Помоги проекту - поделись книгой:
— Кто там? — спросил за дверью материн голос.
— Я. Я это, мам, — хрипло выдохнул Сенька и тут же суматошно, глупо испугался: не назвался — не узнают — не откроют…
Долго и бестолково звякал засов: видно, у матери срывалась рука. Сенька ждал, переступал с ноги на ногу и слушал задушенное бормотание:
— Сейчас, сейчас! Сейчас я его! Ах ты! Ну сейчас!..
Наконец дверь открылась, серые припухшие материны глаза глянули в такие же — Сенькины.
— Сенечка! Сынок! — ахнула мать, и стало ясно: открывая, все еще не верила.
А за спиной ее, в коридоре, уже горбатилась грузная фигура отчима:
— Кто там, Мария?
— Это я. Приехал, — сказал Сенька и стоял опустив руки, не зная, что теперь делать.
И мать, словно столбняком схваченная, замерла, склонив голову и закрыв руками красное оплывшее лицо.
Первым опомнился отчим.
— Вернулся — хорошо, — весомо сказал он. — Иди в комнату.
Сенька подчинился, обошел все еще неподвижную мать, распахнул низкую, недавно покрашенную дверь.
Комната оказалась на удивление маленькой и тесной. У Сеньки даже в груди защемило: ему и лечь-то тут негде. Обернулся на мать и отчима — и удивился опять: оба помнились ему выше, больше. Не вдруг сообразил, что это он сам вырос. Улыбнулся смущенно и тут только заметил за вылинявшей ситцевой занавеской детскую кроватку.
В ней, рукой держась за перекладину, стоял серьезный толстоногий малыш. Он сосал пухлый палец и внимательно наблюдал за Сенькой.
— Это братик, братик твой! Максим! — очнулась мать, метнулась к кроватке, схватила нахмурившего бровки малыша, подбежала к Сеньке, хотела сунуть братишку ему в руки.
Сенька качнулся назад. Максим отвернулся, ткнулся курносой сопелкой в материно плечо.
— Погоди, Мария! — осадил отчим. — Время надо. Привыкнуть.
Мать послушно отошла, ела Сеньку глазами, не могла насмотреться. Потом вдруг заплакала:
— Вырос, вырос-то как! Гляди, Иван, взрослый совсем!
— Колян что? — спросил Сенька.
— Осенью придет, — сказал отчим и, разом обрубая все сомнения, закончил: — Заживем всей семьей…
— Где ж жить-то? — по-взрослому вздохнул Сенька. — Малый у вас…
— Да мы уж как-нибудь… Потихоньку… — засуетилась мать. — Комнату Ивану обещали… Поменять тогда… Родные ж все — проживем…
— Вернулся — молодец, — серьезно сказал отчим. — Тут — твой дом. Жизнь наладим. Точно. Чтоб с тремя сыновьями — да не наладить…
— Ага, — разом поверив, Сенька улыбнулся счастливо и подумал, что за время его отсутствия отчим стал куда как разговорчивее. Может, Максим его разговорил? А сам-то из молчаливых, по наследству, видать…
Сенька подмигнул брату. Максим таращил голубые глазенки, мял в кулаке материн воротник…
— Мария, давай мальца, пойди на стол собери, — приказал отчим.
— Да, я вот тут… — вспомнил Сенька. — Гостинцы из Москвы…
— Никак, в самой столице был? — ахнула мать. — Как же ты?..
— Потом, Мария, потом, — остановил ее отчим. — Все расскажет. Пожрать сперва…
Когда дразнящий запах оладий защекотал Сенькины ноздри, а отчим достал из буфета бутылку и, крякнув, выставил на стол три рюмки, Сенька как-то вдруг разом осознал, что вернулся домой, и едва не разревелся, уткнувшись носом в вытертую до лоска диванную думочку. Однако перемогся — мужик уже, стыдно… Отчим тактично отвернулся, полез на верхнюю полку за праздничными тарелками.
Максима вернули в кровать, насыпали ему погремушек. Сенька пытался подластиться к нему, сунул цветную мудреную авторучку. Малыш авторучку повертел в пухлых пальцах, попробовал на зуб, выкинул на пол. Смотрел по-прежнему настороженно, исподлобья.
— Диковат, — определил отчим. — Привыкнет… С возвращением… — сказал он чуть погодя и, не моргнув, опрокинул в себя полную до краев рюмку.
Мать лишь пригубила, всхлипнув, не сдержалась:
— Колюшку б еще дождаться!..
— Прекрати реветь! — рявкнул отчим. — Радость в доме! — И, обернувшись к Сеньке, заглянул в лицо: — Ну?
Потом ели береженые шпроты и салат из морской капусты. Потом суп и еще макароны с подливой. Потом чай с оладьями и яблочным вареньем. Сенька распух, отвалился на диване, с трудом ворочал языком. Но отчим, ополовинивший уже бутылку, все спрашивал и спрашивал, и приходилось выдумывать все новые подробности его залихватской московской жизни, а мать ахала, охала и прижимала ладони к красным, обвисшим книзу щекам.
О клинике Сенька не рассказывал ничего, давно решил так: ни к чему это. Если рассказать кому, так это Коляну, когда вернется. Для матери и отчима придумал другую историю, веселую и грустную, с хорошим концом. Помогли прочитанные книжки. Отчим хохотал, ударял себя ладонями по мощным ляжкам. Мать тетешкала раскапризничавшегося Максима. Сенька — не то от стопки водки, не то от напряженного внимания слушателей — вошел во вкус и с каждой минутой становился все красноречивее.
— Нет, ты расскажи, как на базаре лимонами торговал! — требовал отчим. — Расскажи, расскажи: Мария не слышала: она в кухню вышла…
Сенька рассказывал еще и еще, и уже казалось ему, что так все и было на самом деле, а то, что еще утром бередило и царапало душу, всего лишь странный, бредовый, предрассветный сон, который тает с первым лучом солнца… Мир опять сузился до привычных сталеварских размеров, снова стал понятным, скучноватым и до боли, до щекотки в носу родным…
«Да нет, было все, — с усилием сказал себе Сенька. — Было. Я помню, Андрей. Я помню, Глашка. И я не забуду. Просто теперь я вернулся домой. Домой. И здесь все будет по-другому. Хорошо будет…»
Сенька привалился к спинке дивана, размягченно взглянул на довольного, сытого и пьяного отчима, на радостно улыбающуюся мать… Ласково улыбнулся брату. Забытый всеми Максим стоял в своей кроватке и, насупив светлые бровки, смотрел куда-то в угол.
Сенька перевел глаза туда и разом подобрался. Усмехнулся своему вмиг улетучившемуся благодушию. Все опять стало на свои места.
На стене, чуть пониже часов, в том месте, куда смотрел рассерженный малыш, медленно тлели выцветшие обои.
Поделиться книгой: