Одинокий мужчина

Дома он надевает купленную в армейском магазине рубашку цвета хаки, линялые синие джинсы, мокасины и свитер. (Он часто сомневается в уместности стиля – не кажется ли он молодящимся в такой одежде? Но Джим всегда возражал: это то, что нужно – словно Роммель в цивильной одежде. Джордж шутку оценил.)

Когда он уже собирается выходить, в дверь звонят. Кто это может быть в такой час?

Миссис Странк!

(Что я натворил, на что будет жаловаться?)

– Э-эм, добрый вечер… – (Она явно нервничает, чувствуя, что вторглась на вражескую территорию.) – Я понимаю, что слишком поздно, я… мы часто хотели вас пригласить… я знаю, вы очень заняты… Но мы давно не собирались вместе и решили спросить, не зайдете ли вы к нам выпить чего-нибудь?

– То есть прямо сейчас?

– Ну да. Мы как раз вдвоем дома.

– Мне ужасно жаль. Боюсь, прямо сейчас я должен уйти.

– Ох, жаль. Я подозревала, что вы не сможете. Но…

– Нет, послушайте. – Джордж говорит искренне, он крайне удивлен и тронут. – Я в самом деле был бы рад, правда. Может, перенесем на другой раз?

– Ну конечно. – Но миссис Странк ему не верит, улыбаясь невесело.

Джорджу вдруг очень захотелось, чтобы она ему поверила.

– Я буду рад прийти. Как насчет завтра?

Ее голос сник.

– А, да, завтра… Хорошо бы, но боюсь, понимаете, завтра у нас будут друзья из долины, так что…

«Они могут заметить кое-какие мои странности, и вам будет неловко, – думает Джордж, – ну ладно, ладно».

– Да, я понимаю, – говорит он, – но можно же выпить и в другой раз, правда?

– О, конечно, – соглашается она с энтузиазмом, – и очень скоро…

Шарлотта живет на Соледад-уэй, узкой улице, идущей вверх по холму, которая ночью так плотно уставлена припаркованными по обеим сторонам машинами, что встречные водители разъезжаются с трудом. Если приехать в гости после того, как местные обитатели вернулись с работы, то скорее всего придется оставить машину за несколько кварталов, у подножия холма. Но Джорджа это не заботит, пешком от его дома до Чарли минут пять.

Ее дом почти на вершине холма, к нему ведут три пролета кривобокой деревянной лестницы: в сумме семьдесят пять ступенек. Перед ней обветшалая хижина, до потолка забитая потрепанными чемоданами и ящиками, в которых Чарли хранит весь ненужный хлам. Джим обыкновенно говорил, что гараж захламляют, чтобы был повод не тратиться на машину. Так это или нет, но Чарли категорически не желает учиться вождению. Если ей куда-то нужно, а подвезти некому, что же, значит, не судьба. Но соседи почти всегда ее выручают; они элементарно не способны устоять перед британским шармом – слабость, которой Джордж тоже умеет пользоваться, хотя и в иных сферах.

Ближайший к Чарли соседский дом находится на уровне улицы. Начиная подъем по ступенькам, можно рассмотреть убожество его домохозяйства через окно ванной комнаты (следует признать, что Соледад-уэй социально уровнем ниже, чем Камфор-Три-лейн). Ванная завешена трусиками и пеленками, резиновый баллон спринцовки закинут на душевой кран, шланг для прочистки труб брошен на пол. Соседских детей нигде не видно, но на склоне холма за их домом земля утрамбована до твердости кирпича, а из растительности живы только кактусы. Вверху на склоне установлено напоминающее виселицу сооружение, к которому крепится баскетбольное кольцо.

Склон со стороны дома Шарлотты все еще можно называть садом. Местами на его террасах еще видны цветущие розы. Но за ними не слишком хорошо ухаживают – когда Чарли в депрессии, страдают даже цветы. Выживать их колючим побегам приходится вперемешку с сорняками.

Джордж взбирается медленно, не напрягаясь. (Только молодые не смущаются запыхаться при подъеме.) Здешние лестницы можно рассматривать как летопись: некоторые до сих пор украшены автографами первых богемистых поселенцев, очевидно, адресованными карабкающимся на четвереньках поддатым гостям. «Вверх и вперед». «Держись». «Совсем ты плох, приятель». «Не помри здесь!» «Это ли не рай?»

Воистину лестницы эти обернулись посмертной местью колонистов тем, кто занял их место, особенно современным домохозяйкам; здесь фактически невозможна новомодная облегчающая труд механизация. Если исключить фантазии о гигантском подъемном кране, все приходится носить наверх на руках – другого способа затащить сюда что-либо не существует. Холодильник, плиту, ванну, мебель – все это втащили в дом Чарли сильные руки яростно матерящихся мужчин, получивших затем заоблачную плату плюс тройные чаевые.

Чарли встречает его, когда он уже почти наверху. Она, очевидно, поджидала его, опасаясь каких-либо изменений в его планах в самый последний момент. Они встречаются, обнимаются на крошечном ненадежном крыльце перед входной дверью. Джордж ощущает всю мягкость прижавшегося к нему пышного тела. Затем она резко отстраняется, энергично хлопнув его по спине, давая понять, что не собирается перегружать его эмоциями; ей не чуждо чувство меры.

– Проходи внутрь, – говорит она.

Прежде чем последовать за ней, Джордж бросает взгляд через неширокую долину туда, где вдоль невидимого сейчас океана сияет линия фонарей на променаде у пляжа. Стоит тихая безветренная ночь, внизу слоистый морской туман размывает свет от окон домов. Отсюда, с ее крыльца, когда туман особенно густой и дома́ внизу не видны, а фонари кажутся мутными пятнами, гнездышко Шарлотты кажется удивительно далеким от всего мира.

Дом ее – простая прямоугольная коробка, один из тех построенных после войны сборных домов, которые так превозносила пресса, уверяя, что за ними будущее; но они не прижились. Пол покрывают татами, декор – в духе магазина восточных подарков. Фонарь чайного домика у двери, позвякивающие на ветру колокольчики на окнах, огромный красный бумажный воздушный змей в виде рыбы на стене. Два свитка с рисунками: разъяренный японский тигр свирепо рычит на пикирующего (американского?) орла; и сидящее под деревом божество с бороденкой из полудюжины волосков, длиною футов в двадцать. Три низкие кушетки завалены милыми шелковыми подушечками, слишком несерьезными для чего-то, кроме швыряния в гостей.

– Надо же, я только что заметила, как здесь пахнет кухней! – восклицает Шарлотта.

Так и есть. Но Джордж дипломатично уверяет ее, что запах чудесный и у него разыгрался аппетит.

– Собственно, я решила приготовить необычное жаркое. Нашла его в путеводителе по Борнео, который мне дала Мирна Кастер. Правда, рецепт не слишком понятный, так что я пофантазировала немножко. Хотя прямо об этом не пишут, я подозреваю, это надо готовить из человечины. А я использовала остатки окорока…

Она намного младше Джорджа – будет сорок пять в следующий день рождения – но, подобно ему, с цепким упорством борется со старостью. Если судить по фотографиям, она была очень хороша: большие серые глаза в сочетании с мягкой юношеской свежестью. Теперь у нее увядшие щеки, нездорового цвета кожа, а волосы, некогда окружавшие лицо пышным ореолом, не слишком опрятны. И все же она держится. Наряд гротескно смел и совсем не льстит ее фигуре, но очень мил: расшитая деревенская блуза в смелых красно-желто-фиолетовых тонах с закатанными до локтей рукавами, цыганистая мексиканская юбка с запа́хом, ковбойский клепаный пояс. Только когда собираешься надеть сандалии на босу ногу, разве не следует делать педикюр? (Может, помешал подспудный пуританизм, свойственный среднему классу центральной Англии?) Джим однажды так прокомментировал аналогичный ее наряд: «Я вижу, вы присвоили себе здешний национальный костюм, Чарли». Она засмеялась, не обидевшись и не поняв смысла. До сих пор не понимает. Чарли считает это праздничным калифорнийским нарядом и уверена, что ничем не отличается от соседки миссис Пибоди.

– Я тебе не говорила, Джо? Думаю, что нет. У меня есть целых два новогодних решения – но их можно не откладывать. Первое: надо наконец признать, что я ненавижу бурбон. – В ее устах это звучит, как ненависть к династии. – Я с самого приезда сюда это скрывала – все потому, что Бадди его любил. Говоря откровенно, теперь кого я обманываю?

Она улыбается ему преувеличенно бодро, чтобы он не вообразил, будто это приступ тоски по мужу, и поспешно добавляет:

– Второе: пора уже признать, что женщины, черт побери, действительно пьют очень крепкие напитки! Думаю, это все наши идиотские привычки угождать… Итак, начинаем новую жизнь прямо сейчас, идет? Приготовь пока нам выпить – мне, будь добр, водки с тоником.

Она наверняка уже пару раз приложилась. Дрожащими руками прикуривает сигарету. Индонезийская пепельница полна окурков в помаде. На кухню она уходит скованной переваливающейся походкой, намекающей на артрит.

– Как мило, что ты пришел сегодня, Джо.

Он растягивает губы в улыбке для приличия.

– Ты же отменил ту встречу, правда?

– Вовсе нет! Я же сказал тебе по телефону, что это они отменили в последний момент…

– Ох, Джо, да ладно! Знаешь, я часто замечала, когда ты сделаешь что-то действительно хорошее, ты потом этого стыдишься! Ты прекрасно знал, как ты мне нужен, поэтому отменил ту встречу. Стоит тебе открыть рот, и я сразу знаю, когда ты врешь! Нам втирать очки друг дружке уже бесполезно. Я это давно поняла, после стольких-то лет – ты разве нет?

– Конечно, и мне следовало бы, – соглашается он, улыбаясь и гадая, кто придумал чушь, будто близкие друзья понимают тебя лучше всех.

Мир полон иллюзий о взаимопонимании, – например, между любовниками, – воспетом поэзией; а на деле эти отношения чаще сущая мука, невыносимая без периодических расставаний или ссор. «Славная старушка Чарли, – думает он, смешивая коктейли на ее бестолковой, не слишком чистой кухне, – как бы я пережил эти годы, если бы не чудесное отсутствие у тебя проницательности? Как часто мы с Джимом, разругавшись вдрызг, приходили к тебе, избегая глядеть друг на друга, разговаривая только через тебя. И волшебным образом тебе удавалось помирить нас именно потому, что ты ровным счетом ничего не замечала».

И теперь, наливая ей водки поменьше (ей пора притормозить), а себе виски покрепче (ему надо догонять), он снова чувствует нечто мистическое, нерациональное – не восторг, не экстаз, не радость – нет, просто счастье. Слову этому в разных странах разный приписывается род – das Gluck, le bonheur, la felicidad [14] – но следует признать, как ни крути, что испанцы правы: слово женского рода, счастье – женский дар. Чарли дарит счастье удивительно легко и совершенно неосознанно, ей удается это, даже если она сама в полном отчаянии. Его, Джорджа, la felicidad крайне эгоистично; он безмятежно счастлив, даже если Чарли переживает разлуку с сыном или тоску по мужу (одна из этих бед, несомненно, назревает сейчас). Но одна ее хандра, без его la felicidad, – это тоска смертная.

Тем временем Шарлотта заглядывает в духовку, снова прикрывает дверцу и объявляет:

– Еще двадцать минут, – с видом знаменитого шеф-повара, каковым она, слава Создателю, не является.

Когда они с бокалами возвращаются в гостиную, она объявляет:

– Этой ночью звонил Фред.

Говорится это совсем безжизненным тоном, приличествующим грядущему кризису.

– Да? – Джордж выказывает должное удивление. – И где он сейчас?

– В Пало-Альто. – Шарлотта садится на кушетку под бумажной рыбой с таким трагичным видом, словно прозвучало: «В Сибири».

– Он бывал уже в Пало-Альто, кажется?

– Конечно. Там живет эта девица. Он, естественно, с ней… Мне пора отвыкать называть ее «эта девица». У нее вполне милое имя, не стану притворяться, что не знаю: Лоретта Маркус… В любом случае это не мое дело, с кем Фред и что она делает с ним. Похоже, ее мать это не волнует. Но ладно, забудь об этом… У нас был серьезный разговор. На этот раз он рассуждал вполне здраво и спокойно. По крайней мере, я знаю, он очень старался… Джо, продолжать как раньше – для нас плохо кончится. Он вполне определенно и всерьез сделал свой выбор. Он хочет жить совершенно независимо.

Ее голос угрожающе задрожал. Джордж неубедительно возразил:

– Он еще слишком молод.

– Скорее слишком взрослый для своих лет. Даже два года назад он прекрасно справлялся, если приходилось оставаться одному. Лишь потому, что он несовершеннолетний, не следует обращаться с ним как с ребенком. То есть по закону нельзя требовать его возвращения. Хотя бы потому, что он мне этого никогда не простит…

– Но он уже передумал однажды.

– Да, правда. Я знаю, ты считаешь, он плохо обошелся тогда со мной. Я тебя не виню, это же естественно, что ты на моей стороне. И потом, у тебя ведь никогда не было детей. Джо, дорогой, ты не сердишься, что я так говорю? Ох, ну прости меня…

– Не глупи, Чарли.

– Если бы у тебя и были дети, это ведь не то же самое. Мать и сын – особенно когда его растишь без отца – это сущий кошмар. То есть как ни старайся, а получится плохо. Он как-то сказал, что я его подавляю. Я сначала не поняла… не могла принять – но теперь знаю… мне пришлось… я правда верю, что понимаю… ему надо жить своей жизнью, прямо сейчас… пусть он будет умолять, но нам нельзя какое-то время видеться… Джо, я не собиралась об этом… извини…

Джордж на кушетке подвигается к ней поближе, обнимает рукой, молча, с участием прижимая к себе содрогающуюся пухлую массу. Вовсе он не холоден; вовсе не безучастен. Он сочувствует Чарли в ее положении. Тем не менее его счастливому состоянию, его la felicidad, это ничуть не мешает. Свободной рукой он отпивает из бокала, стараясь, чтобы контактирующая с Чарли половина его тела не выдала этих манипуляций.

Как странно теперь, рядом с рыдающей Чарли, вспоминать ту ночь и тот звонок из далекого Огайо. Дядя Джима, которого он в жизни не видел, звонит с очевидным сочувствием, признавая право Джорджа на долю в семейном горе; однако затем, выслушивая его лаконичные «да…», «понятно, да» и отрывистые «нет, благодарю» – в ответ на приглашение на похороны, – он, видимо, решает, что этот сожитель, о котором они так наслышаны, вряд ли был особо близким другом Джиму… А потом, минут пять спустя после того, как он положит трубку, когда его пронзит первый шок понимания, когда малоосмысленные слова обретут ужасное буквальное значение, он, задыхаясь и слепо спотыкаясь на лестнице в темноте, взберется вверх по ступенькам, как безумный будет колотить в дверь Чарли, зарыдает у нее на плече, обхватив ее колени, навалившись всем телом; а Чарли обнимет его, погладит по голове, утешая обыкновенными в таких случаях словами… Но позже, в полдень, отойдя от дурмана снотворного, поднесенного ему Чарли, он уже не чувствует ничего, кроме отвращения – я предал тебя, Джим, нашу с тобой жизнь, превратив наш союз в повод подтирать слезы бабской юбкой. Но, конечно, эта мысль – последствие истерики, второй шок, который скоро прошел. А Чарли, храни Господь ее доброе глупое сердце, берет тем временем ситуацию под контроль: готовит его любимые блюда и, завернув в фольгу, приносит сюда в его отсутствие – остается лишь подогреть; пишет жалостливые записки с позволением звонить в любое время, даже среди ночи, если ему захочется; и так надежно она скрывает ужасную правду от своих друзей, что они по сей день подозревают, что Джим сбежал отсюда после какого-то секс-скандала, – из лучших побуждений превратив смерть Джима в дурацкий фарс. (Теперь Джордж этому только усмехается.) Конечно, он рад, что примчался к ней тогда. В ту ночь она, в кристально чистой своей наивности, преподала ему бесценный урок: нельзя предать (идиотское слово!) Джима или жизнь с Джимом, как ни старайся.

К этому моменту Шарлотта справляется с рыданиями. Еще пару раз шмыгнув носом, еще раз извинившись, она успокаивается.

– Интересно, когда все пошло не так…

– Ради бога, Чарли, какой в этом смысл?

– Конечно, если бы мы с Бадди остались вместе…

– Никто не скажет, что это твоя вина.

– Всегда виноваты оба.

– Как он сейчас, ты о нем что-нибудь слышишь?

– Как же, слишком часто. Они все еще в Скрентоне. Он сейчас без работы. А Дебби только что родила – в третий раз – еще одну дочку. Не представляю, как они справляются. Я пытаюсь убедить его не посылать мне больше денег, даже ради Фреда. Но когда дело касается его чувства долга, он упрям как осел, бедняга. Хотя дальше пусть он решает этот вопрос с Фредом, мое дело теперь сторона…

Короткая унылая пауза. Джордж утешительно хлопает ее по плечу.

– Как насчет еще пары глотков перед твоим жарким?

– Какая замечательная идея! – Она уже смеется. Но когда он забирает у нее бокал, с излишним пафосом гладит его руку. – Ты так чертовски добр ко мне, Джо.

У нее на глазах слезы.

Поднимаясь, совсем нетрудно сделать вид, что он ничего не замечает.

«Если бы меня угробил тот грузовик, – говорит он себе, удаляясь на кухню, – сейчас здесь был бы Джим, и он входил бы в эту дверь с бокалами в руках. Все так просто, именно так».

– Ну вот и мы, – говорит Шарлотта, – только мы вдвоем. Ты и я.

Они пьют кофе после ужина. Жаркое вполне удалось, хотя почти не отличается от привычного ему, так что отношение этого блюда к Борнео наверняка чисто номинальное.

– Только мы вдвоем, – повторяет она.

Джордж неопределенно улыбается, не зная, ждать ли чего-то посерьезнее или это расслабляюще-сентиментальное последствие алкоголя. Они уговорили на двоих полторы бутылки. Но тут, неспешно и задумчиво, как бы между прочим вспомнив свои обыкновенные женские хлопоты, она добавляет:

– Полагаю, через день-два нужно будет освободить комнату Фреда.

Молчание.

– Я думаю, пока я этого не сделаю, не поверю, что все окончательно решено. Нужно сделать что-то убедительное. Ты понимаешь?

– Да, Чарли, кажется, понимаю.

– Конечно, я отошлю Фреду все, что понадобится. Остальное можно куда-нибудь убрать. Под домом полно места.

– Ты намерена сдавать его комнату? – Джордж решает уточнить, ведь если так, это дело лучше обсудить.

– О нет, я не смогу. Только не чужаку, во всяком случае. Комната не слишком изолирована, это может быть лишь член семьи… Боже, надо отвыкать от таких слов, это лишь привычка… Но ты должен понять, Джо, это может быть только близкий мне человек…

– Конечно, я понимаю.

– Ты знаешь, это странно, но мы теперь в одной лодке. Наши дома слишком малы и в то же время слишком велики для каждого из нас.

– Как на это посмотреть.

– Да… Джо, милый… Можно спросить одну вещь? Я, конечно, не собираюсь лезть в твою душу, и все такое…

– Валяй.

– С тех пор как… ну, уже прошло какое-то время, – ты по-прежнему желаешь жить в одиночестве?

– Я никогда не хотел жить в одиночестве, Чарли.

– Ох, я знаю! Прости, я не об этом…

– Знаю, что не об этом. Но все в порядке.

– Я знаю, что для тебя значит ваш дом. Ты не собираешься куда-нибудь переезжать, а?

– Нет, всерьез нет.

– Нет… – (Немного тоскливо.) – Я так и думала. Наверное, пока ты там, ты чувствуешь себя рядом с ним, это так?