Помоги проекту - поделись книгой:
Лиса моментально обратилась в Василису Тобольскую, горожанку и талантливую пианистку, ту Василису Тобольскую, которой она мучила Валечку и которая так кстати всплыла сейчас, – отполированный надменностью взгляд. Даже мама его не выдерживала, отворачивалась. Ни секунды не колеблясь, Лиса сказала:
– Откуда? Вы сами не из Города.
Варлама перекосило: он нюхнул тухлятины. Так пахло его прошлое, и Лиса, как и все в Городе, об этом знала. На прощание Лиса улыбнулась Варламу – очаровательно и открыто, как умели горожане по праву рождения, приезжим такой уровень лицемерия был недоступен.
На следующий день Лиса сказала Данте, что переживать не о чем, все прошло «как обычно».
Настоящим подтверждаем согласие на проведение операции по пересадке души.
Имя реципиента: Василиса Тобольская.
Регистрационный номер выбранной души: 206:02.
Основание для проведения операции: достижение нижнего порога способности ведущей души абсорбировать новую, т. е. биологического возраста 20 лет.
Как законные представители реципиента даем согласие на покрытие всех необходимых расходов в случае отказа от операции, чрезвычайных ситуаций в ходе операции, наступления аллергических реакций во время /после проведения операции.
Налог на утилизацию оболочки: оплачен в соответствии с требованиями.
Отказ от претензий в отношении ОБО «А.Д.»: подписан в соответствии с требованиями.
Михаил и Паулина Тобольские
Лиса понимала, что зациклилась на смерти. После Лилит она ее не отпускала. Лиса держала смерть, а не наоборот. Ей казалось, что смерть – новая закономерность ее жизни. Умирали цветы на подоконнике и у кровати, неблизкие знакомые, поэтому, когда это случилось с Яковом, она не удивилась.
Лиса не видела лица Якова на похоронах. Гроб был закрытый: тех, кого сожрала душа, было не принято хоронить в открытых гробах. Вместо этого – движущийся, улыбающийся портрет в полный рост. Яков раздвоился. Один блаженно покачивался под Шопена, тряс кудряшками и бородкой, другой догнивал под лакированной крышкой из красного дерева – аллергия подгоняла процесс разложения даже после фактической кончины носителя. Жалкая, гадкая смерть. Его тело хотя бы не сожгут. Кремация – удел бедняков с Окраин и Кварталов. Настоящие похороны требовали денег. Гроб стоил дорого. Место на кладбище стоило дорого. Большая рычащая печь – вот что не стоило фактически ничего. Так была устроена смерть.
Как и положено лучшей ученице заслуженного музыканта, дирижера, словом, мастера, Лиса сидела в первом ряду. Она смотрела на гроб и ничего не чувствовала: ни торжества, ни сожаления. Мрачная сосущая пустота словно подвела черту под их жизнью. Теория Якова окончательно провалилась.
Смерти было плевать, жрать талант или посредственность. Разлагались все одинаково.
В последнюю их встречу аллергическая реакция практически достигла своего апогея. Поговаривали, что душа сожрала Якова слишком быстро. Это было не стремительное поглощение, организм не выдержал – возраст, поздно подсадили первую. Когда об этом сообщили Тобольским, Лиса улыбнулась. Ничего личного, ей просто не хотелось, чтобы Яков сильно отставал от Лилит.
В тот день в аллергологическом отделении Банка Душ тишина ползла по стенам, растекалась по полу, тянула щупальца к потолку. Обычно больничные коридоры движутся, шевелятся. Врачи, медсестры, пациенты – все сливается в единый организм, пульсирующий и жужжащий. Он стремится к жизни. Здесь эти правила не работали. Сама жизнь не работала. В отличие от остальных отделений медицинского корпуса, все было узким и тесным, походило на гроб. Едкий запах ладана (он хоть как-то перебивал зависшую душную вонь) отпугивал посетителей: люди замедляли шаг, прижимали к носу платки, ладони, задумывались, так ли уж сильно они дорожат умирающими. Даже персонал предпочитал не высовывать носа из свежих, не пахнущих смертью кабинетов. Уверенно и громко здесь шли только часы, их-то ничто не могло остановить.
Лиса сидела на краешке кушетки и старалась ни к чему не прикасаться. В последний раз, когда Лиса слышала перестук этой секундной стрелки, она бежала по коридору к лифту, прочь, домой, где судорожно искала слесарный молоток. В палате Лилит умирал уже кто-то другой, но Лиса все равно туда заглянула. Однако видела не ссохшуюся женщину, а по-прежнему – окровавленные простыни, те же брызги на стенах и Лилит, которая пытается ногтями содрать с себя кожу, но, привязанная, царапает простыни и пальцы сестры.
Дверь уныло пропищала, перебивая часы, и разъехалась в стороны. Лиса встала механически, вопреки собственным желаниям и намерениям. Она должна была зайти.
Яков лежал на больничной койке. Вернее, тело, которое походило на Якова. Лиса приблизилась, и глаза сразу защипали слезы.
– Аффетуозо. Ты все такая же нежная. – Его хриплый голос то и дело застревал между высохшими губами.
– Нет, – возразила Лиса чересчур поспешно. – Ты воняешь.
Старик захрипел еще сильнее: он смеялся. От Якова и правда несло гнилью. На его лице блестели гнойные язвы. Они, всё разрастаясь, спускались по шее и дальше вниз. Вены вздувшимися синими червями стягивали руки, на лбу и висках выступила испарина – Якова бил озноб. Лиса молча его рассматривала, особенно пристально – глаза. Голубая радужка стала практически черной, угольная сеточка добралась до белков. Когда она их поглотит, все будет кончено. Так неприжившаяся душа разъедает изнутри.
– Я бы не пришла, если бы мама не заставила…
– Не имеет значения. Я увидел тебя.
– Увидел? Я не собираюсь задерживаться.
– Вибрато, моя милая, – проблеял Яков и протянул к ней руку – шершавую, с выпавшими ногтями. – Прости меня.
Лиса почувствовала, как рот наполняется кровавой слюной, она искусала щеки. Год она не разговаривала с ним. Целый год избегала человека, который был рядом с самого детства. Но до сих пор Лиса не была готова к этой встрече. Пускай Яков умирал, гнил заживо, она все еще не могла примириться с тем, что он с ними сделал. С ней и Лилит.
– Это все ты!
Когда Лисе было семь и сложная партия не получалась и артачилась, она стучала по клавишам и тоже винила во всем Якова. Он поглаживал бородку и хохотал: «Только упорным трудом можно достичь величия!»
Маленькая Лиса понятия не имела, зачем ей сдалось это величие и почему все вокруг так им одержимы. Она не могла представить ничего, что стоило бы таких мучений. Обмороки, разрывающиеся от боли кости и связки, усталость – непроходимая. Лилит превращала их мучения в священнодействие, она буквально упивалась страданиями, рыдала громче, блевала в туалете чаще. Лисе хотелось на воздух, щупать траву пальцами, смотреть мультики и лежать, задрав ноги к небу. Яков говорил, Лиса ленивая и ей должно быть стыдно за то, как она относится к дару.
Обвинения звучали вновь, но Лисе уже не семь, а ему уже не смешно.
– Лиса, ты же знаешь, я не хотел…
– Ты убедил Лилит! – Лиса не могла остановиться. Вот он умирает, его почти нет, и это единственная возможность сказать то, о чем она думала весь год. – Ты завел песню, что с другими душами талант только множится! Это была твоя идея! Она бы не сделала этого!
– Я хотел, чтобы вы стали великими.
– Мы были просто детьми.
– Долорозо, моя арфочка…
– Если бы не ты, Лилит была бы жива, – добавила Лиса.
Они замолчали. Яков тихонечко плакал. Может, сожаления – всего лишь последствия аллергической реакции, скорой кончины. Лису не трогали его слезы. Она проплакала все детство, и Якова ее переживания не волновали.
Лиса не собиралась этого делать, когда пришла; еще много ночей после она шептала себе: «Я не делала. Не делала».
Но в тот момент она не чувствовала ничего обязательней. Лисина рука потянулась к подушке, подпиравшей заплешивевшую голову Якова. Он зажмурился, и слезы с трудом пробирались через морщинки. Они оба ничего не сказали, они давно попрощались. Лиса накрыла подушкой лицо Якова и навалилась сверху, хотя вряд ли у него были силы сопротивляться.
– Помнишь, она играла Шопена, когда ее вырвало на клавиши. Четвертый этюд, она никогда на нем не сбивалась, – сказала Лиса негромко, в пустоту.
Тело под ней не дергалось. Она убрала подушку и прошла к выходу, так ни разу не оглянувшись.
Время посещений истекло через две минуты. Лиса слышала этот пронзительный писк закрывающихся дверей палаты, когда стояла у лифта. Нет, она не оборачивалась.
ИЗ ТАЙНОЙ ПЕРЕПИСКИ ДАНИИЛА КРАЕВСКОГО И ВАСИЛИСЫ ТОБОЛЬСКОЙ
Глава Банка омерзительный. Ему до всего есть дело, при этом никого безразличней я не встречала. Когда мы говорили о Лилит, ему было досадно, не более того. Ее смерть для него ошибка, сбой в системе. И все же это он виноват, он заслуживает того, что мы сделаем. Даже хуже.
Торги заканчиваются после подведения итогов распорядительницей, Радой Рымской. Театральный звонок – трижды. Впрочем, ты все это знаешь и без меня.
По окончании торгов гости со специальным допуском отправляются на операционный этаж и готовятся к процедуре. Только на время Аукциона на операционный этаж допускаются посторонние. На подготовку к процедуре – около получаса. Нам повезло, что А.Д. дал согласие на особый порядок для Короля. Адриан пойдет первым, чтобы не задерживать квартальных в А.Д.е. Так сказал Кисловский; думаю, так они и поступят.
После Адриана на операцию иду я – как гость со специальным допуском, и этот момент идеален, чтобы действовать. Убить Варлама как минимум. Сломать машину? Но что тогда будет со всеми, кому уже пересажены души? Тем более мы без оружия, а времени в обрез. Звучит как бред, но какие у нас еще варианты?
Я хотела бы помочь той девушке, своему донору. Не знаю, удастся ли мне помочь хотя бы себе. Не знаю, есть ли в этом смысл.
Надо встретиться и обсудить детали. Втроем.
Душа неотделима от тела. Если и отделима, то не буквально – вспомни все эти рассуждения о переселении душ. Мне довелось выслушать целую кучу подобных теорий, но люди жили столетиями убежденные, что душу нельзя осязать, что это не субстанция. Неспроста. А тут один врач возомнил себя сверхчеловеком. Он изменил нашу жизнь, но так не должно быть.
Человек устроен как устроен, и любое вмешательство (даже на первый взгляд благоприятное) чревато последствиями, неужели это не глупая очевидность? Понимаю, что кажусь лицемером: когда-то я тоже подвергся операции, против воли обрек себя на регулярные пересадки, но это, как я себя успокаиваю, вынужденная жертва. Я знал: чтобы все исправить, мне не хватит жизни, отведенной обычному человеку. Как только мы разберемся с Аукционным Домом, я отступлю. Позволю истощенной без операций душе сожрать меня.
Но бороться, наверное, стоит. Стоит хотя бы попытаться, я ждал подходящего момента слишком долго.
Вместе мы должны справиться. Ничего не бойся и думай о Лилит.
Когда ты говоришь о душах, то весь из себя такой философ. А сам вчера отчитал меня за то, что не привезла тебе блок «Прогрессивного». Данте, я тебе не курьер. У тебя свои поставки налажены, а выпендриваешься как дед.
В день Аукциона Город замирал. Он делал глубокий вдох и задерживал дыхание. Не из уважения к тем, кто должен был умереть, – из глупого трепета перед теми, кто начинал жизнь фактически заново. Особое положение выпотрошило улицы, сдуло людей с набережной, закрыта была даже «Душа» – самый популярный ресторан среди тех, кто уже на душевной игле. «Душа» работала как закрытый клуб. Туда пускали тех, кто сделал хотя бы одну пересадку, на входе проверяли подлинность собирающего сосуда. Существовали и подделки, пустые стекляшки от настоящего собирающего кристалла отличали с помощью душеметра. Лисина мама держала дома один, ей нравилось с ним играться. Небольшая тепловизионная камера определяла душу как светящуюся субстанцию желтоватого цвета, пребывающую в непрерывном хаотичном движении, поэтому с пустыми кристаллами понтовались в других местах. Во время Особого положения закрывались магазины, торговые центры, больницы работали в сокращенном режиме, будто болеть тоже было запрещено. День Аукциона считался официальным городским праздником, одним из самых важных, – горожане запаслись едой и завистью, чтобы, лежа на диване или сидя за семейным столом, наблюдать за проведением торгов в прямом эфире. Лишь Аукционный Дом гудел и пыжился, набитый гостями и будущими трупами.
Аукцион шел весь день. Сначала долго и нудно собирались участники торгов и около двух часов все ели (все, кроме реципиентов) и переговаривались (абсолютно все). Гости располагались в банкетном зале, где подавались исключительные напитки и угощения. Рада Рымская каждый сезон удивляла гостей новой тематикой. Все детали (от украшений зала до позиций в коктейльной карте) разрабатывались Радой с любовью к роскоши и не были похожи на предыдущие. Рада легко перескакивала с последних трендов молекулярной кухни на экзотическую древность, иногда смешивала всё и сразу. Избалованные горожане брезговали экспериментами, но Рада – единственная в Городе, кто мог позволить себе любой гастрономический беспредел.
Этот Аукцион не стал исключением. Когда Лиса вошла в банкетный зал, утянутая тяжестью обшитого драгоценными камнями корсета, она мигом провалилась в свой первый день за Стеной. В банкетном зале почти не было света, вместо привычного люминесцентного свечения – живые свечи и лампы. Будто специально накурено дешевыми сигаретами, и Лиса заметила, как некоторые гости рыскали в сумках в поисках ароматизированных платков или нюхательных смесей. Потом Лиса увидела фуршетный стол и похолодела.
– Они что, издеваются? – пробубнила Лиса себе под нос.
Весь стол был уставлен едой из Кварталов. Глубокие миски со сваленными в кучу жареными свиными обрезками – пятачками, хвостами и копытцами. Грызуны (крысы) разных размеров и в разных исполнениях. Похлебка с хвостиками, маленькие котлетки. Сушеные насекомые, перемешанные с какими-то салатными листьями. Водянистые каши, толченый картофель, разведенный местным соусом. А в самом центре стола – огромная крыса на вертеле, королевская мыша. Лису затошнило. Обритая тварь была не меньше полутора метров в длину, ее кожица, коричневая и гладкая, была смазана чем-то маслянистым. Пасть набита сморщенными корнеплодами и кусками ее же хвоста. Не было зубов, не было глаз и когтей. Вокруг стола собралась толпа, и Лиса боялась открыть рот, боялась вдохнуть хоть немного жареной крысиной плоти. Она видела все это в Кварталах, но во Дворце таким не питались. Обычная для Кварталов еда в городских декорациях выглядела натужно и дико.
Возле другого конца стола отодвинулась штора, и появилась Рада. Одна из богатейших душевных наркоманок Города, она умела произвести впечатление. На ней были высоченные ботфорты, кожаный костюм, обтягивающие штаны и объемный пиджак на голое тело, волосы собраны в конский хвост. Пока гости перешептывались и разглядывали ее, Рада выпнула со стола какой-то железный (железный, только подумать, не хрустальный!) графин и забралась на стол. Графин грохнулся на пол, и содержимое заляпало ковры. Рада задрала вверх руки и зашагала вперед прямо по столу. Она наверняка репетировала, причем долго и упорно, потому что ни разу не вляпалась ни в одну тарелку, остановилась прямо позади крысы на вертеле.
– Господа и дамы, мы ‘ады п’иветствовать вас на новом сезоне Аукциона.
Обычно в этот момент раздавались ошалелые аплодисменты, сейчас все молчали. Раду это не смутило. Напротив, она выглядела очень довольной.
– Тема нашего Аукциона – Ква’талы. Знаю-знаю, многие удивлены. Но мы посчитали… – (С какой надменностью она произнесла это «мы»!)
– …что стоит отдать дань т’адициям Ква’талов, возможно, это благоп’иятно скажется на наших дальнейших взаимоотношениях. Но не беспокойтесь, все блюда созданы из п’ивычных нам п’одуктов. П’осто имитация. К’оме ко’олевской мыши, конечно. – Рада тронула крысиный бок ботфортом, и мыша качнулась. – К’ыса настоящая. П’ямиком из Ква’талов. Для любителей экзотики. Эту ко’олевскую мышу звали И’иска, она п’инадлежала п’едыдущему Ко’олю Ква’талов, и его п’еемник любезно пода’ил И’иску Аукциону.
Рада захлопала, и все остальные следом. Лиса поморщилась. Никогда еще она не была настолько уверена в своей ненависти.
– Глядите, юная Лиса, без пяти минут обладательница новой души.
Она обернулась. Варлам стоял рядом, с ног до головы в розовом. Лиса вспомнила Лилит, птичку, ее комнату, которая три года заперта.
– Да, не терпится! – Лиса изобразила воодушевление, но Варлам пялился на нее из-за толстых очков и не верил ни единому слову.
– Ну да… мои поздравления! – Варлам протянул руку, и Лисе пришлось подать не протез, а целую. Варлам резко сдавил ее кисть, дернул на себя, и Лиса свалилась ему на грудь.
– Пусти! – Лиса рванулась назад, Варлам сильнее сжал ее, и Лиса пискнула от боли.
Варлам сдернул платок, которым Лиса обмотала запястье.
– Таскаешь на себе подарочки Краевского? Идиотка.
– Чего? Отпусти, ну! – Лиса прищурилась. – Да как ты смеешь! – Она с испугу снова попыталась облачиться в Василису Тобольскую, на этот раз безуспешно.
– Заткнись. Я знал, эти поганые бродяги не просто так это затеяли. – Варлам хихикнул. – И если ты попытаешься что-то выкинуть, хоть что-то, что мне может не понравиться, – он смял платок в кулаке, – сдохнешь следом за сестрой.
Он оттолкнул Лису. Она растерянно уставилась на него, прижимая к боку ноющую руку. Лису будто бы лишили обеих конечностей: бионическая рука не чувствовалась своей, а здоровую кололо от боли.
– Ты псих.
– Может быть. А ты просто дура, если думаешь, что хоть на что-то сдалась ему.
– Врешь.
Они оба не произносили ничего напрямую, при этом прекрасно друг друга понимая, и от этого Лису укачивало. Она так самонадеянно размахивала платком Данте, думала, жители Города не видят дальше своего носа. Некоторые, оказывается, видели, но Варлам и не был горожанином по праву рождения. Дотошный, он замечал каждую мелочь, как компьютер, обрабатывающий кучу данных за раз. Лису бесило, что его гипервнимательность работала выборочно. Из-за его ошибок умерла не одна Лилит, неизвестно, сколько трупов сожгли в Аукционном Доме по его вине, но чертов платок на руке Лисы он разглядел.
– А ты спрашивала, с чего он так помешался на своей вендетте?
– Он не мстит, он хочет справедливости, – соврала Лиса.
Как признаться, что она знает абсолютно точно: Данте мстит, только она понятия не имеет за что.
– Да ладно? Прямо супергерой. – Варлам закатил глаза. – Пораскинь мозгами хотя бы для разнообразия, ну же!
– Хватит, – отрезала Лиса и попятилась.
Варлам, угрожающее розовое облачко, шагал следом, и Лиса продолжала медленно отступать к столу с угощениями, с зажаренной мертвой крысой.
– Ага, Даниил Краевский – отщепенец, который решил избавить Город от прогнившей душевной индустрии, – начал скандировать Варлам нараспев.
Некоторые из гостей оборачивались на них, но остальным было все равно: об эксцентричных замашках Варлама знал весь Город, и никто не хотел гадать, зачем он вцепился в Лису.
– Запомни, девочка, – продолжал Варлам, – никто не спасает мир просто так. А такие, как Данте, – тем более. Мы спасаем тех, кого любим, а мир – в придачу. – Варлам подхватил бокал игристого с подноса проходящего мимо официанта и выпил его залпом. – Ну, или пытаемся оправдаться… выкрутиться… из-за тех, кого спасти не смогли. Усекла?
Лиса выбила бокал у Варлама из рук. Раздался звон бьющегося стекла, и хрустальная крошка посыпалась на пол. Варлам по-прежнему держал тонкую прозрачную ножку, по его кисти сползали тоненькие струйки крови. Шум привлек внимание, и Лиса могла поклясться, что слышала, как на другом конце зала мама трагично выдохнула. Лисе всю жизнь не хватало терпения: играть гаммы, высиживать уроки. Вот и сейчас не хватило, ее терпение тоже посыпалось, она не могла, не хотела слушать того, что говорил ей Варлам.
– У молодежи нет никакого воспитания! Решительно никакого! – Варлам схватился за порезанную руку и размашисто зашагал к дверям, на которых болталась табличка «Только для сотрудников Аукционного Дома».
Лиса не шевелилась. Она растерянно наблюдала, как робот-пылесос облизывал ковер, как он аккуратно обсосал подол ее платья, потом мигнул ошибкой и механическим голосом извинился за неудобства. Лиса вцепилась в корсет, пытаясь хоть немного оторвать его от себя и сделать вдох, один несчастный глоток кислорода, но перед глазами – разноцветные пятна. Ей хотелось бы, чтобы слова Варлама тронули ее меньше, еще лучше, чтобы не трогали совсем. Она ведь с самого начала ввязалась во все это
Лиса мечтала избавиться от зудящего внутри чувства вины. День за днем призрак сестры пытался ее удушить. Лиса надеялась, если вина исчезнет, она сможет дышать, свыкнется с мыслью, что Лилит умерла окончательно. Лиса тысячу раз рассказывала Данте эту историю. Он ей – ни одной. Данте много говорил о том, насколько неправильны и неестественны процессы пересадки, рассказывал, что Власть думает лишь о кучке людей – о самих себе, им нет дела до жителей Окраин и Кварталов, да и до горожан не всегда. Лисе этого хватало: она так сильно верила в необходимость разрушения Аукционного Дома, что не задумывалась об остальном – о том, что происходило между ними.
Дело было даже не в черте, которую так просто переступать, когда она существует, нестираемая. Смерть поглотила Лису целиком, ее волновали она и сестра, причем со временем стало не так ясно, кто больше. Мертвые постепенно растворяются и меркнут, остаются четкими лишь во снах, зато смерть постоянна. За ней легко было спрятаться, легко не задумываться, чей труп тащил за собой Данте все эти годы. Но даже и не этот предполагаемый труп, не призрачная «другая» волновала Лису: они договорились быть честными. Она могла спустить Данте умолчание, вранье – нет. Это значило бы, что ее облапошили, не было никакой черты, она сама ее нарисовала.
Поделиться книгой: