Помоги проекту - поделись книгой:
– Я помню-помню. Лилит тогда было… дорогой, сколько? Скажи же, ну?! Ты и сам не помнишь… – Когда мама отмахивалась от папы, ее пальцы с острыми ногтями рассекали воздух с металлическим скрежетом. – Шестнадцать-семнадцать где-то. Ну точно. Она выступала в Городском Доме музыки. Блистала. Всегда блистала! Яков говорил, судьи устали вручать ей награды, но как тут не дашь? Как не дашь?
Мама сама с собой рассмеялась. Папа молчал, гости улыбались и поддакивали, будто имели хоть малейшее представление о том, что мама им затирала. Лиса тоже помнила эти концерты. Лилит и правда была лучшей – бесспорно, безусловно. Так, как она, не играл никто. В один год судьи попытались отдать приз другой девочке – разнообразить, смотивировать остальных. Награду у Лилит не отобрали, просто предложили разделить первое место. За кулисами Лилит выдрала конкурентке несколько клоков волос и расцарапала лицо, так что на награждение бедняга не вышла.
– Нет, дома она сама нежность была. Иногда даже слишком. Лиса вечно ее впутает, а Лилит потом обрыдается. Да, Лис, помнишь?
Лиса согласно кивала, а папа возвращал глаза в тарелку. В отличие от мамы он старался вспоминать старшую дочь вне сцены и музыки, он говорил о домашней Лилит, но и он помнил ее не такой. Лилит вообще у каждого была своя.
Жрать таблетки она начала незадолго до конца. Лилит не рассказывала, кто таскал ей из Кварталов эту гадость. Она была совершеннолетней, но сама не ездила – брезговала. Лиса считала сестру лицемеркой: раз уж начала валяться в квартальной грязи, так валяйся по полной. Но для Лилит вся жизнь была шоу, полумера. Когда она обдалбывалась, ее накрывало по– разному. Лиса запиралась с ней в розовой комнате и изо всех сил играла на рояле сестры.
Chopin. Étude révolutionnaire. Op. 10, No. 12 (С-moll)
С первых тактов музыка наполнена драматизмом. Загремевшие под фанфары «удары» доминантсептаккордов правой руки и раскатистые пассажи левой.
Лилит начинала биться о панорамные окна, размазывала языком слюни по стеклу. Лиса надеялась, что никто из соседей не видел этих их репетиций. Лилит дергало из стороны в сторону – ритмическое беспокойство. Она не могла справиться с собственными конечностями.
Волнообразные арпеджио и аккорды переплетаются между собой, превращаясь из драматического и трагического в нечто триумфальное.
Музыка никогда не раздражала Лилит, поэтому она не мешала Лисе играть. Под конец Лилит рыдала на кровати. Тревожность растекалась и превращалась в тоску, какая-то вселенская скорбь ее плющила. Лилит старалась завыть громче рояля. Все это долго тянулось. Когда Лилит наконец успокаивалась и затихала, Лиса уходила, тихонько прикрыв за собой дверь.
– Здорово же вы репетировали. Лилит уснула? Талантище. – Мама бормотала одно и то же – радостно или взвинченно в зависимости от того, успевала ли к этому часу найти перепрятанную Лисой бутылку.
В постукивании приборов о фарфор сейчас не звучало ни намека на триумфальность, сплошная концентрированная неловкость.
– Лисе-то скоро двадцать. Еще не начали выбирать для нее душу? – обязательно спрашивал кто-то из гостей.
Лиса вся сжималась изнутри. Валечка, которая наблюдала за ужином у входа в кухню, замечала это и грозно хмурила в Лисину сторону брови.
– Ох, сами знаете, такой муторный процесс. – Как только в разговоре упоминали души, мама машинально тянулась рукой к собирающему кристаллу в яремной ямке. Мама носила глубокое декольте, потому что у нее были красивая шея и красивый бюст, но еще и потому, что она любила хвастаться собирающим кристаллом. Она украшала его подвесками и временными рисунками. Мама смущалась и кокетничала, хотя на самом деле была настоящей охотницей за душами, она выбирала их почти не глядя – настолько хорошо ей это удавалось.
Мама и для Лилит выбрала душу. Когда пришли каталоги, они часами просиживали в гостиной и спорили, спорили. Каталог – серебряный планшет, в котором реципиенты могли свайпать понравившиеся души из подходящей им категории. Свайп вправо – точно нет, влево – есть шанс на совпадение. Лиса всего один раз забралась на спинку дивана, чтобы подглядеть. Вся жизнь донора была сжата до небольшой анкеты и фотографии. Вместо «еще не успела встретить свою любовь» – «гимен не поврежден», будто девственность могла уберечь от разбитого сердца. Вместо «так мало попробовала в жизни» – «оболочка донора не истощена пагубными привычками, среди которых…». Лису мутило от того, как цинично и равнодушно мама с сестрой критиковали анкеты. Мамины ногти-когти царапали экран – вправо, вправо, вправо.
– Нет, нет, нет.
– Мам, вот эта.
– Лилит, нет.
– А мне нравится!
– Что ты понимаешь!
– Хочу, блядь!
– Лилит Тобольская, вам выписан штраф за нарушение запрета на обсценную лексику.
Мама опять смеялась сама с собой. Истерические взвизгивания старшей дочери были вариантом нормы. Когда они наконец выбрали ее – восемнадцати лет, нетронутую, – Лилит от радости изнасиловала рояль, за который до этого демонстративно не садилась две недели. Когда Лилит не играла, мама пила чаще.
– И тебе не интересно, кто она такая? – Лилит перед Аукционом бросила таблетки, курево, колотить сестру – все бросила, чтобы войти в новую жизнь чистой. Лилит считала, если делать вид, что ничего не было, значит, не было.
– А? Кто? – Лилит оторвалась от нот, сморщилась и снова взялась разбирать гаммы шестнадцатых. – Какая разница?
– Она тоже человек вообще-то. Не какой-то там номер в каталоге.
– Тридцать четыре четырнадцать. Вполне себе номер.
Никого не волновало, как звали девушку, чью душу подсадили Лилит. Лиса и после смерти сестры часто об этом думала. Еще думала, что донор так наказала их всех. Они даже не знали, как ее зовут, а она сожрала Лилит изнутри. Может, у Лилит и ведущей души не было, пустая грудная клетка сгнила.
– Не нужна мне душа.
– Ну-ну, – невольно крякнула Валечка, и ее нунуканье в грохнувшей тишине показалось чересчур громким.
– Вон, – пробубнила мама, не разжимая губ. Ногти-когти протарабанили по столу. Лиса не шевелилась. – Из-за стола! Проваливай!
Лиса выскочила из столовой, хлопнула дверью. Мама смеялась сама с собой, но нервно.
Лиса с разбегу упала на клавиши.
Chopin. Étude révolutionnaire. Op. 10, No. 12 (C-moll)
С первых тактов музыка наполнена драматизмом. Загремевшие под фанфары «удары» доминантсептаккордов правой руки и раскатистые пассажи левой.
Одобрено Варламом Кисловским, главой Банка Душ
Анкета Донора
Регистрационный номер: 34:14.
Биологические характеристики оболочки
Биологический возраст: 18 лет.
Биологический пол: женский.
Физическое состояние оболочки: удовлетворительное / среднее / выше среднего.
Хронические заболевания, врожденные дефекты оболочки: отсутствуют.
Репродуктивные особенности оболочки: гимен не поврежден.
Происхождение: Окраины.
Душевные характеристики
Оболочка донора не истощена привычками, способными оказать пагубное влияние на качество души, среди которых (перечень предоставлен согласно городскому стандарту): употребление алкоголя и табачных изделий, наркотических веществ всех спектров, употребление в пищу мясной продукции высшей категории, вступление в половые связи, привлечение к любой деятельности из категории мерзотностей и пр. (Полный список предоставляется по индивидуальному запросу.)
Маркеры души, потенциально способные вызвать аллергическую реакцию, не выявлены.
Эмоциональный, поведенческий и опытный спектры не превышают рекомендованного для пересадки минимума.
Настоящим подтверждается, что душа не была истощена реакциями, попадающими под такие определения, как «влюбленность», «любовь» и производные (отсутствие повреждений взаимных и безответных привязанностей, кроме стандартных семейных), эякуляцией, обжорством, действиями и помыслами криминального характера.
Экземпляр выращивался и содержался в рамках рекомендаций, установленных Банком Душ по подготовке доноров.
Тип донорства: добровольный.
Компенсация для членов семьи: предусмотрена.
Утилизация оболочки после операции: согласно производственным стандартам.
Они сидели совсем тихо. На мягком пушистом ковре. Он был розовым. Все в комнате было розовое: пудровые невесомые занавески, постельное белье цвета фуксии, кремово-розовые стены и фламинго – много-много игрушечных птичек на длинных розовых ножках. Лилит хотела собрать целую колонию, поэтому получала по игрушке в приложение к другим подаркам на все праздники, а иногда просто так, без повода. Она расставляла фламинго по комнате, придумывала им имена, родственные связи и злилась каждый раз, когда во время генеральной уборки уборщица Гадичка случайно разлучала мужа с женой, мать с ребенком. Лилит твердила сестре:
– Вот так и появляются неполные семьи, когда чужая тетя слишком часто протирает пыль в вашем доме.
Лиса кивала и хмурила брови. Она верила Лилит, даже если ее слова казались глупыми и непонятными, даже если у нее было свое мнение. Она верила пощенячьи, без разбора, ненавидела розовый цвет и фламинго, но обожала их, потому что так хотела Лилит.
– Я сниму, и запоет. Спорим? – прошептала Лилит, дернув за краешек темно-коралловой тряпочки, которая накрывала большую клетку.
Она сидела, подобрав под себя ноги, но ее синюшные коленки все равно торчали. Лиса завидовала сестре: ее длинным ногам, рукам, сияющим светлым волосам в тугой косичке. Подростки – самые несуразные создания на планете, такие нескладные, непропорциональные. Не знают, что делать со взрослеющим телом и еще детскими мозгами, – сгусток гормонов и новых пугающих ощущений. Лиса с низоты своего возраста считала, что Лилит – самая красивая, потому что высокая, длинная, и ногти мама разрешала ей красить.
– М-м-м-м, – протянула нараспев Лиса.
Внутри клетки раздался приглушенный шум, потом опять – тишина.
– Хватит, ты, глупая. Сейчас. – Лилит одним движением стянула тряпку, предварительно пихнув сестру в бок.
Лиса сжалась, возмущенно надула щеки, тыкнула Лилит в ответ – не все же ей одной драться. Но перетычки быстро закончились, и две пары избалованных карих глаз уставились на клетку. Там, за тонкими частыми прутьями из розового золота, прыгала птичка. Она лимонно-черным пятном скакала по жердочке – крохотная клякса в мире фламинго. Скок-скок. Туда-сюда. Лиса наклонилась поближе:
– Спо-о-ой мне-е-е. Эту-у-у песню-у-у. Чтобы я душу прода-а-а-ала-а-а-а.
Ее голос звучал тяжело и уверенно. Птичка застыла, чуть распушила загривок – слушала. Когда Лиса замолчала, птичка коротко ее передразнила, еще через несколько секунд принялась насвистывать.
– А я говорила! – Все и правда вышло так, как хотела Лилит. Когда удавалось, она задирала нос, скалила мелкие зубки и повторяла: «А я говорила». Если что-то шло не по плану, Лилит цокала языком, закатывала глаза и настаивала, что она вообще-то другое имела в виду.
– Красиво поет, – поддакнула Лиса, на сестру она не смотрела.
– Птицы от природы талантливы. Не бывает певчих птиц, которые петь не умеют. Бессмыслица же. – Лилит легонько постучала пальцем по клетке, птичка скакнула-прыгнула, взъерошилась и опять запела. – Яков поэтому и называет нас птичками. У нас от природы талант.
Теперь была очередь Лисы закатывать глаза. Яков учил девочек музыке (пению, но в первую очередь – фортепиано) с того возраста, когда еще неприлично требовать от ребенка складывать мелодичные звуки. Уже тогда Яков был старым, пах сыром и пыльным ковром. Первую душу Власть Города вручила ему на шестидесятилетний юбилей, как заслуженному дирижеру, поэтому Яков и законсервировался неприятным. Он каждый день мучил девочек простыми распевками-канонами, гаммами и дыхательными разминками, от которых у Лисы потом ныло в груди и животе, противно кружилась голова. Лилит старалась больше, но у Лисы получалось лучше. Обеих это раздражало, потому что Лилит терпеть не могла, когда недотягивала, а Лиса ненавидела, когда сестра расстраивалась и злилась, хотя Лиса старалась вполсилы. Яков все не мог нарадоваться на своих двух талантливых звездочек, поэтому и издевался безмерно, ведь талант нужно взращивать. Как бройлерных поросят на фермах в Окраинах – Лиса не знала, но Лилит подслушала, как родители обсуждали выращивание свинок. Мама владела всеми свинками, которых разводили в Окраинах. Так вот, Лилит подслушала, что свинок кормят часто и много, чтобы они росли быстрее. Лиса никогда не видела свинок (только в тарелке с яичницей за завтраком), но иногда ей казалось, что ее точно так же пичкают партиями на фортепиано, чтобы она разъелась, раздулась от нот. А Яков ее зарежет и съест на завтрак с яичницей.
– Если от природы, зачем тогда так мучиться, учиться?
Лилит засмеялась, и ее смех перебил все: птичье пение, тишину розовой комнаты, сопение Лисы.
– От природы недостаточно, если хочешь стать лучшей. Чтобы петь лучше, играть лучше, надо учиться. Постоянно. Так Яков говорит.
– Да, еще он говорит, что у него от творога понос.
Еще Яков растягивал им ладошки на специальных деревяшках. У девочек и так были длинные пальцы, вытянутые ладони, как у мамы, но Яков боялся, что однажды не дотянутся, не перескочат запросто с мелкой техники.
Папе не нравилось, что учитель постоянно отсиживался у них дома, вонял стариком, подъедал припрятанные Валечкой остатки ужина. Папа любил на утро разогретую вчерашнюю еду и злился, когда добрая Валечка (просто влюбленная в Якова Валечка) скармливала учителю подрумяненную на сковороде, напитавшуюся мясным жиром картошку.
Яков быстро жевал и говорил с набитым ртом, а девочки сидели перед ним, распятые ручками на деревяшках. Пальцы горели, Лиса тихо плакала от боли. Лилит сидела спокойно, терпела ради таланта, и Лиса хныкала за обеих. Порой Яков заставлял их спать с деревяшками, а наутро приходил проверять, растянулась ли ручка. Папа недовольно жевал в столовой жареные яйца, пока мама вместе с Яковом проводила десятиминуточку в розовой комнате. Обычно девочки музицировали после школы несколько часов подряд, но маме и Якову нравилось устраивать экспромты, десятиминуточки перед уроками. Лилит старалась, если у нее не получалось, потом в школе она на каждой перемене курила в туалете и бросалась на одноклассников. Лиса не старалась, у нее все равно выходило чисто, и она бы тоже от злости курила в туалете, но Лиса была младше, и от дыма квартальной «Раковки» ее тошнило.
Лиса любила болеть. Ей нравилось лежать в кровати под пуховым одеялом и дуреть от жара. Если Лиса болела, то нестерпимо сильно, и Яков каждый раз молился Прогрессу, чтобы девочка не прогорела изнутри. Лиса потела, и Лилит щупала ее голову и говорила, будто жар растекается волнами от ее мокрого лица, торчащего из-под одеяла. Лисе тяжело дышалось, хотелось пить и совсем не хотелось есть, но самое главное – никто не заставлял садиться за рояль. Пока Лиса болела, рояль накрывали тканью, чтобы девочка не расстраивалась, глядя на любимый инструмент. Лиса, наоборот, надеялась, что рояль под этой тряпкой тоже расплавится и перестанем ее мучить.
– Дура! – Лилит больно зарядила сестре ладонью по лопатке. Лиса рыпнулась в ее сторону, но Лилит схватила ее уже двумя руками за предплечья, подползла ближе, плотно обхватила ногами, и Лиса никак не могла с ней расцепиться.
– Пусти же!
– А ты бред не неси! – И Лилит начала шептать – торопливо, возбужденно. В такие моменты она выглядела еще красивей, жуткой, и Лиса сильнее ее любила и боялась тоже. – Яков еще рассказывал, что новая душа талант приумножит. Представляешь? С нашим талантом – еще больше! Вот вырастем, и родители нам души подарят.
– Я не хочу новую. Мне и старая нормально.
Разговоры про души Лиса не любила, она не понимала, зачем ей внутри душа чужого человека, пускай даже и для таланта, – ей своей собственной хватало. С тех пор как Яков вбил Лилит в голову, что после пересадки способности еще лучше развиваются, она об одних душах и говорила.
Яков считал, что у каждой души есть предел. Нельзя развивать врожденные таланты бесконечно – рано или поздно застрянешь. Но у донорских душ море перспектив, которые при жизни донор реализовать не успел. У тех, кого с рождения готовят к донорству, душа с потенциалом, но застывшая. Когда новую душу подсаживают реципиенту, к развитым способностям ведущей души добавляется свежий поток сил, ведь это основной принцип работы души, она позволяет реципиенту заново пережить эмоции и опыт, для ведущей души не доступные. К навыкам это тоже относится: подсаженная душа начинает действовать за счет наработок ведущей, вот только предел перемещается, и можно двигаться дальше, выше, лучше. Лиса знала эту закономерность наизусть, потому что Яков без конца о ней трепался. Чем четче эти принципы отпечатывались в сознании, тем больше от них воротило. Лису не покидало ощущение, что все реципиенты – воры.
К горлу подкатил ком, и дыхание перехватило, но Лиса терпела, потому что Лилит отчитывала ее, когда сестра хныкала. Она поднесла одну ладонь к шее Лисы, поставила палец на яремную ямку:
– Вот здесь. Здесь душа живет. Чувствуешь?
– Ага.
– А теперь пой.
Лиса начала петь, все так же тяжело и уверенно, и почувствовала, как голос вибрирует под пальцем Лилит. Птичка в клетке перестала прыгать и посвистывать.
– Да-да. А представь, что будет, когда сюда новую душу вставят. Пой, говорю. Пой!
Лиса пела, а Лилит сильнее вдавливала палец. Ноготь впивался в кожу, Лилит давила и давила, пока Лиса не захрипела. Она попыталась отстраниться, но сестра держала ее, и Лиса беспомощно давилась воздухом и болью. Потом все-таки отпустила, и Лиса закашлялась, схватившись за горло. Глаза слезились, пришлось вытереть их рукавом пижамы.
– Видишь? – Лилит сдула со лба светлую челку и потянулась к клетке. – Выдержала. Потому что умеешь. Знаешь, как петь. Петь и терпеть.
Еще Лиса знала, как терпеть боль от растянутых пальцев, но кому от этого лучше.
Лилит открыла дверцу, засунула руку внутрь. Птичка заметалась. Скок-скок. Туда-сюда. Птичке было некуда деться, и Лилит поймала ее, сжала в кулаке и вытащила наружу. Птичка билась, Лилит держала крепко.
– У певчих птичек талант от природы. – Лиса завороженно следила за каждым движением сестры: как Лилит ласково погладила черненькую головку, подула на перышки, и они смешно затопорщились. Птичка дергала головой и больше не пела – в переводе на человеческий истошно вопила. Лилит положила палец ей на горлышко. – Они просто поют. Но не учатся. Не знают, что у них талант, не развивают его. Мозгов же маловато. – Птичка продолжала кричать, Лилит упрямо хмурила брови, давила еще. Раздался хруст, стихло. – Но терпеть они не умеют.
Лилит бросила дохлую птичку обратно в клетку, недолго посмотрела на нее и разрыдалась, уткнувшись Лисе в колени. Лиса жалостливо гладила сестру по мягким волосам, сама тихонько всхлипывала, надувая носом сопливые пузыри.
Вошла мама. Она каким-то магическим образом слышала плач Лилит даже с первого этажа квартиры. Мама сидела за столом с кучей бумаг, или писала картину, которую не закончит, или лежала на диване с сигаретой в длинном мундштуке в одной руке и разбавленным виски – в другой, но вздрагивала, собирала в кучу свои высушенные, гладкие руки и ноги, откладывала дела, искусство, нервный срыв и спешила к дочери. Сейчас она стояла на пороге – прямая, вылизанная утренним стилистом и виски.
– Девочки. – Мама всегда говорила громко, на одном выдохе, обстреливала словами. Бровь вздернута вверх – Лиса и Лилит с годами переняли эту ее манеру. – Что у вас?
Мама недавно подсадила новую душу. Восстановительный период усложнялся с каждой операцией. Мама была бледна, ее мутило, и даже посвежевшая красота после пересадки не давала соврать: она устала. Лиса слышала, как маму ночью рвало в туалете. Мама прошла по пушистому ковру и замерла. Лилит не переставала трястись и поскуливать у Лисы на коленях. Мама посмотрела на девочек, затем на клетку, кажется, не сразу поняла, в чем дело.
– Василиса! – Короткий выдох и такой же короткий выкрик резанул по ушам. Она схватила младшую дочь за локоть и рывком подняла на ноги. – Ты что наделала? Ты что, совсем?! – Она встряхнула Лису. Лилит распласталась по ковру и выла. Мама поджала губы и потащила Лису из комнаты. – Не смей подходить к ней. Смотри, что ты наделала! Почему я вечно должна с тобой разбираться?
Лиса пухла от несправедливости, не ревела из упрямства. Как только дверь в розовую комнату закрылась, плач стих, и птичка больше не пела.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
о проведении операции по пересадке души
Настоящим удостоверяем, что Лилит Тобольская, 20 лет, горожанка по праву рождения в n-ом поколении, скоропостижно скончалась после проведения стандартной операции по пересадке души.
Причина смерти: аллергическая реакция типа стремительное поглощение.
Признаки: горловое кровотечение, рвота, судороги, состояние психической нестабильности.
Настоящим подтверждается, что Аукционный Дом, Банк Душ в лице его главы Варлама Кисловского ответственности за исход операции не несут.
Выплата компенсации осуществляется согласно договору и в данном случае на 10 % удерживается Банком Душ для возмещения убытков аллергологического отделения Банка Душ, которое имело место в ходе стремительного поглощения.
До западного поста с автовокзала ходили автобусы. Люди грузились в них молча, неловко переглядываясь, знакомые делали вид, что видят друг друга впервые. Автобусы, курсирующие между вокзалом и западным постом, отличались от остальных: они напоминали черные вытянутые коробки с плотно затонированными окнами. Никаких надписей или опознавательных знаков – тем не менее каждый горожанин знал, что за маршрут у этих «грязевозок». «Грязевозки» ходили нечасто, но их расписание оставалось таким же неизменным, как поток горожан, упрямо пробиравшихся за Стену. Для горожан Кварталы оставались местом, где было дозволено все, что запрещалось Кодексом, никто не хотел загреметь по непристойной.
Лиса влезла в «грязевозку», как и все, молча, натянув на глаза шапку и спрятав под нее желтоватый с белоснежными прядями хвост, по которым в высших кругах непременно узнавали женщин из семьи Тобольских. Моржеватый водитель курил «Прогрессивный табак», даже не повернул головы, Лиса заплатила за билет наличкой и забилась в дальний угол. «Грязевозки» покачивались на поворотах и смердели бензином; это были единственные топливные колымаги, оставшиеся в Городе.
За окном – пешеходы, собачки на поводке, теплые витрины бакалейных лавочек – дорога до западного поста из центра шла через спальные районы. Лиса приоткрыла окно и попыталась хоть немного высунуться наружу. В грязевозках окна не открывались полностью из соображений конфиденциальности, приходилось жаться к стеклу, но Лисе очень хотелось почувствовать воздух спальных. Здесь пахло хвоей, выпечкой, и от этого запаха по всему телу разливалась спокойная радость. Лиса даже подумала: может, выскочить из грязевозки, чтобы просто походить по улочкам, купить хлеба (жа́ркого, хрустящего), купить самой, а не принять заказ из клешней робота-курьера. Лиса мечтала жить в спальных районах, но ее родители – большие шишки большого Города, поэтому они жили в стекляшках в центре. Это считалось роскошью, признаком статуса, все это искусственное дерьмо: роботы, поглотившие остатки зелени тротуары, пробки, небоскребы-свечи. Автоматизация жизни, идеология Прогресса во плоти. Такая жизнь устраивала родителей Лисы, их друзей, даже Лилит, но Лисе нравились спальные районы, где все было чуть более настоящим. Горожане как полоумные рвались в центр, а Лису тянуло обратно.
Вскоре аккуратные домики исчезли из виду, исчез и приятный запах чужой жизни, и Лиса закрыла окно. За спальными районами были автомобильные трассы, которые змейками сползали к постам. Когда «грязевозка» затормозила, пассажиры все такой же молчаливой толпой поплелись к посту, выстраиваясь в очередь и сгорая от неловкости, но все это – только на городской стороне Стены.
Западный пост пялился на Лису огромными воротами. Лиса тоже рассматривала: отвесные гладкие стены, людей с оружием (наверху, внизу, вдоль Стены, везде-везде), небольшую очередь, утыкающуюся прямо в ворота. Лиса встала в конец, сглотнув волнение и стойкое желание сбежать, хоть пешком. Очередь двигалась, медленно и неизбежно, и Лиса шагала вместе с ней. В воздухе увяз крепкий дух мокрой псины. Неудивительно. Про-псы ударников были повсюду: они бродили вдоль очереди, пригнув к земле чешуйчатые головы, лежали у ворот, бесились у подножия Стены, с громким визгом таская друг друга за куцые загривки. Иногда про-псы подходили к людям, и толпа в ответ съеживалась, замирала. Один из про-псов остановился рядом с Лисой и принюхался. Он глухо гаркнул и бесцеремонно уткнулся носом в карман Лисы. Она вспомнила, что не достала бублики Валечки, которые та вот уже много лет распихивала девочкам по карманам. Гладкий кожаный нос елозил по куртке, и Лиса дрожащей рукой достала один бублик. Про-пес, завороженный, присел на землю, облизнулся (змеиный язык дотянулся до ноздри и всунулся обратно) и ухнул: вуф.
Поделиться книгой: