Помоги проекту - поделись книгой:
– Думаешь, все это бред? Череп, смерть, коса?
Данте тяжело выдохнул: он так и не привык, что Лиса то и дело сваливалась в свои гротескные размышления в самые неподходящие моменты. Навалившись сверху, он держал ее коленку на сгибе, а она растянулась на простынях, едва различимо вздрагивая на очередном толчке, тугом, плотном, срывающем с подсохших губ полухрипы.
– Я думаю, смерть у каждого своя. Она приходит разная.
Лиса думала по-другому:
– Какая будет твоя?
Данте остановился, но Лиса, обхватив его бедро, притянула ближе, медленно плавясь от болезненного и надрывного возбуждения. У них оно всегда было таким – голодом, потребностью выдавить из близости что-то важное. Данте опустился ниже, нагнетая жар между телами.
– Понятия не имею. Зато я точно знаю, какие у моей смерти будут глаза.
Тогда Лиса впервые отчетливо почувствовала, что между ними был не только жар, еще кто-то. Это осознание кольнуло ее не больно, как красные полосы от ногтей меж лопаток жгутся. Даже приятно, если расчерчивать кожу снова и снова, когда от ритма из головы выбивало все мысли.
– Если ты умрешь раньше, я не успею разобраться, что это было – между нами.
– Какая разница? Я с тобой.
Данте поцеловал ее, увлекая из разговора в учащающиеся придыхания: прорываясь по горлу через грудную клетку, они оседали внизу живота.
Эти полутона успокаивали, убаюкивали общее терпение, но из-за Варлама все пошло трещинами.
Лиса бросилась в коридор. Она бежала, спотыкаясь о юбки, даже не подумала обернуться, когда в дверях ее окликнула мама, которая все-таки пронесла свое недовольство через зал, преисполненная решимости все высказать. У стойки регистрации стояла Мила без собирающего кристалла на шее, она улыбнулась во все зубы. После смерти Ирмана она бросила свою жизнь, бросила защищать книги, мертвых писателей (все бесполезно), устроилась в Аукционный Дом администратором, чтобы… Чтобы быть ближе к Ирману – тело, вернее прах, ей так и не выдали, но после смен Миле под присмотром Иды Плюшки разрешали по полчаса отсиживать в колумбарии. Мила не задавала вопросов, а ей ничего не объясняли, но она испытывала беспомощную благодарность за возможность побыть рядом с любимым человеком – хоть так.
– Планшет! Нужен мой планшет! – рявкнула Лиса, переваливаясь через стойку.
– Пользование личными планшетами до окончания Аукциона запрещено. Это есть в правилах, – произнесла Мила с неприкрытым равнодушием, но улыбаться не перестала.
– Мне. Нужен. Планшет, – отчеканила Лиса. – Дай сюда, или, клянусь, тебя вышвырнут отсюда быстрее, чем ты еще раз откроешь свой поганый рот. – Она ткнула девушке в лицо свой браслет – золотой браслет почетного гостя, Василиса Тобольская наконец прорвалась. В любой другой ситуации Лиса не стала бы вести себя как одна из тех, кого презирала, в любой другой, но не сегодня. – Мне нужно избавиться, избавиться от него, – бормотала Лиса как ошалелая.
Мила прищурилась, переводя взгляд от дверей банкетного зала на Лису и обратно. Непонятно, как она поняла. Просто почувствовала: горечь и месть порой чересчур осязаемы. Мила протянула Лисе планшет, и Лиса села на пол у стойки, дрожащими руками открывая личные сообщения. Она никогда не подвергала их такой опасности. Лиса строго следовала установкам Данте и использовала бумагу. Уже к черту, уже не поможет.
Лиса пометила сообщение как срочное. Теперь их могли отследить; оставалось надеяться, что ударники, обычно самые ярые поклонники Аукциона, заняты исключительно им и раньше времени их с Данте не поймают.
Сообщение не доставлено.
– Блядь! – рявкнула Лиса и грохнула планшет о стойку.
Девушка-регистраторша испуганно ойкнула и присела.
– Василиса Тобольская, вам выписан штраф за нарушение запрета на обсценную лексику.
Сообщение не отправлялось – значит, Данте и Адриан уже внутри и у них всё отобрали. Значит, слишком поздно.
Лиса опять вцепилась в корсет, раздирая шнуровку, драгоценные бусины рассыпались по юбке, некоторые покатились по мраморному полу – цветные камешки на речном дне. Данте и Адриан где-то здесь. Лиса должна попытаться их найти до того, как…
По Аукционному Дому прополз протяжный теат-ральный звонок. Новый Аукцион объявляется открытым.
Адриан
Когда Адриан услышал звук выстрела – короткий, отрывистый хлопок, ознаменовавший его победу, – он понял: случилось.
Буч простоял на ногах еще несколько секунд, прежде чем завалился на бетонный пол. Адриан перешагнул через него. По земле неторопливо расползалась темная лужа и рыжие волосы Буча тяжелели, напитываясь кровью, прилипали к черепу. Сам Буч говорил, что его шевелюра на солнце играет благородным медным. Адриан присмотрелся, но не заметил в спутанных патлах ни благородства, ни меди, только выполосканную в багрянце коррозию. Буч правил Кварталами неприлично долго, Адриану было всего девять, когда прошла его инаугурация. Буч нравился местным, а еще он был скор на расправу (даже для Кварталов), и его боялись. Буч не любил волнений, поэтому сильно ужесточил Кодекс Кварталов, и люди изо дня в день нарушали установки, которым в их реальности не было места. Человеческую природу нельзя приструнить парочкой указов, но некоторые Короли пытались или переделать мир, или не менять его вовсе – и проигрывали. Буч засиделся, и, конечно, Адриан не простил ему – ни отца, ни мерзотностей.
Его затошнило. Адриану хотелось блевануть прямо на морду дохлому Бучу. Во рту собралась кислая слюна, уши заложило из-за попыток сдержать рвотные позывы. По ногам растекалась слабость, и Адриан боялся, что колени вот-вот подкосятся и тогда он все-таки проиграет, не успев даже примерить корону. Свита получше про-псов чуяла страх, и, если у нового правителя Кварталов не хватало духу как следует просмаковать триумф, шансов на выживание у него не оставалось. Свита слабых разрывает тут же, причем буквально, – четвертует, привязав за конечности к четырем байкам. У местных на каждый удобный и неудобный случай находилось по расправе, кровь и выпущенные наружу кишки в Кварталах любили, были к ним привычны – как к крысиным лапкам с пивом или бойцовским рингам.
Еще здесь обожали приметы, суеверия и церемонии, все сплошь многозначительные, и из-за этого смерть распалась на обычную и изощренную, отмеченную странным способом убиения. Буч запросто воткнул отцу Адриана, любимейшему из своих овчарок, один нож в горло, другим вспорол живот от диафрагмы до пупа и срезал член – классическое ножевое совместно с ножевыми с особой жестокостью, как всегда за мерзотности. Так вершилась демократия в Кварталах – апогей народной власти в действии, поэтому Адриан старательно пялился в остекленевшие глаза Буча, глотал подступающую рвоту и надеялся, что сможет отстоять весь процесс коронации. Он поставил ногу на голову Буча, чувствуя, как под ботинком зачавкало. Адриан поморщился, поджав искусанные от волнения губы, но продолжал надавливать, и скрип прорезиненной подошвы разрезал тишину.
– Адриан.
Адриан вздрогнул. Он почувствовал, как кто-то тянет его за локоть.
– Достаточно. – Данте выглядел обеспокоенным, хотя переживал скорее о том, чтобы Адриан все не испортил.
Он привык обращаться с воспитанником, как с ребенком, контролировать его юношеские амбиции, вспыльчивость и вздорный характер. У Данте был свой интерес. Ни один Король не оказался достаточно «удобен», чтобы Данте при всем его давнем авторитете в Кварталах смог подобраться к Стене и дальше – к Аукциону. В конце концов Данте надоело ждать, он решил вырастить нужного Короля сам, поэтому с Адрианом все было иначе. Данте помогал Бульдогу воспитывать сына и с детства подогревал мечты мальчика стать Королем. Они много об этом говорили, шутили, а сейчас – совсем не до шуток. Они заключили сделку. Адриану – корона, Данте – место под самым боком у Короля. У них получилось, и Адриан по лицу Данте видел: он тоже не верит.
Адриан занес руку и не глядя выстрелил еще два раза, труп под ногами слабо дернулся. Равнодушно. Мертвых глумление над телом не обижает. Данте мог планировать что угодно, но это не он только что заполучил корону и власть над всеми Кварталами. Возможно, Адриан слукавил, когда говорил, что все будет честно, а если Данте до сих пор думает, что в Кварталах хоть что-то держится на честности, не такой уж он и свой.
– Вот теперь достаточно. – Голос Адриана отдавал накатывающей тошнотой, но он все же улыбнулся, развязно и нагло, высвобождаясь из пальцев новоиспеченного советника. – И завязывай, блядь, командовать.
Адриан ткнул в грудь Данте пушкой, и тот невольно отступил: мальчишка раньше ни разу не наводил на него оружие – вырос.
Мир вокруг оживал, наполнялся звуками и движением, и эта животворящая волна накрыла Адриана с головой. Заброшенная стройка вздохнула вместе с Королем, и вся обитавшая в ней дрянь снова закопошилась, затрещала. Адриан думал, если убьет Буча на стройке, наконец развяжется – с Бульдогом, с Владом, – но не помогло, отец и лучший друг все так же ворочали ему внутренности. Адриан поморщился от едва теплых солнечных лучей, которые разлетались на осколки, заглядывая в помещение сквозь разбитые окна. Обычно их не было видно под плотным рыжеватым покровом квартального неба, и Адриан недоверчиво наблюдал за игрой света и торжествовал. Даже солнце на его стороне.
Под ногами хрустело уже не лицо Буча, а куски штукатурки, бычки, еще черт знает какое дерьмо. Адриан вышагивал по своему королевству, меряя безграничность величия, и его глаза наконец заиграли привычным азартом, недоброй хитростью. Двое лысых из Свиты стояли молча – въевшееся в мозг уважение к традициям не позволяло ни сдвинуться с места, ни потянуться за оружием. Ближайшие советники Буча лишились регалий вместе со смертью старого Короля, и у них было всего два варианта: подчиниться новой власти или сдохнуть. В Кварталах ценили верность, для Свиты она вообще была абсолютной – и все же оставалась переходящей, иначе каждому новому Королю приходилось бы выскребать из Дворца горы трупов старой прислуги. Это долго и неудобно. Верность – ценное качество, но мобильное. Все, что они могли, – это ждать: слабости, промаха нового Короля, – однако Адриан, распробовавший вкус долгожданной победы, ошибаться не планировал.
– Можете передать остальным мое имя. – Адриан подошел к лысым практически вплотную. От них несло потом и душно-горьким перегаром, еще вчерашним. – Адриан Градовский. Давай, лысая башка, повтори, или мне произнести по слогам?
– Я всёк.
– Хоть что-то ты сечешь. Как вас там? Гавр и Ват– руха?
– Лавр и Петруха, – угрюмо отозвалась вторая говорящая голова.
– Да насрать! – Адриан сплюнул ему под ноги. – Через два часа чтобы вся Свита была во Дворце. Перетрем за новый порядок. Хоть одна из ваших шавок рыпнется – череп проломлю сразу. Мне нужно побольше жрачки, освободите комнаты для моих людей, а эту кучу дерьма, – он ткнул пальцем в тело Буча, – можете подвесить перед входом. За лодыжки. Будем по старинке, а порядок во Дворце с этого момента за Клыком. Чоп-чоп, ребятки, шевелитесь. – Адриан улыбнулся, похлопав в ладони перед носом одного из советников, и пошел прочь.
Он слышал, как за его спиной зашаркал Данте. Раньше он следил, чтобы Адриан ненароком не вляпался и за столько лет мало что изменилось.
– Ты хорошо подумал?
Честное слово, Данте пора отучаться от излишней осторожности. Он только и делал, что нагонял тоску. Ему страшно хотелось, чтобы все происходило по сценарию, и не нравилось, когда Адриан импровизировал.
– Ты прав, – Адриан остановился, – кое-что я забыл. Эй, Гавр и Ватруха! – Овчарки (после смены власти ближайшие советники старого Короля падали до овчарок), что-то оживленно обсуждавшие между собой, развернули к Королю оплывшие морды. – Мне нужна корона.
– Чего? – встрял Данте.
– Заткнись, а! – оборвал его Адриан. – Ко-ро-на.
– Какая корона, босс? – Овчарки недоумевали.
Никто и никогда не требовал корону. Кварталы, конечно, жили, руководствуясь древними принципами иерархии, камушки во Дворце тоже водились, но вещественные атрибуты власти канули в лету еще несколько столетий назад.
– Какая? Золотая! – Адриан пожал плечами и пошел дальше.
– Адриан, ты же понимаешь, Город нам платит, но никто не станет отливать целую корону. Никто.
Адриан молчал. Разумеется, он понимал. Ему осточертело, что Кварталы по благосклонности Города грязь месили и довольствовались подачками. Раз уж они занимались всей черной работой, то и плату за труд должны были требовать соответствующую.
– Ты думаешь, я сам не всекаю?
Данте не ответил. Он понимал, что с замечаниями теперь лучше поостеречься.
– Мне похер, где вы ее достанете.
Они оба жаждали перемен, поэтому им удалось договориться. Пока Адриану было удобно двигаться с Данте в одном направлении.
Когда Адриан вышел на улицу, она встретила его прохладой; в районе стройки, вдали от едальных мест, воздух мешался только с пылью. Ни специй, которыми местные жители забивали запахи несвежей еды и которые пропитывали абсолютно все, даже стены, ни вонины – аж кружилась голова. Адриан огляделся: дома стояли близко, мигали окнами. Все, до чего дотягивался взгляд, принадлежало ему, родное. Притоны с неоновыми вывесками – не прятались, наоборот, выставляли развратное нутро напоказ. Шумные забегаловки, по-кошачьи грациозные проститутки, целые полчища настоящих котов, склады, теплицы – все отныне выживало и действовало под его властью. Только крысы шебуршали в помойках, перебирали лапками, дергали крысиными носиками как ни в чем не бывало – их совсем не волновал новый Король.
Зато остальные Кварталы должны были вот-вот закипеть, превратиться в бурлящий котел. Данте мог радоваться, дальше Адриан собирался держаться плана, инаугурацию лучше переживать слаженно. Данте захватит Сашу (их первую и главную сообщницу) и пару овчарок, надо засветиться среди народа, лучше всего завалиться во «В морду». Когда до местных дойдут новости, Данте с компашкой будут мирно побухивать, и никто не заподозрит, что переворот спланирован. Тогда и начнется инаугурация, поползут слушки по квартальным артериям, люди завозятся, Буча повесят у входа во Дворец. Кто-то начнет дебоширить, кто-то попытается пристрелить Адриана прежде, чем он успеет переступить порог Дворца, и еще старый Лука внесет его имя в свою летопись.
Старый Лука был местным чудачным дедом и самым важным человеком – хранителем квартальной летописи. Старичок такой мелкий, что по ошибке его можно было принять за очень уродливого ребенка. Его лицо покрывали глубокие морщины, на лысой голове Луки кожа, наоборот, разгладилась, и макушка блестела даже в темноте. Никто не знал, зачем Лука вел эти книги учета квартальной жизни и перечень правящих Королей. Не знали, как долго он этим занимался и кто вел эти летописи до него. Кварталы записывали сами себя руками целого множества уродливых старичков и нежно лелеяли это наследие. Маленького старичка никто не трогал, потому что он едва ли не единственный придавал историческую значимость жизни в Кварталах. Когда Лука умрет, другой старичок, заранее сморщенный и облунелый, возьмется за его благородное дело, тоже назовется старым Лукой и продолжит квартальные летописи. А пока что Адриан ждал, когда старый Лука дрожащей ручкой впишет в летопись его имя, и надеялся, что надолго. Если удастся и Адриан пересадит себе душу (первый в Кварталах, не считая Данте, и первый из настоящих местных), возможно, впишет даже навсегда. Души подарят Адриану время, которое требуется для его перемен.
Адриан не мог воскресить своего отца, не мог сказать ему прости.
Еще много за что. За то, что категория мерзотностей вообще до сих пор существовала. Обернувшись на бетонку, Адриан подумал и о Владе. Адриан запретил себе вспоминать, пока не закончится переворот, но белесость Влада, его прозрачность, как всегда беспардонно, пролезала в голову. Если перемены Адриана все-таки наступят, ему удастся сказать прости и ему тоже.
Адриан вымученно улыбнулся, взъерошил темные засаленные пряди и согнулся пополам – его вырвало на асфальт. Он узнал, что у победы затхлый привкус свиных пятаков, которые он ел на завтрак вприкуску с «Кома-Тозой».
ИЗ ЛЕТОПИСИ КВАРТАЛОВ
У нас даж есть такая пагаворка. Если крысы из баков тянутся ближе к улицам значит скоро Кароль помрет. Не сам конеч ему помогут. Сами у нас Кароли ток пару раз помирали.
Так-так-так. Во-во! Летопись Кварталов. Книга 1. Кароль Артемий Лихохватский. Годы правления *105-*127.
До Артемия власть в Кварталах передавалась детям – своим нагуляным один черт сгадится. Ну тогда еще прост не дотумкали что друг друга можна убивать. Помню-помню. Слыхал. Артемий помер без дитёв и как помер понеслась херня по кочкам. Резались несколько дней. А еще кто? Голова моя корыто. А во-во! Книга 5. Каролева Дарья Саболевская. Годы правления *162-*166. Крыса ее разбери почему сама померла. Мож не по-жентельменски мочить ее было хотя куда у наших такие панятия? Такие панятия давно перемерли. Да помню она сама такую мокруху разводила все ток сидели и хвосты поджимали.
Ну вот така вот… Крысы тянутся крысы тянутся. Ну да! Эти помойницы чуют когда Кароль помереть готовится. Когда Кароль помирает еще инагруация несколька дней. Не до крыс всем. Не ловят не жарют. Они и бегают жрут все подряд – еду тащат и трупы гложут. Да инагруация – все кувырком. Все-все. Свита не зачищает самим не до того. А вот помершего Кароля перед Дварцом подвешивать принято. Я все летописи читал. Многа читал. Так вот система там есть. Есть система.
Кароль за ноги висит вниз головой. Один раз за шею ток подвешивали. Но эт попутали. Потом поменяли и трупак висел как скрюченный червяк. Захолодел че уж тут.
Система пишу про систему. Система значится такова:
1. Совсем без башки труп – личная месть. Грохнули за сердечное какое-то дело а трон так – в придачу.
2. Простреленная башка – значит точняк за троном новый Кароль пришел. Это благородна считается. Прост застрелил и не мучил. Захотел власть – взял власть. Такое чаще всего у наших ток за власть да бабки жопы чешутся.
3. Перерезанное горло – как поросенка порезали. Соперничество презрение. Кароля за Кароля не щитал. Себя лучше щитал и зарезал как чушку. Самое гадкое что может быть.
Собствена и сижу пишу а за окном крысы шаробунькаются как бешеные. Кароль новый. Да здраствует Кароль! Но случай вапиющий просто. Два Кароля своей смертью померли – еще ничего. А сейчас? Слышал– слышал, кто трон отхапал.
Итак пишем.
Адриан Градовский.
Это ж сынка Свитовской овчарки. Бульдогом звался. Буч Козадоевский же сам его и прирезал за мерзотности. Стыдобища. Слыхал-слыхал! Крысы нашептали что Бучу прастрелили башку. Никаких тебе отрубленных галов. Прикиньте да. Малалетний Адриан за властью пришел а не по папке плакаться. Почти мужицкий паступок. Пацан пацаном а нагнул Буча. Так добавить надо Буч откопытился. Все! Конечная. Мальца застрелил его. Благородна благородна. Хай стреляет. Дай Прогресс что в башку.
Пишу-пишу. Породился в *163 году. Бедалажка мама померла рожавши. Нус посчитаемся. Йетить, скок же ему лет. Надо проверить. Так-так-так. Точно! Не было такого еще в Кварталах. Не было никогда. Так и запишем.
Адриан Градовский. Самый молодой Кароль Кварталов. Возраст заступления на пристол – двадцать шесть годиков.
Шо мы знаем. Как я уже упомянывал Адриан из благародных тобиш из Дворца. Отец овчарка по кличке Бульдог казнен за мерзотности но до того у мужика была одна уважуха. Маманя из своих местных померла рожавши сына. Мальчонка воспитывался во Дворце под присмотрам в там числе семьи Клыка стараго Бульдогова напарника.
И все равно Адриан такой еще маладой такой младый.
Дети за Кварталы взялись. Детский сад. Шо будет.
Сквозняк задувал через открытую форточку, дергал дверь. Туда-сюда. Дверь болтало, и она возмущенно хлопала. Адриан втыкал заточку в парту, выводя на дереве шершавые полосы.
Влад сидел через ряд. Он вытянулся на стуле так, что мыски торчали с другой стороны стола, и сидел неподвижно, будто его заморозило или вроде того. Влад вгрызался зубами в нижнюю губу, мял ее, и из-за этого было понятно: настоящий, живой. Адриан ненавидел, когда их оставляли после уроков. Все разбегались по домам, а их позорной колонной в составе двух человек учительница Татьяна гнала обратно в кабинет. Учительница Татьяна рассаживала Адриана и Влада по разным углам, а сама растекалась по большому столу в центре и вязала. Мучила их. Стерва. Невыносимей всего Адриану было терпеть. Так бы взял и вцепился ублюдку в морду. В его бесцветное рыло. Альбатросовое. Альбиносовое.
Адриан любил драться. Радостно лупил всех, до кого дотягивались подростковые лапы. C Владом драться было противно и обидно, иногда – надо. Хватало же у него мозгов ляпнуть какой-нибудь бред, еще и при всех, еще и кто-нибудь да хихикнет. Бессмертный. Или умудрялся влезть не туда и не вовремя, пихнуть, столкнуть. У Адриана противно сжималось сердце каждый раз, когда Влад вынуждал его лезть с кулаками, из-за этого Адриан только злился и лупасил друга еще сильнее. Влад защищался – неохотно, но защищался, а Адриан в ответ захлебывался яростью. Ярость побеждала, поэтому и сейчас у Влада по щеке, забираясь на скулу, расплывался сочный фингал. Адриан косился на друга, на то, как он неестественно прижимал к боку левый локоть. Может, сломал. В груди ухнуло, и Адриан снова вогнал заточку в стол.
– Адриан! Ты ж угомонись, крысеныш! – Учительница Татьяна громыхнула – ее фигура заполнила класс, заслонила окна, небо, весь мир, затем съежилась над спицами и желтенькой пряжей.
Адриан расставил широко руки, передразнивая учительницу Татьяну, надул щеки и поерзал на стуле совсем по-дурацки. Задыхаясь от смеха, от безнаказанности, Адриан повернулся к Владу. Тот даже не шелохнулся.
Влад наверняка думал: он лучше. Он был крепкий, спокойно-неторопливый и отстраненный. Непоколебимая глыба на фоне субтильной нервозности Адриана. У Влада отец тоже был из Свиты – Клык, поэтому Адриана он никогда не боялся. Он вообще никого не боялся. Для Кварталов у Влада была странная семья – очень нормальная. Его родители помогали Бульдогу, отцу Адриана, это было несложно, Влада и Адриана уже в детстве было не разлепить. Мама Влада каждую неделю пекла во Дворце пышки – настоящие, сдобные, припудренные сахарным порошком. Все во Дворце обожали эти пышки, еще до рождения Адриана и Влада решили, что во Дворце всегда должны быть продукты для пышек – тащили из товарных вагонов, курсировавших между Окраинами и Городом, даже Договор пересмотрели, чтобы поднять положенную Кварталам квоту. Мама Влада пекла много и заносила Бульдогу целую кастрюлю, прикрытую полотенцем; Бульдог наливался краской от подбородка до сальной макушки (повзрослев, Адриан стал зачесывать волосы так же, как отец), а потом они с Адрианом съедали всю кастрюлю за раз, а маме Влада еще неделю говорили, что закусывают пышками по утрам – с чаем. Клык и Бульдог вместе ездили по поручениям Короля, они были важными шишками среди овчарок, а мама Влада отбирала у мальчишек ножи и гоняла по Дворцу полотенцем. Влад охотно делился своей семьей с Адрианом, она у них срослась и стала одной на двоих, три с половиной родителя. Но иногда Адриану казалось, Влад прикидывается, а сам тайком посмеивается над другом с его жутким только с виду отцом и фотографией матери у кровати. Влад в таких случаях с Адрианом не соглашался, но выглядел как индюк – слишком довольно. Влад приходил в школу с хорошим обедом, причесанный и чистый. Наверное, поэтому ему было все равно. В школе Влада даже не обзывали. Влада – с его пухлогубым, свеженьким личиком, розовой, как у недозрелого помидора, кожей и белыми-белыми волосами, бровями и ресницами. Даже на руках у Влада волосы были светлые, будто покрытые инеем.
Зимой в Кварталах больше всего ждали снегопад. Когда снега было мало, он быстро смешивался с грязью, лишь добавляя улицам слякоти. Бывало, небо опускалось на Кварталы ниже обычного и снег шел несколько дней подряд, удобряя дома, пустыри и школьный двор холодом и махровой тяжестью.
Школа почти не отапливалась, поэтому уроки учительница Татьяна в такие дни не вела (в снегопад она любила сдобрить горло горячей настойкой и наприглашать гостей на запеченные пятаки), и дети приходили просто так – выстроить снежные баррикады, налепить боеприпасов и устроить войнушку. Адриан с Владом предводительствовали в разных командах, стратегии у них тоже были разные: Влад брал врага измором и одиночными вылазками, Адриан, не жалея ни бойцов, ни снарядов, брал чужие крепости штурмом. Однажды, вереща и уворачиваясь от снежков, он бросился на Влада, утаскивая того в снег. Побарахтавшись, Адриан уселся сверху, придавив грудь и вжимая изо всех сил в сугроб. Он давил и давил, пока голова Влада не впечаталась в снег окончательно, пока он не начал захлебываться, пытаясь высвободиться. С тех пор Адриану мерещилось, что руки Влада так и остались покрыты наледью. Да и Влад ходил далекий и хмурый. Дотронешься, а он совсем ледяной.
Адриан вырвал из тетради листок, скатал в шарик, щедро послюнявил и запустил во Влада. Тетрадный комок врезался в плечо, но Влад даже не пошевелился. Адриан не понимал, как можно быть таким засранцем двадцать четыре на семь. Пока Адриан тонул в обидах, прыгающих эмоциях, Влад оставался застывшим и безразличным. Адриана это бесило.
Они подружились, когда были еще детьми. Дети Свиты – особенные дети. Вырастут и станут похожими на родителей, будут прислуживать Королю. Адриан не хотел помогать, он сам хотел стать Королем. Влада жизнь во Дворце не интересовала: он бегал на бои с Клыком и Бульдогом, с Адрианом или один, сидел у ринга и наблюдал, как бойцы за большие и не очень деньги лупасили друг друга. Пока Адриан мечтал о короне, Влад залипал на технику ударов. Он был сильнее Адриана, но никогда не бил его слишком правильно, чтобы наповал. Ни разу в жизни. У них были абсолютно разные мечты, диаметрально противоположные дороги, которые тем не менее всегда будут соприкасаться, – Адриан не представлял их по-другому. Кроме Влада и Бульдога, трех с половиной родителей, у него никого не было.
Поделиться книгой: