Аукцион

Все наблюдения я вносил в толстенные тетради, те самые, что прятал в сейфе. Собственно, так и появился Банк Душ. Сейчас мы все-таки используем компьютеры с надежнейшей системой безопасности, а тогда я вносил данные от руки. Неразбериха меня злила, иногда думал, приехали, тупик. Я постоянно дорабатывал Душелокатор.

Некоторые душевные характеристики определялись вполне четко, например биологический возраст, влияние заболеваний, благодаря Даниилу был доступ к медицинским картам подопытных из Единого Медицинского Реестра. Эти характеристики я относил к самости души, поскольку они были «даны», то есть зависели от физиологических особенностей индивида и отражали главные черты его самости. Я назвал это «естественные характеристики».

Тем не менее в определении души по-прежнему оставались существенные пробелы. У меня не выходило нащупать границы души, я уже было подумал, что правы были древние, которые писали:

границ души тебе не отыскать, по какому бы пути ты ни пошел: столь глубока ее мера[2].

Но какие-то пределы должны были существовать. Я что-то упускал. Мы с тобой скандалили из-за Прогресса и старых религий. Ты утверждала, что Прогресс просто вытеснил те религии, что были раньше, по сути, заменил их. Я считал, что Прогресс имеет принципиальные качественные отличия, поскольку отвергает саму идею Бога и не стремится к замещению этой абстрактной и собирательной величины. По этой причине я сквозь пальцы смотрел на религиозные тексты. Я жаловался на Даниила за его узколобость, а сам оказался в заложниках туннельного мышления.

Раньше считали, что душа обладает определенными божественными и человеческими качествами (искаженная трактовка «естественных характеристик»). Весь этот набор качеств из двух составляющих вместе с душой переходил в потусторонний мир, поэтому предполагалось, что душа мертвеца обладает памятью, отпечатками тех чувств, которые человек испытал при жизни. Подобные заключения растут из безумных теорий о загробной жизни, которых во все времена до Прогресса плодилось великое множество. Так люди не теряли надежду, что тень их бывшего тела, их «я» перекочует вместе с ними на тот свет, где бы он ни был. Подобные выводы в корне неверны – и все же задали мне вектор. Я наконец понял, куда должен смотреть.

Душа является не просто сутью самости, но и хранилищем переработанного опыта. Возвращаясь к определению (душа есть выражение самости), можно сказать, что этот аспект души относится к «выражению». Переработанный опыт должен влиять на характеристики души, поскольку для каждого человека он индивидуален. Получается, эти характеристики души изменчивы, поскольку находятся в прямой зависимости от внешних факторов. Я назвал их «выраженные характеристики».

Теперь подготовка к исследованию занимала больше времени. Помимо медицинской карты и предварительного обследования, Даниил привозил и личное досье, но и этого было недостаточно. Ты предложила собирать данные домашних мониторов – эти системы заточены на владельца и всех членов семьи, обладают всевозможными данными о предпочтениях, социальной активности. Власти Города потому в свое время и вымели грязь в Кварталы, что она не вписывалась в идеальную запрограммированность домашних мониторов. Конечно, мониторы не могли дать полной картины, но это хоть как-то позволяло учитывать не только естественные, но и выраженные характеристики.

Моей задачей как ученого было установить, как можно использовать выраженные характеристики с максимальной выгодой для человека. Здесь я вновь обращаюсь к древним, к концепции заботы о душе, ведь на протяжении тысячелетий это оставалось главной задачей человека.

Забота о душе была направлена на поддержание божественных качеств души, о котором я уже упоминал выше. В моей интерпретации их, собственно, заменяют выраженные характеристики. В основном забота о душе была связана с различными ограничениями (в пище, физических контактах, подавлении эмоций, например гнева) и была призвана поддерживать качество души. Ограничения действительно влияют на качество души, ведь воздействие внешних факторов на нее минимально: отсутствует переработанный опыт, следовательно, сохраняется потенциал души. По этой причине в Окраинах семьи доноров растят свое потомство в черном теле для будущих пересадок, чтобы душевный потенциал доноров оставался высоким.

Если душа состоит из самости и выражения самости, из естественных и выраженных характеристик, выходит, влиять на качество души можно за счет сохранения потенциала последних. То есть достаточно руководствоваться древней концепцией заботы о душе, чтобы увеличить ее ценность. Неужели правы были древние? Точка.

Я поставил точку и закрыл тетрадь. Помню, мы готовились к Дню Города (со дня нашего знакомства то был наш любимый праздник, и Даниил, из чистой сентиментальности, покупал нам обоим по фисташковому мороженому), ты шила костюмы для концерта, а мы – рядом, стерегли покой. День Города до сих пор отмечают так же: выступления, фейерверки, еда и напитки в вагончиках втридорога. Тогда он проходил душевней, хотя, может, ностальгия все искажает. Мы сидели у Даниила. Снова стол и я с бутылкой за столом, через открытую форточку выветривались тополя и черемуха, тянуло весенней свежестью. Ты занималась костюмами и украшениями, а в перерывах разогревала в духовке тыквенное печенье, и пряный запах выпечки с тех пор ассоциируется с Днем Города. Я до сих пор заказываю тыквенное печенье из твоей любимой кондитерской, оно больше не отдает пряностью и в горло тоже не лезет, и все же без печенья еще невыносимей, чем с ним.

Ты пришивала пайетки к юбке, сидя на диване, подносила ткань близко-близко к лицу, щурилась и высовывала язык. Кудри падали на глаза, ты не уставала сдувать их, не отвлекаясь ни на секунду. Даниил положил голову на твои колени. Его глаза были закрыты, и я догадался: он считал пайетки. Я улыбнулся. Каждый раз, когда очередная блестяшка прилипала к ткани, ты резко дергала головой назад, отбрасывая волосы, и выдыхала, безуспешно пытаясь усмирить свою гриву. У меня внутри все наполнилось таким же пряным, как тыквенное печенье, переполнило до краев и захлестнуло. Ты, я, даже Даниил. Мы. Я открыл тетрадь.

Люди неоднократно пытались свести заботу о душе к противостоянию между добром и злом. Каждому человеку дается свобода выбора, и в этом его главное жизненное испытание – сделать правильный выбор, а в случае ошибки – платить за последствия, причем последствия невообразимые, как и масштабы наказания (сводилось оно к геенне огненной).

Вопрос: в какой момент были сформулированы критерии добра и зла? Кто их вывел? Я понимал, почему наказуемы насилие, кражи и обман, ведь в этом случае один человек посягает на благополучие другого. Все, что происходит с нами, влияет на других и при этом меняет качества нашей собственной души.

Однако приговор выносился и за меньшее, порой за самое ничтожное – за то, что по сути своей не укладывалось (и не укладывается) в архетипическое понятие греха. Не верю, что написал это слово; не потому, что оно входит в антипрогрессивный словарь, просто тошнотворное.

В действительности же так называемые добро и зло присутствуют в каждом человеке, разница в пропорциях, а еще в искусственно созданных определениях и зла, и добра. Если формула зла создана человеком, значит, оно не просто искусственно, но и изменчиво. Например, и у Города, и у Кварталов зло свое. Жестокость, в которой горожане так любят обвинять квартальных, относительна. В условиях нехватки ресурсов люди обращаются к другим механизмам выживания. Это логично.

Так, концепция заботы о душе не может считаться универсальной. Следовательно, ее нельзя безоговорочно применить к улучшению выраженных характеристик. Как же в таком случае влиять на качество души? Важно не забывать основные ее свойства. Сущность выраженных характеристик сводится к опыту. В отсутствие опыта, лишенного при этом оценочных и морализаторских качеств (какие подразумевает древняя трактовка заботы о душе), и кроется решение. Нет опыта – значит, есть потенциал.

Ты вязала, чтобы отвлечься. Крючком, спицами, по-всякому, ты могла намотать пряжу на пальцы, и получился бы шарф. За вязаньем ты напоминала паучиху, быстро-быстро перебирающую лапками-пальцами-крючьями, еще ты поджимала верхнюю губу так, что торчали зубы с сильно выдающимися вперед клыками, считай хелицеры. Заканчивая очередной ряд, ты приговаривала:

– Так-то, – и прицокивала, будто паук-птицеед.

У тебя вообще была склонность к подобным почти ритуальным штукам, и только спустя много лет я вдруг подумал, что это могло быть не совсем здорово. С навязчивостями сталкиваются многие, они в принципе не критичны, пока не мешают человеку жить и функционировать. Возможно, то были ситуативные ритуалы, вполне безобидные, но за все эти годы сколько звоночков я упустил, не расслышал? Разве я решился бы признать, что ты бываешь не в ладах с собой? Будь ты безнадежно сумасшедшей, я бы все равно тебя оправдывал, потому что так любовь и работает.

Итак, я заканчиваю еще один ряд и говорю.

Так-то.

Хочу подчеркнуть, что в разговоре о душах опыт нужно воспринимать просто как факт, к нему неприменимы оценочные суждения. Это утверждение деконструирует и другие принятые в обществе идеи. Согласно концепции заботы о душе, ее качества должны воспитываться в соответствии с нравственностью – определенными правилами поведения, принятыми в социуме. Нравственность связана с совестью – чувством ответственности за соблюдение или несоблюдение норм. Но если конвенциональные понятия добра и зла несостоятельны, получается, нравственность тоже искусственна. Соответственно, может ли совесть опираться на нравственность? Едва ли. И все же фраза «муки совести» – не пустой звук, это существующее переживание. Можно заключить, что и оно индивидуально, выходит за рамки коллективного мышления, поскольку не одинаково для всех. При этом совесть будто одновременно является и самостью, и ее выражением. Все это, душа моя, к тому, что даже при систематизации душевных качеств и процессов остаются своего рода пограничные зоны, сущность которых до конца не ясна, но которые, безусловно, влияют и на качество душ, и на процессы пересадок.

К этой же категории можно отнести, например, любовь, потому что любовь лежит в основе нашей природы. Любовь не только романтическая, но и родительская, дружеская, любая. Любовь не подчиняется условностям и поведенческим регламентам, она просто их выламывает. Все, что ни делается, делается из-за любви, ради любви или от ее недостатка. Другими словами, любовь – это тоже сильный фактор пограничной зоны, потому что сущность любви слишком сложна, чтобы отнести ее к одной категории. Еще любовь обладает огромной силой. Ей тяжело сопротивляться, ее тяжело скрывать. В этом смысле любовь часто заглушает совесть – чего уж говорить о нравственности и прочих конструктах. Однако любовь является не девиацией, а еще одной, как и совесть, особенной характеристикой души.

Я привел самые основные примеры характеристик из пограничной зоны не только затем, чтобы еще раз отметить комплексность души, но и потому, что именно они могут влиять на совместимость души и нового тела самым непредсказуемым образом – даже стать триггером аллергической реакции.

Среди древних философов существовало множество трактовок связи между душой и телом. Одни утверждали, что души способны переселяться в другие живые существа: душа ищет оболочку, чтобы продолжать функционировать. Некоторые отождествляли душу и тело, представляя, что в потустороннем или загробном мире люди сохранят прежний облик; таким образом утверждалась сильная взаимосвязь между душой и телом. Была еще версия, что душа формируется уже в теле, значит, тело первично и после смерти и существование души более невозможно, потому что, как следует из древних текстов:

смерть – не событие жизни. смерть не переживается[3].

Истина оставалась где-то посередине. В мертвом теле душа лишается условий, поддерживающих ее существование, поэтому тело и душа – это, конечно, своеобразный синтез, причем взаимозависимый. Равно как душа не может существовать вне тела, так и тело после изъятия души превращается в оболочку и погибает. В ходе экспериментов я выяснил, что организм, лишившись столь важной составляющей, запускает процесс самоликвидации, причем мгновенной. Как известно теперь, без души тело способно функционировать до нескольких минут, после чего погибает окончательно и дальнейшая реанимация даже при подсаживании новой души невозможна. Так я узнал, что без почки человек может прожить, а без души – нет.

Для существования вне тела душе нужен временный контейнер и специальные условия, и я перевел немало доноров, прежде чем разработал собирающий кристалл и холодильник. Но это временная мера, душе в любом случае необходима оболочка, необходимо тело. На этом, пожалуй, разбиваются все старинные концепции о бессмертии души. Так что не только благодаря Прогрессу разрушилась вера в неизменного Бога. Тело и душа не слишком различны, а еще слишком зависимы друг от друга, чтобы существовать раздельно.

Напоследок отмечу, что смерть – крайняя стадия дисфункции тела. Оно сломано, оно не работает, и душа погибает вместе с ним. Но влияют ли болезни на качество души? В памятках для реципиентов мы пишем, что новая душа не способна излечить от тяжелого или хронического заболевания. Если болен донор, качество души тоже меняется. Она ослаблена, более подвержена аллергическим реакциям. В целом она не сильно теряет в свойствах, но становится уязвимей. Во многом поэтому в донорских семьях так тщательно заботятся о будущих героях, о тех, кто пожертвует душу, потому что цена на нее значительно упадет, если донор пережил тяжелое заболевание. Гораздо сильнее на душу влияют психические заболевания. Душа должна выращиваться в благодатной среде. Здоровая душа – источник любви, сопереживания, она определяет нашу личность. При различных психических заболеваниях человек зачастую не способен воспринимать этот положительный опыт в силу определенных дисфункций, и для души это куда более серьезный удар, чем сильная простуда. Психическое нездоровье истощает душу.

Пора рассказать о Раде и Варламе.

Души продлевают нам жизнь, и все же у отсрочки есть предел, рано или поздно к своему подступлюсь и я. Чем больше операций я проводил, тем яснее понимал, что мои души не просто увлекут людей – они их поработят. Дело мое напитается, разрастется, и один я не справлюсь. Вас – тебя и Даниила – не стало, и я нашел вам замену, отражение кривых зеркал, подчиняющееся мне.

Сначала случилась Рада. Мы познакомились еще в медицинском, и ты с разбегу ее невзлюбила. Рада и не думала связывать жизнь с медициной, учиться ее отправили родители – для горожан, помешанных на клановости, сценарий стандартный. Случается, семья лишает человека права на индивидуальность, вынуждая проживать не свою жизнь, но у Рады хватило и характера, и наглости вовремя упереться рогом. Вы во многих вещах были схожи, поэтому сцепились. Рада – яркая, свободная, требующая внимания Рада. Тебя корежило.

– Что ты с ней водишься? Она заносчивая дрянь!

– Да что ты?!

Твои ревнивые замечания даже грели, но на всякий случай я повторю: я с Радой никогда не водился, ничего не было. Странная университетская дружба – она либо бесследно исчезает, как только вам вручают дипломы, либо прилипает к тебе, как жвачка, не отдерешь. Ты умерла, Даниил ушел, мне больше не к кому было обратиться. Сейчас все болтают, что Рада – душевная наркоманка. Не все понимают, что отчасти это моя вина. Мы вместе готовились к открытию Аукционного Дома в *119 году, в пятую годовщину твоей операции, душа моя. Процесс операций как таковой не интересовал Раду, а я ревностней всего оберегал именно Банк Душ. Она согласилась взять на себя организацию, продвижение, переговоры, она на своем горбу вытащила публичную хтонь, от которой меня воротило. Взамен я подарил ей душу, клятвенно обещал, что и за последующие пересадки ничего не возьму, все же помощь Рады была бесценна.

Она, как и Даниил, стала одной из первых постоянных реципиентов. Рада зашла ко мне в кабинет уже через полгода, мы едва успели разобрать отчетности первых торгов.

– Давай сделаем это снова.

Рада помнила эйфорию после первой пересадки, не омраченную даже побочками, и хотела еще. Я осознавал риски, душа моя, но то был уникальный эксперимент. Я извел на Раду бесчисленное количество душ, а ей все было мало, но эта сделка скрепила нашу связь окончательно.

Варлама я нашел спустя много лет. Я долго хранил таинство душ для себя одного, но, как я сказал, преемник был необходим. Если бы смерть все-таки меня догнала и я умер – бесповоротно, хотя я много лет не чувствую смерть за спиной, – все душевное производство рухнуло бы. Все горожане с пересаженными душами рано или поздно погибли бы. Что тогда? Я мог бы стать Богом, но даже у него нет столько власти над человеческим миром. А я был способен нас истребить.

И начал я с тебя, душа моя.

Я очень долго искал, с кем могу разделить работу с душами. Мне нужен был человек с нетривиальным умом, преданный и надежный. В Варламе совпало все. Его интеллект… Клянусь, я бы очень хотел вскрыть его черепушку и потрогать этот замечательный мозг, помесить рыхлые соединительные ткани. Жизненная несправедливость, неизменная спутница человека, и здесь сработала: в Кварталах уродилось такое чудо. Я долго ездил по Городу, обходил университеты, школы, но везде – посредственность. Даже очень умные дети, девушки и юноши, казались просто умными. Этого было недостаточно, чтобы хотя бы осознать масштабность того, что мы делали. Варлам мог бы с легкостью поступить в Городской университет, если бы хоть у кого-то в Кварталах был шанс оттуда выбраться. Я нашел его таким – озлобленным, никому не нужным, но самое главное – очень голодным. Его мозг требовал подпитки, которую ни Кварталы, ни, чего уж скрывать, Город не могли ему дать.

Я наблюдал за Варламом какое-то время, ненавязчиво втянул его в переписку. Он не сопротивлялся, потому что, когда дело касалось науки, Варлам слеп, ему неважно, на кого выливать размышления, он делал это с ненормальной жадностью. Я предлагал ему тезис – наживку, и Варлам с готовностью ее заглатывал, петляя впотьмах теории, о которой знал так мало. Разумеется, я не мог и не хотел наживаться на его размышлениях, к тому же Варлам пробовал почву, но не вгрызался в нее, для полезных и основательных заявлений у него было слишком мало исходных данных. Я заставлял его писать от руки, потому что окружающий мир все еще казался враждебным. Я помню горы исписанных листов, его прыгающий почерк – от ровного и размашистого до спотыкающегося и обрывистого – и блестящую силу мысли, буквально выпирающую из текста. Я быстро понял, что он болен; к тому же я, конечно, знал его историю. Наследственные душевные расстройства интересовали меня больше, нежели приобретенные в результате травмы или по другим причинам. Варлам становился идеальным преемником в моих глазах, пускай я и не был уверен, что смогу его контролировать. Душа моя, я не мог справиться с тобой, а здесь – кристальное безумие, прослеживающееся пока только между строк его размышлений, но я понимал, что с годами его состояние ухудшится. Все же эти письма… Я видел в них отголоски тебя, потому что ты верила, что человек лишь тогда хорош в своем деле, когда бесконтрольно и несдержанно в него влюблен.

Я никому не доверял и не хотел доверять, но должен был рискнуть из-за Варлама. Прежде чем рискнуть, ясное дело, я нашпиговал Варлама иголочками, которые, если потянуть, больно впивались во внутренности. Преданность строится на доверии, а еще – на правильных рычагах давления. У Варлама она основывалась на нескольких факторах. Во-первых, человеческая благодарность иногда и правда не знает границ. Без меня Варлам не вылез бы из-за Стены, и он это знает. Еще он знает, что я с легкостью могу отправить его обратно. Во-вторых, в Городе мы подобрали ему лечение, благодаря терапии и медикаментам он почти подконтролен, хотя, как я и предвидел, за годы работы психоз прогрессировал. Побочки тоже имеются, под лекарствами Варлам вялый, мы поигрываем с дозировками и препаратами, чтобы не довести его до амебного состояния, но и не перегреть. С одним я не могу бороться: перед Аукционом он всегда бросает лекарства. Каждый раз одно и то же: мертвые ассистенты, порченая аппаратура, голодные обмороки и бред, галлюцинации. Я против. Мне не нужно, чтобы Варлам прогорел как спичка, другого мне не найти, я слишком устал, да и нет на это времени, мне сто четвертый год, мое тело уже недолго сможет переваривать новые души. Варлам нужен мне – и кто я такой, чтобы удерживать гениальный разум?

Тебе не стоит ревновать. У тебя был не просто талант, ты тоже была гением. Всю свою жизнь я удивительным образом нахожу людей, подобных тебе и Варламу, я окружил себя ими. Я надеюсь, подобное к подобному. Признаюсь, раньше я думал, что Даниил – досадное исключение, приложение к тебе или твоя прихоть. Душа моя, сам не верю, что говорю, но я допускаю, что мог ошибаться. Столько лет морочить головы Кварталам, сидеть на троне не де-юре, но де-факто – для этого одного таланта маловато. А как он извратился, чтобы добраться до меня? Месть – тоже непризнанное искусство.

Пересаживаемые души добавляют Варламу эмпатичности, я не уверен, что он на нее способен сам по себе. В нем нет жалости и сочувствия к экземплярам, это ли не успех для ученого? Я не буду врать, душа моя, я стопорился из-за тебя, любовь к тебе мутила восприятие, мешала концентрироваться, и я, как любой заботливый родитель, не хочу, чтобы мое детище страдало от тех же ошибок моих последователей. Варлама не заботит ничего, кроме Умницы-616.

Мы выявили чувственную и вещественную составляющую души. Но есть еще и сознание, именно в сознательной части хранятся отголоски воспоминаний о прежнем носителе души. Именно по этой причине в первое время после пересадки могут наблюдаться побочные эффекты: воспоминания о людях и местах, которые незнакомы реципиенту, чувство тоски, потери. Можно сказать, благодаря разумной составляющей души реципиент способен соприкоснуться с жизнью своего донора, но побочный эффект временный и ослабевает, когда разумная часть ведущей души подавляет соответствующую часть пересаженной. В древности душу иногда наделяли сознанием, превращали ее в мыслящий субъект. Однако душа все же не есть мыслящий субъект, пускай некоторые характеристики нашего сознания в ней отпечатываются. Душа – не среда для обитания мысли, она больше направлена на эмпирические ощущения. В древности, бывало, высказывали верные предположения о душе; впрочем, доказать их было невозможно, поэтому изначально правдивые тезисы смешивались с ложными, возникала путаница. Например, заявление о том, что душа – субстанция, верное, но этим же философом было высказано предположение, будто часть душевной природы заключена в мышлении, а другая – в ощущении, что совершенно не соответствует настоящей душевной сущности.

Итак, подвожу итог. За эпоху существования человечества представление о душе пережило множество кризисов, изменений, переходов от рационального ее восприятия к религиозному и обратно. Через призму души мы пытались понять и себя, и жизнь, и весь окружающий нас мир. Противоречивость душевной сущности, вопросы, связанные с ее бессмертием, из раза в раз раскрывались по-новому.

Первое. Душа не едина, не обособлена. Душа существует в тесной взаимозависимости с телом и разумом, чувствами. Все три составляющие так или иначе влияют на качество и состояние души. Нельзя, абстрагируясь от одной части души, работать с оставшимися двумя. Это совокупность, организм. Второе. Душа одновременно бессмертна и нет. Третье. Душу нужно взращивать так же, как и тело, если мы не хотим, чтобы ее качество снизилось. Качество души важно не только для доноров, но и для реципиентов, ведущая душа должна быть сильной и выносливой, это снижает риск аллергических реакций и отторжений.

Ты не увидела моего триумфа, хоть и стала его началом, душа моя, поэтому, думаю, стоит объяснить, по каким принципам работает пересадка души, прежде чем мы перейдем к главной части нашей беседы (я успел забыть, как любил с тобой разговаривать) – операциям и, конечно, твоей, самой первой.

В процессе пересадки мы проходим три этапа: донор – холодильник – реципиент. Душа извлекается из донора с помощью Умницы-616. Как я уже говорил, донор перестает функционировать в течение минуты. Из характерных признаков – судорожный синдром. Извлеченная душа помещается в собирающий кристалл, после – в холодильник. Минимальное время обработки в холодильнике – минута. Разумеется, души могут храниться в холодильнике куда дольше, но для первичной обработки требуется всего минута. Сначала было шесть. Я достиг минутного совершенства, представляешь? Ты бы гордилась. Это особенно удобно для мгновенных операций, которые проводятся сразу после Аукциона, для гостей со специальным допуском. Во время операции собирающий кристалл помещается в Умницу-616 и затем прикрепляется к телу реципиента в районе яремной ямки посредством усовершенствованной мной техники микродермала.

Что же происходит в теле реципиента? Ведущая душа – первая, главная душа реципиента, – со временем поглощает донорскую душу. Сам жизненный цикл состоит из присваивания, поглощения и подавления чуждого, более слабого. Срабатывает принцип замещения. Этот принцип является общим законом динамики процессов, он составляет основу биологического механизма приспособления к среде, обусловливает саму возможность того, что любой внешний раздражитель имеет потенциально жизненное значение для организма. Это значение может быть и положительное, и отрицательное, оно может меняться, обращаться в свою противоположность. Душа – это условный «раздражитель» и жизненно необходимый элемент для здорового функционирования организма. Без души организм самоликвидируется, но и с подсаженной душой в организме происходят необратимые перемены. Нарушаются естественные процессы, и организм впадает в зависимость от донорской души. Именно по этой причине, однажды пересадив душу, человек обязан повторять процедуру примерно каждые два года, иначе он начнет чахнуть, а затем умрет. Ты бы видела, как себя изводит Даниил. Он приходит… нет, много раз его привозили. Благодаря ему я знаю, как может выглядеть тот, кто затягивает с пересадкой. Он ссыхается и стареет на несколько лет. Боюсь, однажды он доиграется и не успеет. Если бы ты была здесь, ты бы смогла его образумить, но я не способен с ним бороться. Одно из положительных последствий, собственно то, ради чего многие и гонятся за душами, – замедляются процессы старения.

Это самое главное. Я победил смерть. Срабатывают всё те же принципы замещения. Я упомянул, что реципиент получает возможность реализовать неистраченные ресурсы души, даже если его ведущая душа давно всё пережила и ко всему охладела. Ты бы наверняка сказала, что это опасно. Немного. Люди слабы, они легко становятся зависимы, и душевная игла стала сильнее наркотической. Я дал человечеству души, а они тратят их на чувственные наслаждения. Умение жить – искусство, но может ли кто-то его постичь полностью? Мне важнее всего было победить смерть, хотя бы ее отсрочить (возможно, однажды нам удастся и за сто пятьдесят лет перешагнуть), долголетие вопреки всему не превратилось в бремя, как в древних мифах о несчастных, обреченных на вечное существование. Нет. Рано или поздно каждый может решить: хватит. Лекарства облегчают угасание. Видишь, я дал людям возможность сказать «стоп», если более длинный жизненный цикл по каким-то причинам становится в тягость.

Теперь выиграть жизнь можно. Это правильно. Я так думаю.

Что может пойти не так? Я довел механизм подбора и пересадки душ практически до совершенства и все же не могу исключить погрешности. Несмотря на тот факт, что побочные эффекты неизбежны в семидесяти процентах случаев, чаще всего они проходят сами. Менее пяти процентов составляет вероятность того, что побочки потребуют дополнительного медикаментозного лечения. Еще случаются аллергические реакции. Понимаешь, у нас огромная база данных, Душелокатор стал не просто машиной для поиска души, а целой системой. Мы проводим кучу исследований, проверяя души на совместимость. А потом перепроверяем еще раз. Мне удалось определить лишь несколько причин, почему донорская душа может поглотить ведущую и разрушить организм. Одна из основных – изначальное несоответствие душевного потенциала ведущей души и донорской. Градация потенциала может быть весьма обширной, поэтому подбор души отталкивается в первую очередь от этого соответствия. Но случалось: все выверено, идеально сходится, а у реципиента начинается отторжение или, еще хуже, стремительное поглощение. Стремительное поглощение – страшная редкость (менее одного процента), от которой у меня каждый раз внутри холодеет. Дело, разумеется, не в крови и муках – все это мелочи, ерунда. Нет, из-за стремительного поглощения я вспоминаю, как много души скрывают от меня.

Как только мне кажется, что все устаканилось и что я все более-менее прояснил, умирает еще один реципиент, и я начинаю заново. Может, это ты меня наказываешь. Ты называла меня тщеславным и повторяла, что неправильно, неправильно таким быть. Упреки твои невозможны, безусловно. Ты давно сгнила в земле, на том участке, за который я каждый год отваливаю кучу денег. Я скорее бы приказал сжечь собственное тело, чем лишил тебя достойного погребения. Я все же склонен романтизировать воспоминания о тебе, и мне приятно считать, что ты за мной присматриваешь. Признаюсь, порой я даже начинаю сомневаться в своем здравомыслии. В семьдесят вторую годовщину твоей смерти, когда на Аукционном Доме вывесили траурные ленты, – это повторяется из года в год (никто так и не узнал о моей утрате) – я ненадолго почувствовал облегчение. Отпустило. Вся значимость нашего замысла удвоилась и заняла Аукционный Дом целиком. А потом приехали Тобольские с дочерьми. Все в белом, заляпанные кровью. Одна девочка тонкая, ломкая, ее выворачивало во все стороны, и она не переставала выблевывать перемешанную с кровью желчь. Я помню каждого, у кого случилось стремительное поглощение, за столько лет их было не так много, но тогда совпало – день твоей смерти и она, окровавленная. Я так и остался стоять у рабочего лифта. Девочка кричала недолго, очень скоро все стихло. Варлам совсем недавно стал главой Банка и уже нарвался на стремительное поглощение. В работе Варлам был щепетилен, вечно перепроверялся, еще раз и еще. Когда стремительное поглощение в его душевной карьере случилось так скоро, он воспринял это как личное поражение. У Тобольских ничего не предвещало: сильные ведущие души у родителей, никаких намеков на аллергии. Стремительное поглощение непредсказуемо. Варлам стойко перенес последствия: беседу с семьей, бумажную волокиту и разбирательства – после стремительного поглощения души плавят собирающий кристалл и полностью выжигают место, которое я назвал «вместилище души». Изучать особо было нечего, души разъедают все подчистую, но Варлам бился и бился, разумеется, тронулся умом еще немного.

На предстоящем Аукционе младшая дочь Тобольских должна получить душу. Они все же решились попробовать снова. Забавно. Решился бы я? Мне так запомнилась эта семья, потому что я видел смерть их старшей. Вы совершенно не похожи, но вот за три года в моей памяти твое лицо наложилось на лицо старшей дочери Тобольских, и я боюсь: что, если и третья тоже погибнет, и все ваши лица сольются окончательно?

После того утонувшего мальчика трупы меня не удивляли. Поглощенных я чаще видел мертвыми. Вернее то, что от них оставляла неприжившаяся душа. Разъеденное вместилище души было не самым неприятным зрелищем. Бывало, не успевали привязывать, и реципиенты раздирали себя в мясо. На все случаи у нас около пяти суицидов – недосмотрели, не успели, сами всё закончили. Варлам и это относит к промахам, он такой перфекционист, еще больший, чем я. Такое возможно. Я же придерживаюсь своего правила: каждый имеет право выиграть жизнь, победить смерть. И решить, когда ты откинешься, сюда тоже относится.

Честно, после тебя я тоже ошибался, но, обращаясь к тому дню, я столько раз силился понять, что упустил. Все было подготовлено. Сбоев быть не должно было.

Но все-таки сбился. Ты должна увидеть тот день моими глазами. Этого хватит, чтобы поверить? Чтобы простить? Я не знаю. Все было идеально. Обычный летний вечер.

Даниил никогда не опаздывал, но ты никогда не выходила вовремя, поэтому лишь в 10:05 на домашний монитор пришло оповещение, что вы выехали. Я разозлился. День был важный, самый важный в истории человечества, переплюнул даже первое исследование Душелокатором, а ты все равно опаздывала. Как выяснилось, ты долго завязывала ленточки на костюме – корсет из тесемок стягивал грудь и витиеватой сеткой опускался до пупка, и ни многозначительные вздохи Даниила, ни я, ничто на свете не могло тебя поторопить. Еще ты непременно должна была выпить чашечку кофе перед выходом – черный, с щепоткой кардамона. На самом деле ты состояла из всего, что меня раздражало в людях. Ты была непунктуальной, взбалмошной, вздорной, иногда просто неадекватной, самое страшное – твое поведение невозможно было предугадать или предсказать, из-за этого с тобой каждый день напоминал испытание на удачу. Но куда мне было сопротивляться? Я много лет тащил тебя за собой, пускай ты постоянно норовила свинтить, потому что, смешно, со временем все сильнее в нас путалась, никто тебе не надоедал, любовь крепла и жирнела, откормленная. Даже мы с Даниилом научились уживаться, и только тебя по-прежнему штормило от одного к другому, и ни разу – в равных пропорциях. Когда вы опоздали на сорок минут, я успел отпинать мусорку, а потом выматерил тебя, наплевав на пищание монитора о штрафах, и пообещал себе, что все-таки придушу тебя собственноручно. Задушу теми самыми тесемками от корсета, их хватило бы, чтобы повесить тебя на дереве. Если бы я знал, чем закончится этот день, я бы не злился. Честно.

Из подвала мы перебрались в полноценную лабораторию. Была возможность переехать на площадь в Прогрессивный Центр, к тому времени, работая в больнице, я скопил достаточно денег для аренды лаборатории, но недоверие было сильнее. Я знал этих ученых – все как один заносчивые, им лишь бы сунуться в чужие дела. Они на первый взгляд кажутся нелюдимыми, зато в застенках Прогрессивного Центра – целое крысиное королевство, и каждая откормленная очкастая крыса хотела знать, чем я занят в своей лаборатории. Я бы не смог оставить там машины, я не хотел пробираться через пункты досмотра, в голове прикидывая, сколько нарушителей условий конфиденциальности засекли мои камеры. К тому же позже я занял весь Центр целиком, зачем мне было довольствоваться крохотной комнаткой в чужих владениях. Как ни странно, делиться мне удавалось лишь тобой, и я до сих пор не понимаю, как это работало.

Ты нашла помещение на Тихом проспекте. Проспект – по три полосы движения в каждую сторону – шел от спальных районов через весь Город до главной городской площади, огибал ее по кругу. Новая лаборатория находилась «в промежутке», в районах, которые уже не относились к историческому центру, но и спальными тоже не считались. Зелень, активно жрущая спальники, здесь встречалась изредка, почти случайно. В новой лаборатории было два окна, ты их отмыла, а я тут же забил досками, потому что за время исследований отвык от солнечного света, а еще считал нужным перестраховаться. Я даже жил в смежном с лабораторией помещении, потому что по-прежнему боялся оставить Душелокатор и Машину-616 одних надолго. Даниил напичкал лабораторию примочками ударников для безопасности, но нет, я должен был следить сам. Сам.

В лаборатории мы отделили стерильную зону, все было готово, давно готово, и мы ждали тебя в «холле», как ты его называла. Тебе нравилось воображать, что мы все вместе на отдыхе в роскошном отеле, истребовала кофемашину, закуски и даже холодильник с игристым, ты вообще могла требовать всё, потому что была единственной, на ком держалась вся операция. Даниил хотел курить, он сидел в кресле и похлопывал себя по ляжкам, перед ним – его любимые орешки со сгущенкой, один он разделил на две части, но есть не стал, так и бросил на обитый вельветом подлокотник. Ты вышла в операционной пижаме, в одних широких штанах, затянутых на ребрах. Грудь молодо торчала вверх и едва заметно вздрагивала, пока ты кружилась по комнате, раскинув руки. Мы с Даниилом переглянулись. Вдвоем полуголой мы тебя не видели, и каждого передернуло от раздражения. Минуту за минутой я щелкал секундомером. Ты остановилась и задержала на мне долгий взгляд.

– Сделаешь еще кофе? – спросила ты и тут же улыбнулась по-родному тепло.

Ты редко смотрела на меня именно так, и я подсел на эти моменты. На самом деле это была не просьба, а приказ, тебе казалось, я слишком суечусь и все порчу, поэтому проще было меня прогнуть. Я почти решился тебя прикончить. Зашумела кофемашина, щепотка кардамона, прости, мне до сих пор стыдно, что я забыл про тыквенное печенье. Ты выпила еще кофе. Даниил не подавал виду, но он боялся. Я видел, у него вспотел нос, и под мышками тоже темнело, он выкручивал себе пальцы, а орешек со сгущенкой так и лежал – две грустные половинки.

– И как это будет? – Ты села на подлокотник кресла, сложила на Даниила ноги и все же полезла в пачку с орешками, засунула в рот сразу два и бубнила.

– Что?

– Операция.

– Я тебе сто раз рассказывал.

Ты пожала плечами. Ты забывала все, что тебя не интересовало, а я и не знаю, волновало ли тебя хоть что-нибудь, кроме шитья.

– Мы выведем из наркоза донора, которого привез Даниил…

Я долго выбирал твоего донора. Осознавая риски, несовершенность системы, я старался многое предсказать, поэтому в совпадении был уверен. Не вспомню ни имени, ни лица, мы воспринимали его как неодушевленную составляющую эксперимента. Вам так было проще, мне – просто все равно. Помню его душевные показатели, которые столько раз перебирал, пытаясь выискать ошибку. Если сейчас стремительное поглощение – роковая случайность, то в твоем случае, к сожалению, несовместимость была изначальная. Но разве я мог знать об этом тогда?

– …потом мы извлечем из него душу и пересадим тебе. Кристалл готов, аппаратура в порядке. Все получится.

– Почему она? – Даниил наконец заговорил, и я понял, почему он отмалчивался. Голос выдал его – пересохший, скрежещущий. – Ты даже не знаешь точно, получится ли.

– Конечно получится. Потому что она первая. Всегда.

– Данечка, думаешь, я соглашусь быть второй?

– Вы оба с ума сошли. – Даниил ткнул тебе пальцем между ключиц, затем так же раздраженно ткнул в меня – сквозь воздух. Ты удивленно откинулась назад, съезжая задницей с подлокотника, и я заметил, как от злости Даниила у тебя побежали мурашки, покрывая руки рябью, встали соски. – Он не понимает, что вытворяет. Я не хочу, чтобы он делал это с тобой.

Ты нахмурилась, взяла Даниила за подбородок, вгоняя обкусанные ногти ему в кожу, отвернула его лицо от себя.

– Меня не волнует, чего ты хочешь.

Ты не могла ответить иначе. Ты слезла с Даниила, на его лице остались красные зазубрины, подошла ко мне, осторожно положила голову мне на плечо.

– Это важно для Николая.

Даниил мотнул головой, не выдержал, сдался, а я внутренне торжествовал, потому что мы делали так каждый раз, когда ты любила кого-то чуть больше, – один злорадствовал, другой мрачно терпел. В тот день я уже победил, Даниил это знал, ты знала тоже, поэтому взяла меня за руку с особой нежностью:

– Мы же семья.

– Только мы можем позаботиться друг о друге, – встрял я, чтобы урвать еще одну недовольную гримасу с лица Даниила.

– При чем здесь забота?

– Хватит. – Ты не хотела ссориться, ты морщилась от усталости, и широкие темные брови тут же щетинились.

Ненадолго замолчали.

– Начнем?

Ты кивнула. Пижамные штаны свалились на пол. Это было не обязательно, но тебе не хотелось, чтобы мешалась одежда.

Ты вошла в стерильную зону. Мы с Даниилом остались у смотрового стекла. Я проверил пульт управления. Два экрана с показателями (твоими и донора), большая красная кнопка запуска посередине, слева несколько рядов лампочек, сигнализирующих об исправности работы холодильника и механизма, справа – сосок для ручного управления Машиной-616, наконец, тревожный маячок наверху, который, как я думал, в тот день ни за что не загорится. Данте глядел на тебя, мне же приходилось постоянно переключаться – твое смуглое бедро в тоненькую полоску растяжек и уровень насыщения крови кислородом, стоптанные, будто обмазанные пылью пяточки и выключатель для контрольной проверки Машины-616. Тогда-то я и понял, ужасно отчетливо, что между нами все-таки было смотровое стекло, пульт управления, душевная наука. С Даниилом сложилось иначе. Он все равно находился гораздо ближе, а связывающая нас пуповина надорвалась и болталась, как безжизненный ошметок плоти. Возможно, поэтому не сработало.

– Она жуткая. – Ты неуверенно коснулась Машины-616, но аппарат не пошевелился. К твоему удивлению, он оживал по моей команде. – И он тоже. – Ты указала на донора.

Он лежал на соседнем столе, почти все тело, кроме грудной клетки и шеи, спрятано под простынями. Он был под наркозом, хотя ты и без этого была к нему равнодушна. Я всегда думал, что твоя профессия, дело твоей жизни обязывало тебя любить людей, но нет – они манекены, они тебя не беспокоили и не развлекали.

– Ложись и постарайся не двигаться. Иначе собьются показатели, и не получится закрепиться. – Я говорил, не отрывая взгляда от приборной панели, и сам не заметил, как мысли склубились вокруг операции, она стала центром смысла, вытолкнула тебя, превратила в часть эксперимента.

Вот ты и знаешь.