Великие романы

Борис Оскарович Бурда Великие романы

ВСТУПЛЕНИЕ

Люди, конечно, очень разные, но все они люди, и у них очень много общего. Пусть великие и знаменитые живут другими проблемами, едят с других тарелок и не стирают сами свое бельишко, но в моменты серьезных испытаний, требующих наивысшего напряжения сил и чувств, становится особенно хорошо видно, что они в принципе такие же люди, как мы, – со своими амбициями, капризами, причудами, слабостями, фантазиями, уязвимостью, страхами и надеждами. Истории насучат плохо, а учимся мы сейчас еще хуже. Некоторых вещей мы просто не знаем, некоторые нам подсовывают внаглую искаженными в угоду политической конъюнктуре или личным вкусам непосредственного начальства, а кое-чему мы просто не можем поверить из-за подсознательного убеждения в том, что правила нашей лестничной клетки так же свято чтутся и в царском дворце, султанском гареме или военном лагере. А то и еще хуже – что там все другое и нам этого не понять.

Отдельную лепту в наше несколько упрощенное понимание истории вносят исторические романисты – они ведь хотят написать о дворе Карла Великого или императорском Риме так, чтоб это устроило тех, кто им платит. Обычный итог – рассматривание ситуации под удобным углом. А что при этом приходится скривить шею так, что долго в этой позе не устоять, их несколько менее волнует. Получается очень интересно: каждый век и каждая страна, не говоря уже о каждом писателе, смотрит на исторические личности через свои очки. Читая, скажем, о Наполеоне в английских и французских книгах, вы с трудом поверите, что это пишут об одном и том же человеке. А уж если речь заходит о личной жизни великих людей, тут только держись – все заступаются за своих. Мужчины более благожелательны к сильному полу, зато женщины, которые обращаются к писательскому ремеслу все чаще, используют весь исторический фон для доказательства и без того несомненных для них истин, что все мужчины сволочи и нечего носить. В общем, большинство сочинений на исторические темы гораздо больше рассказывает нам о их авторах, чем о их героях.

Чем, собственно, я лучше? Ведь тоже я не могу быть совершенно чуждым искушениям сказать о том, что я хочу, а не о том, что было на самом деле. Я тоже знаю о романтических историях великих людей меньше, чем их удивительные герои, люди обычно крайне незаурядные и имеющие свою точку зрения на вопрос. Мне было бы ужасно интересно, что они сами скажут о том, что я разглядел в истории их отношений, но, увы, на этом свете такое уже невозможно. Но я очень старался, чтоб изложить не ту версию, которая мне нравится, и не ту, которую носит в своем воображении большинство, а именно наиболее близкую к тому, что было на самом деле. Ни одной из наших газет верить нельзя – не соглашаться с этим просто смешно. Но если прочесть много газет, причем разной ориентации, вдруг само собой становится совершенно ясно, что было на самом деле, о чем газетчик где-то слышал, но ему было лень уточнять, что именно, а что написано потому, что велено писать именно так. Так и с историческими сочинениями: достаточно ознакомиться с несколькими разными взглядами на ситуацию, и становится довольно ясно, кто о чем умолчал и кто сколько приврал. Может быть, это у меня хоть немножко, а вышло? Если да, мне будет очень приятно.

В этой книге я описал двадцать историй любви. Они у всех на слуху, что-то о них знает практически каждый, но очень мало кто знает достаточно. Поразительные и трогательные подробности этих романов великих людей часто нам неизвестны, а зря! Во-первых, они убедительно показывают нам, как много общего у всех людей на свете, независимо от имущественного положения, древности рода и членстве в профсоюзе. Во-вторых, с этими подробностями все приведенные здесь истории любви обретают еще одно измерение – они нам полезны, они могут нас многому научить. Любовь проявляет великих людей и в нас самих, заставляет говорить, думать и действовать на пределе возможностей. Во всех историях, которые я рассказал, есть много такого, что сможет пригодиться и нам. Опять-таки повторяю, у нас достаточно много общего с героинями этих романов. Мы, конечно, в основном не царицы и аристократки, но ведь и героини этих историй порой становились ими не сразу! Может быть, и нам повезет…

Что еще осталось сказать? Наверное, что я записал здесь в основном то, что любил рассказывать, – чуть ли не с пионерского лагеря мне нравилось развлекать своих товарищей забавными историями. Более того, им это нравилось тоже, а мне еще и давало навыки, которые потом очень пригодились мне на сцене и на телевидении. То, что слушали лучше всего, я и записал в первую очередь. А саму идею записать это мне подал мой коллега по интеллектуальным играм Александр Андросов, которому я и приношу за это свою искреннюю благодарность.

Вроде все. Желаю вам прочесть эти истории с удовольствием и интересом – это будет приятно не только вам, но и мне.

Ваш Борис Бурда

АННА АВСТРИЙСКАЯ И ДЖУЛИО МАЗАРИНИ Роман оклеветанных

Что говорят о влюбленной паре? А что хотят, причем чем больше любовь, тем удивительней россказни. Влюбленные живут друг для друга, в своем мире, где есть только двое, а все остальные так, для фона. Их оценки – их проблемы, их злопыхательство и зависть – их глупость, а влюбленным все это не очень-то и важно – пока не начинается политика. Большая политика целых держав или маленькая и смешная политика коммунальной кухни – не суть важно, все одно и то же, и сила чувств от масштаба этой самой политики зависит очень мало. Даже если очень сильно обращать на окружающих внимание, они влюбленную пару не поймут – того, что испытывает эта пара, им просто не пережить, а это обидно и подталкивает к неутешительным оргвыводам. Поэтому практически неизбежно о них будут говорить плохо, даже с некоторым раздражением, и к этому надо быть готовым – даже всем остальным, чтоб оценивать их более-менее близко к истине. Им-то все равно, но нам ведь может быть ой как неудобно…

Талант – это не только удача и счастье. Это клеймо, проклятие и высокая ответственность. Талант творит мир, как сам пожелает, и многие считают, что это и есть реальный мир. Великий Дюма сотворил французскую историю для множества людей, но не для историков – он не стеснялся врать как сивый мерин, не говоря уже о маленьких натяжках и произвольных акцентах. Если факты не так эффектны, как его выдумки, тем хуже для фактов – человечество знает историю по Дюма, а не по историкам! И тем хуже для его героев… Все помнят про гнусного Мазарини, жадину и труса? А про Анну Австрийскую, коварную изменщицу как государству, так и любимому супругу? Помните прекрасно, Дюма все читали. А теперь слушайте, как все это было на самом деле.

Дочь испанского короля Филиппа III в принципе должна была понимать, что нормальной личной жизни ей не видать, и мечтать об этом нечего – государство превыше всего. Австрия и Испания с Францией на ножах – вот и марш замуж за французского короля, вперед и с песней, хуже не будет, и так который год воюем. А вдруг все кончится хорошо? Король все-таки, не столяр какой-то, приличное воспитание получил, сын самого великого Генриха IV, который столько женщин осчастливил, что на семейное счастье среднего немецкого княжества с избытком хватит, – если хоть немного этих качеств по наследству передалось, жить вам и не тужить. По возрасту несоответствие небольшое: невеста старше жениха всего на неделю. Да вот беда: ждать никакой возможности, политика, черт ее дери, требует, чтоб со свадьбой не медлили – а им только что четырнадцать исполнилось… Ну и что? Учтем в брачном договоре, что несчастные тинейджеры два года воздержатся от всякого интима, а потом – вот оно, незамысловатое семейное счастье!

Конечно, отягчающие обстоятельства при такой-то государственной необходимости выносят за скобки со страшной силой. Но реально от этого они никуда не деваются – ребеночек у великого Генриха был еще тот! С раннего детства очаровательное дитя играло в дворцовом саду в охоту – в роли добычи выступали бабочки, и попавшимся в сиятельные ручки юного дофина чешуекрылым приходилось несладко: милый ребенок познавал их устройство, отрывая им крылышки. Пойманным птицам, правда, он крылышек отрывать не мог, сил не хватало, – приходилось их просто ломать, зато можно было выщипывать им перышки, это гораздо дольше, а птичка при этом еще жива!

Когда Генрих IV узнал, как развлекается его долгожданное дитя, он поступил с ним совершенно не по современным педагогическим канонам – собственноручно выдрал Его Королевское Высочество дофина ремнем, как Сидорову козу. На жалобные вопли супруги он не реагировал, хладнокровно объяснив ей, что, когда их отпрыск станет королем, его уж точно некому будет выпороть ремнем, поэтому не надо терять времени. Отношения между коронованными супругами эти разногласия не испортили, потому что эти отношения и так были хуже некуда – тоже для ребенка не ахти как полезно. Кстати, торопился внести посильный вклад в воспитание сына Генрих Великий совершенно не зря – кинжал религиозного террориста Равальяка оставил его ребенка сиротой в восемь лет. Не самое лучшее начало биографии для молодого человека, за которого выходишь замуж… Но, как я уже говорил, Анну никто и не спрашивал.

Сами понимаете, такое хорошо не кончается. Два года нервного напряжения и взволнованного ожидания незнамо каких радостей и утех сделали свое дело. Первая попытка Людовика вступить в свои супружеские права, скажем прямо, не получилась – бывает даже с шестнадцатилетними, если их так задергать. Парнишка так перепугался повторной неудачи, что четыре года боялся даже попробовать, причем не только с законной супругой – никакой скорой сексуальной помощи от расторопных и понятливых дворцовых служанок он тоже не возжелал. Отвлекался он от этих страшных проблем с помощью массы не совсем обычных для короля хобби. Скажем, выращивал ранний горошек, причем очень качественный, который по его поручению продавали на рынке, пополняя королевскую казну. Когда какой-то вельможа купил этот горошек на рынке и, не зная о его происхождении, преподнес его в подарок вырастившему его царственному огороднику, тот был на седьмом небе от счастья – и денежки от продажи получил, и с товаром расставаться не пришлось, вот ведь экономия какая! Кроме того, Людовик научился вполне прилично готовить, да еще и овладел непростым ремеслом цирюльника, тренируясь на бородах дежурящих при дворе офицеров – кто ему откажет? Один из придуманных им фасонов бородки даже вошел в моду, что не так уж и удивительно. Вдобавок он чеканил недурные медали и монеты, да еще и изготавливал собственноручно массу принадлежностей для любимой им охоты – ковал ружья, плел тенета, а уходящее искусство соколиной охоты знал так, что просто не имел себе в этом равных. Но какое из этих занятий могло заменить его молоденькой супруге то, чего она долгое время была лишена? Предложите любое из них на выбор вашей собственной супруге взамен секса и не удивляйтесь ее ответу на это предложение. Кроме королевской короны, разумеется, – тут и сейчас возможны варианты…

Более того, вред от изучения королем благородного искусства соколиной охоты оказался больше ожидаемого. Помимо нее его воспитатель герцог де Люинь, судя по всему, обучил короля и прочим развлечениям, в его прямые обязанности не входящим. А его многие исследователи безоговорочно причисляют к сторонникам иной сексуальной ориентации, с легкой… ну не совсем руки Людовикова сколькотоюродного дядюшки Генриха III достаточно распространенной при французском дворе. Причем нельзя сказать, что сама природа лишила де Люиня других вариантов любви – нет, он попытался использовать свое влияние для того, чтоб выгодно жениться на сводной сестре своего ученика мадемуазель де Вандом, дочери Генриха IV и Габриэли д\'Эстре. А когда ему намекнули, что такие подробные родственные связи с королевской фамилией будут уже чересчур, он нашел себе другую супругу, красотку де Монбазон, которая даже в молодости так непринужденно себя вела, что после кончины де Люиня король выслал ее из Парижа, причем явно не только из ревности – поздно было пить боржом… Вернулась она в столицу, только выйдя за человека вдвое старше себя, с пикантной для герцога фамилией Козлов – по-французски де Шеврез. Да-да, та самая, любовница Арамиса и прочее, совершенно жуткая особа… Она мне даже неинтересна – мне Анну жалко. Подумайте сами – как бедная девочка должна была это воспринимать?

Так что ее симпатия к герцогу Бекингему мне совершенно не удивительна. Было же у него какое-то сходство с супругом Анны, хотя бы в том, что и его в шестнадцать лет король Иаков Первый научил тому же, что де Люинь Людовика. А учился Джордж Вильерс так хорошо, что за четыре года последовательно получил титулы виконта, графа, маркиза и герцога, на чем и остановился, потому что отдать ему в придачу к полной власти в государстве еще и корону Иаков пожадничал, но это уже была пустая формальность. Король, любовник герцога, или герцог, любовник короля, – какая, собственно, разница? Бекингем даже должен быть для Анны привлекательней, потому что ничего, кроме карьеры, его в романе с королем не интересовало. Вот он и перешел с короля на королеву, да еще и с громким скандалом, как практически все, что он делал.

На большом придворном увеселении в Амьене вельможи и фрейлины бегом кинулись к беседке, из которой раздался жалобный крик королевы. И застали там ее зареванной, а Бекингема несколько смущенным (для него большая редкость). Что означал крик Анны – до сих пор не ясно. Если она звала на помощь, почему не обличила Бекингема перед сбежавшимися придворными? Некоторые предполагают, что в амьенской беседке королева наконец-то распрощалась с невинностью – это от невнимательного изучения источников. К этому времени Людовик уже преодолел свои страхи и регулярно героически выполнял долг перед государством, заботясь о появлении наследника, да все без особого толка: один выкидыш следовал за другим. А вот то, что этот крик был вызван первым в жизни Анны оргазмом, вполне возможно, особенно с таким супругом, сами понимаете…

Кстати, история с подвесками вроде бы действительно была – во всяком случае, ее пересказывает Ларошфуко, который жил поближе ко времени действия. Леди Кларик не было, графиня Люси Карлейль, любовница Бекингема, которой вовсе не улыбалось появление могущественной соперницы, прекрасно справилась сама. Мушкетеры тоже были ни при чем – Бекингем сам, своей властью запретил всякое сообщение с Францией, пока его гонцы не доставили копию украденных подвесок. Но Бекингема, как известно, вскоре убили, да и вообще он был частью проблем Анны, а не решением этих проблем.

От неудовлетворенной величественной красавицы буквально искры сыпались, мужчины это хорошо чуют, особенно умные, вроде великого политика Ришелье, решившего, что настало его время. Но, судя по всему, Анна к тому моменту еще не созрела для кардиналов. Для того чтобы отказать такому опасному человеку, как Ришелье, не демонстративно, а помягче, она, к своему сожалению, тоже не созрела. Она велела передать Ришелье, что хотела бы, чтоб он протанцевал для нее испанский танец сарабанду в зеленых панталонах, с кастаньетами на пальцах и с колокольчиками на завязках чулок. Несчастный министр выполнил ее каприз и был осмеян всем двором, созванным Анной посмотреть на этот кошмар. Уж как он старался, чтоб никакого Бекингема ей увидеть и не мечталось, можете себе представить…

Тем паче они же были политические противники чуть ли не от природы. Ришелье стремился к созданию сильной Франции, которая могла бы диктовать свою волю соседям, а как была должна к такой идеологии относиться дочка и сестра королей такого соседа? Порой до скандального развода и в лучшем случае ссылки в монастырь Анне было рукой подать, особенно с учетом того, что как интригану ей до Ришелье было расти и расти. В общем, она не оказалась в келье, в камере или даже на эшафоте сугубо по той же причине, по которой отличница из анекдота стала валютной путаной – «ну понимаете, мне просто повезло!».

А время шло, наследник при такой жизни, естественно, не появлялся, да и кто бы его Людовику родил – шевалье де Сен-Мар, что ли? Тем не менее обошлось без пресечения династии. Говорят, постарался специальный посланник Папы Римского, человек очень мудрый и знающий, причем компетентный в вопросах, знания которых трудно было бы ожидать от человека, давшего обет безбрачия. Судя по всему, помог он именно добрым советом, а не тем, о чем некоторые подумали, – у родившегося на двадцать третьем году супружества Людовика XIV типично бурбонская нижняя губа. Святой отец был так толков, что через год королева родила второго сына, и это было как нельзя кстати, потому что Людовик XIII вскоре умер от желудочной болезни, для лечения которой за последние десять месяцев жизни ему поставили двести десять клистиров – может быть, не только для лечения… Чуть раньше умер ее великий противник Ришелье и его место – бывает же такое! – занял человек, который составил ее счастье. Интересно, что сказал бы сам Ришелье, если бы ему сообщили, что человек, подготовленный лично им себе на смену, будет таким роскошным подарком его злейшему врагу? Наверное, то же, что священнику на предсмертной исповеди – «я не могу простить своих врагов, у меня не было личных врагов, а только враги государства, и я их прощать не должен». Думаю, что тот не поверил, но спорить не стал. Поступим так же и мы.

Франции везет на островитян, вспомните хотя бы корсиканца Наполеона! Сицилиец Джулио Раймондо Мазарини, может быть, даже больше сделал для своей приемной страны – во всяком случае, не вверг ее в такие несчастья, как Наполеон. Дворянский сын (никакой не простолюдин, да не верьте вы Дюма, в конце концов!), он с юных лет служил в папской гвардии, сделал быструю карьеру, и Папа направил его нунцием во Францию. Приходилось делать почти невероятные вещи: курсировать между воюющими сторонами, совершая чудеса дипломатического искусства, добиваться почти невозможного от одной стороны и в награду отправляться к другой стороне за тем же, что и еврейский сват из анекдота: «Бедную еврейскую девушку я уже уговорил выйти за графа Потоцкого, если он сделает обрезание, осталось только уговорить графа Потоцкого». Что он только не делал – даже врывался на коне под огонь орудий со свитком новых мирных предложений в руке, громко восклицая: «Мир! Прекратите огонь!» – и пушки замолкали, а он уже тайным агентом Ришелье возвращался во враждебный Франции Рим. Все у него получалось, все им восторгались, все, что могло сложиться, складывалось прекрасно. Венецианский посланник Сегредо писал своему правительству: «Джулио Мазарини, светлейший господин, приятен и красив собой; учтив, ловок, бесстрастен, неутомим, осторожен, умен, предусмотрителен, скрытен, хитер, красноречив, убедителен и находчив». И меньшего числа достоинств хватило бы, чтоб стать королем в сердце несчастной королевы.

Некоторые историки говорят: «Не может быть! Анна была невероятно набожна и убоялась бы греха – они просто дружили». Просто учтите: тонкость в том, что Мазарини, хотя и был кардиналом, не давал обета безбрачия. До кардинальского звания его подняла не карьера священника, а должность протонотария папской библиотеки – так что и с образованием у Мазарини было все в порядке. Подавляющее большинство современников было уверено, что они вступили в тайный брак. А это уже не грех – во всяком случае, можно понимать и так… Конечно, кардиналам ни при какой погоде не позволялось жениться, будь они хоть из священников, хоть из библиотекарей. Но если нельзя, но очень хочется, то можно – и не под таким удобным предлогом, а с ним-то уж тем паче. Где-то писали, что они никогда не оставались на публике вдвоем, не открыв двери, – чтоб не было лишних разговоров. Но почему это довод против их связи? Скорее за – соблюдали приличия на публике, а уж когда никто не видел… Впрочем, что рассуждать о том, чего никто не видел? Вот то, что они были всегда внимательны и предупредительны друг к другу, что друг с друга они буквально пылинки сдували, несмотря на некоторую разность статусов, – это было за версту видать. Особо рьяно верующие католики пусть изобретают конкурирующие гипотезы их крайне нравственного поведения. У меня не получается. Извините. Да и вели они себя как супруги, мелкие расхождения только сближали их. Мазарини был остроумен и насмешлив, он говорил Анне, что если она попадет в ад, то для того, чтобы ее наказать, чертям будет достаточно заставлять ее спать на полотняных простынях вместо батистовых. Анна была королевой, но терпела от него эти вольные шуточки. И вообще все. Он всегда был вежлив, мягок и немногословен, но очень красноречив, к королеве проявлял максимальное внешнее почтение и покорность – но зачем им было спорить? Анна никогда ему не возражала. Он руководил всей политической жизнью Франции. Все попытки убить его или изгнать провалились. Даже названия направленных против него движений – «Заговор Важных», «Парламентская Фронда», «Фронда Принцев» – говорят о том, что его пытались убрать все мало-мальски весомые сословия страны. Но ничего не вышло. Только один раз ему пришлось удалиться якобы в изгнание, но вскоре он вернулся и в полном согласии с Анной снова твердо ухватился за руль государственного корабля. Стране это пошло только на пользу. Франция стала арбитром Европы, французский язык – языком всех дипломатов мира.

В общем, Людовику XIV пришлось семьдесят два года царствования транжирить нажитое, чтоб через еще сто лет доиграться до революции. Мазарини бы такого не допустил! Можно и его как-то обвинять в том, что Король-Солнце стал таким деспотичным и авторитарным – ведь он был основным воспитателем сына Анны. Но обвинить его можно разве что в том, что он был просто слишком мягок с королем – часто так отчим ведет себя с пасынком. Вообще говоря, еще одно доказательство. Вот только на своей племяннице Марии Манчини он Людовику жениться не позволил, потому что королям нельзя, сами знаете. Другой бы ухватился за такой случай неслыханно возвысить свой род, но Мазарини единственный раз в жизни осмелился категорически возражать королю, причем разъяснил ему все так убедительно, что тот даже понял, в чем дело, – вспомните дальнейшую историю: часто ли Короля-Солнце можно было уговорить отступиться от понравившейся ему подданной? Может быть, роль сыграло еще то, что Мазарини считал невозможным выдать племянницу за пасынка, хоть и неофициального? В итоге Марию быстренько спихнули за коннетабля Колонна, а короля женили, как и его папочку, из государственных соображений на испанской принцессе, и тоже без толку – как воевали с Испанией, так и продолжали воевать. «Но что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король…» А королевам что же делать – пропадать? В 1661 году Мазарини тяжко заболел. Когда Анна навестила его, он, уже никого не стесняясь, откинул одеяло, обнажив свои высохшие ноги, и сказал: «Видите, мадам, эти ноги лишились покоя, даровав его Европе». Еще одна улика – значит, она наблюдала его обнаженные ноги и раньше, раз уж могла сравнить? Вскоре он умер, Анна удалилась в монастырь и ненадолго его пережила. Тут-то и настало время недоброжелателей. Обиженных политиком, оттесненных воспитателем короля, отвергнутых королевой, просто ругателей всего подряд – таких вообще каждый пятый. А потом еще этот Дюма – ну талантливый человек с африканским темпераментом, что с него возьмешь? А в результате талантливейший политик, осчастлививший несчастную женщину, и сама эта женщина приобрели дурную славу у всех, кто любит легкое и занимательное чтение, то есть практически у всех. Бережнее надо с людьми, даже после их смерти. Любовь – штука великая и загадочная. Незаслуженного глумления она может и не простить. У Дюма хоть есть чем оправдаться – если бы каждый его читатель дал копейку, ему повсюду бы стояли золотые памятники. А нам лучше бы вести себя поосторожнее, особенно с невиновными. Лучше бы порадовались, что хотя бы на склоне лет эти люди знали настоящее счастье. И всем того же желаю! Если можно – чуть пораньше. А то были такие, которым вообще не довелось этого дождаться. Но об этом – следующий рассказ.

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ И БЕАТРИЧЕ ПОРТИНАРИ Любовь небесная

Сколько именно из того, что у него имеется – ума, силы чувств, таланта, напряжения, озарений, – влюбленный отдаст своей любви? Да все, что у него есть, по-настоящему влюбленные просто иначе не умеют. Куда же это все денется? Растворится в ответных чувствах второй половинки пары. Если, разумеется, они есть. А если нет? Тогда может стрястись что угодно. Иногда вся эта чудовищная энергия, не будучи использованной в мирных целях, вырывается на простор и начинает крушить все подряд. Вплоть до предмета такой любви, не ответившего на чувства, – это грустно и некрасиво, но некоторым до более высокого применения этой чудовищной силы просто подняться не дано. Зато великие потому и являются таковыми, что все у них тратится на нечто поразительное и достойное уважения – даже то, от чего отказалась их любовь. Это поразительное достается нам всем, и спасибо им за это. Лучшего применения для несчастной любви и придумать невозможно.

Рим – слава Италии, ее свидетельство о древности рода, красивая вывеска, действительный уже три тысячи лет паспорт, по которому в культуру любой страны пускают без всякой визы. Но сердце Италии отнюдь не Рим, а Тоскана. Именно в Тоскане объединенная Италия нашла свою первую столицу – с 1865 по 1871 год ей была именно Флоренция, величайший город Тосканы. Именно тосканский диалект составляет основу литературного итальянского языка. И именно тосканский поэт веками остается в Италии Литератором Номер Один, вплоть до того, что двадцатку лучших книг Италии в данную неделю уже много лет традиционно завершают его книгой, которой семь столетий от роду. Даже его проводник по Аду Вергилий обращается к нему: «О Tosco!» – «О тосканец!» Конечно, это Данте, тут и к гадалке ходить не надо.

Красивая фамилия, а зовут-то его как? Почему не обращаются как положено с полным именем и фамилией? В общем, понятно почему: его имя Дуранте – по-итальянски это значит «твердый, весомый», вполне подходящий смысл. Для нашего уха оно звучит чуть похуже, даже с оскорбительным оттенком, но ведь на каждый чих не наздравствуешься. А Данте вовсе не фамилия, а уменьшительное имя: если Дуранте – Василий, то Данте – Вася. Так вот итальянцы и называют своего первого поэта, на вась-вась; для русских сказать «Сашкина сказка о рыбаке и рыбке» или для украинцев предложить полистать Тараскин «Кобзарь» было бы недопустимой фамильярностью, а у них на Апеннинском «сапоге» это в порядке вещей. Его фамилия, Алигьери, тоже ни для кого не секрет, но по имени и фамилии итальянцы называют своего великого поэта только в чрезвычайных случаях. Скажем, чтоб назвать броненосец – так уже сложилось, что это высочайшая почесть, и все державы давали броненосцам, а позже линкорам только имена своих королей и великих полководцев. Исключения единичны, и одно из них – линкор «Данте Алигьери». Первый итальянский дредноут, двенадцать двенадцатидюймовок, как у наших «Марата» и «Октябрьской Революции», по меркам того времени – очень даже ничего. Пушкин и Лермонтов от нашего РККФ такой чести не дождались…

День рождения Данте мы уже, наверное, не узнаем никогда – записей не велось. Сам он пишет, что родился под созвездием Близнецов, это уже какая-то определенность: май—июнь 1265 года. А всего через девять лет с ним произошло чудо – он увидел Беатриче. Установлено место, где это произшло, – улочка близ церкви Санта-Маргарита, в двух шагах от дома Данте, на фото видна доска с соответствующей надписью, чтоб туристы твердо знали, где им стоять и благоговеть. А ей тогда вообще было только восемь. С этого момента вся его жизнь переменилась и началась Vita Nuova – «Новая Жизнь», так он и назвал роман, в котором попытался описать, что же все-таки с ним стряслось.

Кстати, Беатриче – тоже не фамилия, а имя, этот итальянский обычай мы уже изучили, но хоть, слава богу, не уменьшительное, уменьшительное Биче Данте тоже использовал, но только когда хотел быть особо нежен. У нее тоже есть фамилия – Портинари, ее отец Фолько Портинари был богатым и уважаемым флорентийским гражданином, слава богу, не дворянином – дворяне не имели во Флоренции никаких политических прав, там все было наоборот, там за тяжелые преступления человека навечно записывали в дворяне, что лишало его всех политических прав. Во всяком случае, отец Беатриче был человеком гораздо более благополучным, чем отец Данте, юрист весьма среднего достатка, вынужденный искать лишнюю копеечку, отдавая деньги в рост. Но совсем далекими друг от друга в социальном плане их семьи не были – мачеха Данте приходилась Беатриче троюродной сестрой. В общем, весной на городском празднике девятилетний мальчик увидел восьмилетнюю девочку – и старая жизнь кончилась для него навсегда. Что было дальше, мы знаем только по роману. Дети подросли, и чувства мальчика прорвались наружу. Данте начал писать стихи – не в честь Беатриче, разумеется, это немедленно перешло бы рамки приличий, а куртуазная культура сокрытия имени любимой насчитывала вековую традицию. Но это же были стихи Данте, меры эмоции тут просто не могло быть, адресат стиха вырисовывался как живой, несмотря на то что в стихах фигурировало вовсе не его имя. Формально они были адресованы той, кого в «Новой Жизни» Данте именует «дамой защиты» – обычная в ту эпоху мера предосторожности ради соблюдения внешних приличий, которая мало кого обманывала. Однако по городу поползли разговоры, Данте совершил некоторую неловкость, когда «дама защиты» покинула город, избрав ей замену не совсем должным образом, и Беатриче отреагировала – говоря словами Данте, «отказала мне в своем пресладостном привете, в котором заключалось все мое блаженство». Не поздоровалась, короче говоря.

Что ему с того? Что он, жениться на ней мечтал? Или, не дай бог, грезил о чем-то более пикантном? Да он бы умер от разрыва сердца, если бы подумал такое! То, чему мы сейчас посвящаем популярные книжки для детей среднего школьного возраста, для него было Первородным Грехом, таким кошмаром, который и с собственной женой позволен несколько раз в жизни, чтоб дети рождались. Нужно было выяснить у врача и астролога, какой день будет наиболее подходящим, и попробовать – не для мирских удовольствий, боже упаси, а выполняя свой тяжкий супружеский долг. Потом подождать пока не станет ясно, удалось ли дражайшей супруге забеременеть. Если удалось, то все, больше не греши, а если не получилось, то через несколько месяцев, в день, который опять-таки одобрят и врач, и астролог, попробуй еще раз. Так что не удивляйтесь количеству психопатов в Средневековье – а откуда взяться нормальным, если ты или грешишь и попадешь в ад, или не грешишь, но крыша тихо едет?

Данте просто об этом не думал, он любил и сходил с ума без конкретной цели. Похоже, что он просто не верил в то, что кто-то другой вообще может понять глубину и силу его чувств. Совершенно беззастенчиво он делает то, чего любой поэт стыдится и избегает – объясняет читателям простыми словами, что он хотел сказать в первой части своих сонетов, канцон и баллат (именно так, через «т») и где какая часть кончается. Вопрос о том, что же это за стихи, если их потом нужно долго растолковывать прозой, Данте не волнует – ему совершенно ясно, что его не может понять никто. Может быть, хоть почувствует? Ясно, что его стихи не остались незамеченными. Он пишет, что некие добродетельные дамы разъяснили ему, насколько противоречиво его поведение, насколько его стихи, пышущие страстью, не соответствуют Любви Небесной. Данте внял им – и в его стихах начало рождаться то, что позже назовут «сладостный новый стиль», изменивший всю итальянскую, да и мировую литературу. Он славит величие Беатриче, ее совершенство и благородство. А Беатриче пока что спокойно выходит замуж за богатого банкира Симоне де Барди. На Данте это никак не влияет: его чувство к Беатриче ничем не поколебать, тем паче суетными земными делами. Его прекрасная дама – образец всех достоинств, «разрушительница всех пороков и королева добродетели», так и написано черным по белому, и любой ее поступок может только привести влюбленного в еще большее восхищение.

Дальше в «Новой Жизни» Данте пишет о страшных предвестиях смерти его любимой. Писалось уже после смерти, поэтому сказать, были предвестия или нет, совершенно невозможно – человеческий организм в таких случаях подгоняет все под готовый ответ, потому-то Нострадамус и предсказывает без малейшей ошибки абсолютно все, вплоть до количества котят у соседской кошки, но только если это уже произошло и никаких предсказаний не требуется. Во всяком случае, Беатриче умирает в 1290 году, двадцати пяти лет – десять роковых девяток в номере года. Помните, он встретил ее в девять лет? Это число проходит через всю «Новую Жизнь» как священное, но не всегда радостное. Все, в «Новой Жизни» больше писать не о чем – книга заканчивается словами, что он скажет о Беатриче то, что не было никогда сказано ни об одной женщине.

Дальше Данте живет, как будто и не умирала единственная любовь его жизни. Вскоре после ее смерти женится на девушке по имени Джемма, с которой был помолвлен с детских лет, рожает и воспитывает детей, участвует в тогдашней политической борьбе – он, видите ли, был белый гвельф, я могу рассказать вам, что это такое, но зачем? Кто это знает, тому не интересно; кто не знает, все равно не запомнит. В общем, он был и против Папы, и против императора, и это нам как-то близко – мы разве «за»? В итоге его изгнали из родного города, так он и умер в чужой Равенне. Причем не просто изгнали – он игрался в политику активно и с удовольствием. Воевал, полемизировал, даже стал приором, членом высшего руководства Флоренции причем именно приором «порядка и слова», то есть фактическим руководителем исполнительной власти. Но очень ненадолго: ровно два месяца он занимал эту должность с красивым названием, а потом черные гвельфы победили белых и приняли решение за допущенные в работе ошибки подвергнуть гражданина Алигьери обычному в те времена административному взысканию – сожжению на костре. К счастью для литературы Италии и всего мира, Данте успел бежать, к огромному несчастью для себя – навсегда. Он очень любил свою родную Флоренцию, и изгнание было для него особенно тягостным еще и по этой причине. «Мир для меня отечество, как море для рыб, но, хотя я любил Флоренцию так, что терплю несправедливое изгнание, все же нет для меня места в мире любезнее Флоренции», – говорил он на чужбине.

Именно вне дома он и сумел написать «Божественную комедию» – это не он так ее назвал, просто комедиями тогда называли любые произведения со счастливым концом, а «Божественная» – это оценка качества, ставшая еще при его жизни непреложной. И в Аду, и в Раю у Данте по девять кругов – то же священное число, та же девятка, что и в «Новой Жизни». Только в Чистилище их семь, поскольку число смертных грехов не Данте установил и не ему отменять. Проводником по Аду Данте выбрал Вергилия – как язычник, он был не вхож в Рай. С помощью великого поэта Данте описал Ад так живо, что о нем распускали слухи, будто бы его лицо смуглое именно потому, что опалено адским пламенем. Никто этому даже особенно не удивлялся – для человека Средневековья Ад был реальнее, чем, например, Китай. Кто в Китае побывал, кто его видел? Венецианец Марко Поло с братьями Николо и Маффео? Всего три человека, и у среднего жителя Италии шанс повторить их путешествие почти нулевой. Зато шансов угодить в Ад у каждого столько, что и рад бы уступить часть любому желающему по самой низкой цене, да где такого сыскать? Опять-таки Этна рядышком, и что такое ее огнедышащее жерло, если не вход в Ад? А выводит Данте из Чистилища и ведет его по Раю именно она – Беатриче. Это естественное решение – на самом деле, кто, кроме любимых женщин, может ввести нас в Рай? Во всяком случае, именно этот способ наиболее доступен живым.

Данте сдержал свое слово и сделал для Беатриче то, что не делал никто ни для кого, величественное здание итальянской литературы было бы иным без этой женщины, без этой любви. Впрочем, почему только для итальянской? Мало кто отрицает тот очевидный факт, что «Божественная комедия» даже для литературы всего мира оказалась зарей новой жизни, «Vita Nuova» – Данте очень угадал с названием первой книги. Редкий случай, но слава Данте оказалась прижизненной. Чтоб убедить любого в высочайших достоинствах «Божественной комедии», не требовалось никакой идеологической базы и литературоведческих ухищрений – открыл и прочел несколько страниц, всего-то и делов. Дошло даже до того, что правители Флоренции предложили изгнаннику Данте вернуться в любимый город. Цена вопроса оказалась ерундовая – признать свои ошибки, хотя бы номинально. Согласиться, что был виноват. В чем угодно, хоть в нарушении правил парковки осла у магистрата или переходе улицы на красный свет изобретенного шестью столетиями позже светофора. Простите, мол, осознал, исправлюсь, спасибо любимой Синьории за нашу счастливую жизнь! Но Данте отказался в самой резкой форме, ответив им: «Не так Данте вернется на родину. Ваше прощение не стоит этого унижения. Мой кров и моя защита – моя честь. Разве не могу я повсюду созерцать небо и звезды?» Обратите внимание, он закончил свою отповедь тем же самым словом «звезды» (в замечательном переводе Лозинского – «светила»), что и каждую из трех частей «Божественной комедии». Думаете, случайное совпадение? Лично я сомневаюсь…

В итоге так Данте и умер в Равенне, в изгнании. Там он и похоронен. Через восемь лет после его кончины кардинал Бертрандо дель Поджетто еще будет жечь на флорентийских площадях его сочинения как еретические. А потом пройдет еще сколько-то времени, и флорентинцы обратятся к равеннцам с официальной просьбой выдать им прах Данте – признаем, мол, свою вину, мы вроде раздумали его сжигать на костре, тем паче какой вред от этого мертвому, пусть хоть кости его упокоятся в родной флорентийской земле. Равеннцы с возмущением отказали им – вы же гнали и притесняли его живым, так зачем вам его кости? Флорентинцы не успокоились и докатились в своей некрофилии до того, что упросили Папу Льва X, в миру флорентинца Джованни Медичи, приказать равеннцам выдать прах, для которого еще один флорентинец, Микеланджело Буонарроти, должен быть построить роскошную гробницу. Против Папы не попрешь – гробницу Данте вскрыли и обнаружили… пустой саркофаг! И только в 1865 году под каменной плитой в одной из капелл церкви Св. Франциска нашли деревянный гроб с надписью, гласящей, что в нем покоится Данте Алигьери. Итальянские ученые восстановили по черепу черты его лица – нос не такой крючковатый, как на сохранившихся портретах, но похож.

Трогательная история, красивая любовь, но вопросов остается просто уйма. В частности, интересно – а какой была на самом деле монна Беатриче Портинари, неужели таким ходячим воплощением морального кодекса строителей феодализма, дамой без страха и упрека? Но тогда это хоть как-то отразилось бы в мнениях прочих флорентинцев, город был ведь очень культурный, не обиженный ни писателями, ни летописцами, так как же они не заметили такой неслыханный светоч добродетели и сокровищницу достоинств? Если же речь идет о том, что влюбленный глядел на хорошие качества предмета своего чувства через увеличительное стекло, а на прочие не глядел в упор, то почему мы вообще должны ему верить? Совершенно ясно хотя бы то, что Данте ее не выдумал, в городских архивах достаточно упоминаний о ней, и основным фактам ее биографии, изложенным поэтом, они не противоречат – в общем, и на том спасибо. Но с чего это мы взяли, что она не была, скажем, злюкой, ехидиной, занудой, бестолочью или халдой? Об этом неприятно даже думать, но показания Данте мы сразу должны отвести как необъективные. А вдруг найдется достоверный документ той эпохи, повествующий о реальных недостатках этой реальной жительницы Флоренции, – что тогда?

А ничего! Данте сделал все, что обещал, и даже больше – Беатриче уже не реальная женщина, во всяком случае, не только она. Он силой своего гения сделал ее воплощением Любви, той самой, «что движет солнце и светила» – этими словами как раз заканчивается «Божественная комедия». Совершенно ясно, что в чем-то до роли столь высокого символа реальная Беатриче недотягивала, но для Данте, который ходил с ней по одним улицам и мог ожидать, да и дождался, не только радости, но и горя, это было совершенно не важно. Почему же к ней должны придираться мы, если ни одного из нас она пальцем не тронула и не сможет? Пусть реальная Беатриче Портинари покоится с миром, ведь созданная Данте остается нужной всему человечеству уже семьсот лет! Вам этого мало? Мне – достаточно. Может быть, это и хорошо, что сейчас так любить ту, с которой даже за руки не подержался ни разу, просто некому – люди стали иными, более близкими к реальности. Но и «Божественной комедии» в современной литературе что-то не видать… И на то, чтоб увидеть в наших женщинах такое же чудо, как Беатриче, нас не хватает. Именно нас, а не наших женщин. Если кто-то скажет, что Данте, влюбившийся так отчаянно в барышню, которую и видел-то несколько раз в жизни, причем всегда при свидетелях и на приличном расстоянии, просто псих ненормальный, я даже не стану спорить – ненормальный, конечно. Но кому интересны нормальные люди, кроме близких родственников? А ненормальные, вроде Данте, создают «Божественную комедию» и дарят своим Беатриче не только Vita Nuova, «Новую Жизнь», но и Vita Aeterna – Жизнь Вечную. Впрочем, не всем романам она показана – иногда все складывается так, что и скрыл бы от потомков, да не получается. Но об этом – следующий рассказ.

ЕЛИЗАВЕТА ТЮДОР И РОБЕРТ ЭССЕКС Все любят детей

Любовь – союз двоих. Но заведомо неравный. Если оба в паре полностью одинаковы, это просто невероятно, и любовь между ними невозможна по множеству причин, начиная с того, что тогда не понять, чем они друг другу интересны (если толковать эту одинаковость буквалистски, возникают еще более пикантные мотивы, но мы их опустим). Если же, как всегда и бывает, друг в друга влюбляются два совершенно различных человека, то деваться некуда – один из них непременно в чем-то превосходит другого. Кто-то из двух доминирует, ктото подчиняется. Ничего рокового и прискорбного – один лучше в одном, другой в другом, лидер ведет за собой аутсайдера и помогает его продвижению вперед да и маловероятен союз двух лидеров, потому что каждый ищет то, что ему недостает. Причем в основном выходит так, что мужчина оказывается ведущим, а женщина ведомой – это вовсе не бессовестная несправедливость нашей цивилизации, такова биологическая природа человека. Женский разум не уступает мужскому, и в сфере разума женщины равноправны – они голосуют на выборах, заседают в суде, занимают руководящие должности, даже в армии служат, и уже никто не возражает, особенно потенциальный противник… А если кто будет возражать, пусть тогда не обижается – женщина-милиционер его арестует, женщина-судья закатает в лагерь, а женщина-солдат будет охранять общественный строй, который решает подобные конфликты именно так. Но ведь любовь – это процесс взаимодействия, в котором участвует не только разум, без физики и тем паче физиологии тут все равно не обойтись. Стоило ли женщине бороться за право схватить за шиворот мужчину, который хочет помочь ей поднести тяжелый чемодан, и вкатить ему тюремный срок за «секшуал харрасмент»? Впрочем, это крайности, а вот навязчивое стремление многих женщин ни в чем не зависеть от мужчин, всегда все решать самой, всегда настаивать на своем – какая польза от него? А на вопрос, есть ли от него вред, я постараюсь ответить.

Англия – страна туманов, и многое в ней нам не разглядеть. Наверное, многие вещи там на самом деле просто и легко объяснимы, но туман скрывает их от наших глаз. Ну чем вы объясните, что великая английская королева Елизавета, при дворе которой творил Шекспир, решила так необычно проблемы и своего личного счастья, и будущего престолонаследия? Почему она захотела остаться королевой-девственницей? С редким упорством она повторяла: «Мне не нужно мужа – я замужем за Англией». И в то же время она постоянно вела переговоры о своем замужестве – они длились годами. Филипп Испанский, Франсуа, герцог Алансонский, даже Иван Грозный ходили у нее в женихах. Но в итоге она так и умерла незамужней, и корону после нее унаследовал Джеймс, сын самого страшного ее врага – казненной ею Марии Стюарт (мы, руководствуясь старым обыкновением не транскрибировать иностранные имена, а пытаться их переводить, называем его Иаковом).

Что же ей помешало? Может быть, женихи были так себе и брак с ними непременно оказался бы браком и в другом смысле этого слова? Действительно, о Филиппе разное рассказывают, и даже в опере поют – «Дон Карлоса» слышали, небось. Не все там правда, но и неопровержимых фактов хватает, чтоб уличить Филиппа, как минимум, в невероятном занудстве, упрямстве, мстительности и ригоризме. Герцог Алансонский был сыном Генриха II, а среди них полностью нормальных не было – что Карл IX, лично расстреливавший из окна в Варфоломеевскую ночь несчастных людей, пытающихся сбежать и спастись, что Генрих III, так и не оставивший стране наследника престола, потому что искал секса не у королевы, а у лиц, физически к продолжению рода не способных, что Франциск II, мальчик-супруг ее вечной соперницы Марии Стюарт, который вообще до совершеннолетия не дотянул. О Иване Грозном вообще молчу – то-то была бы парочка, да они бы друг другу головы отрубили сразу после брачной ночи… Но ведь была чертова уйма других королей, великих князей и владетельных герцогов. Если бы захотела найти – нашла бы, если бы сама не нашла, советники бы подсказали – кто ищет, тот всегда найдет! Да и нужна ли эта самая любовь для династического брака?

Есть версия, которая объясняет все очень просто: Елизавета была физически неполноценна и не могла знать мужской любви. Цвейг эту версию в «Марии Стюарт» даже озвучил, но убедительных фактов не привел. Я уже даже не говорю о том, что современные медики просто не могут придумать такую физическую неполноценность, которая бы хоть как-то объясняла особенности характера Елизаветы и была при этом хотя бы теоретически возможной – скорей всего, это вообще было не так. Испанский король, желая узнать, способна ли Елизавета сделать то, с чем не справилась ее сводная сестра – родить ему наследника, – даже подкупал ее служанок в поисках очень интимных доказательств, связанных с личной гигиеной. Результат был положительный – все в порядке. А этот бюрократ такие дела на самотек не пускал – небось лично доказательства в руках держал, хорошо если на зуб не пробовал. Но самое главное – несомненный факт: мужчины в ее жизни явно были. Вот чего не было, так это того, чтоб она позволяла им лишнее. Это Екатерину Вторую Гришка Орлов мог порой и поколачивать – здесь на это никаких шансов, сердечные друзья Елизаветы потеряли бы от страха сознание, если бы даже просто попытались такое вообразить. И одним из самых убедительных доказательств того, что для Елизаветы государство было на первом плане, а все прочее, в том числе и ее личная жизнь, уже как получится, была история ее отношений с Робертом Деверо, графом Эсскесом.

Интересна сама история рождения этой самой прочной привязанности Елизаветы. Второй, наверное, был Роберт Дадли, друг ее детских лет, говорят, что они даже тайно поженились – но никаких прав на престол, это у Елизаветы было пунктиком! Она даже хотела женить его на Марии Стюарт, но та возмутилась – якобы его низкородностью, но это явно был только предлог. Елизавета пожаловала ему титул графа Лейстера, и с этим титулом он уж явно был не ниже ничтожного и капризного Генри Дарнлея, за которого Мария в пику Елизавете вышла замуж. Там – своя история, с очень страшным концом, оставим ее на потом. Так вот: мать Эссекса была двоюродной сестрой Елизаветы, а лучшим другом ее мужа, Уолтера д’Эвре, графа Эссекса, стал тот самый граф Лейстер. Настолько хорошим другом, что существует мнение, что именно он – отец Роберта Деверо. Более того, после смерти Уолтера д\'Эвре Лейстер, очевидно, заключил с его супругой тайный брак, будучи при этом еще актуальным королевским фаворитом! Добрые люди, конечно, осведомили Елизавету, но от вспышки ее необузданного гнева он как-то отговорился, поклявшись, что все это клевета и вообще ничего подобного. Королева Елизавета ему бы, безусловно, не поверила. А женщина – поверила. Это были два разных человека, лишь по случайности сосуществовавшие в одном теле.

Итак, Роберт Эссекс был плодом незаконной связи ее любовника и ее двоюродной сестры. Слишком странное и достаточно близкое родство, но короли выше предрассудков. Они вообще выше всего, что их раздражает. До поры до времени. Пока не возвысятся до такой степени, что на полной скорости не впечатаются лбом в притолоку, не желая наклониться, поскольку королю неуместно кланяться. Карл VIII Французский в итоге от этого и умер, зато не склонился перед преступно низкой дверью. Самое забавное, что двери даже не отрубили голову за злодейское покушение на монарха. Откуда у двери голова? А вот у короля она должна быть…

Первая встреча Елизаветы и Эссекса поразительна. Юный аристократ отказался поцеловать королеву и даже снять перед ней шляпу. Последнее – вообще безумие: формально это выглядит как претензия на то, что он выше родом, чем королева. За меньшее наказывали страшной «квалифицированной казнью», при которой несчастные жертвы с отрубленными конечностями и распоротым животом умирали часами. Но минимум одно смягчающее обстоятельство у Эссекса было: ему было только десять лет. А Елизавете к тому времени уже, как минимум, стукнуло сорок три. Тридцать три года разницы – в промежуток между рождениями Елизаветы и Эссекса уложилась целая жизнь Иисуса Христа и Александра Македонского! Впрочем, это что – любовник Екатерины, девятнадцатилетний Валериан Зубов, с удовольствием говорил: «Вдвоем нам – аккурат восемьдесят!» Однако не надо пугаться – настоящий роман Елизаветы и Эссекса начался все-таки немножко позже. И никаких сведений, что Эссекс отбивался, пытался убежать и умолял: «Тетенька, не надо!», история не сохранила. Королевы всегда неотразимы. Сколько бы лет ни было Елизавете, ее поэтический образ с красивым именем Глориана всегда моложе всех молодых и красивей всех красивых. И совсем еще молоденький Эссекс, делающий при дворе только первые шаги, повел себя с королевой на прогулке не как с Елизаветой, а как с Глорианой. Когда королева дошла до здоровенной лужи, оставшейся после недавнего дождя, и на секунду остановилась, чтоб прикинуть, как лучше обойти эту лужу по траве, Эссекс мгновенно сорвал с плеч голубой бархатный плащ, расшитый серебром, и швырнул его в лужу, чтоб Глориана прошла, не промочив ножек. Такое оценивают не только королевы… Дальше все пошло, как обычно.

Не знаю, как со стороны Эссекса, но со стороны Елизаветы это была страсть. Королева жалует ему не только титулы и звания, но и деньги, например налог на сладкие вина: ни один англичанин не мог выпить рюмочку любимого портвейна, чтоб какие-то денежки за это не пошли Эссексу. Некоторые ее милости просто невероятны: она жалует ему собственную перчатку для ношения на шпаге, запирается с ним часами якобы для игры в карты – ну хорошо, для игры в карты, в ее-то возрасте, надо же! Эссекс одерживает военные победы, берет штурмом Кадис, отправляется без разрешения Елизаветы завоевывать Португалию и возвращается оттуда только после грозного окрика королевы, которая и боится за его жизнь, и возмущается его непослушанием. Он возглавляет экспедицию в Индию, завоевывает Азорские острова, захватывает испанские корабли – может, он был выдающимся полководцем? Вряд ли, скорее, Англия в это время была выдающейся страной, и чтоб ее войска проиграли сражение, надо было им специально вредить.

Что ему еще надо? А то же, что и всем мужчинам – чтоб его женщина признавала его верховенство. Но этого от Елизаветы не может получить никто, ведь потому она и не выходила замуж. А уж без брачных уз королеве подчиняться какому-то графу – не тут-то было. Эссекс пытается протежировать своих друзей, в том числе Фрэнсиса Бэкона, того самого, – над его рекомендациями смеются. Более того, когда он пробует настаивать на даровании Бэкону должности генерального стряпчего, Елизавета громко заявляет, что отдаст эту должность кому угодно, только не Бэкону! Между делом Эссекс женился, заводил многочисленные романы, плодил незаконных детей – королева сердилась и прощала. Даже сердилась не совсем по-настоящему: когда Эссекс вступил в тайный брак с дочерью канцлера Уолсингема, она яростно ругала его – но за неравный брак, унижающий его достоинство, ведь его избранница даже не принцесса! А когда он возвращается к ней после взятия Кадиса, она дарит ему перстень, причем не просто так, а для того, чтобы, если он вызовет ее гнев, он мог прислать ей этот перстень – она вспомнит и простит ему что угодно.

Но я думаю, что при всей любви, которую Елизавета к нему питала, что-то недоброе по отношению к Эссексу уже начало накапливаться в ее душе. Помните, как в СССР обезвреживали строптивого, но опасного члена Политбюро? Бросали на сельское хозяйство, и он сразу оказывался кругом виноватым. Эту работу проваливали все и всегда, потому что развитой социализм и нормальное сельское хозяйство, как гений и злодейство, две вещи несовместные. В Англии для неугодных высших сановников было свое сельское хозяйство – Ирландия, давно завоеванная, но постоянно мятежная. Стоило направить слишком много возомнившего о себе лорда разбираться с ирландскими делами, немедленно оказывалось, что появилась масса причин его ругать, а проблем у него оказывалось выше крыши. Вот и Эссекса все чаще привлекают к обсуждению ирландских дел, а что умное по этому поводу скажешь? Ему все чаще приходится оказываться в смешном и двусмысленном положении, потому что все его рекомендации или отвергаются, или ни к чему не приводят – толку от них не больше, чем от рекомендаций ЦК по межхозяйственной кооперации, многолетним травам и бригадному подряду. В итоге, споря по военным вопросам очередного ирландского похода при людях, он презрительно повернулся к королеве спиной и довел ее до того, что она дала ему пощечину. Он хватается за меч и клянется, что даже ее отцу, Генриху VIII, он бы такого не позволил. Королева отвечает: «Иди и прикажи, чтоб тебя повесили». Пока это шутка. Пока… Впрочем, королева даже относительно спокойно реагирует на его возмущение. Скорее всего, понимает, что виновата – если хочешь, чтоб другие уважали твоего мужчину, нечего лупить его при всех по физиономии.

Немилость королевы, тем не менее, в чем-то проявляется – Эссекса назначают возглавить военный поход в Ирландию. Это обычно было еще хуже, чем просто заниматься ирландскими делами – победы в таких походах практически всегда были бесплодными, а поражения позорными. Эссекс отправляется туда без возражений. Наверное, он пытается найти утешение на поле брани. Но подавить восстание ирландцев ему не удается. Более того, он подписывает с ними перемирие, что ему категорически воспрещено, и возвращается в Лондон, надеясь, что королева не устоит перед его обаянием, как уже было много раз. Но ее терпение лопнуло: его сажают под домашний арест, отдают под суд, налагают огромный штраф и, что неприятней всего, отнимают налог на сладкие вина. Какая уж тут любовь, если лондонцы пьют кларет и мальвазию, а ему не платят! Именно эти деньги – кстати, очень большие – и составляли основную часть его богатства, давали ему возможность содержать множество клевретов, готовых по его приказу на что угодно. У таких людей нет ни верности, ни принципов, им платят – они служат, им перестают платить – они перестают служить. Многие сходятся на том, что именно отказ королевы вернуть ему налог на сладкие вина подтолкнул его к мысли о мятеже – именно сейчас, пока не поздно и от выпитых ранее сладких вин еще осталась какая-то мелочь.

Одно несомненно: в этой паре мужчиной была Елизавета. Эссекс в ссоре ведет себя, как слабая женщина – то просьбы, то истерические угрозы. Сам его мятеж – верх нелепости: толпа его сторонников проходит по Лондону со шпагами наголо и воплями: «За королеву! Нас продали испанцам!» Говорят, что он хотел захватить королеву в заложницы и посадить на престол Иакова Шотландского. Зачем Иакову это было нужно, если престол и так наследовал он? Может быть, он просто хотел, чтоб Елизавета испугалась и послала за ним, ожидая от него помощи и совета? Не на такую нарвался! С его сторонниками даже не воюют – от них бегут, как от сумасшедших, чтоб ненароком не укусили. Никто к ним не присоединяется, потом в дело вступают войска, и Эссекс сдается. Скорый суд и смертный приговор завершает эту любовь. Как всегда, Елизавета колебалась – подписывать или нет?

Как всегда, подписала. От кошмарной «квалфицированной казни» она Эссекса избавила, но неумеха палач подкорректировал приговор – срубил голову только с трех ударов.

Но с этого момента Елизаветы, считай, больше и нет – это ее тень еще два года бродит по дворцу, замахивается на придворных мечом и вопит: «Я мертва, но не похоронена!» Говорят, что перед казнью Эссекс попросил свидания с графиней Ноттингем, бывшей его любовницей и женой его заклятого врага. Незадолго до смерти Елизаветы умирает и графиня Ноттингем. Перед смертью она зовет королеву и вручает ей тот самый перстень, который она подарила Эссексу в знак того, что ему будет прощена любая вина. Эссекс просил графиню передать этот перстень королеве, но ее муж не позволил, чтоб не дать спастись врагу короны. Графиня умоляла о прощении, но ответ королевы был: «Бог может вас простить, но я не прощаю и не прощу никогда!» Через два дня графиня умирает, а мучения королевы еще продолжаются. Вскоре она впадает в кому, девять дней отказывается от еды и лекарств и ничего не говорит, кроме «Эссекс!.. Эссекс!..» Потом она умирает, добившись своего – ни один мужчина в жизни не смог ей ничего приказать.

Много ли от этого пользы, милые женщины? Вам обязательно приказывать мужчинам самим? Только не говорите, что вы этого не хотите – есть такая штука, инверсия доминирования, когда женщина проверяет, насколько мужчина ей послушен и покорен. В лучшем случае это кокетство, в худшем – достаточно жестокие издевательства. Женщина проверяет, будет ли мужчина в ее подчинении достаточно долго и сильно, – это чистая биология, желание увидеть гарантии того, что он ее не бросит сразу же после секса, поможет воспитывать детей, которые у нас по другим биологическим причинам рождаются очень недоношенными и совершенно беспомощными. Раз мужчины должны терпеть такое от вас, чтоб угодить вашим инстинктам, почему же вам будет низко иногда потакать мужским фобиям и психозам – желанию командовать, руководить, принимать решения? Будете умеренными в своих желаниях вы – пойдут вам навстречу и они. Но отказаться от этого – совсем против природы и не может не закончиться очень печально. Иногда даже мятежом, судом и плахой. Хорошо бы, чтоб такое случалось пореже. Однако прав был Станислав Лем, завершая свой «Солярис»: «…и не прошло еще время ужасных чудес». Постарайтесь не дожидаться его прихода. Многие ошибки можно исправить, но есть и некий предел, за которым бракованная любовь восстановлению не подлежит. Но об этом – следующий рассказ.

АЛЕКСАНДР СУВОРОВ И ВАРВАРА ПРОЗОРОВСКАЯ Солдат и княжна

Замечали ли вы, что биографии великих людей редко бывают благополучными? Это и ясно, великие свершения невозможны без сопротивления, и более того, личная жизнь великих людей часто может быть названа бурной, но редко счастливой. Даже в большей мере, чем других, это касается военных. Не знаю, как в израильской армии, где вместе служат и мужчины, и женщины, а во всех прочих армиях мира – война – это отрыв от нормальной семейной жизни, и буквальное подталкивание к жизни ненормальной. Но и в мирное время военным не лучше. Отдаленные гарнизоны, постоянные переезды… В общем, фильм «Военно-полевой роман» сами видели. Не стану особенно выделять военных, потому что морякам и полярникам не особенно легче, но согласитесь, трудно одновременно поражать врага и обожаемую супругу, хотя бы потому что их следует поражать по-разному. Но одно хотел бы заметить: военная семья выдерживает особую проверку на прочность. Если она прочна, то уж по-настоящему, а если где-то прокололась, война начинается еще и дома. И выиграть эту войну не сможет даже самый прославленный полководец – в ней проигрывают все. Вот Суворов, не просто генерал, а генералиссимус, четвертый из пяти российских носителей этого звания, выше которого только небо, например, не смог. И вы не пытайтесь.

Говорить о интимных деталях биографии великого полководца не очень просто. Например, потому, что самым удивительным в личной жизни Суворова, скорее всего, было то, что до сорока трех лет ее никто и под микроскопом не мог бы увидеть. Ни о чем ненормальном речи не было, это бы точно разглядели, точнее – подглядели, и его враги, которых у военачальника было немало (ведь он говорил, что самые опасные раны он получил не в битвах, а при дворе), с удовольствием бы об этом судачили… Но было бы о чем – все свободное от службы время он службе же и посвящал, причем не без успеха. Если чему и выучили Суворова крепко, так это военному ремеслу, поглощающему его время практически всецело. Женщин он просто не замечал. Нельзя, правда, сказать, что он был человеком полностью односторонним. Есть женщины, которым он поклонялся, помимо воительницы Афины, – это музы! «Науку побеждать» знают все – этот превосходный военно-методический цитатник и сейчас не совсем архаика. Пьесы Суворова не пережили его времени, а вот афоризмы интересны и сейчас. «Где меньше войска – там больше храбрых», «Кто удивил – тот победил», «Вежлив бывает и палач» или вот такое, довольно актуальное: «Геройство побеждает храбрых, терпение – скорость, проступок – ум, труд – лень, а история – газеты» – правда ведь, неплохо? Карьерный офицер, богатый помещик, знатный дворянин, образованный человек – чем не жених? А все нет невесты и нет.

Суворову на брачном поприще мало чего приходилось ожидать – разве чего-то попостнее: годы-то уже немалые, пятый десяток… Но рискнуть убедил его все-таки отец, тоже генерал, Василий Иванович Суворов, уговорил, достал… Суворов, человек глубоко и искренне религиозный, просто не мог быть непочтительным сыном. Он признал свое поражение в странной и неуклюжей фразе: «Меня родил отец, и я должен родить, чтобы отблагодарить отца за мое рождение». Спасибо, мол, папочка, ты мне одолжение сделал, и я тебя отблагодарю. Никакого намека на любовь, на чувство. Надо – значит, надо. От работы не бегаю…

Жениться Суворов согласился, но искать себе невесту ему было гораздо менее привычно, чем, скажем, противника в чистом поле. На него-то он обрушивался как гром среди ясного неба. А здесь передоверил дело свахам. Для генерала даже простая дворянка – невеста неподходящая, низко ему будет! В итоге приискали ему не какую попало незамужнюю барышню, а знатную дворянку, подымай выше, – княжну, из почтенного рода Прозоровских. Все сохранившиеся портреты рисуют нам образ красивой и эффектной женщины, здоровой и статной, с большими зелеными глазами. В наше время такой явно не пришлось искать женихов по Интернету – все время уходило бы на то, чтоб отгонять мухобойкой тех, кто нашелся сам. Почему же она снизошла до жениха мелкого, щуплого и, скажем прямо, пожилого? Причин было две: во-первых, бедность – Суворов был в милости, владел многим, ожидал большего, а Прозоровские были князья обедневшие, главным богатством был титул, его и пытались конвертировать в реальный доход. Вторая причина проста и ясна, хотя и немного печальна. Разве за сорокачетырехлетнего так просто пойдет молодая? Невеста была старуха, уже почти что старая дева, в возрасте, когда ее сверстницы обычно уже по нескольку детей имели. Выдать замуж дочь-невесту такого возраста считалось делом практически безнадежным. Ведь возраст у Варвары Ивановны был такой, что в те годы и барышень помоложе считали вековухами да перестарками – цельных двадцать три годика, кошмар! Да вот понравилась статная красавица запоздавшему жениху, и свадебку сыграли. Как говорится, жили-были старик со старухой. Старику – сорок четыре, старухе – двадцать три. Нет, в этом отношении наш век гуманнее…

Поначалу супруги жили, пожалуй, неплохо. А в родившейся вскоре дочке Наташе Суворов и души не чаял. И браком был явно доволен. Но могла ли быть довольной этим браком княжеская дочь, мечтавшая о дворе и свете, о придворных кавалерах и галантных развлечениях, но вынужденная проводить большую часть жизни в кибитках и палатках, есть в курной избе из деревянной миски, что найдут, и вынужденной довольствоваться обществом супруга и его офицеров, светского обхождения отнюдь не понимающих? Приехав как-то к мужу, она вошла в избу, где они должны были проживать, и увидела на полу охапку сена. «Какая мерзость! – сказала она денщику. – Выкинь это немедля!» – «Но здесь господин генерал почивать изволит!» – боязливо пролепетал денщик. И это уже не говоря о том, что от беспрерывных переездов у Варвары Ивановны вскоре уже было два выкидыша. А ее муж так хотел сына! Была в этой любви какая-то сладость, да быстро вся испарилась…

Жизнь супругов помрачнела отнюдь не слегка. Суворов, заметив, что на его нежные письма отвечают все реже и неохотнее, при первой возможности заспешил домой. Может, лучше бы он этого не делал? Войдя в свой сад, он увидел в беседке любимую супругу, целующуюся с каким-то майором! Да еще и не с каким-то – это был его собственный двоюродный племянник Николай Суворов, мот, волокита и неуч, удостоенный хорошего назначения только по протекции великого дяди. Мир Суворова рухнул к его ногам. Военным людям вообще трудно привыкнуть, что рядом с ними обитает существо, не ходящее строем, не знающее устава и совершенно неправильно понимающее слово «наряд». Если вдруг оно провинилось – какая будет диспозиция? К врагам его причислять международное право не позволяет, поэтому колоть его багинетом или аркебузировать есть не доблесть, а прямая уголовщина. Вроде бы это подчиненный, но прогнать его сквозь строй уставы не велят, а если маленько поучить по Домострою – «соимя рубашка плеткою вежливенко побить за руки держа», Фемида, конечно, вмешиваться умоется, но сослуживцы, не говоря уже о том самом, наносящем самые опасные раны дворе, в спину захихикают и пальцами затычут. Редкий случай, когда совершенно ясен ответ на один из проклятых русских вопросов: «Кто виноват?», но сам черт не разберет, как отвечать на второй: «Что делать?»

Но, как и на поле брани, полководец такого уровня не имеет права терять самообладания. Случилось нечто жуткое, но надо жить дальше. Возмущенный Суворов требует немедленного развода. Но как его получить? В те времена развод был чем-то чудовищным и чрезвычайным, сейчас пол сменить легче, чем тогда развестись. Развод давал только Синод – высшая в те времена церковная инстанция, – и делал это крайне неохотно, требуя свидетелей супружеской измены из числа третьих лиц. И где Суворову искать таких свидетелей? Билеты на такие зрелища продавать как-то было не принято… Пожаловаться всемилостивой монархине? Но и Екатерина Вторая, и Потемкин, которым Суворов пытался жаловаться на свои печальные обстоятельства, вообще не понимали, в чем тут дело. Что такое приключилось, что дает талантливому генералу, но никакому придворному, повод для недовольства? Жена с племянником изменила? Экая трагедия для Екатерины и особенно для Потемкина… Их реакция была единодушной: пожалеть способного придурка, который зря психует, и подтолкнуть его к тому, чтобы спустить все дело на тормозах.

Екатерина, для которой мир интимного был необыкновенно важен, откровенно сводничает супругам, за что ее, очевидно, нужно только похвалить. После высокой награды – бриллиантовой звезды той самой, что в рекламном ролике, – она устраивает встречу супругов в доме князя Горчакова – вдруг помирятся? На первых порах не помогает. Он отдает дочку в Смольный институт и запрещает супруге с ней видеться. Делает, что может, и Потемкин: загружает Суворова делами по самое не могу и устраивает так, что в одну из командировок хочешь не хочешь, а ехать приходится с супругой. Усилия царицы и ее незаконного мужа (некоторые, впрочем, даже говорят, что они были тайно обвенчаны) заканчиваются успехом. Они всерьез мирятся, Варвара уже проклинает своего соблазнителя, крепко верующий Суворов настаивает на официальном церковном примирении, и в семье воцаряется благолепие. Года три-четыре все идет хорошо – во всяком случае, внешне. Давно бы так – худой мир лучше доброй ссоры.

Суворов счастлив, спокоен, одерживает победы, правит «Науку побеждать». В этом ему помогает грамотный и талантливый майор Иван Сырохнев, литератор, эффектный и рослый красавец, имеющий собственные исследования по этнографии, доверенный сотрудник, имеющий доступ в дом. Сам хозяин бывает в своем доме реже: то одна война, то другая экспедиция – в общем, наши жены – пушки заряжены! В итоге военный талант полководца Суворова и подвел: ногайские племена удалось усмирить раньше срока, и, как в анекдотах, Суворов возвращается домой из командировки во время неположенное. Вот тут-то и начался полный кошмар. Суворов застал парочку, как говорят, на месте преступления, и неверная супруга не нашла ничего лучшего, как выставить его из дому. Прощения прошу, но после такого не мирятся!

Синод опять развода не дал, опять потребовались такие свидетельства, которые больше двух людей мало кто видит. Обычно просто нанимали лжесвидетелей, но не Суворову было так поступать. Против развода было и высокопоставленное начальство Суворова. Екатерина, упрекающая кого-либо за безнравственность – это было бы уже слишком цинично даже для того циничного времени! Супруги просто разъезжаются, Суворов назначает жене очень скудное денежное содержание, а родившегося сына Аркадия отказывается признавать, заявляя, что считает его не своим ребенком. Ужас, беда, трагедия… Неужели так оно и будет? Узнаете немножко позже. Неоконченный рассказ о семейных бедствиях Александра Васильевича Суворова просто должен быть завершен, хотя бы потому, что речь еще идет о двух существах, ни в чем не повинных: и дочери Наталье, живущей без матери в Смольном институте, и сыне Аркадии, которому отец вообще отказал в признании. Не так легко быть детьми знаменитых отцов, особенно когда отец настолько знаменит, что вошел не только в родное военное дело, но и в достаточно чуждую ему кулинарию. Описания ресторанных меню полны строчками: филе по-суворовски, мясо по-суворовски… Будем готовить? Нет, не будем. Во-первых, мясо по-суворовски только то отношение и имеет к Суворову, что появилось в ресторане на Суворовском бульваре. Во-вторых, сам великий Похлебкин обличает это блюдо как приготовленное не в духовке, а на сковородке, то есть заведомо неправильно. Не стану идти против авторитета, тем паче что сейчас не о кулинарии речь.

Сразу скажу, что дочь Суворов обожал всю жизнь. Его письма к дочери – шедевр трогательности. «Ай да, Суворочка, как же много у нас полевого салата, птиц-жаворонков, стерлядей, воробьев, полевых цветов. Морские волны бьют в берега, как у вас в крепости из пушек, от нас в Очакове слышно, как собачки лают, как петушки поют…» – пишет он ей в Смольный. Даже войну он старается описать понятным ребенку языком: «У нас все были драки сильнее, нежели вы деретесь за волосы, а как вправду потанцевали, то я с балету вышел – в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили». А что же с сыном, Аркадием? С ним хуже: отец его знать не желает и своим не признает. Но умница Наташа может делать с отцом что захочет. Ей тягостно такое положение братика, о котором она не думает плохо. Она привозит одиннадцатилетнего мальчика в родовое имение Кончанское, и Суворов видит ребенка, похожего на него как две капли воды. Рассказывают, что грозный полководец, увидев это, заплакал. Он отказывается от своих слов, признает Аркадия своим сыном. Что тут скажешь, кроме «слава Богу!». Нет в этой семье мира, так хотя бы меньше войны.

Признанного отцом сына немедленно жалуют камер-юнкером, он уезжает в Петербург. И тут Варвара Ивановна, узнав, что сына признали, возымела надежду, что муж поможет ей в ее достаточно тяжелом положении. Она пишет ему отчаянное письмо, в котором просит помочь заплатить долги. Она их сделала, чтоб достойно воспитать сына на те очень небольшие деньги, которые Суворов выплачивал ей как содержание. «Итак, рассудите милостиво: при дряхлости и старости, каково мне прискорбно, не имев себе пристанища верного, скитаться по чужим углам!» – умоляет она, лишенная даже собственного дома. Суворов по-прежнему суров. «Сам должен, помочь не могу, хотя впредь постараюсь», – отвечает он, не закрывая дорогу к переговорам, но и не соглашаясь помочь. Чем бы это кончилось – гадать трудно, однако в жизни помириться супругам не довелось, все дело решило вмешательство извне. Об этой истории узнал император Павел и потребовал данных о состоянии Суворова. На стол лег отчет: усадьба в Москве, девять тысяч восемьдесят крестьян, пятьдесят тысяч рублей оброка в год, на сто тысяч жалованных бриллиантов. Павла возмутило, что такой крез не желает помочь законной, хотя и живущей отдельно жене. Он приказывает: Суворову долги супруги заплатить, московский дом супруге отдать, ежегодное содержание повысить до восьми тысяч. Поступок Павла человечен, его решение делает ему честь, но любого человека возмутит вмешательство в такой конфликт со стороны. В этот момент были утеряны последние шансы на примирение. А сведения о том, что Павел был только тупым тираном, во многом легендарны, – да и стоит ли верить легендам?

Жизнь Суворова тем временем близится к концу, а дочка не пристроена. Он не хочет для нее своей тяжелой личной жизни. О ее замужестве он пишет ей в трогательных стихах:

...

Уведомляю сим тебя, моя Наташа:

Костюшка злой в руках, взяли, вот так-то наши!

Я ж весел и здоров, но лишь немного лих,

Тобою, что презрен мной избранный жених.

Когда любовь твоя велика есть к отцу,

Послушай старика! дай руку молодцу;

Нет, впрочем, никаких не слушай, друг мой,

вздоров.

Отец твой Александр Граф Рымникский

Суворов.

Видите, он сам не уверен, в восьми строчках советует то одно, то другое! А дочь отвечает ему тоже в стихах:

...

Для дочери отец на свете всех святей,

Для сердца же ее любезней и милей;

Дать руку для отца, жить с мужем поневоле,

И графска дочь ничто, ее крестьянка боле.

Что может в старости отцу утехой быть:

Печальный вздох детей? Иль им в веселье

жить?

Все в свете пустяки: богатство, честь и слава,

Где нет согласия, там смертная отрава.

Где ж царствует любовь, там тысяча отрад,

И нищий мнит в любви, что он, как Крез,

богат.

В итоге стихи кончаются и начинается проза. Суворочку все-таки выдают за Николая Зубова, угрюмого хромца, человека страшной физической силы, брата знаменитого Платона Зубова, последнего фаворита Екатерины. Запомните имя Николая Зубова, оно еще всплывет в нашем рассказе.

К блестящему финалу – Итальянскому походу, где он проявил свой военный гений как в победе, так и в отступлении, идет в итоге и жизнь Суворова. В Италию приезжают сыновья Павла Александр и Константин с блестящей свитой. Их представляют главнокомандующему, последним – самого юного. На обычный вопрос «Кто таков?» последовал ответ: «Князь Аркадий Александрович Суворов, князь Италийский, граф Суворов-Рымникский!» Все замерли: что-то будет? Но Суворов, прослезившись, обнял сына.

В последние несколько месяцев жизни ему была дарована сыновняя дружба и любовь. И в смертный час сын был у отцовского ложа. Отец успел позвать его к себе и тихо сказал: «Прости меня, Аркадий…» А потом прошептал еле слышно: «Передай матери, чтоб она меня тоже простила». Объединиться и примириться лучше поздно, чем никогда.

А простила ли Суворова его жена? Нет, она даже отказалась признать посмертную вольную Суворова, написанную для его камердинера Прохора Дубасова. Того самого легендарного Прошки, которого сам король Сардинский наградил специальной медалью «за сбережение здоровья Суворова» и который прошел с ним все походы, лелея его и оберегая, как мог. «Нет, – ответила Варвара Ивановна, – останется рабом, как был». Но у Прошки тоже был суворовский характер – он подал челобитную лично государю, и поддержал эту челобитную человек, лично знавший и Прошку, и его хозяина, более того, любимый его ученик: Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов. Александр I принял единственно возможное решение: Прохору с женой и детьми он даровал свободу, пять тысяч серебром (по тем временам огромные деньги!) и даже принял на дворцовую службу. Конечно, это не лучший поступок Варвары Ивановны, но давайте не будем судить несчастную женщину в ее последние дни. Она умерла через пять лет после смерти мужа, заболев, отказалась от докторов и в последнюю минуту отчетливо произнесла: «Ну наконец-то, я так соскучилась…» Знать бы, по кому…

Теперь только осталось рассказать вам о детях Суворова. Император Павел, как известно, был убит. Одним из заговорщиков, тем, который ударил монарха фунтовой золотой табакеркой в висок так, что весь угол смял, был супруг дочери Суворова Николай Зубов – помните, я просил не забыть эту фамилию? Отомстил за стеснения, которым император подвергал его тестя? Трудно сказать… Сама же его жена прожила долгую жизнь. И когда она во время войны 1812 года не успела выехать из Москвы, французы, узнав, что в их руках дочь великого Сувар а (так они называли Суворова), проводили ее из Москвы с воинскими почестями.

А Аркадий, молодым тридцатиоднолетним генералом, руководя переправой через маленькую речушку, увидел тонущего солдата и кинулся спасать. Вытолкнул его на поверхность, но сам исчез в водовороте, и даже тела не нашли. Знаете, как называется речушка, в которой утонул Аркадий Александрович Суворов-Рымникский? Рымник! Тот самый Рымник, который стал полем славы его отца. Не могу объяснить, но придумать такое невозможно – так было! Тела не нашли, есть разные легенды, что Аркадий Александрович на самом деле не погиб… Кто знает? Жизнь тяжка, и иногда страшно додумываться. Достаточно и знать то, что было на самом деле, – тоже выдержать не так легко.

Была ли такая ужасная жизнь для этой пары обязательной? Нет, конечно, но весьма вероятна, чего уж там… И вероятность эта возросла почти до неизбежности, когда Александр Васильевич начал искать супругу по заведомо неработающим критериям – знатности рода и величине приданого. Конечно, так в те времена поступали практически все, но кому от этого легче? Сможешь ли лично ты прожить вместе с этим человеком всю жизнь – такой вопрос, который за тебя ни одна сваха не решит. Впрочем, может быть, военным это только полезно? Вот в таких семейных баталиях и копится всепобеждающая багровая ярость, которая обрушивается вместо спутницы жизни на совершенно не готовых к этому врагов, – и в учебники стратегии вписывается новая страница… Нехорошо шутить по такому печальному поводу? А что же делать, делать-то что? Александру Васильевичу и Варваре Ивановне – уже ничего. Их жизнь прошла, и другой не будет. Как и у каждого из нас. Впрочем, что потеря здоровья и нервов, совершивший ошибку рискует порой и большим. Но об этом – следующий рассказ.

ПЕТР РОМАНОВ И МАРТА СКАВРОНСКАЯ Бомбардир и портомоя

Чуть ли не самое популярное название для массовой макулатуры – «Как выйти замуж за миллионера». Слова порой варьируются, смысл же не меняется. Огромное количество выпускниц средней школы, обдумывая дальнейшую карьеру, иных вариантов даже не рассматривают. Единственное, для чего им нужна арифметика, – знать, как выглядят цифры пин-кода кредитной карточки этого самого мужа-миллионера. А учиться чтению они готовы только для того, чтоб читать эти руководства по заарканиванию и загарпуниванию, проявляя при этом недюжинную силу воли, ибо слог этих шедевров обычно таков, что на их чтение уходят все запасы героизма и самопожертвования, которые ой как понадобились бы им в вожделенной семье. Да только миллионеры не дураки, хотя бы в силу того, что у них до сих пор не отобрали эти самые миллионы, и все ухищрения, вычитанные из подобных книжонок, действуют на них не больше, чем гаишники на дорожные пробки. У них другая цель – повышение собственного благосостояния (кстати, к гаишникам это тоже относится). Единственные известные мне люди, которые реально помогли многим женщинам выйти замуж за миллионеров, – это президенты некоторых постсоветских республик. Скажем, под просвещенным руководством президента Кучмы миллион украинских купонов в 1996 году стоил примерно пять долларов, что привело к резкому увеличению числа миллионеров в его благодарной стране. Все остальное – мимо кассы. Для тех, кто действительно хочет выйти замуж за миллионера (президента, генерала, шефа, пахана и т. п.), гораздо полезнее чтения всех этих руководств, вместе взятых, будет прочесть историю, изложенную ниже.

Как вы думаете, а вообще надо ли учиться готовить – мало ли вокруг кафе и ресторанов? Скажите, нужно ли вообще уметь гладить, стирать, убирать квартиру? Я уже не говорю о более тонком искусстве утешать мужчину, успокаивать, поддерживать в нем хорошее настроение? Некоторые твердо заявляют: «Не надо! Чего баловать мужиков, и так перебьются. Захочет поесть – полно кафе, ресторанов и кулинарий. Где взять на это средства – его забота. Можно в конце концов нанять домработницу. А утешать его, успокаивать? Так кто кого должен утешать – я его или он меня?» Наверное, можно жить и так, даже остаться на своем месте в обществе, если очень повезет. Но дорога наверх, учтите, при этом для вас закрыта! «Ну а если я готовлю, стираю, глажу, пою, танцую и отвлекаю, что толку! Мужчины – изверги, все равно ничего не ценят», – ответите вы. Ах, мои дорогие, мужчины – такие же разные, как и женщины. Минимум одной женщине, которая умела подчинить свои желания желаниям мужчины, очень повезло, и история это хорошо запомнила…

Черт ее вообще разберет, кем она вообще была, литовкой или латышкой, эстонкой или полькой. Я лично за польское происхождение человека, носящего фамилию Скавронская. «Скавронек» – попольски жаворонок. Правда, отец ее скорее всего, действительно знатный человек, барон фон Альвендаль, приживший ребеночка от собственной крепостной, но тогда это было дело настолько обычное, что как-то даже радуешься тому, что российские дворяне не имели очаровательного обычая американских плантаторов продавать собственных детей в рабство. Официального папочку ее звали Самуил, так что можно поискать здесь еще и сионистский заговор. Тем паче, что искатели этого неуловимого комплота, которым в детстве не объяснили, что обязанность патриота есть любить свой народ, а не ненавидеть соседний, вряд ли обратят внимание на тот факт, что отцом Самуил Скавронский был чисто номинальным. Кстати, они могут подверстать к упомянутому заговору еще и американцев, назвав бедного ребенка дочкой дяди Сэма, – хуже не будет, а формальные основания у них в принципе есть… Крестили девочку по католическому обряду, назвали Мартой, и это несмотря на то, что родилась она в апреле. Ее католическое крещение совершенно не помешало протестантскому пастору Глюку взять двенадцатилетнюю девочку, оставшуюся без родителей, на воспитание. Воспитывал он ее вполноги сильно не напрягаясь, дома она помогала на кухне – стряпала, мыла, гладила, стирала. А вот грамоте так не выучилась, с большим трудом подписывалась. И росла, как говорят в простом народе, сердечной женщиной. Кого увидит – того пожалеет. Лифляндскому дворянину с хорошо засвеченной в истории фамилией Тигенгаузен даже дочку родила, да не зажилась девочка, умерла во младенчестве. Старый пастор понял, что воспитанницу спокойней выдать замуж – всем лучше будет, – и выдал ее за драгуна по фамилии Крузе. А было это дело в 1702 году, ровно через год после того, как русский царь, никакой еще не император, Петр поссорился со шведским государем Карлом. А что ровно через пятьдесят девять лет на российский престол сядет внучатый племянник обоих этих монархов – лучше об этом было не заговаривать. В крайнем случае, покрутили бы пальцем у виска. О другой крайности лучше не думать: тогдашняя психиатрия была до крайности негуманной.

Что же до свадьбы драгуна Крузе и нашей Марты, то к свадебной музыке очень быстро присоединилась канонада русских орудий. Ораниенбаум был взят штурмом, муж Марты навсегда исчез, давайте думать, что он убежал и уехал искать счастья в Америку, – все остальное довольно печально… Кстати, знаете, почему в те времена солдаты лезли на стены крепостей под ружейным и пушечным огнем, не боясь горящей смолы и кипящего масла, которыми их щедро поливали с башен крепости? Да очень просто: взятая крепость отдавалась солдатам на три дня. Что хошь, то и делай – и с имуществом, и с женщинами. Так что бедной Марте пришлось расплачиваться за то, что ее супруг и его соратники плохо воевали. Сначала в солдатском обозе, а потом в офицерских шатрах, ибо языки у солдатиков длинные, и что одна из их пленниц – ну, такая женщина! – быстро дошло до начальственного слуха. Карьера Марты была феноменальной. От солдат к офицерам, от офицеров – к фельдмаршалу Шереметеву, от Шереметева лично к Меншикову, которому даже фельдмаршалом быть не надо, он Меншиков, и все тут. А кто выше Меншикова? Сами понимаете! И этот «сами понимаете», узрев смазливую пленницу, немедленно отбирает ее у Меншикова, как мальчишка – понравившуюся ему игрушку у другого мальчишки. Да и возражений при этом не больше, а пожалуй, меньше.

В чем вообще Меншиков отказывал самому «мин херцу»?

Собственно говоря, все, что было до настоящего момента, дело обычное. А вот потом начинаются чудеса. Почему царь Петр не прикажет обозной девке, которая ему наскучила, вернуться в свой обоз? Почему держит около себя? Почему признает своими рожденных ею детей? Почему она начинает сопровождать царя во всех его походах и поездках? И самое главное «почему»: почему 20 февраля 1712 года царь торжественно венчается с «солдатской добычей»? Более того, вокруг алтаря, держа родителей за рукава, обходит не только счастливая парочка, но и их дочки Анна и Елизавета. После этого они считаются «привенчанными», то есть уже законными. Ну, зачем она царю? По всем портретам далеко не красавица, не обладающая особо развитым вкусом, не умеющая ни держаться, ни одеваться – сохранилось много язвительных комментариев иностранных послов на этот счет… Что он, лучше найти не мог? И вообще, что он в ней нашел?

Ну а теперь слушайте вы, кто считает, что можно не уметь готовить, что муж прекрасно консервами и котлетками из соседней кулинарии перебьется. Те, кто не стирает, не гладит, не поддерживает дома порядок. Захочет, мол, муж – так домработницу наймет, а не захочет – так и сам приберется. Послушайте про солдатскую полонянку, которая сумела стать незаменимой. Просто уравновешенностью, спокойствием, выдержкой, неизменно ласковым обращением с капризным и скандальным Петром. Чтобы быть ему нужной, она не покидала его в походах, скакала верхом на лошади двое и трое суток подряд. Спала на жесткой постели, жила в палатке. Во время Персидского похода побрила себе голову наголо и носила гренадерскую фуражку. Под неприятельским огнем перед самым сражением она делала смотр войскам, говорила солдатам ободряющие слова и раздавала им по стакану водки – из царских, как выяснилось, ручек. Над ее головой свистели пули – ну и что? Она не боялась и более страшной вещи – Петра во гневе. А ведь тот, когда сердился, сердился по-настоящему! На него накатывало не только жуткое возбуждение, но и нестерпимые головные боли. Все просто разбегались: ведь убьет и отвечать не будет! Только Марта подходила к нему, заговаривала с ним каким-то особым языком, в котором сочетались и ласка и твердость, потом брала его за голову, тихонько гладила по волосам, и он засыпал, положив ей голову на грудь. И она сидела неподвижно, как статуя, несколько часов, дожидаясь, пока он выспится и проснется, совершенно бодрый и свободный от гнева.

Кстати, почему же Марта – она уже Екатерина. Петр, естественно, крестил ее в православную веру, чтобы сделать ее русской царицей. Вам кажется, что Екатерина жертвует для мужчины слишком многим? Как хотите! Но не быть тогда вам царицами. Если, конечно, не одумаетесь под влиянием моих слов и не станете вести себя с мужем более ласково и внимательно, чтобы как– то помочь ему в его сложных жизненных делах. От Екатерины Петр получал максимальную помощь: спокойствие, уверенность, понимание. И не только это. В несчастливом Прутском походе, где Петр даже лично для себя ожидал каждую минуту плена или смерти, Екатерина, будем называть ее теперь так, поддерживала своего сердечного друга, как могла, вплоть до пожертвования своих драгоценностей на взятку великому визирю, чтоб выторговать сносный мир. Но в государственные дела она не мешается категорически. Не лезет интриговать, не настраивает против себя никого, да и не может себе этого позволить: она никто, солдатская полонянка. И вот она уже все – императрица!

Ну теперь, если уж говорить о Екатерине, еще один вопрос: был ли Петр ей верен? Да нет, конечно! Он этого вообще не понимал – и как это называется, и с чем это едят. Ее же отношение к побегам любезного друга налево было максимально безмятежным. Если она и позволяла упрекать его за «метресишек» – так называли тогда любовниц, «метрессы», – то только в шутку. И Петр обратной почтой отвечает ей: «А что шутить до баб, и того у нас нет, понеже мы люди старые и не таковские». Но все отлично всё понимают. Через недолгое время Петр напишет Екатерине, находясь на водах: «Во времена пития вод домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к вам». Екатерина, вместо того чтоб устроить скандал, отвечает Петру: «А я больше мню, что вы оную метресишку больше изволили за ее болезнию отправить, в которой она и ныне пребывает, и для лечения изволили поехать в Гаагу. И не желала б я, от чего Боже сохрани, чтоб и галант той метресишки таков здоров приехал, какова она приехала…» «Галант той метресишки» – это ведь Петр и есть! А в одном из писем она вспоминает, что была у Петра прачкой, и пишет: «Чаю, есть у вас новая портомоя, однако и старая вас не забывает!» Какая родовитая боярыня может обеспечить Петру такое счастье, кто из них согласится вселять в своего мужчину вечную уверенность вместо комплекса неполноценности? Екатерины на это хватало, и она получила все, что Петр мог ей дать в ответ.

Итак, самое важное я вам уже рассказал – как стать необходимой мужчине, как сделать так, чтобы он без вас жить не смог, совершенно не задумываясь над вашим общественным положением, состоянием, манерами и даже внешностью. Екатерина показала это просто блестяще, если вы это запомнили – вы разобрались с самым трудным. Ибо потерять расположение мужчины – на порядок легче. Как сделать это, я вам так быстро не перескажу – времени не хватит: существует масса путей. Как покорить мужчину, я показал на примере Екатерины, супруги Петра, которая из положения незаконнорожденной, непонятно чьей дочки, бедной пасторской воспитанницы поднялась до российского престола, – и до сих пор на карте можно найти город, названный в ее честь. Мало кто знает, что Екатеринбург не в честь великой и значительно более заметной Екатерины Второй назывался! Освоение Урала было до зарезу нужно именно в войну, и занимались им «птенцы гнезда Петрова», не забыв польстить его супруге. А на чьем же примере я расскажу вам, как потерять доверие мужчины и упасть в его глазах на самый низ, какую бы высоту в этих же глазах женщина ни занимала? Да на ее же примере! Это можно совместить.

Начну я свой рассказ с того, что царю деньги не нужны. Во-первых, потому, что все деньги и так его, и, во-вторых, потому, что всего произведенного в стране продовольствия не съешь, на всех кроватях не выспишься, на всех конях не покатаешься. Петр вообще был в денежных вопросах крайне непритязателен, вопросы личного быта хладнокровно решал в объеме своего офицерского жалованья, соответствующего присвоенному чину, а до шаутбенахта, то есть контр-адмирала, он поднялся уже в конце жизни. Любимый петровский обед из самых нравящихся ему блюд обычно составляли тарелка щей, кусок вареной говядины из тех же самых щей, соленый огурец, краюха черного хлеба и рюмка водки. Вполне питательно и, если хорошо приготовить, даже очень вкусно, но в наше время такой «царский стол» даже начальнику отдела второстепенного банка покажется скромным – о времена, о нравы! Когда царя приглашали крестить детей, а такое приглашение он мог принять даже от солдата, его подарок «на зубок» младенцу был отнюдь не царским. В хорошие времена – червонец, а во времена похуже мог и рублевиком обойтись. Правда, тогдашний рубль – это не то, что нынешний, не корову, так теленка можно было купить без труда. Но придворные даже в глаза говорили Петру: «А достоин ли такой подарок царя?» Тот спокойно отвечал: «Даю по доходам моим, доходы государства – дело особое, а сам я живу на офицерское жалованье, с него и этот подарок неплохой». Довольно типична в этом плане для Петра история о том, как на железоделательном заводе он заинтересовался работой одного из мастеровых, приказал ему обучить себя этой премудрости, а потом согнал его с рабочего места и проработал несколько часов – увлеченно и вполне качественно. После окончания работы он спросил хозяина, сколько этот мастеровой за такую работу получит, немедленно потребовал себе названную сумму и, получив ее (а кто откажет?), купил себе ботинки. О чем и написал Екатерине, особо упирая на то, что и полезным ремеслом овладел, и заработал на добротную вещь, которая в хозяйстве пригодится.

Не то чувствовала Екатерина, взлетевшая из прачек в царицы так быстро, что частью разума еще осталось прачкой. В результате она обнаружила, что царь прислушивается к ее словам, причем в вопросах весьма спорных. А раз ее голос так много значил, его можно продать! И деньги потекли к ней от тех, кто желал решения вопросов в свою пользу. А если цена этого вопроса – возможная ссылка или даже смертная казнь? Денег не жалели! Теперь сомнения в этом нет, Екатерина держала свои доходы – втайне от Петра, разумеется, – в амстердамском банке, и ее бумаги за триста лет никуда не девались. Кстати, позвольте предположить, что если бы Петр это узнал, это бы его окончательно не рассердило – ну, покричал бы, ну, побил бы, ну, перестал бы слушать! Дело этим не ограничилось. В этот момент в биографии царя вновь всплывает фамилия Монс.

Анна Монс была первой любовью молодого царя, отставленной за измену, естественно женскую, а не государственную. Говорят, что на ее попытки вернуть милость царя Петр ответил: «Чтобы любить царя, надо иметь царя в голове». Впрочем, Анна Монс уже мертва, успев побывать замужем за саксонским посланником, а ее младший брат Виллем делает карьеру, становится заведующим канцелярией императрицы. Как выяснилось, не только заведующим канцелярией… Петр существенно старше Екатерины, заездил себя окончательно, здоровье у него не ахти, этой женщине одного такого мужчины мало. Виллем Монс становится ее фаворитом, причем вряд ли только из расчета. Судя по всему, он ее любил и даже посвящал ей вполне приличные немецкие стихи. Надо думать, сближал их и родной язык. Как вы понимаете, не только их счастье, но и их жизнь зависела от того, удастся ли скрыть их связь от Петра. Но это всегда трудно сделать, особенно при дворе. Говорят, что все началось с анонимного доноса, который, собственно говоря и этой темы не касался. Но следствие, проведенное Петром, открыло все.

Сказать, что Петр был в бешенстве, означало бы ничего не сказать! Сам он считал себя вправе изменять Екатерине, сколько ему хочется – как мы видим, она и не возражала, – но ее он таким правом не наделил. Монса быстро осудили за взятки и казнили, никаких более серьезных обвинений не выдвигалось. Рассказывают, что Екатерина попыталась заступиться за Монса. Это взбесило царя, он схватил зеркало и закричал: «Это простое стекло облагородили работой, и оно украшает мой дворец, но я захотел – и разбил его! Так может случиться не только со стеклом!» И хряснул драгоценное зеркало об пол. В ответ на это Екатерина спокойно сказала: «И что? От этого Ваш дворец стал лучше?» Петр не ограничился жестами, он повел супругу смотреть на отрезанную голову Монса. Екатерина хладнокровно сказала: «И поделом этому взяточнику за его преступления» – и бровью не повела: во все свои игры она играла до конца. Гнев Петра существенно ее задел. Супруги не виделись, не разговаривали, не спали вместе. На средства Екатерины наложен был секвестр, и она вынуждена была занимать у придворных дам. Во всяком случае, идея указать в завещании Екатерину как наследницу престола была решительно отставлена. Если они как-то и пытались объясниться, никто этого не видел и не знал. Свести их сумела только веселая, добрая дочка Елизавета. Придворный лекарь Лефорт пишет: «Царица долгое время стояла на коленях перед царем, испрашивая прощения своих проступков, они поужинали вместе и разошлись». Времени помириться у них не оставалось: меньше чем через месяц Петра не стало. Во время всей его болезни она была около постели умирающего, а после его кончины сорок дней не давала его хоронить и дважды в день оплакивала так, что придворные удивлялись – откуда у человека может взяться столько слез? Может быть, тут и произошло их окончательное примирение – кто знает? Уже не узнает никто.

Между тем положение с престолонаследием после смерти Петра было совершенно неясным. Сына-наследника царственная чета не оставила, любимый сынок Петр Петрович, «шишечка», как его называли, умер на четвертом году жизни, из одиннадцати детей Петра и Екатерины дожили до взрослых лет всего две дочери. Был внук Петра, сын царевича Алексея наследник по прямой линии. Но он был еще несовершеннолетним. И из этой ситуации Екатерина выжала все, что могла. Когда представители знатнейших родов Голицын и Репнин заговорили о передаче короны маленькому Петру и регентстве императрицы и сената, раздался барабанный бой, и высшие чины империи увидели, что гвардейские полки выстроены у дворца под ружьем. Против гвардии во время переворота козыря нет. Екатерина вступила на престол. Несогласные предпочли промолчать – для их же здоровья лучше…

Теперь несколько грустная часть моего рассказа. Хорошо, когда ровность, вежливость, веселость, внимание к словам мужчины исходят из души, тогда они естественны. Екатерина явно заставляла себя изо всех сил, рассердить Петра было для нее гибели подобно. Когда ей стало некого бояться рассердить, началось безумие. Петр, как известно, был человек более чем сильно пьющий. Пить приходилось и Екатерине. Но зная, во что ей может обойтись мельком сказанное неосторожное слово, она язычок свой придерживала. А теперь зачем? Первые ее слова каждое утро были одни и те же: «А чего бы нам выпить?» Женский алкоголизм развивается взрывообразно и почти не лечится. Десять процентов всего государственного дохода – семьсот шестнадцать тысяч рублей семь алтын и одна копейка уходят в царствование Екатерины на закупку устриц и венгерских вин, в первую очередь обожаемого еще Петром токая. Только не упрекайте Екатерину за то, что она плохо занималась делами государства – она не занималась ими вообще. Беспрерывное пьянство, балы и мужики, мужики, мужики: Левенвольде, Девиер, граф Сапега… Ни один мемуарист не может перечислить всех, потому что имена различных солдат и сержантов гвардии история просто не сохранила. Она выдерживает такую жизнь шестнадцать месяцев и умирает, толком не протрезвев.

Она настолько плотно связала свою жизнь с жизнью Петра, что все, что было после его смерти, строго говоря, жизнью не назовешь. Скверный фильм ужасов. Ноша, которую она пыталась нести, была слишком тяжела, и она надорвалась. Но история сохранит не только ее ужасный и бездарный путь вниз, но и блистательный путь наверх, как напоминание о том, что любая прачка может стать императрицей, если даже знает очень немногое!

И не только знает, но и умеет этим воспользоваться. Попробуйте и вы стать императрицами, если очень хочется. Или миллионершами – разница, в сущности, не такая уж и большая. Это не обязательно ведет к таким перегрузкам – их надо только уметь избегать, с тактом, терпением и, разумеется, любовью. Но об этом – следующий рассказ.

ЕЛИЗАВЕТА РОМАНОВА И АЛЕКСЕЙ РАЗУМОВСКИЙ Карьера бандуриста

Все чаще мы задаем себе один и тот же вопрос: неравный брак – хорошо это или плохо? То, что привлекает именно неровня, мы отлично понимаем – точно такие, как я сам, и дома надоели. Проявятся ли иное воспитание, иные привычки, незнакомые нам правила поведения, впитанные с детства вместе с другим молоком или радикально отличающейся по цене молочной смесью моральные нормы, или никто и не заметит, тоже сомневаться не стоит – проявятся, да еще как! А вот насколько оживленно вы на это среагируете, ограничитесь легкой улыбкой, разъясните, как именно здесь принято, или сразу заедете сковородкой по кумполу – совершенно не ясно, да и предсказывать крайне рискованно. Особенно щекотно, когда парочка оказалась с разных крайних ступенек социальной лестницы и сверху вниз начинают кричать о вороне, залетевшей в высокие хоромы, а снизу вверх от обиженной вороны сыплется в ответ свое кра – обычно инвективы о кровопийцах и эксплуататорах, которые еще непременно дождутся проскрипций, гильотины и ликвидации кулачества как класса. Некоторые говорят, что этого не избежать и от осинки не родятся апельсинки. Я вас умоляю – просто им так удобнее… На самом деле при наличии некоторой доли терпимости и такта прекрасно уживались люди, выросшие в очень разных условиях, чему, как говорилось у Крылова, в истории мы тьму примеров слышим. Уверенность в том, что, скажем, дочь царя и сын землепашца нипочем не уживутся, совершенно ни на чем не основана. А тем, что будет изложено ниже, опровергнуто вообще напрочь.

Все начиналось в 1709 году. Именно тогда в селе Лемеши Черниговской губернии у простого реестрового казака Григория родился сын Алексей. Григорий был человек простой, пьющий и себя уважающий. Выпьет лишнюю чарку и себя по голове стучит: «Ой, що ж це за голова, що це за розум?» А его сыну Алексею прозванья было мало, он этот самый «розум» действительно в голове хотел иметь, для чего и начал книги читать. Это, к сожалению, возмутило отца до глубины души: «Не казачье это дело, воюй да землю паши, а книги пусть немцы читают!» Мнение сына на этот счет было иное, но Григорий настолько книги не уважал, что как-то, увидев сына с книгой в руках, просто бросился на него с топором – вот так, по-простому, по-казачьему! И зарубил бы, наверное, если б не сбежал Алексей в соседнее село Чемер, не упал бы в ноги к дьячку храма в этом селе и не взмолился: «Заступись, приюти, за любовь к книге родной отец лютой смерти хочет предать».

Дьячок пошел ему навстречу, и не только по доброте душевной. В церкви было сложно с певчими, а у молодого Алексея Розума был такой бас, такой бас… Все девушки этого села, да и соседних, слушали и наслушаться не могли. Да недолго им вышло наслаждаться красивым голосом. Проезжал через Чемер полковник Федор Вишневский, занимавшийся самым важным в Российском государстве делом – закупкой в Венгрии токайского вина лично для императорского потребления. Но было у него еще одно мелкое поручение – подыскать певцов для императорской капеллы. Послушал он Алексея и сказал: «Кончилось, парень, твое житье в родной Украине, собирай узелок, одевайся потеплее, садись со мной в коляску – и в столицу, Санкт-Петербург! Будешь придворным певчим». Возражений не последовало – кто же откажется?

А в том же 1709 году у девицы Катерины Василевской, которая самому царю Петру портки стирала, да и не только это для царя делала, родилась девочка, которую окрестили Елизаветой. Девочка выросла – заглядение, быстрым умом в папочку, а уменьем обходиться с сильным полом – совершеннейшая мама! Впрочем, мама в чем-то ей даже уступала… Это ж надо было начать свои победы над мужскими сердцами лично с собственного племянника, царя Петра Второго, еще маленького, тринадцатилетнего. Кстати, мальчишка влюбился не на шутку и о браке с родной теткой говорил совершенно серьезно. Поломать эту историю помог ее параллельный роман с Александром Бутурлиным, с которым она и на салазках каталась на масленицу, и за фруктовым садом ухаживала, и… в общем, мало ли что еще было? Я им свечку не держал, у особ такого ранга для этого специальные люди есть. В общем, разгневанный Петр Второй отослал Бутурлина куда подальше – в данном конкретном случае на Украину. Не знал он, что оттуда сменщик ему приедет… Потом был обер-гофмейстер Семен Нарышкин, чуть за него замуж и не выдали: мол, одним претендентом на престол меньше. Но тут не умевшая любить наполовину Елизавета нашла себе гвардейца, сержанта Шубина, рослого красавца и силача, и Нарышкин исчез, как и не было. Елизавета была Шубину под стать. Когда впервые приехал в Петербург китайский посол, его спросили, кто из женщин на дворцовом балу всех красивей, и он ни секунды не задумывался: Елизавета, кто же еще!

Сама Елизавета к политике была в лучшем случае равнодушна. Плевать ей на политику, когда так весело танцевать «русского» на балах. Но мимо политики у нее уже тоже не получалось. На престоле оказалась бездетная Анна Иоанновна. Все родственники – немецкие принцы. Как начнут обсуждать, кто после Анны будет, так один вопрос у всех на устах – а чего мы у немцев ищем, когда дочь Петрова перед нами, красивая, умная, здоровая и бойкая? Бедный Шубин даже в какой-то заговор ввязался в пользу Елизаветы и в результате оказался на сибирской каторге. Когда Елизавета села на престол и первым делом его помиловала, его искали там несколько лет, а нашли совершенно опустившимся и женатым на безобразной камчадалке. Сразу, как привезли, насильно и женили, чтобы окончательно покончить с неудобным романом. Недолго, кстати, Елизавета горевала – тут и встретились в придворной капелле наши герои.

Современники вспомнили, что на эффектного певчего все сразу обратили внимание. Жгучий брюнет, черная густая борода, высокий, широкоплечий, красивый. А голос-то какой! Не удержалась Елизавета и выпросила его у императрицы для своей капеллы, духовные песни распевать. Думаете, только духовные песни? Я тоже не думаю. При маленьком, почти игрушечном дворе Елизаветы Разумовский делал карьеру, помимо прочей, и официальную. Голос он, правда, вскоре потерял, но не унывал, стал бандуристом, а украинские бандуристы в то время были в моде при российском дворе. Позже Елизавета доверила ему управлять одним из своих имений, а потом и всем своим двором. Жизнь у Елизаветы стала приятней некуда! Денег достаточно, милый друг под боком, живи себе и радуйся. Сама она по своей воле в политику и носа бы не сунула. Государственные дела были ей глубоко противны, занималась она ими, даже и будучи царицей, из-под палки. Указы лежали на столе неподписанными иногда целые месяцы…

Анна Иоанновна держала ее в строгости. Замуж никуда не отпускала, да не очень Елизавета и рвалась, пусть сидит под руками возможная претендентка на престол, но, честно говоря, и не обижала. Однако после смерти Анны Иоанновны придворное окружение перегрелось так, что пошел легкий дымок, потому что грубость и бесцеремонность фаворита Анны Бирона, да и сменившего его фельдмаршала Миниха достала всех. Разговоры о том, что это война против иностранного засилья, надо делить на восемь. Чуть ли не главным мотором якобы прорусского переворота стал француз Лесток, саму воинскую операцию возглавлял еврей Гринштейн, так что блажен, кто верует… Но выхода у Елизаветы не было – слишком очевидной кандидаткой на престол она была, могли бы и без особой злобы сослать в отдаленный монастырь или того почище: раз-раз – и упокой, Господи, ее душу, одной проблемой меньше. Да и кто возразит против того, чтобы стать царицей? Явились из казарм гвардейцы, она воскликнула: «Вы знаете, чья я дочь? За мной, ребята!» – и практически бескровный переворот, вроде бы даже ни одного убитого, совершился в один миг.

Елизавета – царица, она на троне, теперь надо бы, чтоб все путем было, супруга из иностранных государей подобрать да о продлении династии позаботиться! Какое там, любовь здесь оказалась сильнее государственных соображений. Примерно через год после воцарения Елизавета едет с Разумовским в подмосковное село Перово, сейчас это московский район, заезжает в тамошнюю церковь и сочетается с ним браком. Очень мало кто из историков оспаривает это. Доказательств хватает. Для меня достаточно убедительно то, что Елизавета подарила перовской церкви роскошные ритуальные ткани для богослужений («воздуси», как их называли), шитые ею самой лично, да и само Перово она вскоре купила и Разумовскому подарила. Чины и титулы просто сыплются на Разумовского, во время коронации Елизаветы он служит обершенком, в тот же день получил чин оберегермейстера, в 1744 году стал графом, причем не только российским, но и отдельно графом Священной Римской империи. Цезарь Карл Седьмой не отказал правительнице, от которой в Европе очень много чего зависело.

Двигался Разумовский и по военной линии. Через четыре года после брака – капитан-поручик главной в стране лейбкампанской роты гвардии, еще через два года – подполковник лейб-гвардии конного полка, а в 1756 году – вообще генерал-фельдмаршал! Учтите только, что этот генерал-фельдмаршал в жизни пороху не нюхал, в войнах не участвовал, тем паче войсками не командовал. Все было у законного царицына мужа. Кроме одного – титула царя! Но Алексея Григорьевича, отдайте должное его уму, это нисколько не волновало. «Що це за голова, що це за розум!»

Все могут короли. И цари, разумеется, могут почти все. Но одной вещи у царей, да и у цариц, обычно нет. Нормального быта. Про Александра II я вам еще расскажу. Петр – вечный кочевник, мотался по палаткам и дешевым гостиницам. Анна Иоанновна, думаете, во дворце жила? Напомню, Зимний появился только при Екатерине, а царские дворцы до этой эпохи, в том числе и при Елизавете, чем-то напоминали кочевые шатры, строились в течение нескольких дней, тяп-ляп, без всяких удобств, в том числе и тех, о которых вы подумали. Вместо быта у царей этикет, а быт появляется только с незаконной или тайной любовью. Делай с этим что хошь – «жениться по любви не может ни один, ни один король…». Царица, получается, тоже не может. А Елизавета смогла. И была за это вознаграждена.

Разумовский сразу поселился рядом с ней. Ну, для приличия – рядом. Но все внешние признаки почета, которые оказываются принцу-супругу, Разумовскому оказывались неукоснительно. Всюду он появлялся вместе с Елизаветой, когда они выходили из театра в сильный мороз, императрица заботливо запахивала ему шубу и оправляла. А на официальных обедах сажала только рядом с собой. Более того, Разумовский повлиял на такой существенный элемент быта императрицы, как ее кухня. Императрица полюбила привычную дорогому Алеше украинскую кухню: борщ, запеченная буженина, гречневая каша со шкварками, вертута… Еда вкусная и сытная, но, скажем честно, плотная. Алексей Григорьевич даже несколько повредил красоте своей подружки – Елизавета начала быстро полнеть. Впрочем, в те времена считалось, что чем толще тем красивей. Да и почему только в те времена – мудрой испанской поговорке о том, что мужчины только притворяются, что любят сухое вино, стройных женщин и музыку Хиндемита, а на самом деле обожают сладкое вино, полных женщин и музыку Чайковского, судя даже по упоминанию Хиндемита, не больше ста лет.

Занимался ли дважды граф и фельдмаршал государственными делами? Практически нет. Возможно, это было великой мудростью. За что ненавидят фаворита или фаворитку? За влияние на свою государыню или государя… «Ночной император» бывает повлиятельней дневного. Только великие Елизавета I Английская и Екатерина II Российская в какой-то мере умели бывать для своих фаворитов и любовницами, и государынями. На Елизавету с ее полным безразличием к государственным делам это даже не похоже. Но ей повезло с Алексеем Григорьевичем. Он отлично понимал, что может, а что не может. Получив титул генерал-фельдмаршала, он не стал возражать, но, тем не менее, сказал: «Лиза, ты можешь сделать из меня что хочешь, но ты никогда не сможешь заставить других считаться со мной серьезно хотя бы как с простым поручиком». Политическая жизнь России происходила практически без всякого участия законного супруга царицы. Что интересно, положение его от этого не пошатнулось, а только стало еще прочней.

Заметны только две вещи, в которых Алексей Григорьевич неуклонно проявлял активность и не боялся тревожить могущественную супругу настойчивыми просьбами. Первая – это различная помощь духовным лицам, а вторая – беспрерывные просьбы о различных послаблениях и благоприятствованиях родимому краю, Украине. Просьбы эти имели успех. Украине были дарованы многочисленные льготы – от подтверждения древних преимуществ города Киева до свободного ввоза хлеба из Польши. Более того, был осуществлен вывод из Малороссии, как тогда говорили, расквартированных там воинских полков, ибо постой тогда был делом весьма обременительным. Но самым необыкновенным его успехом было восстановление на Украине гетманства, то есть атрибутов самостоятельного государства! Гетманом предусмотрительно назначили человека, который вряд ли мог Елизавете и Алексею Григорьевичу повредить, – родного его брата, Кирилла Разумовского, который, в отличие от Алексея Григорьевича, был человеком не только мудрым, но в придачу к этому решительным и деятельным, и роль его в политике была велика. Так Алексей Григорьевич стал не только царицыным супругом, но и гетмановым братом, ближайшим родственником двух государей.

Сам же Разумовский менялся мало. Оставался таким, как был до возвышения, – простым, добродушным, хитроватым и насмешливым. Императрица Екатерина II в своих мемуарах пишет о семье Елизаветы и Разумовского удивительные слова: «Я не знаю другой семьи, которая была бы так любима всеми». А его любовь к Украине передалась и Елизавете – она посетила ее лично через два года после их свадьбы. Приняли ее очень торжественно и в то же время крайне сердечно. Долгое время она просто жила в доме Разумовского в городе Козельце, познакомилась со всей его родней. Алексей Григорьевич выписал маму к себе в Петербург, та там немного пожила и вернулась. Столица была для нее чужой. А на родине она купила себе на подаренные сыном деньги корчму и жила в счастье и довольстве, да еще и имея возможность хорошо принять в гостях не только сына, но и его царственную супругу. Особый восторг у Елизаветы вызвал Киев. Осмотрев его, она произнесла зафиксированную летописцами фразу: «Возлюби меня, Боже, в Царствии Небесном твоем, как я люблю народ сей, благонравный и незлобивый!»

На пение и игру на бандуре времени у Разумовского уже не оставалось, но украинское искусство при нем стало при дворе в большом почете. При дворе были бандуристы, в штате дворца числилась «малороссиянка-воспевальни ца». А певчие, вывезенные из Украины, участ вовали не только в церковном хоре, но и в театральном, наряду с итальянцами. Алексей Григорьевич музыку очень любил и способствовал заведению в Петербурге итальянской оперы. Так что и искусство Украины получило голос в Петербурге.

Какие еще трудности поджидают фаворитов и фавориток? Известно, какие! Сердца царские непостоянны. И тот, кто был любимым человеком, становится досадной помехой на пути к следующей любви. А Елизавета, мягко говоря, была дама любвеобильная. Список ее симпатий достаточно велик: и оба Воронцовых, Роман и Михаил, и Сиверс, и Войчинский, и Мусин-Пушкин, и очень серьезный человек Иван Шувалов, умница, покровитель просвещения, лично руководящий многими серьезными проектами, не только по приведению в порядок российских законов и системы управления, но и чисто образовательными. Именно его мать звалась Татьяной, и в ее честь, потому что именно Иван Шувалов основал Московский университет, студенты празднуют 25 января Татьянин день. Как это сказалось на Алексее Григорьевиче? А никак! Ревности своей он, будучи разумным человеком, не проявлял. Думаю, даже не из выгоды, а потому, что понимал: ревность – это чувство, которое может сделать только хуже. И ничего более. Правильно говорили немцы: «Айферзухт ист айне ляйден-шафт, ди мит айфер зухт, дас ляйден шафт» – «Ревность – это чувство, которое со страстью ищет то, что причиняет страдание». Его дружеские отношения с Елизаветой даже не пошатнулись, и быт продолжал оставаться дружным и семейным. Может быть, он просто счел невыгодным гневаться? Ну зачем обязательно предполагать пакости – может быть, он просто так сильно ее любил, что подчинялся ее воле даже в таких неприятных для мужского самолюбия деталях? Если бы было иначе, гнев бы копился и рано или поздно выплеснулся. Но ничего подобного не замечал и не припоминал никто, даже недоброжелатели.

Не будем здесь разбирать достоинства и недостатки царствования Елизаветы, но через двадцать лет пришел ему конец. Здоровья императрица не жалела, плясала на балах в продуваемом здании так, что трижды за бал платья меняла – промокали платья от пота насквозь, – и в конце концов даже ее богатырское здоровье такого не выдержало. Супруга своего венчанного Елизавета не забыла и перед смертью, и чуть ли не последней ее просьбой было строгое приказанье наслед нику: «Никогда и ничем Разумовского не обижать!» Так что, когда тот даже попросился после смерти любимой Лизы в отставку, Петр III не пустил его. «Это же Вас обидит, а я клялся этого не делать», – возразил император. И только после повторной просьбы император сказал: «Теперь я вижу, что Вы действительно этого хотите», и отпустил Разумовского в отставку, где он продолжал жить достойно, вызывая всеобщее уважение, часто оказывая протекцию и прямую материальную помощь различным бедным и несчастным людям, в первую очередь землякам.

Но до кончины пришлось ему еще раз сыграть немаловажную роль в истории.

Не меньшей любовью, чем Разумовский у Елизаветы, был Григорий Орлов у Екатерины II. Но Орлов, конечно, был «труба пониже и дым пожиже». Негласного титула «ночного императора» было ему мало. Он даже инспирировал подачу петиции, дабы императрица избрала себе супруга. Организовал, так сказать, «народное волеизъявление» – наверное, имиджмейкеры подсказали… Екатерина, влюбленная в то время в Орлова, как кошка, тем не менее была разумная и расчетливая немка и сразу заинтересовалась прецедентами: а бывало ли такое хоть когда-нибудь ранее? Канцлер Воронцов направляется лично к Разумовскому и задает ему вопрос: был ли он законным супругом Елизаветы? Если был и имеет свидетельство того – велено пожаловать ему титул Его Императорского Высочества. Ибо хотя он и не царь, но законный супруг царицы…

Если верить Воронцову (а чего ему не верить – врать у него никакого интереса нет), Разумовский поступает очень неожиданно. Он пробегает глазами проект указа, подходит к комоду, достает из него ларец черного дерева, окованный серебром, открывает этот ларец, вынимает из него бумаги, обвитые в розовый атлас, благоговейно читает, целует эти бумаги, поднимает влажные от слез глаза к образам, крестится и… бросает бумаги в камин! И лишь после этого он говорит Воронцову: «Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества покойной императрицы. Если бы было некогда то, о чем Вы говорите, поверьте, граф, я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память монархини, моей благодетельницы. Теперь Вы видите: у меня нет никаких документов». Екатерина, думаю, этому только обрадовалась: выходить за Орлова ей не следовало по очень многим причинам, включая характер кандидата в супруги. А Воронцову она сказала: «Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало, хотя бы для усыпления боязливой совести. Почтенный старик предупредил меня, но я ожидала этого от свойственного малороссиянину самоотвержения». Так Разумовский и дожил свою жизнь счастливо и благополучно, пользуясь огромным уважением у Екатерины и оставаясь таким, каким описал его биограф: «Он чуждался гордости, ненавидел коварство и, не имея никакого образования, но одаренный от природы умом основательным, был ласков, снисходителен, приветлив в обращении с младшими, любил предстательствовать за несчастных и пользовался общей любовью». Добавлю только одно: никогда не забывал что-то сделать для любимой своей родины. Хорошая жизнь счастливого человека, заслуженная награда за все эти добрые качества. Не просто послушайте историю, а берите с толкового человека пример! Точнее, с двух толковых людей – Елизавете эта встреча тоже ничего, кроме счастья, не принесла. Вот вам и сословные барьеры – высоковаты они, конечно, но что нельзя их перепрыгнуть, больше мне и не говорите. Сами видите – можно! Просто хорошо бы при этом еще и быть не очень корыстным, оно даже выгоднее. Перефразируя Маршака, можно даже сказать: «Любите бескорыстно – за это больше платят!» А если слишком увлечься этим атрибутом неравного союза, все может кончиться очень плохо. Но об этом – следующий рассказ.

СЮАНЬ ЦЗУН И ЯН ГУЙФЭН Император и драгоценная наложница

Если у людей любовь, они думают, что никто и ничто не сможет ее разрушить – «ни ангелы неба, ни духи пучин». Это, конечно, приятно и очень благородно, но лучше не питать иллюзий – могут, да еще как! И что прискорбно, в первую очередь к числу людей, способных разрушить любовь, следует отнести родню любящих людей. Даже если они желают им только блага, они делают это так, как сами считают нужным, а не так, как самим бы влюбленным хотелось. А если уж они в первую очередь желают блага не им, а себе, тогда могут случиться совершенно невероятные вещи! Причем если это жилплощадь какая-нибудь или чтоб невестка, как положено, ноги мыла и воду пила – это еще полбеды. Самый кошмар начинается, когда одна из Высоких Любящих Сторон – влиятельное лицо, способное, как минимум, оказать протекцию, не говоря уже о том, чтоб возвысить и осчастливить на всю жизнь, включая соседей, знакомых и домашних животных. «Вот тут как раз и начинается кино», причем до второй серии герои доживают отнюдь не обязательно. И самое главное, что никакие примеры ничему не учат – руки тянутся сами и голову тащат за собой, причем иногда прямо на плаху. Впрочем, я, наверное, слишком пессимистичен – просто ученые горьким опытом других сами живут тихо и благополучно, вследствие чего рассказы о них не попадают в историю. Но и в историю попавших – а если быть совсем уж точным, влипнувших – увы, слишком много.

Эту историю я начну с кощунственных слов, из-за которых многие, может быть, сразу перестанут ее читать. Не торопитесь, подумайте: мне самому страшно это произносить, но факты – упрямая вещь. Не надо любить слишком сильно! Любовь – очень важная вещь, но есть вещи важнее: честь, долг, справедливость. Любовь создала много великого, но сколько великого она разрушила! И прежде всего она разрушала саму себя – и любящих, и любимых. Послушайте, что случилось в Китае совсем недавно – тысячелетие с четвертью тому назад, – причем случилось не с кем-нибудь, а с императором. Вот уж, казалось, у кого нет никаких проблем, живи себе да радуйся – чего, собственно говоря, для этого не хватает? Если бы это было так просто… Тот, кто так подумал, явно никогда не работал императором, даже на полставки.

Мне вот даже просто интересно, чего не хватало Китаю в начале восьмого века, в первое десятилетие царствования императора Сюань Цзуна. Впрочем, при жизни его звали Мин Хуан – «Просветленный Государь», а Сюань Цзун, то есть «Мистический Предок», – это его посмертное имя. Буду и дальше называть его Сюань Цзун, как китайские законы велят, а то за оскорбление памяти китайского императора такое положено, что лучше и не вспоминать – а вдруг еще не отменили? Тем паче начало его царствования, особенно ввиду последовавших событий, запомнилось как золотой век. Варваров на границе он шуганул, налоговую систему наладил, крестьяне вовремя сдавали налоги в казну, и даже выбивать их особо не приходилось. Рынки столиц были забиты товарами со всех концов огромной страны, где век за веком ухитряется жить четвертая часть человечества. Доставляли их туда купцы, спокойно направлявшие караваны с товарами туда, где эти товары требовались, потому что разбойников на дорогах императорские стражники извели напрочь, а сами, что еще удивительней, их функции на себя не брали. Великие художники создавали шедевры, для ученых утвердили две академии: Собрание Мудрых и Лес Кистей – как вы знаете, китайцы писали иероглифы кистью. А поэзия настолько расцвела, что не писать стихи считалось неприличным. Именно в период правления Сюань Цзуна родились два величайших китайских поэта – Ли Бо и Ду Фу. От такого добра какого добра искать? Император был всем доволен и не представлял, что самое роковое для него событие уже произошло, когда ему исполнилось тридцать четыре года.

Тогда в семье Ян (по-китайски это тополь) родилась девочка, ее назвали Ян Юй Хуань, «Нефритовое Колечко». Был бы мальчик, вариантов карьеры было бы много: мог бы стать придворным, ученым, военачальником… А девочке – одна дорога, в жены или наложницы. Причем наложница в Китае – это вполне джинсово или, если хотите, кошерно, ничуть не хуже жены, только статус чуть ниже. Девочка росла не только красивая, но и умненькая, потому что ее хитренькие родственники позаботились о том, чтобы Ян Юй Хуань получила прекрасное образование, вплоть до занятий в даосском монастыре, где ей рассказали очень много об искусстве плотской любви. Может быть, не только рассказали, но и показали – кто теперь узнает точно? Скорее всего, именно так. А сомневаться, что в Китае знают об этом больше всех, может только невежда, не знающий, сколько в Китае населения. Умела она и ездить верхом, и писать стихи, и петь, и играть на музыкальных инструментах, и играть в шахматы, вернее, в китайскую игру «сянци», очень на шахматы похожую. Награда не заставила ждать – прекрасная девушка стала наложницей восемнадцатого сына императора! Любая другая на радостях перепила бы сливового вина, упала бы прямо на дворцовом пиршестве лицом в салат из молодого бамбука, а потом подняла бы голову и произнесла сакраментальное: «Жизнь удалась!» Но для нее удачи только начинались.

Чуть ли не самой большой школой, которую Ян Гуйфэн прошла в гареме восемнадцатого сына, была школа дворцовой интриги. Процветающая империя даже не замечала, что ее поразило страшное бедствие – интриги и доносы! И самыми ужасными интриганами были те, кто обладал при дворе особыми правами, вплоть до права входа в императорский гарем, – дворцовые евнухи. Добрых людей среди них искать было нечего. Они знали, что у них отнял мир, и собирались за это с миром рассчитаться. В лучшем случае они склоняли дворцовых наложниц к таким невероятным формам интима, которые даже для китайского Дао любви были несколько диковинными. Оказывается, среди евнухов стойко держалось поверье, что усиленные любовные упражнения, даже в доступной им форме, могут сделать так, что то, чего они были лишены, у них отрастет. И хотя веками не было зафиксировано ни единого случая такой чудесной регенерации, эксперименты не прекращались – а вдруг получится, ведь очень сильно хотелось! Причем, по-моему, это еще было хорошо, потому что находящие утешение в том, что губили людей ложными доносами, причиняли больше вреда. И в этом страшном искусстве интриги для девушки по имени Тополь не было тайн.

Решающая встреча девушки Ян и императора произошла, когда ей уже было двадцать два года. По китайским понятиям – перестарок. А императору – вообще неудобно говорить, ему было пятьдесят шесть лет! Как наложница сына государя, Ян посещала дворцовые приемы. На одном из них она увидела, как император играет в го с наследником престола. Не знаю, что ей подсказало, что это ее шанс. По моему разумению, просчитать такое невозможно, что означает, что в китайской придворной интриге я ничего не смыслю… Увидев, что императору приходится туго (а она была хорошим игроком в го и поняла это рано), она быстро взяла любимую дворцовую собачку императора на руки. И в тот момент, когда позиция императора стала безнадежной, девушка Ян как бы нечаянно выпустила из рук собачку, та кинулась к хозяину-императору, вскочила на доску и смешала все шашки! Император поднял глаза и сразу увидел, кто его спас.

А оторвать своих глаз от красавицы он уже не смог. В мгновение ока в гареме сына стало на одну наложницу меньше. Тот отдал папочке красивую игрушку, слова не возразив, – в китайских законах непочтительность к родителям издавна входила в список «десяти зол» вместе, скажем, с заговором против императора, осквернением могил членов императорской семьи и государственной изменой, вследствие чего всегда каралась на полную катушку, без даже теоретической возможности амнистии или замены штрафом.

Очень скоро гарем императора быстро стал учреждением сугубо номинальным. Все силы, которые у него еще оставались, немолодой император тратил на новую наложницу. Теперь ее звали Ян Гуйфэн – «Драгоценная Наложница», а не «Драгоценная Супруга», как переводят некоторые переводчики, ушибленные нашей викторианской моралью. Император проводил с нею дни и ночи, приглашал ради нее в свои покои лучших актеров и музыкантов, не говоря уже о поэтах. Особенно почитали Ли Бо, которому оказывали поразительные знаки внимания. Когда его посещало вдохновение, лично Ян Гуйфэн растирала тушь для того чтобы он поскорей мог запечатлеть на бумаге свое новое стихотворение. А император собственной рукой помешивал в стакане для Ли Бо горячее питье драгоценной ложечкой. Что может быть лучше, чем такое отношение императора к поэту? Жаль, что недолго оно продолжалось…