Помоги проекту - поделись книгой:
– Собакам ничего не давать!
Лиса и про-пес одновременно обернулись на ударника, стоявшего неподалеку.
Про-пес зарычал, но попятился, пригнув шею и прижав уши, – демонстрация покорности. Лиса спрятала бублик в рукав. Ударник отвернулся и, присвистнув псу, пошел в другую сторону. Лиса разжала пальцы, бублик упал на землю. Про-пес поймал его взглядом, затем уставился на Лису, ощерился. У Лисы гулко забилось сердце, она пододвинула бублик ботинком. Про-пес повертел головой (от Лисы к удаляющейся спине хозяина), торопливо клацнул челюстями и, подхватив бублик, побежал к ударнику. Про-псов выводили с конкретной целью: они обучены по команде рвать людей не раздумывая, бросаться на защиту хозяина – под пули, под нож, под что угодно. На первый взгляд они мало чем отличались от роботов, обслуживающих Город, но вот появился бублик – и собачья сущность перевесила.
– Пропуск! – Лиса не сразу поняла, кто теперь на нее рявкнул. Еще один ударник стоял прямо перед ней с протянутой рукой в кожаной перчатке. Лиса достала телефон и отсканировала код пропуска. Ударник несколько секунд вглядывался в экран. – Почему не через северный?
– У меня свои дела в Кварталах. – Лиса старалась, чтобы голос звучал развязно и уверенно, хотя чувствовала, что вокруг вот-вот потемнеет. По идее, ударники не должны докапываться. Мало ли из-за чего она едет в Кварталы: ширнуться, проиграть все карманные деньги. Пусть думают что угодно, им нужно только позволить ей пройти.
– Через северный оно было бы комфортней. – Ударник пожал плечами и ткнул в зеленую кнопку пропуска.
Лиса скомканно улыбнулась и пошла к воротам. Если посмотреть наверх, края Стены все равно не видно. В воротах была небольшая дверь, вокруг которой опять же стояли ударники с про-псами. Лисе показалось, что один из про-псов при виде нее вильнул хвостом.
– Ваш пропуск действителен в течение суток. Помните, в случае отсутствия заявки на продление пропуска по истечении срока визита мы будем вынуждены начать поисковую операцию, – проскрежетал искусственный голос вдогонку.
На стороне Кварталов Лису накрыл полумрак. Солнца не было видно из-за плотных облаков, горели только две люминесцентные лампы, установленные прямо у входа в коридор. Фонари, растянувшиеся вдоль дороги, не работали, и толку в этом вязком сумраке от них не было. Везде, куда дотягивался взгляд, жались к земле, жались друг к другу блеклые дома. Дома переплетались в каменный лабиринт, тут и там сверкали желтым светом окон, пыхтели дымом печных труб. Лиса часто представляла себе этот момент – первые шаги по свободной земле. Она воображала что-то торжественное: как будет уверенно идти по улицам, сделает глубокий вдох, и легкие наполнятся бунтом. Вот только Лиса не шла, а кралась по дороге, дышала поверхностно и неровно, кисло-сладкий запашок прилипал к небу, когда Лиса открывала рот. Она вздрагивала от каждого резкого стука, крика, визга – неясно, шумели люди или животные, может, все вместе. Лисе мерещилось, что рядом мелькают силуэты – шустрые и крупные, но не кошки. Все вокруг громыхало, трескалось и пищало, и у Лисы кружилась голова. Город тоже был шумный. Центр напоминал улей, где жужжание сопровождало бурную деятельность или ее имитацию. Лиса думала, что этот организм и без людей выживал бы прекрасно, что все они живут в брюхе механического чудовища, которое медленно их переваривает. Но Кварталы обрушились на нее своей мелодией хаоса, и Лиса (с ее безупречным слухом) еле сдерживалась, чтобы не броситься обратно в темноту коридора в Стене. Чем ближе она подходила к домам, тем громче становились звуки, а к запахам примешивались новые, не менее отталкивающие нотки. В одном из заведений с надписью «Крыса-сносно» пахло жареным мясом с оттенками затхлости и брожения, поэтому Лиса еле сдерживалась, чтобы не зажать рукавом нос. Когда Яков умирал, его тело гнило, сжираемое неприжившейся душой. В больничной палате, где лежал разлагающийся учитель музыки, воняло трупом, но даже тогда Лисе было не так тошно, как сейчас.
В очереди говорили, что дорога от западного поста как раз ведет в район «с развлечениями». Поскольку большинство горожан тащится в Кварталы именно через западный пост, неподалеку от него разместились все местные заведения, которые могли заинтересовать городскую публику. Лиса не знала, с чего начать. Она старалась не останавливаться, не сильно пялиться на прохожих. Горожан было много, их нетрудно узнать по одежде: все чистое, нерваное, обычное, а если всех местных свалить в кучу, получится пестрая драная масса. Люди выглядели по-разному свободными, и это притягивало – нестерпимо, как Валечкин вишневый пирог, который можно было нюхать, приподняв краешек полотенца, но никогда – пробовать до ужина. Лиса залезала под полотенце почти всей головой, и дышала сахаром с вишней, и глотала слюну – хотелось откусить от пирога хоть кусочек. Точно так же Лисе хотелось сравняться с местными, несмотря на волнение, заявить: вот она я. Лиса подвигала культей в перчатке, помедлила, потом освободила страусиную лапищу от протеза, швырнув его под ноги. Она пошла дальше, по привычке демонстративно прижав искалеченную руку к груди, но на нее почти никто не таращился. Люди останавливали взгляд на лице, разглядывали черную мешковатую куртку, цеплялись за обрубок, и их глаза быстро соскальзывали дальше, вниз, к хорошо проклеенным, блестящим ботинкам. Лиса погладила тугую зарубцевавшуюся кожу и почувствовала себя лучше, квартальный воздух стал легче.
Лиса свернула под первую попавшуюся вывеску, на которой значилось «В морду». Освобожденная от протеза рука придала уверенности, и Лиса решила испытать удачу. Она пробралась сквозь вращающиеся двери – они неохотно скрипели, и Лисе пришлось приложиться к ним как следует, чтобы наконец протолкнуться. Внутри – жарко, высокие потолки, и свет практически не доставал до столов. Длинная барная стойка, немного людей за близко стоящими друг к другу столиками, у стойки желто-серая собака вся в кудряшках. Пес еле-еле приоткрыл один глаз, наблюдая за Лисой, пока та мостилась за свободный столик – удивительно довольная.
– Лапочка, что будешь?
Лиса подняла голову и почти уткнулась в бледную, выпрыгивающую из декольте грудь. Официантка зачем-то очень низко склонилась над Лисой, ее длинные рыжие волосы подметали столик, но она улыбалась, и улыбка ее обещала, что сегодня ты непременно любимый гость.
– А что есть?
– Ох, лапочка, прости. – Официантка сочувственно покачала головой и положила на стол бумажное (кто бы мог подумать!) меню.
Лиса провела рукой по заламинированной, липкой, заляпанной картонке. Изображений блюд и напитков не было, как и состава, и подсчитанного БЖУ.
– Ну, мне…
Лиса беспомощно ерзала глазами по меню. Она терпеть не могла выглядеть глупо. Еще в детстве Лиса раздражалась каждый раз, когда у нее что-то не получалось. Она сгорала от стыда и неловкости, и это дурацкое ощущение жгло щеки, уши и под затылком. Обычно люди, конечно, не замечали ни мелких оплошностей Лисы, ни ее несоразмерного смущения, но вот Яков не забывал воткнуть пару шпилек ей прямо в глаз, поэтому Лиса дергалась – по привычке. Она тыкнула пальцем в первое попавшееся наименование – «Нокдаун»:
– А вот это?
Официантка обернулась, посмотрела куда-то в угол зала, и ее улыбка еще потеплела. Лисе подумалось, она вот-вот притянет ее к пухлой груди и пожалеет, как глупое заблудившееся дитя.
– Лапочка, это для смельчаков. История, кстати, зашибись. Я как-то говорю Данте: «Давай запустим твой коктейль – фишку народ оценит». А он мне: «Элечка, для тебя, только для тебя сделаю». – Элечка то и дело поглядывала в сторону, пригнулась к Лисе еще ближе, шепнула почти заговорщически: – Так и сказал. Да. Но ты молчи, лапочка. Данте не любит говорить… О нас.
Лисе хотелось поддержать Элечку, кивнуть или ляпнуть что-то ободряющее, но она понятия не имела, кто такой Данте и почему эта история должна ее впечатлить.
– Данте? – недоуменно пробубнила Лиса, и Элечка в ответ оторопело тряхнула рыжими прядями, ее грудь тоже всколыхнулась – возмущенно.
– Ну да! – хихикнула наконец Элечка. – Лапочка, ты откуда такая вывалилась? Вон же сидят. – Она махнула рукой в сторону большого стола в центре зала. За столом – несколько мужчин и две женщины, и ни у одного на лбу не написано, что он Данте. – Отмечают. Я слыхала, будто подопечный Данте все-таки кокнул. Короля-то. Пока слухи ходят, но, думаю, скоро вздернут перед Дворцом за лодыжки свеженький труп и власть официально сменится. Больно Данте довольный.
Лиса о Кварталах знала то, что положено знать горожанам: есть Король, есть Свита, его ближайшие помощники. Власть в Кварталах менялась часто, но как – ей не объясняли. Лиса запуталась в кровавых деталях, и только имя Данте четкой ритмичной дробью врезалось в сознание – странное, отдающее Городом прозвище.
– Ты совсем облунелая ходишь. – Элечка покачала головой. – Проваливала бы ты обратно, лапочка. Когда новый Король объявится, здесь такое начнется! Несколько дней штормить будет. – Она откинула назад волосы, и они зацепили со стола крошки, пошла к барной стойке, выкрикнув: – Ждан! «Нокдаун» городской! Живее!
– Элечка, та ты не ори, надорвешься! – отозвалась торчащая из-за стойки лысина.
Лиса думала, что Свита – это кучка головорезов. Огромные, злобные, проспиртованные, прокуренные, пропитанные кровью. Она буквально слышала их хрипящие голоса, кожей чувствовала скользкие взгляды. В ее воображении Король Кварталов (обязательно очень жуткий) вместе со Свитой забивал людей палками и кромсал глотки под глубокое тоскливое легато. Она настукивала основную партию пальцами правой руки по столешнице.
Chopin. Nocturne in E-flat major, Op. 9, No. 2
Такт 12/8 1/8си |
1/4соль* 3/8соль фа соль 1/4фа* 1/4ми, 1/8си |
1/4соль группетто (ре, до, си, до) 1/4до 1/8соль 1/4си* 1/4ля 1/8соль |
В детстве Лисе и Лилит, как и всем детям горожан, рассказывали о Кварталах нехотя, зловещим полушепотом, страшно выпучивая глаза. Взрослые твердили, что слухи – не сказка и что реальность в Кварталах жестокая. Разглядывая недружелюбные улицы, вздрагивая от каждого звука, Лиса понимала, что настоящая жизнь в Кварталах переплюнула все детские страшилки. И все-таки она отличалась от ее представлений. За большим столом посередине бара «В морду» сидела Свита, и эти люди не походили на тех, что Лиса еще маленькой девочкой нарисовала у себя в воображении. Злобные мужики в наколках (еще и лысые) правда были. А еще за столом с увесистыми кружками сидели две девушки в широких штанах и таких же широких струящихся плащах. Они громко хохотали, вытягивая под столом длинные ноги в поскрипывающих тяжелых ботинках. Крошечный человек, лицо которого пряталось за спутанной челкой, ковырялся в металлической коробке. И среди них еще один – в отутюженном костюме и широкополой шляпе, с ровно подстриженной бородой и прямым, слишком правильным для здешних мест профилем. Этот последний вписывался в квартальные декорации и одновременно сильно из них выбивался. Лиса нахмурилась. Все в его движениях – в том, как он чуть склонял голову, негромко посмеиваясь над словами соседей, как то и дело поправлял лацканы пиджака, – кричало о Городе. И если был в Кварталах человек с необычным именем, с явно весомой для местных репутацией, то это был он. Данте. Так Лисе показалось. Когда Элечка проскандировала на весь зал название коктейля, предполагаемый Данте вцепился взглядом в посетителей, медленно сканируя каждого, пока не добрался до нее. Лиса не отвернулась. Он городской, он не пугал ее. Данте кивнул и отсалютовал ей бокалом.
– Лапочка, держи. Не свались под стол. – Элечка больше не была так снисходительно мила.
Данте поднялся и пошел к столику Лисы, и чем он был ближе, тем сильнее Элечка краснела-бледнела, тем недовольней выглядела.
Лиса поболтала желтоватую жидкость в бокале, задержала дыхание и опрокинула содержимое залпом. В следующий миг она сложилась пополам под столом, выплевывая на пол остатки, которые еще не успела проглотить, вместе со слюной. Рот полыхал от разъедающей нёбо горечи. Лиса выползла из-под стола, тяжело дыша.
– Всегда берешься за то, что не можешь осилить? – Данте уже стоял рядом, прямо над ней, и Лиса уставилась на него снизу вверх.
Он забрал бокал и допил то, что еще оставалось, даже не поморщившись. В баре стало тише, присутствующие с интересом разглядывали Лису, и ей это не нравилось.
– Всегда лезешь не в свое дело? – огрызнулась в ответ Лиса.
За столами тут же тревожно зашелестело, и Лиса вспомнила, где находится. В Кварталах и за меньшее пристрелить могли, но Данте, как ни странно, улыбнулся.
– Вообще-то да. – Он отодвинул стул и сел рядом.
Данте носил два перстня и запонки с драгоценными камнями. В Кварталах позволить себе драгоценности могли сам Король и члены Свиты, причем из ближайшего окружения. Город давно подмял под себя все предприятия, оставив Кварталам лишь нелегальщину. Местные рубили неплохие деньги на удовольствиях и запрещенке, но Данте носил запонки не поэтому. Власть Города платила Кварталам, чтобы те не препятствовали сообщению между Городом и Окраинами. По Договору. Но в Кварталах никогда не ограничивались официальными бумажками, реальную власть приходилось подкармливать постоянно, пускай даже драгоценными камнями. Украшения, полученные от Власти, Данте и ему подобные носили как трофеи, чтобы продемонстрировать покорность и сговорчивость городских элит.
– Так фишка в том, чтобы не сдохнуть после первого глотка? – Лисе нравилось, что у нее подразвязался язык и привычный контроль над словами отвалился.
Данте махнул Элечке, и она принесла (на подносе) еще два «Нокдауна». Данте подхватил один, взбалтывая вязкую маслянистость.
– Фишка в том, что коктейль нужно разложить по нотам. Как…
– Как шопеновский этюд.
Данте усмехнулся:
– Можно и так. Что чувствуешь?
Лиса попыталась принюхаться, но проспиртованная горечь перекрывала все. В отличие от слуха, заточенного различать оттенки звуков, обоняние с запахами не справлялось. Данте заметил, как она замешкалась.
– Черемуха, тыква, немного гари. Летняя кухня с открытым окном, два стакана, тыквенное печенье.
– Звучит очень лично.
– Запахи всегда про личное. – Данте опрокинул коктейль одним глотком. – Попробуй еще раз.
Лиса снова принюхалась. Если закрыть глаза: душные лилии, свеженапечатанные нотные листы, кожа после лавандового мыла. Она отстранила стакан.
– Ликер-хамелеон, если по-простому. Каждому – свое. Вожу из Города. Вот в чем фишка.
Она кивнула. Данте закурил, и Лиса заметила пачку «Прогрессивного»: некоторые привычки тащатся из Города даже за отщепенцами.
– Ты знаешь, что на тебе за куртка?
Лиса пощупала карманы, словно что-то потеряла. Куртка как куртка (покупками занималась Валечка) – мешковатая, черная, с врезанными на рукавах молниями; запыленный винтаж, схороненный в глубинах их общего шкафа.
– Видишь кантики на рукавах? Такие в свое время делала Ляля Вишневская. Черные с яркой серебристой нитью. Ляля шила одежду еще до твоего рождения, даже до рождения твоих родителей. Ее давно нет, но я слышал, одна контора все еще работает по ее эскизам, все еще вручную, под протекторатом Аукционного Дома.
– Зачем Аукционному Дому шить одежду?
– Откуда ж мне знать: за модой следить, прощения выпрашивать. Попробуй разбери этих душегубов. Позволишь? – Не дожидаясь ответа, Данте потянул язычок молнии вниз, выворачивая ворот куртки, обводя вышитые ребристые буквы Д.Н., переплетенные настолько, что их отдельные очертания едва угадывались. – Точно, ее логотип. Настоящий винтаж.
– Логотип? – недоуменно переспросила Лиса.
– Да, переплетенные буквы Д и Н. «Дураки и нелюди».
– Бред какой-то…
Данте только рассмеялся в ответ и пожал плечами.
О куртке они больше не говорили, но Данте еще долго потирал пальцы, которыми касался букв, словно пытаясь нащупать на подушечках следы вышитых инициалов. Лисе принесли коктейлей, воды, от шкварок она отказалась.
Данте рассказывал о Кварталах – Кварталах для горожанина: что посмотреть, куда сходить, а куда лучше не соваться. Если быть осторожным, отдыхать здесь может быть весело. И спокойно. Так думалось Лисе, как вдруг снаружи все затрещало, застучало, закричало громче, еще громче.
– Буч сдох! Буч сдох!
Лиса обернулась: за дверью будто разыгралась буря из воплей и человеков и с каждой секундой нарастала. В баре тоже повскакивали с мест, опрокинули пару стульев. Зазвенело оружие, и Лиса, кажется, не дышала эти несколько секунд, ждала, что местные вот-вот бросятся друг на друга. Даже пес у барной стойки открыл оба глаза и приподнял кудрявые уши – настороженно. Прежде чем кто-либо успел дернуться, одна из девушек, что сидели за столом Данте, выстрелила в потолок.
Потолок и так походил на наспех прилаженное решето, но Элечка все равно театрально ругнулась.
– Ебстись вам всем в крысосраку! Что ж творите?
– Ну-ка ша! – рявкнула девушка в ответ.
Данте выпрямился.
– Это что еще за блядство? – Лиса тут же зажала рот ладошкой, но оповещения о штрафе ее не догнало, потому что в Кварталах не было ни домашних мониторов, ни личных планшетов, ни запретов на обсценную лексику. «Нокдаун» растекался внутри теплом, сразу же пробрался в голову. Тяжелело, Лиса хихикнула от такой неожиданно безнаказанной вольности.
– Инаугурация. Не самое удачное время ты выбрала для экскурсии по Кварталам. – Данте не очень заботила закипевшая вокруг суета, он выложил на стол оружие, поправил бороду.
– И что делать? – Лиса старалась держаться невозмутимо. Только ее всю распирало – то на нервное хихиканье, то на отдающую спиртом отрыжку.
Все становилось слишком реальным, осязаемым. Опасность можно предчувствовать, но по-настоящему ею проникаешься, когда она залезла на руки и облизала лицо. Лиса терла щеки, опасность не отступала, размазывала едкие слюни по коже. В окно прилетел кирпич, Лиса подпрыгнула на месте, а Элечка опять ругнулась:
– Бесы ебаные!
– Жалкое зрелище, – заметил Данте. Он махнул рукой, и одна из девушек, та, что стреляла, подошла. На ее веснушчатом лице не было даже тени беспокойства – сплошная скука. – Саш, подгони машину. Малолетке здесь нечего ловить.
– До сих пор жалеешь городских? – съязвила Саша.
– Рот закрой.
Саша не услышала. Она ногой открыла дверь, вышла на улицу и сразу же пустила очередь, уже в небо. Кварталы, наверное, и на нее рыпнулись, правда, Саша их не боялась.
Лиса делала вдох, и пыль собиралась в легких комком страха. Данте за локоть выволок ее на улицу – у Лисы не было причин ему доверять, но и других вариантов не было тоже. В конце концов, в Данте было что-то городское, и это успокаивало. В толпе, в моросящей суете коллективной истерики, Лиса не могла пошевелиться. Люди уверенно расталкивали друг друга плечами, огрызались проклятиями. Доставали нож или пушку. Били или убегали. Кварталы пришли в движение – несмотря на хаос, каждый знал, куда его несет.
Лиса была чужой. Конечности потяжелели и тянули вниз, даже мысли застыли. Она не двигалась. Не знала, не получалось. Кварталы вокруг бежали, а Лиса – нет.
Городские – это был синоним слабых. Лису растопчут, сожрут. Она не умела играть по этим правилам.
– В машину. – Данте вынырнул из потока, материализовался из гомона.
Лиса пялилась на него – тупо, жалко.
– К порядку!
Всего один раз Лиса слышала эту фразу, выгравированную на подкорке сознания каждого, кто жил в Городе. Ее использовали ударники для чрезвычайных и не очень ситуаций. Во время массовых мероприятий, если что-то вдруг шло не по плану, ею разгоняли толпу. После этого сигнала ударники имели право перейти к физическим методам воздействия, любым, каким вздумается. Поэтому все горожане реагировали исправно, но Лису смутило не то, что Данте знал эту фразу, но то, как он ее произнес – поставленным голосом ударника. Лиса пошла машинально, и Данте затолкал ее в салон. Она вцепилась в него целой рукой до боли в пальцах. Машин в Кварталах Лиса больше не видела, но даже эту, принадлежавшую Свите, прохожие материли и закидывали чем попало.
– Давай к посту.
– Данте, там на пограничных кипеж, моросят наверняка. – Саша барабанила пальцами по рулю, нехотя трогая машину. Ей все еще было скучно: когда какой-то мужик ударил по капоту, Саша не пошевелилась.
– Завали, и газу. – Данте не был похож на местных, но запросто переключался на их говор, манеру, и они подчинялись не задумываясь.
Данте расстегнул манжеты, и один рукав был в крови. Он бросил запонки (те самые, с драгоценными камнями) на пол, как оторвавшуюся пуговицу, брезгливо поджал губы. Разглаживал лацканы – долго. Долго и нудно.
– Лучше пристегнись. Может немного трясти. – Данте переключался на городскую речь машинально.
Он был городской с головы до ног – в вылизанной одежде, с гладкими движениями, разумными серыми глазами (по-городскому разумными). При этом в Кварталах Данте был своим. Лисе втолковывали, что отщепенцы – позор для Города. У людей в голове не укладывалось, как можно добровольно отказаться от даров Прогресса, чтобы жить так. По мнению горожан, отщепенцы заслуживали презрения, но Лиса смотрела на Данте и не видела ничего предосудительного, ничего, за что его стоило презирать. Он так легко решил помочь незнакомке, хотя его едва ли интересовало, кто она и что в действительности искала в Кварталах. Впрочем, Данте вообще ничего не интересовало за пределами его сосредоточенности.
Поделиться книгой: