Чаша кавалера

Обычно, сэр, чаша хранится в банке господ Кокс в Лондоне. Но в ночь со среды на четверг она находилась в сейфе Дубовой комнаты в Телфорде. Молодой лорд Брейс просидел в этой комнате всю ночь — вернее, пытался просидеть, — дабы быть уверенным, что никто туда не проникнет и не украдет чашу.

Мастерс спрятал записную книжку с видом человека, изложившего все факты.

— Я пришел просить вас о помощи, сэр Генри. Во-первых, потому, что это совсем новая проблема, которая, мне кажется, может вас заинтересовать. Во-вторых, обязан заявить вам на правах друга, и уверен, что леди Брейс, Бенсон и даже синьор Спагетти со мной согласятся, что я окажу услугу обществу, если сумею помешать вам доводить людей до безумия жутким кошачьим концертом, который вы именуете пением. Это все, сэр.

Последовала пауза. Наконец сэр Генри Мерривейл обрел дар речи.

— Все? — хрипло осведомился он.

— Полегче, сэр! Держите себя в руках!

— Значит, вы думаете, что эта совсем новая проблема меня заинтересует.

— Я только сказал…

— И вы пришли просить меня о помощи?

— Может быть, я неточно выразился…

— И самое главное, вы считаете, что окажете услугу обществу?

— Сэр Генри!

Вся комната содрогнулась, когда Г. М., несмотря на свои габариты, исполнил короткий танец между окнами. Мастерс явно не приобрел популярность. Синьор Луиджи Равиоли с мохнатыми черными бровями и точеным носом, покрасневшим от доброго кьянти, сердито уставился на него. Г. М. перешел от рискованного возбуждения к почти сверхъестественному спокойствию.

— Знаете, Мастерс, — заметил он, — вы меня просто очаровали. Подобной наглости я не видывал с тех пор, как один молодой сукин сын прошлялся где-то с моей дочерью всю ночь, а потом целых два часа прощался с ней, упершись локтем в хренов дверной звонок.

— Сэр Генри! Здесь присутствует леди!

Но помутневшие от злости глаза Г. М. видели только крайне нежелательное присутствие старшего инспектора Мастерса.

— По-вашему, это совсем новая проблема? Что же в ней нового? Я могу сообщить вам то, что вы хотите знать, не услышав от вас больше ни слова! Полагаю, вы хотите знать, как и почему кто-то украл Чашу Кавалера?

— Нет-нет! — отважно вмешалась Вирджиния. — Дело совсем не в том, сэр Генри!

Г. М. смутно осознал, что к нему обратился кто-то другой.

— Что-что? — осведомился он.

— Ругайте меня, если вам нужно кого-то ругать, потому что это моя вина. Но проблема состоит совсем не в этом.

— А в чем?

— Я хочу знать, сэр Генри, — сказала Вирджиния, — почему кто-то не украл Чашу Кавалера.

Глава 4

Спустя полчаса, когда представления наряду с колоритными демонстрациями темперамента были завершены, четыре человека также завершили запоздалое чаепитие у фонтана с бронзовой нимфой в елизаветинском саду.

Этими четверыми, перечисляя их слева направо в том порядке, в каком они сидели на брезентовых стульях или в легких креслах вокруг стола у широкого бассейна фонтана, были старший инспектор Мастерс, Вирджиния Брейс, сэр Генри Мерривейл и синьор Равиоли.

Г. М. успокоил себя шестью чашками крепкого черного чая без сахара и молока. Вытащив из-за воротничка салфетку, он одобрительно разглядывал Вирджинию.

— Теперь, куколка моя, — сказал Г. М., — я могу послушать вас ровно тридцать минут по моим часам, так как хочу вам помочь.

— Конечно! — с энтузиазмом согласился синьор Равиоли, чей нос краснел над белой чашкой с чаем. — Я тоже хотеть помочь!

— Не более тридцати минут! — снова предупредил Г. М. — Мое время мне не принадлежит. Я занят работой настолько важной для меня и, может быть, для всего мира, что должен репетировать практически каждую свободную минуту.

Мастерс фыркнул, но Г. М. игнорировал его, как будто тот не существовал вовсе.

— Но я выслушаю вас, куколка, несмотря на всю занятость. Знаете почему? Потому что я никогда не встречал девушку, которая преподносила бы мне тайну таким привлекательным способом. Было бы смертельно скучно выяснять, как вор вошел и вышел из запертой комнаты, украв чашу из золота и драгоценных камней. Но старику куда интереснее разобраться, почему вор не украл эту чашу. Вы это понимаете?

— Конечно. И бедный Том, мой муж…

— Поэтому я прошу вас, куколка, быть очень внимательной. Когда вы описываете Дубовую комнату, которая якобы была заперта, я хочу получить подробный отчет, такой, как обычно выглядит план архитектора, где не пропущена ни одна деталь. Говоря словами Джозефа Конрада,[18] я хочу, чтобы вы заставили меня увидеть это.

— Правильно! — одобрил синьор Равиоли, подавившись чаем.

Хотя Мастерс решил найти убежище в молчании, он не выдержал:

— Слушайте, сэр, почему леди должна все это проделывать? Машина у двери, а Телфорд не так далеко отсюда. Если вы хотите увидеть эту комнату, почему бы вам не поехать и не взглянуть на нее?

Последовала пауза, после которой Г. М. склонился к Вирджинии.

— Видите эту змею? — прошипел он.

Вздрогнув, Вирджиния быстро посмотрела на землю, искренне ожидая увидеть как минимум среднего размера кобру, ползущую по дорожке вокруг фонтана. Потом она поняла, что хозяин дома имел в виду Мастерса.

— Право, сэр Генри, — запротестовала она, потому что ей нравился старший инспектор, — мистер Мастерс совсем не таков. Конечно, я не знаю его близко — мы встретились впервые только этим утром, но… с ним просто что-то не так.

— Господи, и вам понадобился целый день, чтобы понять это?

— Нет-нет, я имею в виду, что по какой-то причине он сам не свой.

— У него нет души! — заявил Г. М. — Он не может понять, что ничего так не расстраивает артиста, как бесконечные перерывы в течение целого дня! Взять, к примеру, меня! Сегодня утром я никак не мог сосредоточиться на репетиции…

— Из-за моего Томми? Я ужасно сожалею!

Г. М. удивленно приподнял почти невидимые брови и уставился на нее поверх очков.

— Из-за мальчугана? Что вы, куколка моя, я не имел в виду его. Он славный паренек, и вы должны им гордиться. Нет, я говорил о чертовой женщине, которая учинила здесь скандал и пригрозила подать на меня в суд.

— О женщине? — Вирджиния задумалась. — Случайно, не о мисс И.М. Чизмен, лейбористском члене парламента от Восточного Уистлфилда?

— Да. Но как вы об этом узнали, куколка?

— Мне рассказал Бенсон. — Вирджиния поколебалась. — А вы ничего не сделали, сэр Генри, что могло бы побудить ее привлечь вас к суду?

— Все это ложь! — возмутился Г. М. — Я невинен, как нерожденный младенец. Не так ли? — апеллировал он к учителю музыки.

— Безусловно! — подтвердил синьор Равиоли, ставя чашку и блюдце, чтобы щелкнуть пальцами. Было заметно, что он говорит по-английски не только с итальянским, но и с легким американским акцентом. — Как бы то ни было, к чему вся эта суета? Неделю назад злобная баба получить по заслугам.

— Ш-ш! — зашипел Г. М. — Просто скажите «да» и обойдитесь без подробностей!

— Но что произошло? — не унималась Вирджиния.

Г. М. огляделся вокруг, словно проверяя, не прячется ли мисс Чизмен в елизаветинском саду.

— Это случилось в театре «Мажестик» в Черритоне — большом старом здании, которое обычно используют для пантомим. Не знаю, бывали ли вы там, куколка.

— Нет, но я понимаю, что вы имеете в виду.

— Угу. — Г. М. снова огляделся. — Неделю назад там состоялись серьезные политические дебаты. Мисс Чизмен, разумеется, выступала от имени Лейбористской партии, и случилось так, — он словно давал понять, что все происходило помимо его желания, — что я представлял интересы консерваторов.

— Да?

— Подлец председатель, чтоб сгнила его печенка, позволил ей выступать первой, а после моей речи — оппонировать, при этом не дав мне шанса оппонировать вовсе! — Г. М. распалялся все сильнее. — Это справедливо?

— Да! — сказал старший инспектор Мастерс.

— Нет! — сказал синьор Равиоли.

— А потом? — поторопила Вирджиния.

— Чизмен говорила сорок три минуты (зафиксировано по часам) и, произнеся величественную фразу вроде: «Я покажу вам направление, по которому идет наша великая нация под руководством славной Лейбористской партии!» — шагнула назад и — бах! Свалилась через люк в подвал на добрых шестнадцать футов]

— Боже мой! Бедняжка пострадала?

— Нисколько, куколка моя. Но лейбористская пресса подняла шум, и пара злонамеренных типов заявила, будто я подкупил рабочих сцены, чтобы отпереть все люки. Я! Можете себе такое представить?

— Безусловно, могу, — ответил Мастерс. — Бьюсь об заклад, что вы именно это и сделали.

— Ох, сынок! Это злобная клевета! Как бы то ни было, я велел им разложить матрацы по всему полу, чтобы она не пострадала.

— Понятно? — с торжеством осведомился синьор Равиоли.

— Лично мне ничего не понятно, сэр Генри! — Мастерс снова схватился за свою шляпу. — Вы всегда сочувствовали трудящимся! Что вы теперь имеете против них?

Г. М. сразу забыл, что не разговаривает с Мастерсом.

— В том-то и дело, что ничего! Если бы эти лейбористские члены парламента действительно были трудящимися, то могли бы хоть что-то соображать. Но большинство из них — по крайней мере, те, кого я встречал, — недопеченные интеллектуалы, специализировавшиеся на экономике или такой же чепухе.

— Мистер Мастерс абсолютно прав! — заявила Вирджиния, хотя ее губы дрожали, а глаза были влажными. — Вам должно быть стыдно за себя. Очевидно, эта мисс Чизмен — уродливая старая карга?

Но Г. М. покачал головой:

— Ошибаетесь, куколка. Илейн Чизмен не так молода, как вы, — вероятно, ей лет сорок, — но вовсе не дурна собой. Если бы она одевалась как следует и хотя бы иногда улыбалась, а не ходила бы с маниакальным взглядом, словно отправляясь в крестовый поход, а не на избирательный участок, то могла бы даже выглядеть хорошенькой.

Мастерс махнул рукой.

— С вами бесполезно говорить, сэр, — не без оснований заметил он. — Вы состоите из сплошных предубеждений. Но вы намерены уделить внимание проблеме Чаши Кавалера?

— Конечно, сынок. В частности, мне не терпится задать один вопрос.

— Какой?

— Не важно. Пусть девочка расскажет свою историю. Только прошу вас, куколка моя, не придерживаться никакого плана. Говорите первое, что придет вам в голову, ладно?

В разноцветном елизаветинском саду сгущались тени. Тихий плеск фонтана, в котором купалась маленькая бронзовая нимфа, казался все более умиротворяющим.

Вирджиния задумалась. Мастерс заметил, как Г. М. внезапно посмотрел на нимфу в фонтане, а потом, очень строго, на очаровательную леди, которая, закинув ногу на ногу, опершись локтем на колено и опустив подбородок на руку, словно заглядывала в прошлое.

— Прежде всего, — заговорила она, — мне приходит в голову то, как я впервые увидела Дубовую комнату. Это произошло весной 1941 года, чуть более десяти лет назад, когда мы с Томом поженились и приехали в Телфорд на медовый месяц.

Понимаете, тогда я ничего не знала о Томе. Я не знала, что он богат и что у него есть красивый дом. В Даремском полку он даже не был офицером, и я думала, что его зовут просто мистер Брейс.

Мы выехали из Лондона в старом драндулете, который Том у кого-то позаимствовал и для которого где-то раздобыл бензин. Я полагала, что мы остановимся в какой-нибудь гостинице. Потом мы свернули на подъездную аллею — это было на закате, как сейчас, — и увидели Телфорд с его трубами, темнеющими на фоне розового неба.

В то время там не было никаких слуг, кроме старого управляющего, которого уже нет в живых. Помню, как Том перенес меня через порог и стал водить из комнаты в комнату. Третьей… нет, второй, которую он мне показал, была Дубовая комната.

Вирджиния сделала паузу, полуприкрыв глаза тяжелыми веками, чтобы оживить в памяти каждую деталь. Фонтан тихо журчал.

— Смотреть там не на что, за одним исключением — комната размером около пятнадцати квадратных футов, с довольно низким потолком и панелями из темного дуба. В ней только одна дверь и два освинцованных окна, выходящих на запад.

Когда я впервые увидела комнату, она была такой же, как сейчас. Средних размеров камин с каменным дымоходом. Полированные дубовые половицы, три дубовых стула с высокой спинкой и маленький узкий стол. В одном углу клавесин — разновидность фортепиано XVII века, о котором говорил мистер Мастерс, — а на нем лежит лютня. Больше там ничего нет, кроме не очень большого железного сейфа. Как правило, в нем ничего не хранится — Том даже не помнит, где ключ.

Как я говорила, тогда был закат. «Посмотри на это, дорогая», — сказал Том и подвел меня к левому окну показать надпись на нем.

В этом месте глубоко заинтересованный сэр Генри Мерривейл поднял руку:

— Погодите, куколка! Что вы подразумеваете под надписью на окне?

Вирджиния не пробудилась от своих грез.

— Она была нацарапана на стекле острием бриллианта в кольце. Это освинцованное окно состоит из ряда продолговатых панелей, каждая размером… скажем, чуть больше растопыренной ладони мистера Мастерса.

«Смотри, дорогая, — сказал Том. — Эту комнату называют Дубовой или Комнатой Кавалера». На одной из панелей левого окна я прочитала пять слов, написанных слегка наклонными маленькими буквами: «Боже, благослови короля Карла и…» На слове «и» фраза обрывалась. Слова были нацарапаны в спешке, так как человек, который сделал это, умирал.

Когда Том и я стояли у окна, он рассказал мне легенду о кавалере. Разумеется, «король Карл» был королем Карлом I, которого обезглавили спустя несколько лет после того, как армия кавалеров проиграла круглоголовым[19] последнюю решительную битву при Нейзби во время Гражданской войны в Англии.

Естественно, вы спросите, был ли этот кавалер предком Тома. Не был. Он происходил из Кента, и его звали сэр Бинг Родон. Но кентский сэр Бинг был влюблен в некую Мэриан — ее называли леди Мэриан, хотя она не имела никаких прав на титул, — которая являлась одним из предков Тома.

По крайней мере, первая часть легенды — исторический факт. Сэр Бинг Родон состоял в знаменитой роялистской кавалерии принца Руперта, которая при Нейзби осуществила столь же знаменитую атаку на парламентскую кавалерию под командованием Айртона, зятя Кромвеля, на левом фланге круглоголовых.

Я не собираюсь обсуждать эту битву. Люди до сих пор высказывают о ней разные мнения в зависимости от их симпатий. Численно круглоголовые вдвое превосходили кавалеров, но, как говорит Том, кавалеры все равно бы победили, если бы не… Ладно, это не имеет значения.

Сокрушительное поражение кавалеров положило конец надеждам короля Карла. После битвы оставшиеся в живых роялисты — разумеется, кроме вождей — были отпущены на свободу при условии, что они больше не будут выступать против круглоголовых. Но сэр Бинг Родон не мог покинуть поле боя. После битвы круглоголовые сделали кое-что — не важно, что именно, — заставившее его обезуметь от горя и гнева.