Помоги проекту - поделись книгой:
— Хочешь? Пошли, — предложила Глашка и без лишних слов вытянула из кармана голубой полтинник.
— Откуда?! — изумился Сенька и первым делом подумал про Гаянэ, но потом вспомнил, что, во-первых, Гаянэ неизвестно где, а во-вторых, человеческие деньги она никогда не производила.
— От верблюда! — усмехнулась Глашка. — Пойдем?
— Да не, — смутился Сенька. — Тебе не понравится…
— Как хочешь, — согласилась Глашка. — Тогда давай жвачки купим.
Купили в киоске жвачки. Долго рассматривали вложенные картинки.
— Мы малышней их собирали, — объяснил Сенька. — Менялись, покупали, вообще…
— У нас — не было, — коротко отреагировала Глашка, запихивая в рот розовую мятную подушечку.
Сенька потренировался немного и надул огромный, с яблоко, пузырь. Лопнул его и снова затолкал в рот.
— На корову похож, — сказала внимательно наблюдавшая за ним Глашка.
— Все так делают, — обиделся Сенька. — Специальная жвачка.
— Все похожи, — согласилась девочка.
Сенька предложил:
— Пойдем на Красную площадь?
— Были ж уже, — недовольно проворчала Глашка, но тут же согласилась: — Пошли…
Людей вокруг становилось все больше. Казалось, что они возникают прямо из пространства.
— С ума сойти! — жалобно сказала Глашка. — Уйдем отсюда, а?
— Ну нет! — Сенька потянул Глашку вперед. — Пошли туда! Смотри, смотри, там выступает кто-то! Пошли послушаем?
— Тебе-то чего? — Глашка еще сопротивлялась, но как-то слишком вяло.
Присмотрись Сенька повнимательней, может, и заметил бы чего, остановился, а то и назад бы повернул, но его уже понесло, подхватило…
Лица кругом были небудничные, возбужденные. Поток нес Сеньку и Глашку к площади.
— Гражданин, там чего? — Мальчик дернул за рукав немолодого, прилично одетого мужчину.
— Там свершается история, мальчик, — высокопарно ответил он и проплыл куда-то вбок, вперекрест к основному движению.
— Тетенька, там чего? — прицепился Сенька к женщине с раздутой, вытертой на швах авоськой.
— А бес его знает! — в сердцах воскликнула женщина и добавила себе под нос: — Развели говорильню, сгубили все, теперь пусть расхлебывают…
Сенька обернулся к Глашке:
— Там митинг какой-то. Пошли поглядим. Может, морды бить будут или на столбы лезть. Или еще чего-нибудь интересное.
Глашка ничего не ответила, но даже не пыталась вытянуть свою руку из Сенькиной пятерни, покорно плелась следом за ним.
На площади жила толпа. Сенька почувствовал ее, как один организм, услышал ее дыхание, биение огромного сердца, голос… Ему стало страшно и захватывающе интересно одновременно.
— Смотри, Глашка, как Змей Горыныч, да? — сказал он. — Голов много, да?
Над толпой возвышались взлохмаченный человек в расстегнутой куртке и несколько лозунгов. Лозунги складывались и хлопали на ветру, а человек хрипло кричал что-то про заговор против народа. Рядом с Сенькой молодой человек с прыщом на верхней губе истово размахивал белым, накрест перечеркнутым флагом. На столбы никто не лез, и морды пока тоже не били.
— Не, — разочарованно сказал Сенька. — Должно, ничего не будет… Вот у нас в Сталеварске однажды митинг был, а потом у техникумовской общаги махня. Русские против кавказцев или еще как. Я уж не помню. Весь забор железный на куски разломали… Я потом один подобрал…
На площадь въехало несколько кургузых милицейских машин. Они остановились по краю. Из них полезли наружу одинаковые люди с отчужденными сероглазыми лицами.
— Ого! Менты приехали! — сказал Сенька. — Щас хватать будут!
— Кого? — удивилась Глашка.
— Ну… кого-нибудь… — Сенька неуверенно покрутил в воздухе пальцами. — Менты ж…
В рядах митингующих приезд милиции тоже вызвал явное оживление. Человека в куртке сменил другой, с узкой бородкой-клинышком, которая казалась позаимствованной с какой-то музейной фотографии. Он говорил довольно тихо, и никто, кроме рядом стоящих, не слышал его.
Милиционеры спокойно, но решительно начали просачиваться в толпу. От них сторонились, на них огрызались. К огромному Сенькиному удовольствию, невысокий рыжий парень с черным флагом полез-таки на фонарный столб. Одновременно два пацана в нахлобученных кепках подняли небрежно измалеванный лозунг: «Анархия — мать порядка!»
Несколько странного вида девиц, прихлопывая в ладоши, принялись хором выкрикивать какое-то слово, не то «гласность», не то «равенство», — Сенька не сумел разобрать.
Одна из милицейских машин начала медленно въезжать в толпу, поближе к столбу с черным знаменем и девицами. Толпа заволновалась и загомонила вся разом. Сенька напрягся и привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть.
— Довели народ! Сволочи! — истерически крикнул рядом дядька в потрескавшемся пальто из кожзаменителя. — А теперь милицию напускают!
— А-а-а! У-у-у! — загудело вокруг. Поодаль от орущих девиц Сенька заметил большеглазую девушку в коротком и старомодном голубом плаще, чем-то напомнившую ему Гаянэ. Указал на нее Глашке:
— На Гаянэ похожа, да? Она-то здесь чего?
Глашка напряженно взглянула на девушку, хотела что-то сказать, но промолчала. Сенька тут же забыл про них обеих, увлеченно наблюдая, как толпа старалась выжать из себя милиционеров, а те, при тыловой поддержке своих медленно ползущих машин, дробили ее на неравные, шумно колышущиеся части.
Вокруг орущих девиц образовалось плотное, поддерживающее их ядро. И там же сконцентрировались милиционеры. Они пытались уговорить девиц, улыбались хмуро и растерянно. Девицы же, напротив, видимо, заводились все больше и больше. Сенька, как ни вслушивался в их крики, так и не сумел сообразить, что же они, собственно, кричат. Гул вокруг нарастал и напоминал уже рокот включенного мотора. Сенька постоянно подпрыгивал, чтобы лучше видеть происходящее.
— Ага! Началось! — крикнул он, подпрыгнув в очередной раз. — Пошли поближе!
Девицы со звериной цепкостью ошалевших кошек вцеплялись в милиционеров. Те неуверенно сопротивлялись, пытаясь, в свою очередь, не то выставить девиц за пределы «сцены», не то запихнуть их в подъехавшие машины. Кто-то из милиционеров в пылу потасовки схватил за рукав неподвижно стоящую девушку в голубом плаще.
— Нельзя ее! — громко сказала Глашка. Сенька удивленно обернулся, на мгновение забыл о митинговой перепалке:
— Почему?
— У нее ребенок будет. Всех спасет. — Тон у Глашки был такой странный, что Сенька растерялся вконец:
— Как спасет? Врачом, что ли, будет?
— Не знаю… Может быть… Все равно… — пробормотала Глашка.
Девушка в плаще, не ожидавшая прикосновения и вовсе не видевшая приблизившегося сбоку милиционера, от неожиданности пошатнулась и, неловко переступив на каблуках, упала на бок, выставив вперед острый локоть.
Несколько девиц с визгом бросились ей на помощь, вмиг облепив растерявшегося милиционера. Человек пять кинулись к милицейской машине и вроде бы попытались опрокинуть ее. Но все перекрыл дикий, истошный визг Глашки:
— Не трожь ее!!!
Сенька не успел ничего сообразить, как девочка рванулась вперед, вмиг очутившись перед самым бампером милицейской машины. Одна из орущих девиц, вовсе ошалев, ломанулась в открытую дверь кабины и, оттеснив шофера, схватилась за руль…
Что произошло дальше, Сенька не понял. И не хотел понимать, оттягивал, как мог, тот миг, когда понять все же пришлось, и понимание это растопило мозг, взметнуло подо лбом знакомую жаркую волну…
Машина вдруг резко рванула с места, ткнула Глашку тупой желтоглазой мордой и тут же остановилась, скинув кого-то с подножки, словно оглушенная взвившимся вокруг воплем.
— Гла-ашка!! — сам не слыша себя, заорал Сенька, ласточкой, как в воду, кидаясь в толпу.
Отчего-то не упал, в три прыжка одолел открывшийся перед ним коридор. Разом увидел всю Глашку. Серо-зеленое короткое пальто, неловко подогнутая нога. Колготки порвались, и видна ссадина на коленке… Упал на колени, приподнял голову девочки, позвал по имени пересохшими губами. Рыжеватые Глашкины волосы сбились на глаза, левая скула и висок чуть замазаны кровью…
— А-а-а! Сволочи!!! — взвыл Сенька и вскочил на ноги. И тут же понял, вспомнил: Глашка знала, знала все, что произойдет. Знала еще с утра, когда выходили из тяжелых дубовых дверей, и потом, когда жевала жвачку…
«Зачем?! — до хруста сжимая зубы, думал он. — Зачем?! Почему не отказалась идти, почему не сказала мне? Я бы понял, спрятал, защитил… — В этом месте Сенька усмехнулся по-взрослому горько. — Защитил? От чего? От судьбы? Разве ж от нее можно защитить? — И тут же дикая, невесть откуда взявшаяся злоба захлестнула его. — А почему нет?! Что это за судьба такая? Где она? Вот эти, что ль?!» — Полоснул взглядом по возбужденным, яростно-любопытным лицам вокруг. Выделил знакомого уже парня с прыщом и крестовым флагом. Тот тянул тощую шею из-за плеча огромной тетки, чтобы получше рассмотреть лежащую на мостовой девочку.
— Сволочи! — шепотом повторил Сенька. Представил себе, как перекосятся сейчас от ужаса все эти рожи, как факелом вспыхнет брезентовый верх милицейского газика, как рванет бензин и перевернется вверх тормашками убившая Глашку машина… Засмеялся от радости.
— Не бойся, Глашка, это им так не пройдет, щас я им… — пробормотал себе под нос, не гася, а, наоборот, подбадривая горячий шторм, который уже разыгрывался в его голове.
Кто-то тронул Сеньку за рукав. Он обернулся, оскалясь, и увидел девушку в голубом плаще, На мгновение всколыхнулась злоба (из-за нее Глашка…) и тут же опала, сменилась почти стыдом — она-то тут чем виновата?!
— Не надо, не мсти… — тихо сказала девушка, зябко поводя плечами. — Ты можешь. Можешь, я знаю. Но она не захотела бы… Она ведь не злая…
— Да, — пошатнувшись, словно выныривая из обморока, пробормотал Сенька. — Да, Глашка не злая. Она добрая. Да.
Жаркая, яростная волна схлынула, ушла куда-то вглубь. Все вокруг подернулось молочно-белой дымкой. Где-то в устье впадающей в площадь улицы взвыла сирена «скорой помощи».
Сенька сгорбился, сунул руки в карманы и, не оглядываясь, побрел прочь. Перед ним расступались. Девушка в голубом плаще смотрела ему вслед.
Больше всего Сенька боялся встретить кого-нибудь в коридоре. Особенно Зину… Особенно Романа… Особенно Воронцова… Особенно — всех.
Не встретил никого. Прошел к себе. Вынул из тумбочки тетрадку, с мясом вырвал два листка. Присел на табуретку и на одном из них написал, не задумываясь:
«Здравствуй, Колян! Пишет к тебе твой брат Сенька… — Остановившись, впился зубами в колпачок. Потом снова начал писать, медленно, выписывая каждое слово. — Ты, наверное, от матери знаешь, что я запропал. Теперь сообщаю тебе, что возвращаюсь домой, в Сталеварск. Был я в Москве, а чего делал — про то разговор особый, когда вернешься. А сейчас я хочу сказать про другое. Слов у меня таких нет, так что извиняй, если непонятно.
Я здесь увидел людей, каких раньше не видел. И узнал про то, чего раньше не знал. Можешь смеяться до колик, но умею я теперь такое, чего мы раньше только по видику смотрели. Как это для пользы приспособить, я покудова не придумал еще, но мысли всякие есть.
Колян! Ты меня всегда за малолетку держал, и это было правильно. Я от тебя никакой обиды не видел, и ты на меня обиды не держи за мои слова.
Колян! Я понял: мы все ни черта не знаем! И не видели ни черта! То, обо что ты и другие мордой стучались, как бабочки летом об фонарь, — то малюсенький кусочек от целого. А вокруг — много, много всего. А мы — вроде как в клетке. Кто не может выйти, а кто и не хочет, должно быть. А есть которые и решеток не видят. Живут вроде бы на воле… Только мордой стучатся. А обо что — не знают…»
Так писал Сенька долго и мучительно, повторял по три раза одно и то же и сам видел это, но никак не мог до конца высказать то, что хотел. Наконец отчаялся, отложил почти полностью исписанный листок.
Придвинул к себе другой. На нем написал:
«Андрей!
Я ухожу и хочу сказать Вам, чтоб Вы за меня не волновались. Я все понял и сделаю все, как надо.
Про Глашку Вы все узнаете сами. У меня нету сил про это писать. Простите меня, коли сможете, за то, что не сберег ее. А только я сам себя никогда не прощу.
Андрей!
Я буду благодарен Вам по гроб своей жизни за то, что Вы для меня сделали. Если б не Вы, то я б уже свихнулся совсем или, может, в тюрьму попал. Вы открыли для меня свет истины в этом мире. И в этот страшный для меня день я клянусь Вам, что никогда не забуду того, что Вы мне говорили.
Я желаю Вам всяческих успехов в Вашем нелегком труде. На всякий случай пишу свой адрес, и если Вам когда на что сгодится Сенька Славский, то знайте, Андрей: я — Ваш, душой и телом, и Вы что хотите можете со мной делать.
Большой привет Зине, Роману и всем остальным. Прощайте и спасибо за все.
Закончив, Сенька не удержался и перечитал свое послание. Оно ему ужасно понравилось, даже мурашки по спине поползли от торжественности. «Здорово я написал! — похвалил он сам себя. — В самую точку!»
Листок Сенька оставил на столе, письмо положил в нагрудный карман. Покидал в мешок немудреные пожитки. Нащупал в кармане клочок бумаги с адресом светловолосого Алеши.
Осторожно вышел в коридор. Вздрогнул, увидев у окна черноглазую Веру. Но девочка вроде бы не замечала его. Склонившись над цветущим Зининым кактусом, она терла друг о друга тоненькие пальчики, потом касалась ими мясистых белых цветков, и те вспыхивали разноцветными новогодними огнями…
— Ух ты! — не удержавшись, восхищенно вздохнул Сенька.
Вера обернулась. Заметив Сеньку, улыбнулась ему и тряхнула смуглой рукой. От ладошки ее отделился лиловый блестящий шарик и поплыл в сторону Сеньки. Сенька не испугался, смотрел с любопытством. Отлетая от Веры, шарик светился все слабее и погас-растаял где-то на середине разделяющего их расстояния. Вера улыбнулась еще раз и, словно поняв что-то, молча и прощально помахала Сеньке рукой.
Сенька тоже помахал ей и огляделся в последний раз, прощаясь со всем, к чему привык за эти долгие и короткие месяцы…
Между железнодорожным вокзалом и собственно городом лежало весьма обширное пространство — полупустырь-полусвалка. Автобусы с вокзала шли в объезд, по шоссе, а напрямик была проложена вечно грязная дорога, выложенная бетонными плитами. По бокам от нее громоздились кучи мусора и железного лома, рос камыш и гнездились утки-кряквы.
Сенька пошел напрямик. Дорога была почти пустынна, и утки отчаянно крякали и хлопали крыльями, отвоевывая у соперников лучшие места для гнездования. Верба уже отцвела, и сквозь облезлые пушки пробивались острые листочки-стрелочки. В бензиновых лужах плавали желтые островки пыльцы.
Сенька остановился и глубоко вздохнул. Ни в Москве, в клинике, ни в самом Сталеварске не было времен года, и он только сейчас понял, что — весна. Он приехал домой весной.
Сунув озябшие руки в карманы вдруг укоротившейся куртки, Сенька зашагал дальше. Ныряя под бетонную дорогу, в трубу, покрытую сизой слизью, и выныривая с другой стороны, бойко журчал ручеек. Вода в нем была странного оранжевого цвета. Над ручьем, полурасщепленная, придавленная огрызком рельса, склонилась тоненькая рябина-подросток. С ободранного, чуть потемневшего уже бока, из-под коры сочился прозрачный сок. Почки набухли и кое-где уже треснули. Полуживая, отставшая от своих более удачливых собратьев, рябина все же силилась расцвести…
Когда Сенька ее увидел, у него в груди что-то больно стронулось с места, к горлу подкатил комок, и над оранжевым ручьем, как живая, померещилась Глашка в своем хвойно-зеленом платье.
Не думая ни о чем, запретив себе думать, спрыгнул Сенька с бетонной плиты прямо в жидкую грязь, утонул по колено, с трудом вытягивая ноги, шагнул раз, другой… Подставил под рельс плечо, попробовал приподнять… Не вышло. Тогда уперся руками, грудью, начал толкать, чувствуя, как медленно, по сантиметру, поддается увязший в болотине конец…
Мимо по бетонке к вокзалу шли девчонки лет шестнадцати, одинаково накрашенные и оттого похожие на близнецов. Одна из них опасливо покосилась на Сеньку, который, рыча и скаля зубы от напряжения, толкал синеватый рельс.
— Чего это он?
— Придурочный, наверное, — ответила вторая, и обе, как по команде, ускорили шаг.
С жирным плеском, обдав Сеньку радужной нефтяной грязью, рельс рухнул в болото. Рябина распрямилась немного, забелела костяным надломом. Кусая губы, Сенька вытащил из мешка подаренную Зиной рубашку, оторвал рукав, сложил из подвернувшейся палки лубки и, выпрямив, накрепко перевязал ствол. На четвереньках выполз на бетон, отжал мокрые штаны и, не оглядываясь больше, быстро пошел прочь.
Сенька мысленно торопил автобус, влез в переполненный, хотя вполне можно было обождать следующий — он уже показался вдали, в мареве прямого, как линейка, шоссе. Стоял на одной ноге, слушал разговоры.
Вышел на знакомой остановке — вон он, дом, рукой подать — и вдруг оробел, испугался неизвестно чего. Дом… Что дома? В какую смену отчим? А вдруг никого нет? Вполне может быть: отчим на комбинате, мать в магазин пошла…
Прислонился спиной к заляпанному грязью, заклеенному лоскутьями объявлений столбу. Лицо словно бы обвевало холодом, а под мышками наоборот — жарко и мокро.
«Чего стоять? — сам себе сказал Сенька. — Гадай не гадай, пока не увидишь, все одно…»
Лампочка на лестнице, как всегда, не горела. На ощупь нашел звонок. Два раза нажал стертую пальцами кнопку. «Только б не соседи открыли! — взмолился мысленно. — Лучше уж никого!»
Когда зашлепали за дверью тяжелые шаги, Сенька качнулся вдруг, распластал ладонь на серо-синей стене.
Щелкнула задвижка. Сенька подался вперед, вдруг захотелось, как маленькому, спрятаться за угол и ждать, когда позовут притворно-удивленно: «А где же у нас Сенечка? Куда это он подевался?»
Поделиться книгой: