Помоги проекту - поделись книгой:
Сейчас я уже устал считать десятки, и все это время я наблюдал за ним. Не мог не наблюдать, потому что мы с Даниилом связаны сильнее, чем я сам мог предположить. Его жизнь напоминала о тебе, он был твоим отражением, и потребность в присутствии Даниила я не вытравил десятками пересаженных душ.
Знаю, он долго выступал на рингах, зарабатывал авторитет кулаками – не самая глупая стратегия для Кварталов, там бойцы в особенном почете, в этой клоаке грубой силы. С ринга Данте переместился во Дворец, и Короли держали его рядом сначала как стильную игрушку – отщепенец, еще и с душой, о которой в Кварталах всем разве что мечтать, звезда ринга. Потом к Даниилу стали прислушиваться, и Короли менялись, а Даниил так и оставался подле них, у власти. В Город на пересадку он приползает на последнем издыхании. У кого-то такое показательное пренебрежение процедурой вызывает уважение, а я считаю, это неблагоразумно. На операциях нас разделяли стекло и Рада, мы по-прежнему друг друга игнорировали. Тем не менее я Даниила недооценивал. Мы построили два королевства, каждый собственное, – а случилось бы это, будь ты жива? Понятия не имею. Но знаю одно: Даниил, как и я, не забывал о тебе, и теперь он, видимо, решил, что месть достаточно остыла.
Душа моя, он идет за мной. Со своим юным Королем-оболтусом. Заметила, великие процессы совершаются, сделки заключаются, а в центре – всё те же человеческие взаимоотношения? Это так прозаично, что даже смешно. Но если Даниил думает, что я не предвидел его гадких ходов, он ошибается. Я не позволю отобрать тебя у меня, я не хочу соединиться в вечности по чужой воле, я хочу обрести тебя сам. Все это – благодаря тебе. Из-за тебя. Для тебя.
Я превратил тебя в божество, я поклонялся тебе и своей любви к тебе, возвел ее в абсолют. Пускай душевная наука, как я в итоге себе признался, все равно стояла на шажок впереди, я любил тебя с силой, на которую не способен ни один человек. Скорее всего, так кажется только мне, люди свято верят, что до этого ни одно сердце не разбивалось с такой болью. На протяжении веков разбивались ежедневно целые океаны сердец. Но трагедия каждого отдельного случая не умаляется, наоборот, приумножает общую скорбь несостоявшегося счастья. Я стал бояться смерти еще больше, она пугала меня даже побежденная, ведь она забрала тебя.
Мне давно скучно.
Мне давно надоело.
Люди врут, когда говорят, что в моменты скорби жизнь проносится перед глазами. Это не так. В моей голове была пустота, и я не видел ничего, кроме твоего дергающегося тела и расплывшихся пятен на твоей коже. Воспоминания приходят потом и остаются.
Душа моя, я прожил долгую жизнь, я прожил ее за двоих. Этот Аукцион – мой дар тебе. Души – тебе, и все это представление, спланированное и уморительное, тоже в твою честь. Но истинность величия, с твоего позволения или без него, я сохраню для себя.
Я оказался сильнее непоколебимых жизненных установок. Я над всем. Я – всё.
Продано
Звонок смолк, и официанты распахнули обитые красным дерматином двери. Гости неохотно отлипали от фуршетного стола, топтались в сторону главного зала, шелестели нарядами и голосами. Паулина Тобольская, художница, чья известность и значимость подчеркивались золотым браслетом почетного гостя на запястье, замерла посреди потока, разрезав его треном платья, и дергала мужа за рукав.
– Миш, ее нет, Миш, – на каждое плаксивое «Миш» – по одному дергу.
Паулина нервничала: они потеряли дочь. Михаил Тобольский придержал супругу за плечо, заглядывая ей в глаза. Он не смотрел в эти глаза вторые сутки и не собирался примерно столько же, но одна боль на двоих, которая связывала Тобольских покрепче брачных уз, требовала перемирия.
– Тише, ее давно нет. Третий год нет.
Паулина так вскинула брови, что ее лоб смяла пополам складка, она несколько секунд молчала, потом все-таки зарядила мужу ладонью по груди.
– Лисы нет! Не вижу нигде. Сбежала, Миш, опять сбежала. Миш, сделай ты что-нибудь!
Михаил кивнул на выдохе и заозирался. Они потеряли дочь. Три года назад Тобольские купили на Аукционе душу, которая убила их старшую. Сегодня собирались купить для младшей. В глаза супруге Михаил на всякий случай больше не смотрел, их боль все же оказалась разной.
Фуршетный стол хорошо подъели, даже у Ириски нет ляжки и срезаны шматки по бокам. Официанты уже убирались, Рада Рымская залезла на балкон и теперь сидела, свесив ноги через кованую решетку.
– Занимайте места согласно вашим п’иглашениям, д’узья! Мы ско’о начинаем. – Рада щелкнула каблуками и расхохоталась, ничто ее так не волновало, как близость свежих душ.
Рассаживались медленно. В зале – ряды кресел, неширокая сцена с трибуной для ведущего, проекция с анкетами доноров и данными ставок в реальном времени отображалась прямо на стене, которую сейчас закрывал занавес из плотной черной ткани. Ударники, в таких же костюмах, что и гости, стояли не только у выходов, но и в толпе и для неискушенного взгляда оставались практически незаметны. В другом конце зала – длинный балкон из одностороннего стекла. Каждый гость, проходя под ним, задирал голову и всматривался в отражение. Н.Ч. никто не видел, но все знали: он точно там, поэтому и старались различить очертания силуэта, тень. По залу обязательно пройдется шепот, кто-то скажет, что заметил за стеклом движение, кто-то – огонек окурка, присутствие Н.Ч. останется ощутимо, пускай незримо, потому что даже самые глазастые гости не смогут проникнуть за толщину стекла.
На балконе не горел свет, синева монитора отсвечивала от кожи. Н.Ч. действительно курил, со вкусом затягиваясь, раскинувшись в кресле, суета в зале его не трогала. Раздался стук в дверь.
– У нас почти все готово. – Рада облокотилась о дверной косяк и поправила съехавшие ботфорты. Мускус – от Рады тянулся этот землистый шлейф через всю комнату, через терпкий дым «Прогрессивного табака».
– Как Ириска?
– На вкус – помойка.
Н.Ч. хмыкнул и кивнул, хотя Рада и не увидела этого жеста. Горожане… Любители квартальных шлюх, но слишком утонченны для местного деликатеса, пускай даже с плеча Короля. Н.Ч. это казалось жалким. Он подался вперед, смахивая на мониторе трансляции с камер наблюдения. Наконец нужная. Варлам, в белом халате поверх красного пиджака, суетился. Н.Ч. нахмурился. Ему не нравилась эта дерганость, граничащая с истерической, он видел, как у Варлама шевелятся губы – нашептывает известные ему одному заклинания, как он периодически клюет головой вперед.
– Проследи, чтобы Варламу восстановили медикаментозный курс. Еще лучше – подержите его недельку в стационаре, – пробормотал Н.Ч.
– Его поде’жишь… – цокнула в ответ Рада.
Ничего, осталось немного. Всего один день, и они, как всегда, заново соберут по кусочкам распадающееся сознание главы Банка Душ, выберут ему лучшую душу и обновят, Варламу обязательно полегчает. К сожалению, с каждым разом Варлам распадался все сильнее, рябил, словно белый шум. Еще Варлам хлопал себя по карману на груди – Н.Ч. бросил взгляд на часы – примерно каждые полминуты. Новое ритуальное действие, раньше такого не было. Н.Ч. снова приблизил трансляцию на экране, вылавливая лицо будущего донора.
– М-м-м… Кого он притащил?
На экране всплыла анкета донора. Влад, сын Клыка. Отметка Свиты, отметка участника квартальных боев. Самородок, хотя душа средняя – уже любящая.
– Я ему не разрешал. – Н.Ч. просматривал душевные показатели Влада, чуть прищурившись. – Варлам, что ты устраиваешь…
Влад был крепким здоровым юношей, практически безупречным в своей силе, но он себя реализовал. Его душевный потенциал чуть ли не наполовину израсходован, конечно, в доноры он совсем не годился.
– Хо’оший человек – плохой доно’.
– Не бывает хороших людей, потому что тогда должны быть и плохие. Все относительно. Он просто не подходит, толку от такой души для реципиента ноль. И Варлам прекрасно об этом знает.
Н.Ч. потушил сигарету в пепельнице на подлокотнике, и Варлам, будто почувствовав его недовольство, поднял взгляд на камеру, клюнул головой вперед.
Тик-тук-тук. Камеры смотрели всегда слишком подозрительно. Они пялили на Варлама блестящие глаза и подозревали его. Глазные яблоки у сов практически неподвижны, совы не могут вращать глазами. Варлам взглядом начертил вокруг камеры круг, глаза вращались, потому что он не сова. Логично. Варлам похлопал себя по нагрудному карману и отвернулся. Он знал, Н.Ч., возможно, наблюдал за ним в эту самую секунду, но каланы держат друг друга за лапки, когда спят, чтобы их не снесло течением, а у Варлама с Н.Ч. были не такие отношения, у Варлама даже не было лапок.
Тик-тук-тук. После звонка они пошли на верхние этажи. Обычно доноров доставляли из технических помещений на процедурный этаж без сознания, но Варлам повел Влада так, через их личный лифт. Варлам приложил карточку доступа, и стеклянная коробка лифта увлекла их наверх. В лесах вырастает целая куча деревьев, потому что белки забывают, куда спрятали орехи. Варлам сразу нашел процедурную, тогда он не белка, и орехов у него тоже не было – он ел их только в шоколаде, когда ссорился с дурой из морга. Логично. Варлам усадил Влада на кушетку, а сам готовился к процедуре, хотя все было готово, все давно было готово, еще в *184 году.
– Это не больно, – пробормотал Варлам.
– А это важно?
– Нет, потому что крысы умеют смеяться. – Варлам хихикнул, но тут же сделал над собой усилие и его лицо вытянулось. – Но вообще не смешно.
Влад смотрел на Варлама, нахмурившись.
– Вот и не смейся, – подытожил Варлам.
– Начинайте.
Н.Ч. слышал, как выстучали прочь каблуки Рады, как щелкнул блокиратор на двери, но все равно обернулся, чтобы убедиться: она ушла. Тогда Н. Ч. достал из ящика у стены аккуратно свернутое белое полотнище и разложил его перед собой, достал органайзер с нитками, достал шкатулку с иголками, и фотографию, еще на глянцевой, выцветшей от времени бумаге, достал тоже.
Зал наконец утих, и свет приглушили. Пока настраивали прожектор для Рады, дверь с одной стороны открылась и в просвет протиснулась девушка. Н.Ч. тут же обратил на нее внимание: на Аукцион было не принято опаздывать, было принято прийти сильно заранее и сгорать от практически плотоядного возбуждения. Н.Ч. расправил полотнище на коленях, переключил камеры на зал, приблизил ее лицо, и компьютер загрузил анкету, хотя этого и не требовалось. Н.Ч. запомнил младшую дочь Тобольских слишком хорошо.
Лиса сыпала извинениями по инерции, распихивая сидящих коленями, ссутулившись и пригнувшись, будто скрюченная она привлекала меньше внимания. Все уже шло не по плану, а Данте и Адриан об этом даже не знали. В детстве, когда Лиса переживала перед выступлениями, Яков шлепал ее по щекам и выговаривал: «Истерики для любителей!» Щеки долго горели, поэтому Лиса научилась мелко и часто дышать, истерика проглатывалась, и становилось полегче. Лиса упала в кресло, дышать чаще просто не получалось.
– Где ты ходишь?! Нет, скажи мне, где ты ходишь! – Паулина вцепилась в руку дочери с такой силой, словно боялась, что та сбежит снова.
Лиса вывернулась, вытягивая руку из протеза, крепления больно царапнули кожу – кажется, легчало. Она потерла культей глаза.
– Пока еще по земле, мама, – шикнула Лиса в ответ.
Сидящий с другой стороны отец нервно хмыкнул и несильно толкнул ее плечом. Им обоим здесь быть не хотелось. Возможно, она зря всю жизнь на него дулась: не прощала вылазки в Кварталы, которые он неизменно приносил на одежде. Лиса сама жила так же и больше всего надеялась, что удастся еще разок перемахнуть через пост, на этот раз навсегда. Не из-за Данте – она любила его, но не так. Вдруг Лиса, как и он, отщепенец, оборотень-перевертыш. Вдруг она и не любила его вовсе, а просто хотела украсть его жизнь, не примерить – присвоить. Это чувство схоже с любовью, воровство (пускай и чужой сущности) греет так же, потому что и то, и то – разные грани присвоения. От таких мыслей, неправильных, неприемлемых, приятно щекотало под грудью, и это тоже совсем не про Данте.
Н.Ч. осторожно развернул полотнище на коленях. Оно шероховатое, в мелкую дырочку, от краев одна за другой отходили белые нити, и Н.Ч. каждый раз отдирал их пальцами. На полотнище почти законченный портрет девушки, той же, что была изображена на фотографии. Н.Ч. придирчиво оглядел вышивку, которой занимался на торгах вот уже столько лет, она была хороша. Выверенные, непрерывные стежки.
– …пе’ед тем как мы начнем! Вы помните, этот Аукцион особенный. И гости особенные. Поп’ошу поп’иветствовать: новоиспеченный Ко’оль Ква’талов Ад’иан Г’адовский! И наве’няка известный многим из п’исутствующих, мне лично точно, – Рада хихикнула в ладонь, – Даниил К’аевский.
Особенный. Нитку в иголку продевать – всегда испытание. Наслюнявить кончик, чтобы не пушился, протолкнуть в ушко, лишь бы два волокна нитки не распались, оба оказались где нужно.
– А мы, Дань, где нужно? – пробормотал Н.Ч., вытягивая шею, вместе с прожектором выискивая фигуру, которая столько лет шла за ним по пятам, след в след.
Н.Ч. протолкнул носик иголки в дырочку, протянул вниз, не до конца, скользнул в такую же по диагонали, зацепил петлю и затянул, спрятавшись обратно в первой. Вступительный стежок – самый приятный, тугой.
Аплодисменты не вялые, скорее осторожные, такого на Аукционе еще не видели и уж точно не планировали.
Свет прожектора слепил, Адриан морщился и матерился сквозь зубы. Он не видел толпу перед собой, но слышал редкие хлопки. Данте стоял рядом, вертел головой, искал кого-то. Адриана будто голой жопой усадили на крысиное гнездо, все сжималось то ли от страха, то ли от щекотки, то ли опять тошнило.
– Во имя ук’епления д’ужбы между Го’одом и Ква’талами основатель нашего до’огого Аукциона ’аспо’ядился п’едоставить пе’вую в исто’ии душу для Ко’оля Ква’талов!
Голос ведущей (Адриан так хорошо запомнил ее красивое лицо, прожорливый взгляд) действовал на нервы, скоро он слился в едва различимый шум и Адриан перестал улавливать суть. Он очнулся, когда Данте потянул его за рукав вниз. Они спустились по ступеням и заняли два свободных кресла в первом ряду. Соседка Адриана зябко поежилась, когда он сел, брякнув берцами, клепками, и Адриан почти успел обозвать ее сукой, но Данте пнул его по голени, и Адриан крякнул.
– Они все нас очкуют, – шепнул он на ухо Данте удивленно.
Они ведь на их территории, без оружия, а городские все равно трусят, как самые настоящие помойные грызуны, ублюдки среди крысиных. Адриан переживал, что все обломается, сорвется и он подведет Влада, но не кого из присутствующих. Хер им на рыло.
– И все же крысы чаще всего нападают из-за страха.
– Базар.
Адриан повернулся к соседке и, чуть наклонившись, вытянул губы и влажно чмокнул воздух. Женщина зажала рот рукой и отвернулась, ей некуда было деться.
– Да здравствует Король, – сказал Данте, и Адриан заржал в голос.
Король Кварталов смеялся так, что хотелось смеяться вместе с ним, но Н.Ч. был занят подсчетом крестиков, поэтому только улыбнулся. Он помнил результаты проверок. У Короля Кварталов сильная ведущая душа, реализованная, любящая и зверски энергичная. Такая с легкостью поглотит любую донорскую. Чистый, блестящий эксперимент, и Варлам решил учудить. Н.Ч. зажал пальцами иголку, не закончив стежок, тыкнул на мониторы, возвращая на экран анкету донора для Короля, перечитал еще раз. Не складывалось. Н.Ч. долго всматривался в две выведенные анкеты, в острые лица реципиента и донора, в их наполненные совершенно разной решимостью черты. Оба юные.
В экранчике Варлам похлопал себя по кармашку на груди и клюнул.
– Не оба, душа моя, – вдруг просиял Н.Ч. – Все трое юные. Удивительная… – Н.Ч. все с большим азартом двигал в разные стороны проекции чужих лиц на мониторе, стараясь нащупать, понять, открывал и закрывал известные характеристики. Потом наткнулся на имя Данте и вздрогнул. Когда замешаны трое, где-то в складках чувств обязательно прячется любовь. Так было у них, и теперь Данте за эту любовь, неравномерно разделенную, мечтал наказать соперника. Н.Ч. не думал, что выросшие в Кварталах мальчики не поделили чувства, зато они способны были друг друга за них наказывать. – …Удивительная Варлам скотина. Все-таки сложилось.
На операционный этаж могли заглянуть далеко не все работники Аукционного Дома. Из штата, наверное, и вовсе допускалась одна Ида Плюшка, потому что только она, с ее душным липовым чаем и скрипучей тележкой, могла выманить Варлама вниз – так сильно он не переносил ее присутствия на этаже. Тем не менее каждый Аукцион реципиенты, повязанные золотыми браслетами, доплачивали, и Рада закрывала их в смотровой, где они наблюдали за операциями и ждали своей очереди. Н.Ч. был против, Варлам – тоже, но работа с гостями – прерогатива Рады, а в коллективе водилось правило: не суй нос в чужие обязанности, откусят.
– Это наша ’епутация, это б’енд, – из раза в раз повторяла Рада, и все берегли свои носы.
В смотровой находились еще трое, не считая Лисы, Адриана и Данте. Две женщины и мужчина переговаривались полушепотом. Одна женщина покачивала ногой в туфле, другая теребила ножку бокала с водой, мужчина обхватил себя руками и сидел нахохлившись как воробей, маленький и бледный от душевного голодания. Все нервничали, но ни в коем случае не были лишними в этой смотровой, наоборот, максимально с ней совпадали, настолько, что могли себе позволить отвлекаться на пустую болтовню и не обращать внимания на то, что происходило внизу. Лиса, Адриан и Данте не отводили взгляда от стекла, но и сказать ничего друг другу не могли тоже, хотя у каждого в горле застряло слишком много слов.
– Данте… – начала было Лиса, но он положил руку ей на колено, его пальцы утонули в складках платья, и Лиса отвернулась, как если бы он заткнул ее своим коронным «хватит».
Ей хотелось вскочить и закричать, что Варлам про них знает, наверняка знает лишнее; впрочем, кажется, они зашли уже слишком далеко и любые предупреждения бесполезны. Адриан, сидящий рядом, согнулся, почти спрятав лицо между колен.
– Блевану… – просипел он, и трое их соседей на всякий случай отодвинулись.
Адриан не блеванул, просто отрыгнул под ноги, и Лиса погладила его по спине.
Дверь в смотровую открылась, когда Адриан влажно сплюнул на пол. Передернуло всех, даже Лису, но она еще раз пробежала пальцами от лопаток до основания шеи, пускай Адриан не замечал ее, чувствовал лишь звенящий хаос мыслей в голове и привкус желудочного сока.
– Решительно жалкое зрелище. – Варлам по-птичьи склонил голову набок и поморщился.
Он надел халат поверх красного костюма и застегнул его как положено, на все пуговицы, еще как положено притопнул пяткой два раза. Он не мог смотреть на Адриана спокойно. Как только тот поднял лицо, Варлам снова услышал мамин крик: «Сообщение, сообщение для Короля!» – потом выстрел и давящую тишину. Она и без этого являлась ему слишком часто, и лицо Адриана это усугубляло. Лицо Адриана походило на предротовую воронку миноги, этим лицом он присасывался к Варламу и мощным языком с теркой вылизывал его воспоминания, выскабливал страхи наружу, цеплял на крупный зуб мамин голос.
– Идем, почетные гости – вперед, – пробормотал Варлам тише, стушевавшись, он старался не смотреть на Адриана, чтобы тот к нему не присосался. Тик-тук-тук. Похлопал себя по нагрудному карману и вышел.
Адриан пошел за ним, все еще чувствуя теплоту Лисиных пальцев между лопатками.
В операционной висел едкий, режущий глаза запах, Адриан закашлялся, когда его окатили из шланга парообразным дезинфицирующим средством.
– Блядь! – Глаза вот-вот вытекут из глазниц. – Обязательно так?!
– Нет, – пожал плечами Варлам, усаживаясь за пульт управления у стены, – но мне очень хотелось. Раздевайся по пояс и ложись; не забудь, что в среднем один морской конек из ста доживает до зрелого возраста.
Они оба старались не замечать, не слушать друг друга, не слышать. Адриан мог бы решить все по-старому: вцепиться Варламу в лицо, выбить плаксивые всхлипы. Все лишнее. Адриан озирался по сторонам, зацепился взглядом за накрытое тканью тело, виднелся один удивительно бледный локоть.
– Мертвяк? – Адриан хотел было подойти, чтобы увидеть лицо своего донора.
Поделиться книгой: