоре он уже представлял свою фирму в России, потом завел самостоятельный бизнес и заработал неплохие деньги – он не первый иностранец, сделавший состояние в России, и далеко не последний. Разбогатев, он немедленно пишет на родину, к Минне – ура, я добился богатства и положения, теперь мы сможем пожениться, наша мечта осуществится, какое счастье! Ему отвечает отец Минны: о чем это вы, молодой человек, разве можно принимать всерьез детские сентиментальные бредни, Минна замужем за вполне состоятельным бауэром, хорошим прихожанином и достойным бюргером, извольте не беспокоить! Детские сказки кончились. «Илиада» тоже? Нет, конечно, – он ведь не верил, что это сказка. Что я говорил? Типичный маньяк со сверхценной идеей. Куда только медики смотрели?

Чего только с ним потом не было! Он отправился на «золотую лихорадку» в Калифорнию, где и не думал копать золото! О-о, он был не дурак, он сначала узнал, что там на самом деле нужно. Он основал банк, где эти искатели счастья могли сохранить найденное и не растранжирить, был скрупулезно честен, завоевал доверие и нажил неплохие деньги. Он скупил перед самой Крымской войной все индиго, необходимое для окраски солдатских мундиров, и тут уже заработал деньги немыслимые. Все его индиго было доставлено на склады в порт города Мемеля, сейчас это Клайпеда, и в этот момент порт сгорел весь дотла. Он отправился туда, взглянуть на головешки, посмотреть не спаслось ли что-то – а спаслось все: его склад был единственным, который не тронул огонь! А во время самой войны он поставлял армии не только краску, но и амуницию, и провизию, и порох – кстати, говорят, что не только русской, но и армиям их противников, другие пишут, что поставлял всякую дрянь по бешеным ценам, но это еще поди проверь… В общем, Россия войну проиграла, Турция, крепко ей побитая, тоже не извлекла из войны никакой пользы, Англия и Франция, попершиеся вокруг всей Европы за семь верст киселя хлебать, тоже зря потратились, кто же вышел из этой войны победителем? Наш мальчик Генрих, практически только он один! Он богат и известен. Теперь его имя – Генрих Шли-ман – хорошо знает весь Петербург.

А как же личная жизнь? Солидному купцу без жены неудобно – сразу влияет на репутацию и кредит. Минны все равно нет, надо что-то решать. И он начинает ухаживать за Екатериной, дочерью известного петербургского адвоката Петра Лыжина, окончившего Оксфорд, что тогда было не менее престижно, чем сейчас. Кто же откажет такому денежному мешку? Екатерина и Генрих венчаются и переезжают в уютный особняк в центре Петербурга. Правда, слишком благополучной их семейную жизнь не назовешь. Поначалу Екатерина просто впрямую уклоняется от интимных контактов – явно не для этого выходила замуж… В записях Шлимана осталась фраза: «По прошествии года моего брака я был вынужден силой производить на свет моих детей». Господи, о чем это он? Давайте считать, что это была шутка. Тем более что сила у Генриха нашлась, а ума в таком случае, как гласит пословица, не надо, и детей у них уже трое. Да и в супружеской жизни у них случаются просветы, но не часто – Екатерина почти демонстративно кокетничает с кем ни попадя, уделяя особое внимание высоким, что нашего малорослого героя бесит вдвойне – видите, еще и ревнивец! Но это его личные проблемы: видели глазки, что покупали, так ешьте, чтоб повылазили! А при чем тут маленькая девочка Софья в далекой Греции? Подождите, скоро все станет ясно…

В один прекрасный день Генрих меняет всю свою жизнь – все у него хорошо, все благополучно, но он так дальше жить не может. Он ликвидировал все дела, а у него был процветающий бизнес. Он предлагает и жене присоединиться к нему в этой новой жизни, но она даже не понимает, что имеется в виду. Он открывает бизнес в американском штате Индиана и вспоминает, что находился на территории Калифорнии в тот момент, когда ее присоединили к США – это означало, что всякий, кто находился на калифорнийской территории, становился в этот момент американским гражданином, если он сам не протестовал против этого. Зачем же отказываться, когда в штате Индиана так просто развестись? Он не бросил семью в нужде, хорошо обеспечил жену и детей, но, тем не менее, безвозвратно покинул их; в России этот развод, разумеется, недействителен, но это его мало волнует. Все, он не хочет больше заниматься куплей и продажей. Стены у Трои очень толстые, они не могли пропасть без следа, он должен их найти! И он уезжает, поступает в Сорбонну, потом едет в Грецию. У него началась новая жизнь, он найдет эти толстые стены Трои – или его жизнь не будет иметь смысла!

Он оставил в России бывшую жену, но легко ли без жены сорокавосьмилетнему мужчине в полном расцвете сил? Даже когда все его мысли, так сказать, роются в земле и ищут троянские стены. Он пишет одному из своих немногих друзей в Греции (странное совпадение – это и был тот самый архиепископ Вимпос) и излагает все свои требования, как и положено богатому человеку. Ему нужна не просто жена, она должна быть умная, красивая, молодая, сильная, выносливая, порядочная, честная, обаятельная. Она должна хорошо знать греческую историю, говорить по-древнегречески, любить греческую литературу. В общем, райдер с такими подробностями предоставляют разве что Мадонна и Майкл Джексон – прочие поскромней. Я удивляюсь, как он осмелился направить архиепископу Вимпосу такой длиннющий список требований – неужели он не мог понимать, что нет такой женщины и не найдет ему ее никакой хоть трижды архиепископ? Но он этого не понимал, и архиепископ Вимпос ее нашел – вот так им и надо, сильно умным! Он вспомнил о своей дальней бедной родственнице, бесприданнице, которую не выдать замуж все равно, и разве что сумасшедший может жениться на такой. «Может быть, приехал тот самый сумасшедший?» – подумал архиепископ.

Вот они и встретились, Софья и Генрих! И немедля он ее начал допрашивать, разумеется, на хорошем греческом – если выучил столько языков, греческий обязательно среди них окажется. Он потребовал, чтобы она прочла ему что-то из «Одиссеи», и она прочла несколько отрывков на память. Он спросил у нее, в каком году посетил Афины император Адриан, – она мгновенно ответила без ошибки. Он был поражен: она знала все, что он хотел! Тогда он ей задал последний вопрос, не относящийся к греческой литературе и греческой истории. «Почему вы согласны выйти за меня замуж?» – спросил он. Восемнадцатилетняя девушка не смогла соврать: она честно и еле слышно пролепетала: «Родители сказали мне, что вы очень богатый человек, а мы так бедны…» Экзамен прекратился – Шлиман не мог сказать ни слова. Он в панике бежал, красный как рак, в смятении и горе. Какой другой ответ он ожидал получить? Что она влюбилась в него с первого взгляда? Сутулого, лысого, на тридцать лет старше? Всю ночь он ходил по своей комнате из угла в угол. О чем он там думал? Этого мы никогда не узнаем.

Знаем только, что он сделал на следующее утро: надел свой лучший костюм, пригладил хоть как-то три волоска, которые еще прикрывали его лоб, и отправился к родителям Софьи просить ее руки. Сорокавосьмилетний пожелал жениться на восемнадцатилетней. «Это не просто так! – решили ее родители и братья. – Это какой-то обман, или он полный идиот, да еще и идиот богатый! Сначала бриллианты на сто пятьдесят тысяч франков, потом нет проблем». Каких-то других вопросов они не задавали. Кто он такой, не вор ли он, не разбойник, будет ли Софья с ним счастлива – какая им разница? Бриллианты на сто пятьдесят тысяч вот сюда, на эту тумбочку, – и забирайте ее хоть сию минуту, разумеется, без всякого приданого, зато можете ее хоть в пирог запечь, это уже не наше дело! Прощай, дорогая Софья, мы, наверное, больше не увидимся, боже мой, какое счастье!

Для Софьи, наверное, да – муж покупает ей красивые платья, возит по музеям Европы, декламирует ей вслух Гомера, будучи уверен, что она хотя бы понимает эти стихи в оригинале, – в общем, все прекрасно, но где же остатки толстых стен? И вот они уже в Турции, под холмом Гиссарлык, – ее муж уверен: Троя должна быть здесь! Только это место соответствует описанию Трои у Гомера, остальные – похожи, да не те… Все смеются – мало ли что мог написать этот Меллисиген, изувеченный пленник, которого так и прозвали «пленник», по-древнегречески «гомерос», если он, разумеется, вообще существовал, а не был вымыслом огромного коллектива компиляторов, не только создавших этот эпос, но и корректировавших его текст для решения древнегреческих территориальных споров. Разве можно всему этому верить? А ведь оказалось, что действительно под холмом Гиссарлык находится древний город, и нанятые Генрихом рабочие раскапывают его, ужасно варварски, без правильной методики, но никаких сомнений нет: город там был, и не один. Девять городов, как минимум, один на другом! Многое было найдено, но раскопки заканчивались. Они должны были прийти к концу 15 июля 1873 года.

За день до этого, 14 июля, он наблюдал за ходом раскопок – конечно, вместе с женой, главным помощником. И вдруг он шепнул ей: «Быстро отошли домой рабочих, сейчас же! Скажи им все, что хочешь, скажи, что у меня сегодня день рождения и я только об этом вспомнил. Пусть идут и празднуют, все за мой счет, день будет оплачен! Пусть гуляют, пусть они только уйдут!» Рабочие с радостью покинули раскопки – халява, плиз! А он приказал жене принести красную шаль, и пока она бежала за шалью, он копал ножом как сумасшедший, и каждым движением открывались золото, лазурит, слоновая кость… Вот Софья уже прибежала, и Генрих складывал эти сокровища в ее шаль. Тихо, таясь, как воры, они перенесли их в свою хижину, и он надел эти серьги, ожерелья и прочие украшения на свою жену и застыл, любуясь: может быть, Прекрасная Елена выглядела именно так! Так был найден великий клад Приама! Во всяком случае, так Шлиман его назвал, хотя теперь уже ясно, что это не тот слой, в котором могла быть гомеровская Троя… Для науки это важно, а нам какая разница? Ведь это было действительно одно из самых больших сокровищ, когда-нибудь найденных археологами.

Дальше их ждала долгая жизнь, в ней было много радостей и немало огорчений… Чем больше старел Шлиман, тем больше ревновал он свою красавицу жену ко всему, что шевелится. Судя по всему, и ее немножко раздражало его немецкое начетничество, его стремление к нудному морализированию. Тонкость еще и в том, что Софья тоже выросла. Из бедной девушки, родившейся в глуши, она стала супругой великого ученого, поговорить с которым бразильский император за счастье почитал, человека, успехами которого восхищалась вся Европа, кроме коллег-археологов – те упрекали его за незнание азов и варварские методы, причем во многом справедливо, вот только одна незадача: он делал великие открытия, а они нет! С осознанием своего положения к Софье пришло и собственное достоинство, которое не позволяло ей выслушивать жуткие обвинения патологического ревнивца. Но, тем не менее, они ссорились и снова мирились, и свой жизненный путь Генрих прошел с Софьей рядом, до самого конца. И когда он умер внезапно, потеряв сознание на улице (его сначала отвезли в больницу для бедных, ибо он одевался, как хотел, а не как было принято, и лишь тогда послали за лучшими врачами, когда из мешочка на его шее посыпались золотые монеты, но было уже поздно), то, когда его хоронили, у гроба стояли прекрасная Софья и двое их детей. Детей Софьи и Генриха звали Андромаха и Агамемнон. Я иногда сомневаюсь, понимали ли они все, что Гомер уже умер. Может быть, и знали, но сомневались. Не так давно я видел этот клад в Москве, в Пушкинском музее. Во время войны он чуть не погиб под бомбами, но был спасен, вывезен в Москву, и, по непонятно каким соображениям, даже само его существование скрывалось. Что произойдет с этим кладом дальше, пока не ясно, да и не интересно. Может быть, он останется в России, где и обрел свое богатство почетный гражданин Санкт-Петербурга Генрих Шлиман, проживший в российской столице около двадцати лет. Может быть, вернется в Германию, в берлинский музей, куда их определил сам Шлиман, ставший за это почетным гражданином и этой столицы. Может быть, вернутся в Турцию, из которой Шлиман вывез эти сокровища совершенно незаконно, – правда, был суд, и он уплатил турецкому правительству компенсацию, так что это вряд ли. А может быть, они окажутся в Греции, моральное право которой на этот клад больше, чем у любого другого народа, – не знаю, самое главное то, что он есть и мы все о нем знаем. Тысячи лет прожили эти драгоценности, проживут и больше, а если опять пропадут, не поможет ли им великая любовь опять появиться на свет? Может быть, в этом главное назначение любви – открывать нам драгоценности, лежащие под землей и не видимые человеческому взору? Смотрите на мир внимательней, и если не увидите сокровищ – пусть любовь откроет ваши глаза! Так же, как открылись глаза у Софьи, когда она поняла, что этот эксцентричный пожилой человек не только ненормальный, но и гений. Спасибо ей огромное за то, что ее любовь позволила ей взять на себя все трудности общения с ненормальным. Зато радость общения с плодами трудов гения досталась нам всем. Но что они, гении, вообще могли сделать, если бы им, помимо проявления своей гениальности, приходилось бы еще шить, стирать и готовить, причем на все семейство! Умение ненавязчиво и тактично дать гениальности свободу и простор – это свой, отдельный вид гениальности. Но об этом – следующий рассказ.

МАРТИН ЛЮТЕР И КАТАРИНА ФОН БОРА Доктор Мартинус и господин Катарин

Скажите, как вы думаете: многое ли в жизни определяется детством, счастливым или несчастным, положением родителей, высоким или низким, да и своим общественным положением? Очень многие скажут – все, остальные скажут – почти все. И отрицать значение этого я не собираюсь, но не надо его и абсолютизировать – особенно когда в игру вмешивается любовь. Любовь по природе своей не терпит иерархий, она их ломает, причудливо меняет, превращает женщину нижайшего из мыслимых в обществе статуса во всевластную императрицу – вспомните Юстиниана и Феодору! Да и вообще, что хочет – то и делает. А если кто не верит, послушайте историю о девочке Катарине, которая родилась в 1499 году, предпоследнем году последнего столетия, когда еще все христиане Западной Европы были католиками.

Сама девочка Катарина, а если уж быть точнее, Катарина фон Бора была дочерью достаточно знатного дворянина. Где-то даже пишут, что он был барон. Но бароны ведь тоже бывают разные, бывает Маннергейм, а бывает и Мюнхгаузен. Отец ее к богатым баронам не принадлежал, да и обеднел до последней степени. Более того, это был как раз такой отец, которому его дети совершенно до в то время еще не изобретенной лампочки. Когда малышке Катарине было всего девять лет, ее мать умерла. Отец захотел жениться на другой. Зачем же ему дети от первого брака? Помеха, напоминание об, очевидно, не очень счастливом супружестве. И он решает проблему на корню: есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы… Не надо быть таким наивным, чтоб считать, что это выдумал Сталин. До него такие не находились, думаете?

Другое дело, что не изверг же он и не нарушитель строгих законов. Более того, он человек законопослушный и поступает по меркам того времени, может быть, даже высоконравственно. Он посвящает девочку Господу, отдает ее в цистерианский монастырь. Решает на всю жизнь судьбу девятилетнего ребенка, да еще и совершенно не разбираясь, желает ли этого сама девочка, подходит ли ей монашество как состояние духа. Но кажется, что у девочки не больше возможностей изменить свою судьбу, чем у куска мяса пройти через мясорубку и не выйти в виде фарша. В социальном плане все благополучно – монастырь уже устоялся в сознании ее современников как место, в которое можно сбагрить младших сыновей и дочерей, не совершая особого неприличия. Дело это не совсем бесплатное – монастыри часто требовали, так сказать, вступительный взнос. Но все равно кормить девочек и давать им приданое либо включать сыновей в дележ наследства выходило дороже, а рыночные механизмы быстро установили сумму, которая и заботливым отцам подъемна, и монастырям не обидна. В шестнадцать лет она принимает монашеские обеты и становится Невестой Христовой. Но хранить верность Небесному Жениху она хотя и намерена, но не очень-то и настроена. Она дочь своего времени, человек нравственный и ответственный, ей хочется поступать правильно и достойно, она ведет безукоризненную монастырскую жизнь – молится, трудится, подчиняется матери-игуменье. Но приходится ли ей это достаточно приятно, ложится ли на душу? Будьте уверены, нет.

А как раз в эти времена по всей Германии громко звучит проповедь Мартина Лютера. Как часто бывает, он не хотел быть еретиком – еретиком его сделали. Он всего лишь задавал несколько простых вопросов. Можно ли за деньги прощать смертные грехи? Важнее ли мнение римского Папы, чем Священное Писание? Можно ли продажу индульгенций сопровождать разнузданной и вульгарной рекламой? Проблемы вульгарности и разнузданности рекламы – тоже не творение наших дней. Церкви бы послушаться его, исправить эти явные ошибки, что в итоге ей и пришлось сделать, – всем было бы лучше, правда ведь? Церковь, может, и могла бы, а бюрократическая организация не может. Покушение на авторитет начальника есть преступление, вне зависимости от того, прав начальник или не прав. И на Лютера обрушиваются гонения – бестолковые и тупые, явно предписанные центральным аппаратом в Ватикане по образцам, устаревшим века тому назад. Да еще и без всякого знания конкретных местных условий, например уровня возмущения беззастенчивой торговлей индульгенциями, вообще вылезающей за любые представления о приличиях – всю Германию наводнили карикатуры вроде той, на которой разбойник покупает у монаха индульгенцию, а потом уже грабит его с полным сознанием своего права. Германские инквизиторы потирают руки и удовлетворенно заявляют, что уже сушат поленья для костра. Они даже не замечают, что почти вся Германия становится на сторону скромного доктора богословия, который думает о Папе настолько хорошо, что считает, что он и сам бы возмутился злоупотреблениями торговцев «священным товаром». Из-за их бизнеса только лишь в Германии демонстрируют мощи восемнадцати апостолов из двенадцати возможных – как же этому верить? Но если Папа это одобряет – как верить Папе?

Коснулось это и скромной монахини-цистерианки по имени Катарина. Взгляды Лютера восприняли и многие священнослужители. А согласно этим взглядам, монашество – вещь ненужная, монахи и монахини – бесполезные для общества люди, которым необходимо покинуть свои убежища для паразитов и зарабатывать на хлеб честным трудом, как все прочие. Монахини цистерианского монастыря даже обратились к Лютеру за советом: что им делать? Их новая вера требует отказа от монашества, а светские государи грозят им за это смертной казнью. Покинуть монастырь им непросто – если что, их будут удерживать силой. И Лютер, чтоб помочь им, идет на крайние меры. Уважаемый торговец Леонард Копп, продававший обители соленую селедку, въезжает туда накануне праздника Христова Воскресенья в 1523 году. Селедку он ввозит, а пустые бочки вывозит. Но в том-то и дело, что бочки были не пустые – в двенадцати бочках он вывез за монастырские стены двенадцать монахинь. Трое из них просто вернулись домой, остальные, пропахшие рассолом, но свободные, приехали в столицу Лютера Виттенберг. В городе живо обсуждали это неординарное событие, один студент даже написал своему приятелю: «Только что в город прибыл полный фургон монашек-девственниц, которые больше всего на свете мечтают выйти замуж. Так даруй же им, Господь, мужей, иначе будет худо!»

Лютер был ответственным человеком: он начал их пристраивать, кому подыскивать занятие, кого выдавать замуж. «А почему же он сам не женится?» – спрашивали его. Он ответил очень просто: «Не собираюсь я вступать в брак не потому, что камень бесчувственный, и не потому, что против своих же идей, а потому, что каждый день меня могут казнить как еретика – зачем же оставлять несчастную вдову?» А своему другу Спалатину он пишет: «Что говорят, что я не женат? У меня есть три жены, двух я отдал уже другим мужьям, а третью удерживаю левой рукой». Так он писал о трех монахинях, которых никак не мог пристроить. В итоге еще две вышли замуж. Сам Лютер однажды задумался – а не подойдет ли ему одна из этих монахинь, Ева фон Шенфельд? Пока думал, обстоятельства изменились, ее удалось пристроить, но Лютер даже не сильно горевал по этому поводу. Он жениться не собирался – его учение говорило, что это можно, но где в Священном Писании было написано, что это обязательно? Причем сейчас же?

А что Катарина фон Бора? Даже через два года после бегства она просто занималась домашним хозяйством Мартина Лютера. Она тоже мечтала о замужестве и даже обручилась с молодым дворянином из Виттенберга, но его родители были против брака с беглой монахиней, и в итоге он отказался. Лютер нашел ей еще одного мужа, некого доктора Глаца, но у нее было уже свое мнение. Она обратилась к сподвижнику Лютера доктору Амсдорфу и сказала: «Мне предлагают мужа, но он мне ненавистен. Скажите Мартину, что я выйду замуж только за него или за Вас». Понятно, что самого Амсдорфа она употребила в данном контексте только для «отмазки» – ни на какие его эмоции по этому поводу, кроме перепуга, она явно не рассчитывала. Она вполне четко выразила свое намерение – в конце концов, что ей было терять? По меркам того времени она была не просто перестарок, она была чудовищно стара и ни для какого брака не годна – подумать только, ей было целых двадцать шесть лет! А Лютеру тогда было сорок два. Шестнадцать лет разницы – сейчас ничего особенного, а тогда? Тоже, если мужчина старше – матриархата, оказывается, никогда и не было. Но что скажет Лютер?

Его отношение тем временем менялось – и к браку вообще, и к женщине, которая уже два года жила в его доме. Так сложилась судьба, что он как раз в это время отправился домой навестить своих родителей и увидел, в каком они горе из-за того, что их единственный сын – монах и род их не продлится. В итоге он находит целых три причины для брака: доставить удовольствие отцу, позлить Папу Римского и еще раз подтвердить верность своему учению перед мученической смертью. Появился еще один мотив: и так о нем и Катарине рассказывают всякие пакости, коль скоро они живут в одном доме, – так чего же зря страдать? Для Лютера типичным ответом на угрозу был не страх, а агрессия. Ах, вы подозреваете меня в шашнях с бывшей монашкой, которая заботится о моем быте? Так я и подтвержу ваши подозрения и окажусь ни в чем не виноватым, подавитесь! И в июне 1523 года его коллега Буненхаген венчает их – брак заключен.

Лютер стал женатым священником, как и положено протестанту, но строжайше запрещено католику. Жизнь их вначале не была легкой, вплоть до того что они испытывали даже нужду. Лютер тогда даже купил токарный станок и научился резьбе по дереву, чтобы в случае чего хоть так прокормить семью. Жить ему приходилось только на скромное профессорское жалованье, назначенное саксонским курфюрстом. Сам Лютер в этом плане был настолько щепетилен, что категорически отказывался брать вознаграждение за свои проповеди, хотя многие гораздо менее популярные проповедники прекрасно жили на свои гонорары. Более того, он категорически отказывался брать хоть бы грош в качестве гонорара за публикацию своих сочинений, а ведь больших тиражей, чем он, во всей Германии не обеспечивал никто, и огромное количество издателей озолотились, печатая его труды. Так что оказалось очень кстати, что его знатные покровители даровали ему и старое здание распущенного монастыря, и кусок земли при нем, да и денег подбросили. Вот так и началась его семейная жизнь…

До женитьбы Лютер вел типичную жизнь холостяка с катастрофическим бытом. Современный врач-гигиенист, наверное, просто разрыдался бы, глядя на его постель – по собственному признанию Лютера, она не перестилалась год и была пропитана потом. Какая жена согласится спать с мужем на такой постели? Появилось чистое белье, да и не только оно – откуда-то взялись съедобная еда, нескрипучая мебель, открывающиеся окна, закрывающиеся двери и кастрюли без дыр. Впрочем, замужество принесло и более удивительные вещи. «Ко многому нужно привыкнуть, – жаловался Лютер, – просыпаешься утром и видишь на подушке пару косичек, которых там раньше не было». А потом он обнаружил, что его жена – человек достаточно властный и решительный. Во всяком случае, домашнее хозяйство она вела твердой рукой, окапывала деревья, ухаживала за скотиной, создав у него дома не только быт, но и достаток! Очевидно, не зря Лютер называл ее в шутку «майн герр Кэте», «мой господин Катерин», – характер у нее был мужской. Не менее часто он ее называл не Кэти, а Кетте, что по-немецки значит «цепь»! Женатые мужчины все одинаковы, будь они хоть трижды основатели новых религий.

Проблем было много. Лютер был откровенно немолод, да и она – не молоденькая девушка. Многие вещи в том излишне целомудренном столетии им пришлось постигать на собственном опыте. Масса протестантских священников, столкнувшихся в зрелом возрасте с проблемами, которые у подавляющего большинства прочих мужчин в юности разрешились сами собой, обращалась к Лютеру с вопросами, с которыми в наше время ходят только к сексологу. Откуда в те времена сексологи – их бы на костре сожгли после первого же приемного дня! Например, многие интересовались у Лютера, насколько часто позволено интимное общение – вдруг выйдет слишком много и здоровью будет вред? Лютер не оставил эти важные просьбы без внимания. Кто-нибудь видел коврики с изречениями, часто в рифму, которые вешают в Германии над кроватью? «Как постелешь – так и поспишь», «Каков человек – такую ему и колбасу жарят», «Две вещи управляют человеческими поступками – любовь и выпивка», «Кто захочет закопать правду – тому понадобится слишком много лопат», «После еды ты должен постоять или сделать тысячу шагов», «Лучше десять завидующих, чем один сострадающий», «Хорошо прожевал – наполовину переварил»… Вот такие немудрящие афоризмы, основы жизненного опыта простого немецкого обывателя. Одна из самых популярных надписей этого рода гласит: «Два раза в неделю не вредят ни тебе, ни мне». Это Лютер сказал – очевидно, на основании собственного опыта. Что ж, немцы все-таки северный народ – может, им так и нормально. Да и вообще, с этими проблемами Лютер и Кэти явно справились. Трудно называть ее красивой женщиной, но какое-то обаяние в ней, безусловно, было. В семье Лютер находил и покой, и уют, и ласку. Целых шесть детей благословили их союз. Две дочки, к сожалению, умерли, четыре сына дожили до вполне преклонных лет. Кстати, третий сын стал известным в свои времена врачом. Католический биограф Лютера цедит сквозь зубы: «По крайней мере, отрадно, что никто из них не принес семье никакого бесчестья» – видно, что это его огорчает. Но это явное преуменьшение. Лютер обожал детей, с удовольствием возился с ними каждую свободную минуту, рассказывал им различные интересно-сти, а рассказчик он был блестящий. Он мог быть достаточно строгим отцом – как-то раз он три для отказывался простить сына, хотя и виновного, и вся семья умоляла его об этом. Но сам он всегда говорил, что рядом с розгой должно лежать яблоко.

Конечно, без сложностей не обходилось. Катарина осмеливалась возражать мужу; когда он много говорил за столом, она могла сказать: «Доктор, отчего бы Вам не помолчать и не поесть?» Однажды он не выдержал и заорал: «Я мечтаю только о том, чтобы женщины, прежде чем открыть рот, повторяли про себя „Отче наш“!» Хозяйственная Катарина вмешивалась в вопросы, которые не совсем касались дома и семьи – во всяком случае, по мнению ее мужа. Когда она попробовала заговорить о том, что со студентов, которые приходят к Лютеру в дом и записывают, что он скажет во время застольных бесед, можно было бы брать за это плату, ее обычно снисходительный супруг по-настоящему вспылил. Лютер говорил, что терпения требуют «мои отношения с Папой, еретиками, семьей и Кэти». Знаменитое немецкое перечисление четырех вещей на букву К, о которых женщина может думать – Kirche, Kuche, Kleider, Kinder (церковь, кухня, платья, дети), – не лю-теровская формулировка, но она достаточно в русле его идей. От феминизма Лютер, разумеется, был предельно далек и со свойственной ему грубостью любил повторять, что у женщины такая широкая задница, чтоб она на ней сидела, оставаясь дома, а не бегала, где ей вздумается.

Но Лютер всегда четко сознавал и вслух говорил, что с женитьбой ему повезло. Письма к ней он всегда подписывал словами «твой любящий и верный», и это не выглядит пустыми словами, сказанными для вежливости, – он действительно так считал. Всю жизнь Лютера рядом с ним была Кэти. Он страдал множеством болезней: подагра, бессонница, катар, геморрой, запор, камни в почках, головокружения и звон в ушах – небольшой части хватило бы на то, чтоб лишить его возможности нормально работать. Но Кэти терпеливо лечила его диетой, травами, приправами и массажем, преданно ухаживала за ним, и он обретал возможность продолжать свои труды. Когда же Кэти болела, Лютер восклицал: «О, Кэти, только не умирай и не оставляй меня!» Она его не оставила, но пережила ненадолго – скончалась через шесть лет после кончины мужа, будучи уже признанной матерью семейства, хозяйкой, благополучной, уверенной в себе и спокойной женщиной. Жаль, что судьба не дала ей пожить еще больше. Иногда даже спрашиваешь себя:

а смог бы Лютер выдержать несколько десятилетий столь чудовищно сложной жизни без такой преданности, верности, любви и заботы?

И скажите мне теперь: а что, собственно, значили безжалостные решения бессовестного отца Катарины, ее тяжелое детство и мрачная судьба в юности? Все зависит от того, как человек отнесется к счастливому случаю, ухватит ли его за бороду или отвернется и пройдет мимо. Ведь ясно, что, если бы Катарина не проявила сама почти немыслимую в те времена для женщин инициативу, впрямую предложив Лютеру себя, он бы не сделал этого никогда и они прошли бы мимо главного шанса своей жизни. Хорошо, что этого не произошло, но это уже не воля случая – это ее заслуга. Ну и, конечно, все зависит еще и от любви – потому что от нее зависит все! Лютер любил повторять: «Пусть жена сделает так, чтобы муж радовался, приходя домой. А муж пусть сделает так, чтобы она грустила, видя, как он уходит». Пусть какие угодно сложности мешают до брака жить жене, которая вдохновила мужа на эти слова, и мужу, который сказал их ей, если эти слова сказаны. Они все эти сложности победили. Кто мешает прочим, кроме них самих? Правда, это надо же было угадать – вышла замуж за гонимого еретика, а он оказался почтенным создателем нового вероучения. Однако в этом нет ничего невозможного – угадывают и более удивительные вещи. Но об этом – следующий рассказ.

ДЕЗИРЕ КЛАРИ И ЖАН-БАТИСТ БЕРНАДОТ Император и король на выбор

Скажите, пожалуйста, как вы думаете: личное положение любимого человека при дворе – или при министерстве, или при директоре – имеет значение? Или любовь превозмогает все? За кого идти замуж – за директора или инженера, за капитана или за сержанта, за короля или генерала? Красиво сказать: «…любовь выше всех этих мелочных чувств…» А на самом деле – учитывать надо? Даю вам откровенный ответ: никакого смысла, все равно не угадаешь! Примеры можем найти в какой угодно истории, выберем шведскую. Как известно, нынешнюю правящую королевскую династию основал сержант, женатый на дочери трактирщика.

Не тот уровень, где это могло что-то значить? Давайте тогда послушаем подробно историю о любви Дезире Клари и Жана-Батиста Бернадота.

Бернадот был пятым сыном почтенного гасконского адвоката, выходца из самых простых – проще не бывает: отец скромного служителя Фемиды Анри Бер-надота был портным, а дед – ткачом. Кто и откуда были его более далекие предки, мнения есть разные – у Сельвинского в «Уляляевщине» вообще написано: «Еврей Бернадот, французский маршал, к цели своей шагал напролом…», но это он, очевидно, погорячился, а подавляющее большинство соглашается с тем, что какой-то из более далеких предков того ткача перебрался во Францию аж из Швеции. Кого это тогда волновало? И кто бы поверил, что это окажет достаточно сильное воздействие на его судьбу? А ведь вышло именно так.

Как нам уже поведал Шарль Перро, только старший брат мог надеяться унаследовать от отца мельницу. Уже второму сыну доставался в лучшем случае осел, а что касается третьего, если расщедривались хотя бы на кота, оставалось только благодарить. Боюсь, что пятому сыну в таких раскладах не было положено даже мыши. О наследстве отца ему и думать нечего, возможных дорог для него не так уж много, и одна из них – в солдаты. Туда берут всех, если руки-ноги целы. А Бернадот был еще и храбр, и вполне неглуп, явно умел подчиняться, это для армии вообще важней всего, и сержантское звание пришло к нему достаточно быстро. Сержант из Бернадота вышел бравый – не помечтать ли о военной карьере? Бесполезно, офицером стать он и надеяться не мог: не дворянин – значит, забудь об эполетах. К сожалению, для продвижения во французской армии было нужно, чтоб хорошим солдатом был не ты, а твой давно оставивший этот мир прапрадедушка, да еще и чтоб король еще в те давние времена не забыл это отметить. Не зря расплодившиеся в те времена вольнодумцы уподобляли дворянские роды появившейся тогда же картошке: все лучшее и у корнеплода, и у родословного древа находится в земле.

Если забыть эту частность, у Бернадота все в порядке: прекрасный фехтовальщик, образцовый служака, разве что не в меру горяч… Когда его солдаты сдерживали напор очередной предреволюционной народной демонстрации и какая-то рыночная торговка дала гордому гасконцу пощечину, он, не размышляя ни секунды, отдал приказ стрелять по безоружным людям. Это с равной вероятностью могло бы обеспечить ему какую-то карьеру вскоре после этого происшествия как верному слуге короля и привести на гильотину несколькими годами позже, когда королевская власть пала, как верного холуя проклятого режима. Оказалось, что это вообще не важно – не повлияло никак. А важно то, что в революционный 1789 год ординарец командира полка маркиза д’Амбера сержант Жан-Батист Бер-надот снял себе комнатку в доме торговца и трактирщика Франсуа Клари. Впрочем, он уже Жан-Батист-Жюль – дополнительное, третье имя взято в честь Юлия Цезаря: в революцию модно обращаться к Античности. Обратите внимание, взято не имя, скажем, тираноборца Гракха, как сделал Бабеф, а императора – может, это неспроста?

А у Клари жить вполне удобно: и комнаты хорошие, и хозяин не обижает, и дочки – просто цветник! Его дочери Жюли в год революции стукнуло восемнадцать лет, ее младшей сестренке Дезире только двенадцать, но в теплом Марселе, очень похожем на мою родную Одессу, девочки созревают быстро.

И вот уже не только у Жюли, но и у Дезире появляются кавалеры, причем родные братья. Старшего брата зовут Жозеф, а как его фамилия – вы сами догадаетесь, если я скажу, что младшего брата зовут Наполеон. Семья Клари – почтенные буржуа, ухаживания должны кончаться свадьбой. Так в итоге и получается с Жозефом – он женится на Жюли. Возникает роман и между Наполеоном и Дезире. Почтенный Франсуа Клари в основном доволен. Денежки-то у него есть, и торговлишка доход приносит, и с трактира что-то капает, а он еще и мыловаренный заводик открыл, но столетиями считалось, что все это занятия неблагородные. А вот офицер все-таки другое дело, ему все дороги открыты. Тем паче свою корсиканскую фамилию Буонапарте, от которой за версту макаронником несет, братья благоразумно поменяли на правильную Бонапарт. Возможно, на склоне лет и до полковника кто-то из них дослужится – почему нет? Это не говоря о том, что Наполеон в те годы еще не толст, строен как тополь и необыкновенно обаятелен. Интеллигентный, начитанный человек, сам пишет пьесы и даже создал один роман, где трогательно обличает тиранию и восхваляет республиканский образ правления. Хорошее образование, есть даже несколько научных работ по геометрии – на их основании Наполеона и сделали позже членом Академии, для простого офицера эти работы явно на Академию не тянут, но для императора – вполне. В общем, вполне приличная партия.

Но у Наполеона с Дезире все оказывается сложней. Их отношения заходят очень далеко, вплоть до того, что Наполеон делает Дезире официальное предложение, и все считают их женихом и невестой. И вдруг они расстаются, причем не совсем ясно почему. Может, виновна бешеная карьера Наполеона, который счел для себя низким жениться на дочери трактирщика? Вряд ли, его брату Жозефу ее сестричка вполне подошла. Да и чем лучше дочери вполне небедного негоцианта была вдова казненного революцией генерала Жозефина де Богарне? Без копейки денег, с характером поп-звезды и крайне скверной по тем временам анкетой, за которую в случае очередного припадка революционного энтузиазма могли бы извести под корень не только ее, но и всю ее родню. А судя по всему, именно в ней и было дело – безбашенный искал необузданную, порядочная дочка почтенного торговца была ему неинтересна. Впрочем, возможно, это папа Клари сказал, что ему в семействе достаточно одного Бонапарта – с ответом на предложение Наполеона родня не торопилась. Но ясно одно: Наполеон сам не захотел на ней жениться. Хотел – и вот расхотелось. Не быть ей теперь французской императрицей. И вообще короны не носить… Впрочем, давайте посмотрим, что было дальше…

Исторические события несутся вскачь, и карьера семейства Бонапартов становится головокружительной, а карьера Бернадота – впечатляющей. Но старые связи не рвутся: пока Наполеон покоряет Италию, его тридцатипятилетний сподвижник, экс-сержант Бернадот устраивает личные дела – женится на Дезире Клари, отставной невесте своего сослуживца, далеко обогнавшего его по всем показателям. Может быть, кто-то ее и жалеет: потеряла такого блестящего жениха, как Наполеон, которому никакие высоты не будут велики! А Бернадот, кто он такой… он всегда будет на вторых ролях. Но не на таких плохих ролях! Бернадот становится одним из первых маршалов Франции, блестяще воюет, удерживает центр в жестокой битве при Аустерлице, даже становится князем Понтекорво – князем Кривого Моста, по-нашему. Вы уж извините, какие отношения – такой и титул. Между бывшим женихом и нынешним мужем Дезире Клари явно пробежала черная кошка. Наполеон, как обогнавший, снисходителен к отстающему, обрушив на его голову чины, ордена, звания, титулы и триста тысяч франков пожизненной ренты. Даже имя сыну Бернадота и Дезире – Оскар – предложил Наполеон, взяв его из безумно модной в те годы гениальной мистификации шотландца Макферсона «Песни Оссиана». Трогательный и высокопарный эпос древних кельтов, написанный Макферсоном самолично, поэтшутник объявил подлинным народным творчеством, и вся Европа им восторгалась, а молодые офицеры брали с собой томик «Песен Оссиана» в походы. Дать имя сыну – это свидетельство достаточно близких отношений. Правда, некоторые исследователи считают, что дело не в Бернадоте, а в симпатии Наполеона к его бывшей невесте. Да и Бернадот, судя по всему, все время помнит, что подобрал то, чем Наполеон пренебрег. Расстраивается ли Дезире, что она жена маршала, а не императора? В любом случае, рано расстраиваться!

Пока суть да дело, вот вам всем универсальный совет – копите хорошие поступки, никогда не известно, в какой момент они сыграют решающую роль в вашей судьбе. Когда в войне против Пруссии шведы сдуру полезли помогать пруссакам и все до единого, не успев высадиться, попали к Бернадоту в плен, он обошелся с ними прекрасно, безукоризненно вежливо и максимально снисходительно. Рыцарственные шведы ценили такое. В воевавшего против них русского генерала Кульнева, который тоже славился своим благороднейшим обхождением с пленными противниками, шведский король запретил стрелять – вообще ни под каким видом! Вы когда-нибудь слышали такое в истории войны? Досталась своя доля шведских комплиментов и Бернадоту. Да и сведения о том, что «папа великого маршала величайшего императора родом из наших мест», его репутации в Швеции не помешали. Тем временем Швеция проигрывает войну России, теряет Финляндию, короля свергают с престола, королем становится Карл XIII, очень больной, и, извините, не только телесно. Назначенный наследником датский принц внезапно умирает, наследников у Карла XIII явно не будет – где искать короля?

Да вот он, король! Великий маршал величайшего императора, да еще и со шведскими корнями, да еще и женатый на бывшей любви самого Наполеона – это тоже записывалось в актив. В те времена Наполеон в Европе был почти небожителем: Саваофом или Люцифером – это в зависимости от степени вассальных отношений, но простым человеком уж точно нет.

Шведы тоже делают все как положено: обращаются за разрешением к Наполеону. Разве он может отказать супругу оставленной им Дезире? Шведы требуют, чтоб их будущий король был протестантом – Бернадоту все равно. Пожалуйста, если в Швеции так принято, сменил же веру великий Генрих IV, сказав: «Париж стоит обедни» – он, правда, поступил ровнешенько наоборот, перешел из протестантства в католичество, но какая разница? Если Париж стоит обедни, то и Стокгольм стоит проповеди. Наполеон стремится себя обезопасить – он требует письменных заверений того, что новый шведский король не будет вступать в союзы, направленные против Франции, тем более воевать с ней. Но Бернадот отказывается подписать такой документ, и Наполеон идет на неслыханные уступки – в специальном документе фиксируется, что у Бернадота нет перед Францией вообще никаких обязательств! Боюсь, что такая голубиная кротость напала на Наполеона совершенно зря. Если бы он узнал, что еще в Париже Бернадот тайно встретился с русским дипломатом Чернышевым и заверил его, что ни при каких обстоятельствах не будет требовать обратно Финляндию, не видать бы Бернадоту не только такой бумаги, но и шведского престола вообще. Да что там престол – вполне мог бы и головы не сносить! Гораздо больше Финляндии его волнует Норвегия, которая принадлежала тогда Дании, верному союзнику Наполеона. Наверное, догадывается, что вслед за падением Наполеона не поздоровится и его союзникам… Так что когда Бернадот и Дезире отправляются в Стокгольм, садиться на шведский престол, вряд ли Наполеон ждал от этого таких уж больших благ. Но действительность оказалась хуже всех его ожиданий.

Первые впечатления теплолюбивого южанина от климата Скандинавии гарантированно ужасны. «Мой дорогой друг, природа здесь печальна, угрюма и безжизненна. И даже первые дни апреля не подарили нам ни одной зеленой травинки», – пишет он оттуда. Зато он формально наследный принц, а фактически уже король – Карл XIII к тому времени лыка не вяжет. Приходится заниматься политикой, а она всегда сложна, если дело явно клонится к большой войне. Формально он за Наполеона, он даже якобы участвует в блокаде Англии, но я вас умоляю – кто же это проверит? На самом деле он уже договаривается с Англией, и Норвегию она ему гарантирует! А тут Наполеон, как назло, со своей обычной бесцеремонностью занимает Шведскую Померанию – остатки Великой Швеции эпохи завоевательных войн, последние ее владения на юге Балтийского моря. Как я понимаю, ему просто чихать на реакцию Бернадота: мол, победа над Россией все решит и Бернадот не посмеет даже и пикнуть! Зря он так – Бернадот из того же теста, что и Наполеон, не напрасно же они за одной женщиной ухаживали, и Бернадот, если разобраться, победил…

Когда Наполеон вторгается в Россию, именно Бернадот первым говорит русским дипломатам: «Не давайте генерального сражения, заманивайте Наполеона в глубь страны!» Так кто же был автором тактики победы – Кутузов или супруг Дезире Клари? Впрочем, какая вам еще Дезире Клари? Она теперь королева Дезидерия! Формально она в том ранге, который получила бы, если б вышла замуж за Наполеона! А Бернадот с совершенно не гасконским хладнокровием подсчитывает: шансов у Наполеона нет. И он становится на сторону его врагов. Тем паче русских он достаточно уважает, даже когда-то сказал: «Подражайте русским, для них нет ничего невозможного!» Как сказал – так и сделал: русские воюют с Наполеоном – и он воюет. Получается, что вместо союзника Наполеон приобрел в Швеции врага. Если учесть то, что королевой Швеции стала брошенная им женщина, ничего удивительного…

Наполеону приходится туго: вечное военное счастье его подвело и дало опасное ощущение безнаказанности. Он решил, что может объединить против себя всех, а это не проходит даром. Даже шведы под руководством Бернадота воюют против Наполеона в знаменитой Битве народов, но воюют без усердия. Бернадот надеется, что после поражения Наполеона ему достанется его место – ведь должен же будет кто-то управлять Францией после падения Наполеона, почему не он?

После падения Парижа он с Дезире спешит туда. Напрасны расчеты – французы считают его предателем. Типичными для отношения к нему были слова французского офицера Марбо: «Именно француз, корона которого была добыта французской кровью, и нанес нам последний удар». Жена маршала Лефевра при людях, в лицо назвала его изменником. В общем, престол ему даже не предложили – это было бы непрочно. Австрия даже поставила под сомнение его права на шведский престол, но Россия и Англия отказались устранять человека, с которым уже обо всем договорились. Бернадот возвращается в Стокгольм, столицу своего королевства, Дезире чуть задерживается в Париже, и тут – ба-бах: Сто дней! Париж снова в руках Наполеона, супруга короля-предателя – тоже! Что делает Наполеон? А ничего! Наверное, слишком был виноват Наполеон Бонапарт перед Дезире Клари, чтобы причинить ей хоть малейшее зло… Кстати, она задержалась в Париже на несколько лет и вернулась к супругу далеко не сразу. Поговаривали, что она была влюблена в Эммануила де Ришелье, бывшего одесского градоначальника, буквально преследуя его, где бы он ни находился. Он даже называл ее «моей безумной королевой». Впрочем, некоторые говорят, что дело тут было не в любви, а как раз в лоббировании интересов супруга – Ришелье ведь был премьер-министром Франции. В общем, то ли любовь прошла, то ли задание было выполнено, но в итоге королева Дезидерия возвращается в Стокгольм, к своему королю Карлу-Юхану – имя Бернадоту пришлось поменять, не будет же король Швеции зваться Жан-Батист.

В 1818 году король Карл XIII умирает, Бернадот занимает престол, и жизнь в Швеции становится благополучной и спокойной. От попыток вернуть Финляндию и взять у России реванш за Полтавскую битву Бернадот навсегда отказался, как и обещал. Отторгнутую было Шведскую Померанию он получил обратно, но, понимая, что удержать ее все равно проблематично, выменял ее у Дании на Норвегию – оказавшимся в лагере побежденных датчанам спорить не приходилось, хорошо еще, что не забрали просто так. Норвежцы пробуют отстоять независимость, но Бернадот почти бескровным походом быстро ставит на этих амбициях крест. Обратите внимание – это последняя война Швеции до настоящего времени, скоро будет двести лет без войны! Все это время шведы ничего не захватывали у соседей – почему не обеднели, а скорей наоборот? Нам пока не понять.

Все в порядке, с соседями мир, Норвегия удержана, воинственные шведские офицеры, гроза Европы, радуются успехам детей – торговцев и фабрикантов. Швеция внедряет промышленные новинки, роет каналы, изобретает шведскую спичку и шведскую стенку, и все это делается под руководством короля, не знающего по-шведски ни единого слова, общающегося с миром через своего министра Маркуса Брахе, да еще и часто болеющего, за что злоязычные оппозиционеры прозвали его правление «постельным». Но Швеция накапливает подкожный жирок и вовсю славит своего короля Карла – Юхана! Сам король, правда, иногда волнуется – незнакомая страна, непонятный язык, не строят ли против него заговоры, не волнуется ли народ? Однажды он даже спросил напрямую испанского посла Морено, пробывшего в Швеции достаточно долго, что ему нужно делать, чтобы не бояться в Швеции за свою жизнь. Дипломат дал добрый совет: «Используйте галоши, сир. Это самый лучший способ сохранить жизнь в этой стране». Такой же южанин, как Бернадот, посол достаточно настрадался от шведской погоды и знал, что посоветовать земляку. Оценив галоши, он обул в них и свою гвардию – до сих пор можно увидеть эту экзотическую деталь формы на них зимой. На вопрос: «Зачем гвардейцам галоши?» – Бернадот дал многозначительный ответ: «Чтоб Европа никогда больше не слышала грохота шведских сапог». А жизнь королевы Дезидерии была спокойна и безмятежна, восемьдесят один год прожил на свете ее супруг, девяносто лет – она сама! Их сын Оскар I взошел на престол безмятежно и совершенно законно. Его потомки правят Швецией и сейчас, и все эти годы Швеция живет в мире, и шведские сапоги не грохочут по дорогам соседних стран, причем не только в галошах дело. А ждал ли престол Франции сына Наполеона и Дезире Клари? Боюсь, что нет. Кто из них троих был счастливее всех? Не спрашивайте – не знаю! Знаю одно – правильно сделала Дезире Клари, что не унижалась перед «маленьким капралом», не боролась за него. Не хочешь – не надо! Найдется лучший, причем обязательно найдется. Надо только его не пропустить. Даже если твой избранник, вообще говоря, по законам тебе не положен. Но об этом – следующий рассказ.

ПЕРИКЛ, СЫН КСАНТИППА, И АСПАЗИЯ, ДОЧЬ АКСИОХА Жениться можно на ком угодно

Чуть ли не самая большая проблема в оценке любимых существ, разделяющая поколения отцов и детей, заключается в том, что молодежь больше всего интересует само упомянутое существо, а старших – его родители. Конечно, совершенно понятно, что их привлекают те, кто ближе им по возрасту, но и это еще полбеды. Их интересуют какие-то никчемные, с точки зрения их деток, вещи. Ладно, можно понять, что им по барабану, насколько охотно и с удовольствием она обнимается и целуется, не говоря уже о вещах более интимных – в конце концов, это их напрямую не касается, оставим снохачество казачеству. Но они интересуются вещами, не имеющими к интимной жизни вообще никакого отношения: местом работы предков существа, им любопытно их социальное положение, местожительство и национальность – это уже как водится, круг знакомств и возможные связи – ну, без этого вообще никак и вообще непонятно что!

Само любимое существо способно возбудить их любопытство только в случае наличия, как минимум, приводов в правоохранительные органы – вот тогда-то наслушаетесь мрачных прогнозов вдоволь. Ну и конечно же нравственность вашей подруги больше волнует почему-то не вас, которого это непосредственно касается, а их, причем требования к ней такие, что вас бы они явно не устроили – боюсь, что даже и после свадьбы. Что же касается, как говорится, женщин с прошлым, тут они совершенно категоричны – если у женщины есть прошлое, у нее не должно быть будущего! Кстати, совершенно так же, как и родня, ведет себя окружающее человека общество, перемывая в своих пересудах возможной кандидатуре не только косточки, но и более чувствительные органы. Есть ли в этом хоть какой-то смысл? К сожалению, да – любая информация полезна, если правильно ее применять. Но чем больше само чувство, тем меньше значения имеет все, что копошится в отдалении.

Кстати, верите ли вы, что над каким-то родом может тяготеть проклятие? Древние греки, например, верили. А если действительно может, кому оно больше повредит: незначительным представителям этого рода или самым выдающимся? Афиняне были уверены, что именно на самых заметных оно и скажется сильнее всего – могущественный род Алкмеонидов тому примером. Сторонники некоего Кимона как-то хотели захватить в Афинах власть, но проиграли и кинулись к алтарю богини, прося милостивого суда, – алтарь был священным местом, около него их нельзя было убивать. «Хорошо, – сказали их противники, – вы под защитой богини, идите на суд, вас не тронут». Они привязали к алтарю длинную нитку и пошли на суд, держась за эту нитку – чтоб считалось, что они по-прежнему держатся за алтарь. И вдруг нитка порвалась! «Богиня не хочет их спасать!» – воскликнул их враг Мегакл, накинулся на них вместе со своими сторонниками и перебил без всякого милосердия. Ясно, что им бы любой повод сгодился, и если бы нитка не порвалась, я тоже несколько сомневаюсь, что они, бедняжки, ничего бы не придумали. Но через некоторое время, как и у нас часто бывает, убитых стали жалеть, а Мегакла ругать – воля богини, мол, не от нитки зависит. И его род, Алкмеониды, многие сочли проклятым родом. А проклятия умеют ждать и выбирают самых достойных. Проклятие подождало, пока в роду Алкмеонидов родится великий Перикл. О том, как проклятие поразило его любовь, я и расскажу.

Прежде всего зададим себе еще один не утративший актуальности с тех времен вопрос – хватит ли одному мужчине восьми женщин или нужно девять? От отношений зависит. Вот древним грекам их жен не хватало – они были неинтересные. Греки сами лишали их всякой инициативы и привлекательности, ничему не учили, не давали и рта раскрыть. Прав у них не было практически никаких, для суда они просто не существовали, не имея права даже выступить в свою защиту. Замуж их брали в пятнадцать лет, выдавая за тридцатилетних. Перед замужеством они приносили в жертву богине свою куклу: мол, детство кончилось. А замужних греки запирали в гинекеи – это то же, что и гарем, только по-гречески, не выйти, слова ни с кем не сказать, рожай себе детей, пряди шерсть, вари еду да сиди тихо. Это в жаркой-то Греции мучиться в запертом гинекее? Изверги, и все тут! Вот такая, видите ли, демократия. У рабов – никаких прав, у неафинян – минимальные, а женщины как раз где-то посередке между ними.

А как же тамошние мужчины, часто весьма неглупые, с такими женами не вешались? Так были же гетеры – по-гречески «подруги». Веселые, образованные, остроумные – в общем, как японские гейши. Вовсе не обязанные спать с каждым – им надо было понравиться. Но они разрешали себе нравиться конечно же не бесплатно – напиши на стене, с кем желаешь свидания, обязательно укажи, сколько дашь, если она согласна, если ее устроят и цена, и кандидатура, она подпишет внизу, когда приходить. Для тех, кому был нужен только секс, была масса соответствующих заведений с рабынями, совсем дешево и каждому доступно. У гетер явно искали чего-то большего.

Была ли эта профессия престижной? В общем, скорее да – скажем, великий комедиограф Менандр, которого процитировал Цезарь, сказав перед переходом Рубикона: «Жребий брошен», прожил всю жизнь с гетерой Гликерой, и никто на него за это заявлений в древнегреческий местком не писал – дело явно обычное и совершенно не осуждаемое. Но вот великий судебный оратор Лисий не осмелился ввести основательницу знаменитой коринфской школы гетер Никарету и ее коллегу Менатеиру в свой дом, чтоб не рассердить жену и мать. Но мало ли какая склочная родня бывает и у знаменитых судебных ораторов! Так что профессия гетеры считалась в те времена высокооплачиваемой, не очень трудной, достаточно творческой и совершенно не позорной. Тратили на гетер меньше, чем на законных жен, а удовольствия явно получали больше.

Перикл, сын Ксантиппа, из того самого рокового рода Алкмеонидов, уже в силу того, что делал политическую карьеру в условиях демократии, в бытовых вопросах не выпендривался и ходил, как все, по камушкам. С нашей точки зрения, демократия в Афинах была во многом весьма условная и до невозможности суверенная. Если бы на афинские выборы на машине времени прилетели наблюдатели, что из ОБСЕ, что из СНГ, то замечаний избирательному процессу накидали бы уйму. Как же это так – иностранцы, метеки, которых в Афинах существенно больше, чем граждан, не голосуют (это как раз прибалты, может быть, и одобрили бы)! Женщины не голосуют, более того, они такие забитые, что даже и не рвутся к избирательным урнам. А о рабах вообще не поднимают вопроса и удивленно спрашивают, а как насчет мелкого рогатого скота, клопов и тараканов – их участие в голосовании считается столь же необходимым. Но тысяч двадцать полноправного электората, аккуратно сующего свой нос куда получится, в Афинах имелось, и зря его раздражать было непонятно кому нужно. Поэтому Перикл женился на такой же клуше, как и вся афинская верхушка, она родила ему двух сыновей и сидела дома тихо-тихо, что уже было не худшим вариантом. Иногда лучший способ помочь – это не мешать.

И тут как раз прибыла в Грецию из города Милета, это в нынешней Турции, необычайной красоты барышня с красивым именем Аспазия. Говорят, что у нее была феерическая биография: в детстве ее похитили людокрады – этот бизнес в Греции был практически легальным – и продали учиться на гетеру, а она оказалась такой круглой отличницей, что некий богатый афинянин за успехи в боевой и политической подготовке выкупил ее из рабства. В Афины она прикатила вместе с коллегами из Коринфа якобы основывать школу риторики – ну, что это была за риторика, сами понимаете… Но без риторики не обходилось тоже, приходить послушать речи приезжих чаровниц, а особенно хозяйки заведения, приходили даже женщины, которым основная деятельность этой интеллектуальной компании была совершенно не нужной и даже в каком-то смысле конкурентной. Чему же учила Аспазия? Да невероятным для того времени вещам: что при заключении брака с мнением женщины тоже следует считаться, что муж должен разрешать жене свободно высказывать свои мысли, что у женщины тоже есть права (в этом и сейчас не все уверены). В общем, молодой афинский философ Сократ, сын Софрониска, который всегда подозревал, что его супругу Ксантиппу, которая беспрерывно ела его поедом, надо было воспитывать как-то иначе, пришел от ее слов в такой восторг, что уговорил и Перикла послушать.

Перикл, как законодатель Афин, вовсе не запрещал упомянутый сервис – он помнил слова великого законодателя Солона о том, что гетеры нужны, чтоб афиняне не начали от скуки жен друг у друга отбивать. Более того, предпочел сам ознакомиться – довольны ли клиенты, нет ли злоупотреблений?.. Результаты превзошли все его ожидания. Хозяйка салона была умна, красива, весела, необыкновенно обаятельна, а то, что она была лет на двадцать младше Перикла, это ведь тоже только плюс. В общем, стратегу понравились не только речи, но и особа, их произносящая. И это несмотря на то, что любой древнегреческий кадровик, увидев личный листок по учету кадров Аспазии, за голову бы схватился: гражданство милетское (это как для современного москвича, скажем, туркменское), была рабыней, содержит плохо замаскированный притон… Да политику лучше на персиянке жениться!

С мужским сердцем – как с маслом на сковородке: загорелось – жди беды! Познакомился с гетерой, ну и живи себе счастливо, зачем семье страдать? А Перикл решил сделать то, чего ни один грек не делал! Во-первых, развестись – ну, это легко было, мужчина у греков был все, а женщина ничто, развелся без труда. Даже не развелся, а спросил супругу, он ведь был человек вежливый: «Дорогая моя, не хочешь ли выйти за другого, я вот тебе вполне приличную кандидатуру подыскал!» Это совершенно не было диковинкой, муж жене хозяин, моя вещь, захочу – вообще в зеленый цвет покрашу! Но во-вторых, он захотел жениться на Аспазии – а вот это был уже сущий кошмар! И даже не в том дело, что она гетера – у греков это была нормальная работа, не хуже других, еще не каждую возьмут… Хуже то, что Аспазия ведь не афинянка, она из Милета, а эпигамии между Милетом и Афинами нет, жениться в принципе нельзя – считается не совсем законным. Более того, сам же Перикл настоял на принятии закона, чтоб афинским гражданином считался только сын афинянина и афинянки, – хотел народу угодить, ведь всем полноправным гражданам город выдавал содержание, меньше граждан – больше получает каждый. Принятие такого драконовского закона, как и положено, сопровождалось целой кучей репрессий и доносов, четыре тысячи пятьсот человек за его нарушение просто продали в рабство – четверть афинских граждан, вот такая демократия. Так что дети Перикла и Аспазии по афинскому закону вообще никто и гражданами-то не считаются. Ничего не помогло, женился, если не по бумагам, так фактически – любовь зла что в Европе, что в Азии, полюбишь и козла, и тем паче Аспазию. А любил он ее так, как в старой советской песне поется, помните – «Я ее целовал, уходя на работу»? Он первый начал это делать, жену перед уходом из дому целовать, и это так удивило афинян, что даже в историю попало.

Брак Перикла и Аспазии был своего рода героизмом. Враги бьют в слабое место. А у Перикла, стратега Афин, да еще во времена тяжелой войны со Спартой, врагов было – ешь не хочу. Они, чтоб ему досадить, против Аспазии процесс в суде начали: ремесло у нее сами знаете какое было, а к ней в гости наши жены ходят – значит, она их развращает, а с ней мужья – значит, и их, а они к нам – значит, и всех нас. И вообще дочек именем муз назвала – святотатство, хотя все так делали. И все на таком же уровне. Вплоть до обвинения в том, что когда она стала чуть постарше, то, чтоб Перикл не очень скучал, специально нанимала (в те времена скорее покупала) в дом красивых служанок. Ну конечно надо было специально подбирать уродин, а то под суд! Казалось бы, от такой чуши легко защититься: развращала, говорите, – а доказательства где? Но в том-то и дело, что в Афинах женщине в суде вообще выступать было нельзя! За Аспа-зию заступился сам Перикл и еле добился прекращения обвинения. Говорят, даже плакал прямо на суде, и судьи не выдержали – Перикла в Афинах уважали. А врагам радость, сами понимаете. Перикла через его друзей они и доставали, к нему самому придраться кишка была тонка.

Кстати, именно Перикл построил великий Парфенон, и не все были с ним согласны – идет война, деньги на оружие нужны, причем ведь это не только Афин деньги, но и их союзников… «Хорошо, – сказал Перикл, – я сам за все заплачу и на свои все дострою, хоть разорюсь, но на всех зданиях так и будет написано, что я это построил, а не Афины». «Ни за что!» – закричали все, потому что понимали, что Акрополь будет славой мира на века. Что же касается союзников, то Перикл объявил, что Афины не собираются отчитываться перед ними, на что они тратят общую казну их военного союза. Защитить защитим а куда деньги потратим – наше дело. Вот такая демократия. Не говоря уже о том, что Перикл все равно в Афинах что хотел, то и делал – в частности, потому что был прекрасным оратором и мог убедить народ в чем угодно. Его политический противник, вождь аристократов Фукидид, оставивший нам прекрасную историю тех времен, ставшую классической, писал об Афинах времен Перикла: «На словах это была демократия, на деле – правление одного человека». Только ли Перикла? Все сходятся на том, что Аспазия помогала ему писать его лучшие речи.

Но те, кто не мог справиться с Периклом, добрались до его друзей. На Фидия, украсившего храм великолепной статуей Зевса, подали в суд – мол, украл золото, которое из казны отпустили на одежду Зевса. Фидий как чувствовал и специально сделал все так, что эту золотую одежду Зевса можно было снять и взвесить – оказалось, что все до копеечки на месте. Но враги не успокоились и обвинили его в богохульстве – преступление страшное, а свидетелей найти можно, были бы денежки… Фидия схватили и бросили в тюрьму. Перикл, наверное, его бы освободил, но Фидий возьми там и помри вроде бы от болезни, но почему так кстати? И не кричите: «Тирания!» – решение приняли безупречным демократическим путем судьи, избранные народом, о них еще дальше будет. Демократия по сравнению с тиранией – как гоночный «феррари» рядом со стареньким «Запорожцем». На «феррари» ехать и быстрее, и удобнее, но если не умеешь водить – разобьешься скорее и будет больнее. Особенно с такой странной демократией, как афинская в те времена.

В принципе большинство неприятностей Перикла и Аспазии проистекали от причин, самим Периклом и созданных, – жаловаться не на кого и все справедливо. Перикл сам ведь настоял на законе о гражданстве – народу это понравилось: не примажутся, мол, чужаки, лимита, мигранты, инородцы к нашей сытной пайке. А теперь оказалось, что сын его – не афинский гражданин и стать им по закону не может. Ну, закон законом, а первый человек в городе, как вы понимаете, равнее других – добился Перикл и этого немыслимого дела, внесли его сына от Аспазии, тоже Перикла, в списки граждан, разумеется, совершенно незаконно. Какое будет ребенку от этого счастье – чуть позже. Да и добился он такого послабления только после смерти двух сыновей от первой жены. Сказать Периклу напрямую «Пусть твой проклятьем заклейменный род угаснет» тогда было некому.

Война Афин и Спарты была не столь уж редким в истории сражением слона с китом – гениальным строителям кораблей и крепостей было не так легко выяснить отношения с непобедимым сухопутным войском. В городе спартанцам афинян не взять, крепости брать они совсем не умеют, но в открытом поле им равных нет – вот спартанцы и начали разорять поля афинян, выманивать их на классическое сухопутное сражение, которое спартанцам выгодней. Ан нет – Перикл не давал, он правильно считал, что сражаться надо там, где выгодно тебе, а не противнику. Но от жуткой скученности в Афинах началась чума. Или не чума – поди пойми, что называли чумой при тогдашнем состоянии медицины. Умер от этой чумы и Перикл, а когда перед смертью все друзья причитали и хвалили его, успел сказать: «Не за то хвалите – главное, что ни один афинянин не надел по моей вине черного плаща». Траурной одежды то есть. Перикл правил по воле народа, добиваясь своего голосованиями а не казнями и пытками. Поэтому при нем Афины цвели и побеждали. А что после него будет? И вообще, где же проклятие? Все люди смертны. Но жизнь-то Перикл прожил хорошую – с любимой женщиной соединился, сына от нее узаконил. Сейчас увидим, на какое же счастье это все было…

Конец войны Афин и Спарты достаточно прочно связан с сыном Перикла – но как страшно и причудливо! Сын Перикла был одним из полководцев в победоносном для афинян сражении при Аргинусских островах, где они разбили спартанцев в пух и прах. Вот только беда: страшная буря раскидала афинские корабли, и не всех своих убитых они смогли собрать и похоронить – никакой возможности не было. И теперь слушайте и представьте себе – афиняне за то, что не похоронили своих убитых, которых никто найти и похоронить не смог бы, присуждают своих победивших полководцев к смерти и казнят, в том числе и сына Перикла. Остаются одни бездарности, которые вскоре позорно проигрывают Спарте сражение при Эгоспотамах. Страшно даже говорить, как именно: разбрелись от боевых кораблей кто куда, бельишко постирать да супчик сварить, – тут спартанский полководец Лисандр и взял их практически голыми руками, уж с дисциплиной у спартанцев никогда не было проблем. Афинам пришел конец, больше они никогда не поднимутся до высот, на которых удерживал их Перикл. В итоге дойдет до того, что некий европейский путешественник XIV века, добравшийся до Аттики, с удивлением писал, что город Афины, прославленный в древности, оказывается, еще существует…

Вот оно, проклятие Алкмеонидов, – как страшно оно поразило Периклов род! А афинян-то за что – они ведь не Алкмеониды? А за их собственную глупость и зверства – чтоб думали, за что голосуют… Давайте запомним этот прискорбный нюанс демократии и подумаем – а все ли мы сделали, чтоб с ним не столкнуться? А Перикл его знает! Во всяком случае, давайте подумаем – а много ли толку было в идиотских запретах, которые двое любящих все равно нарушили, и от травли, которой их подвергли? В итоге всем стало плохо – и тем, кого травили, и тем, кто травил. Кому нужны общественные нормы, от которых всем только хуже? Мелким людишкам, которые не способны ничего создавать а только разрушать и пакостить. Не хотите об этом подумать и готовы их поддерживать? Тогда мы сами подумаем, кто вы такой. Правда, они опасны и могут натворить немало беды. Но об этом – следующий рассказ.

ПЕДРУ I И ИНЕШ ДИ КАШТРУ Девушка не нашего круга