Помоги проекту - поделись книгой:
С тех пор нередко в стане либералов поднимается вопрос о путанице и «отчуждении» понятия либерализма в пользу протекционистов и консерваторов. Этим они хотят еще больше запутать обывателя надуманной полемикой оппозиции правительство — либерализм. На самом деле нет никакой путаницы, все просто — интересы реакционного империализма, в ипостаси глобализма, а тем более умеренного консерватизма или неоконсерватизма почти полностью совпадают с ценностями и устремлениями буржуазного либерализма.
Вообще нынешний, да и предыдущий либерализм двуличен по природе. Он одновременно утверждает прогресс и защищает реакционные пережитки из «полезности»: порицает насильственное рабство, но одобряет неравенство, которое его порождало; печется об общем благе, защищая в первую очередь частную собственность; называет «золотым веком» либерализма эпоху самого чудовищного капиталистического монополизма и империалистических колониальных войн; повсюду причитает о «незаконченности» программы либерализма и одновременно признает несостоятельными идейные программы оппонентов. Утверждается то прогресс, то «конец истории» — невозможность дальнейшего развития общества.
Одна из опор либерализма — индивидуализм. Права личности ныне отождествляются с правами на индивидуальные свободы, ценности и интересы. И в этом процессе индивидуальное в правах вступает в противоречие с остальным личным, не менее важным, что содержится в разносторонне развитом нормальном человеческом сознании. Личность — это не только индивидуальность. Она содержит в себе здоровые социальные, коллективные, исторически значимые стереотипы и интересы помимо индивидуальности. Сегодня же в идейном информационном поле сложился дисбаланс в сторону гипертрофирования индивидуалистических черт, ценностей в ущерб остальным духовно-нравственным личностным состояниям. И этот индивидуализм «laisser aller» — вседозволенности, ангажируется чрезмерно агрессивно, воинственно по отношению к традиционно воспитанным самим же государством и обусловленным многовековым культурным, национальным опытом, ценностям личностного характера, таким как, например, патриотизм, почитание предков, совесть, как социальная составляющая личности, стыд, честность и пр. И если до какой-то поры критика и порицание были направлены на самые архаичные и ретроградные, порой суеверные стереотипы личности — ее социальной составляющей, то сейчас атака идет на подавление коллективных и социальных «инстинктов» в целом. Налицо стремление к порабощению и подавлению личности через индивидуальность, которая, может быть, в прошлом и была чрезмерно урезана конформизмом. Либерализм выглядит как некая, более тонкая форма тоталитаризма (А де Бенуа). Это привело к значительной социальной деградации. Причем индивидуальность победила через средства массовой индуктивности — массовая культура, реклама, СМИ — методами, ранее ею же критикуемого конформизма. А значит личность — недооценена, девальвировалась.
В нынешней проповеди либерального индивидуализма вполне нормальным и обязательным является любовь к себе, к своим правам и свободам, к своему суверенитету и идентичности. В свою очередь любовь к своему народу, традициям — национализм в данном контексте вполне естественное, закономерное проявление индивидуализма и свободы, жестоко преследуется. Но по логике либерализма, зачем любить других в ущерб себе любимому, своей индивидуальности, тем более, если с утилитарной точки зрения от других нет никакой пользы, один вред? Либерализм здесь вступает в явное противоречие со своими же принципами. И это похоже уже на отголоски былого тоталитарного конформизма — чужие интересы превыше личной индивидуальной свободы. К тому же чужие и агрессивная конкуренция с ними всегда является угрозой своей частной собственности. Национализм, таким образом, — индивидуальность, своеобразие, неординарность: человек желает себе пользы и требует консенсуса от других с учетом своей самобытной системы интересов. Национализм как таковой подтверждает конкуренцию — один из важнейших принципов либерализма, а не отрицает ее. Но, увы, «национальное» сегодня претит либералам, они освободились от него, то есть подчинили себе, пытаются теперь избавиться окончательно от государства и его суверенитета, подчинить его. Хотят полной и окончательной свободы частной собственности от всех и вся. А так, как частная собственность имеет такое свойство — быть частной, то есть не быть общей, не для всех, то это значит либерализм — только для небольшой группы людей в виде мирового господства. Достаточно вспомнить тезисы о «золотом миллиарде».
Слишком индифферентно относятся либералы, даже с какой-то возмущенной брезгливостью, к социальной сфере и ее проблемам: главное рынок, институт частной собственности и конкуренция за нее с государством. До остальных либерализму дела нет. Он говорит им — «все свободны, главное не лезьте в частную собственность — она, как Наполеон, всегда права».
Либерализм и нацизм роднит общее презрение к слабым, к социально неадаптированным и «несостоявшимся» людям. Лицемерно провозглашая общество широких возможностей в рамках капиталистической системы, либералы, однако задействуют максимальные интеллектуальные ресурсы, чтобы «несостоявшимися» становились не только отдельные люди, но и целые народы. «Несостоявшиеся», «некредитоспособные», «невежественные», «неблагополучные», «маргиналы» — таким дискурсом либералы показывают свое превосходство над другими. При этом либеральные правозащитники трубят на каждом углу, что любое рассмотрение людей свысока можно рассматривать как шовинизм или нацизм. Да, как ни прискорбно, но прав был философ когда говорил, что «мы плохо всматриваемся в жизнь, если не замечаем в ней той руки, которая щадя — убивает».
Вся ложь либерализма и пагубность современного капитализма заключается в системе отношений, в которой благодаря огромному населению и огромному же разрыву по доходам в этом населении в экономике и т. д., смерть и лишения многих людей, как простых в массе, так и богатых в процессе становится выгоднее их жизни. И дело даже не в том, что лучше бы они вообще не жили, а именно в том, чтобы они мучались, умирали и гибли бы в процессе жизни. Этот процесс создает мощнейшие психологические сдвиги в общественном сознании, позволяя высвобождать колоссальную энергию деятельности из людей, неважно созидательную или разрушительную. Вот на чем зиждется хваленая капиталистическая производительность труда. Современное индустриальное общество нуждается в миллионах неудачников и безликих пешках и исполнителях, которые страдают и мучаются всю жизнь от своих мелких неудовлетворенностей и навязанных им либеральных иллюзий. Такую плату эти миллионы убогих несут за свою «свободу» от рабства и крепостничества: право не родиться рабом, а стать им. Зарабатывать честным трудом, чтобы жить в достатке, можно лишь там, где общество и государство ставит себе такие цели. Капиталистическому обществу такие ценности чужды. Миллионы обреченных неудачников необходимы для колоссального триумфа воли горстки людей над человечеством.
«Каждый сам за себя» — закон джунглей, который воплощает «прогрессивный» либерализм. Самое скотское и лицемерное воспитание заключается во внушении, что человек должен надеяться только на себя. Даже если ему тяжело, он должен, обязан быть эгоистом, и не трогать ближнего своими проблемами, а тем более государство и бизнес. Одним из самых важнейших отличий человека от животного по Дарвину является как раз способность опираться на общество, коллектив: кооперация, консенсус, конвенция, солидарность, единство. Тот, кто у власти, обычно изображает «самость», но — что очень рассудительно — не действует по ней, предпочитая возлагать ответственность на других. Современный буржуазный либерализм отторг от себя свой же принцип кооперации, во имя профашистского принципа корпорации.
Нынешнему государству и бизнесу, проповедующим либерализм, однако, очень нужны социальные ресурсы и налоги, а люди сами о себе должны позаботиться. Современное государство должно обеспечить безопасность частной собственности и корпорации, от общества же лучше отмежеваться — отправить его подобно собаке на цепь в будку или на помойку. Но почему бы тогда армии самой о себе не позаботиться, делать самой себе солдат, а не брать их задаром у общества? Или может люди сами себе тогда будут деньги печатать — это же самостоятельность и свобода, не так ли?
Людям все внушают и внушают антигуманную и антиестественную для человека мысль — «самость»: они должны заботиться о себе сами. Но возможно ли это? Дети с детства должны о себе сами заботиться (человеческий плод рождается недоразвитым)? А что такое тогда за понятие «Родина-мать»? Ведь оно напрямую подразумевает заботу государства о своем народе. Обратный аспект этой басни состоит в лжи, что мол господа всего добились сами в конкурентной борьбе, но людей они при этом настоятельно уговаривают не бороться, быть смиренными, но заботится люди должны о себе сами, не повторяя господских и бандитских — криминал нынче дружит с господами — методов борьбы и обретения собственности. Рабы не могут заботиться о себе сами — твердит либерализм. Но не рабы — свободные люди — не могут не бороться. Противостоять. Одним получается можно всеми способами добиваться своего куска, а другим уже нельзя этого делать, биться за свое место под солнцем — это может оказаться не толерантным, нарушить мир и спокойствие, подвергнуть угрозе основы ранее установленного порядка. Это видите ли опасно для «всех». А у «всех» спросили? «Всем» ограничивают референдумы и публичные выступления против власти, выборы глав регионов и муниципалитетов, меняют выборы представителей на назначенное мажоритарное стадо. Разрешают выбирать только управдомов, да и то из рекомендованных. Явно за «всеми» стоят шкурные интересы «не таких как все» — элит.
Либерализм отмежевывается от любой своей причастности к произволу и насилию «свободного предпринимательства» — торговли тотальным суррогатом, ГМО и контрофактом, «частной собственности» — грабительской приватизации, индивидуального «laisser faire» — чудовищной педофилии и разврата. Он отмахивается костылем гуманизма, который сам же презирает, как «нерациональное» явление, от всех попыток мирного и воинственного характера восстановить социальную справедливость и порядок.
Либерализм как у нас, так и во всем мире выродился в свое противоречие. Он подверг уничтожающей критике своих оппонентов. Застыдил Гитлером и Сталиным правых и левых. И возвел себя в непогрешимый, незыблемый Левиафан, который не слышит и не признает критику других.
Проверил недавно либерализм собою на прочность Россию, но именно здесь он сам и не выдержал эту проверку. Россия как раз и стала лакмусом несостоятельности либерализма. Как это уже не раз было в истории, еще одна идеология разбилась об ее суровость и парадоксальность.
Главное достижение Западного либерализма — «рыночная экономика» — рухнуло в России. Миф либерального лицемерия о том, что «чем больше богатых, тем меньше бедных» рассыпался под фактами экономической реальности, которая утверждает на деле, а не на словах обратный принцип — «чем больше богатых, тем больше бедных». Либералы провалили систему «прав человека» — они повсеместно нарушаются. Либеральные ценности оказались, по сути, буржуазными потребительскими ценностями. Они не оправдали ожидания большинства людей. Есть деньги — доступны либеральные ценности, нет денег — ценности недоступны. За этот глянцевый мираж у людей отняли сокровища духовных традиций и социальные гарантии. Двойные стандарты — «самопротиворечие» западных либералов по отношению к России настолько очевидны, что доходят до абсурда. В либеральной, демократической Европе ныне спокойно процветают нацистские Эстония и Латвия. Наши соседи создали 3 музея советской оккупации: 1 — в Грузии, 2 — в Прибалтике. Россия окружена националистическими государствами, в которых преследуют и принижают в правах русское население, русский язык, исповедуют исторический шовинизм по отношению к русской культуре.
Когда-то Достоевский выразил мысль о том, что либералы погубят Россию. Наступает поворотный пункт в истории нашей страны. Может быть, слова великого русского гения и сбудутся. Но Россия всегда была парадоксальной. А парадокс — это закон природы, и он действует. Возможно, РОССИЯ ПОГУБИТ ЛИБЕРАЛИЗМ.
9. «Не такие как все»
«Люди вообще с подозрением относятся к любому человеку, который отличается от обычных людей. Человека, говорящего на непонятном языке, или с какой-либо особенной чертой, нетипичной для окружающих, или со странной манерой одеваться, или исповедующего другую религию, или имеющего необычные привычки, чаще всего относят к другой группе людей. Он — не такой как все»
Вот об этих людях «не таких как все» и пойдет речь далее. К подобному гуманистическому определению можно сразу же придраться: «не такой как все» часто сам себя в первую очередь относит к другой группе людей. И далеко не всегда безобидно по отношению к «таким как все». «Таких как все» сейчас очень старательно учат «понимать» «не таких как все»: в смысле относиться к их неординарности нейтрально. Но это еще вовсе не значит «понимать». В их неординарности изначально заложено непонимание «таких как все», даже неприятие — весь смысл неординарности «не таких как всех» состоит в том, чтобы не понимать «таких как всех». Их также необходимо учить нынче «понимать» и терпеть ретроградность и ординарность «таких как все», но этого не делается, а порой это даже запрещается и порицается. Далее попробуем действительно понять «не таких как всех», разобраться в них.
«Не такие как все» считают себя чем-то неординарным по отношению к остальным людям. Они акцентируют свою неординарность, как в индивидуальном, так и групповом порядке — в отношениях неординарного, ненормативного характера. Неординарность заключается, прежде всего, в отношениях асистемного, асоциального (не обязательно антисоциального) характера: то есть это не просто корпоративное или индивидуальное выделение системного общественного порядка, но отделение, разрыв с социумом, с большинством по идейным соображениям неординарности. «Не такие как все» утверждают разрывом свою исключительность, но если жить вне общества невозможно, то они входят в конфликт с нормой большинства, проявляют агрессию и экспансию: они пытаются отождествить весь мир со своей неординарностью, вовлечь его в себя — в сферу своего доминирования, и в то же время отгораживаются от него этой же неординарностью. Это проблема потребления и роста с одной стороны — «не такие как все» хотят больше потреблять, а с другой стороны хотят оставаться неординарными.
«Не такие как все» утверждают свою неординарность обычно по отношению к большинству или к системе. Получается, что они в меньшинстве, а значит, в «слабой» позиции, и им требуется «понимание» со стороны большинства — независимость неординарности. Но это — заблуждение «не таких как все». Они часто противопоставляют себя большинству — совокупности индивидов, среди которых нет ни одного одинакового человека. Их неординарность становится групповой, а следовательно однородной по отношению к индивиду, то есть они тоже становятся большинством в своей солидарности в отношении к отдельным людям.
Главная же проблема «не таких как все» состоит в том, что они связывают свою неординарность с ростом личности в отношении к совокупности личностей общественного большинства. Рост они связывают только лишь с убогими асистемными и асоциальными отношениями. Они считают, что совершенствуются за счет убожества, а не за счет талантов, способностей, здоровья. Они думают, что именно неординарное убожество движет их вверх, является причиной роста. «Не такие как все» не понимают, что эта асоциальность (анормальность) лишь тень и издержки реальных усилий и сложных жизненных обстоятельств. Они возвышают свое страдание и преодоление, а свои таланты, способности делают прислужниками убожества. Если же особых талантов и способностей не было, а только был культ неординарности, следование (мода), то люди эти ничем не отличаются в своем частном конформизме от большинства в его общем конформизме. Мода — не рост.
Следующая проблема «не таких как все» — отношение к системе и обществу с позиций субъективного превосходства. Приведем ниже отрывок из одного образчика прославления образа мысли и жизни, причем дегенеративного, «не таких как всех», пример их абсолютного презрения, неуважения и нетерпимости по отношению к «таким как все» — «Духless» С. Минаева:
«…когда ты в девяносто пятом торговал пивом в палатке, я уже врубался в окололегальное перемещение грузов через российскую таможню. Потому что, когда ты по пятницам несся с работы на дачу, чтобы бухнуть с батяней на природе и все такое, я жрал МДМА в „Птюче“ и перся под Born Slippy Underworld. Потому что я не могу позволить себе, чтобы в моей машине на заднем сидении валялась книга с названием „Комбат атакует“ или „Спецназ выходит на связь“. Мы очень разные, ты врубаешься? Я не смотрю „Бригаду“, не люблю русский рок, у меня нет компакт-диска Сереги с „Черным бумером“. Я читаю Уэльбека, Эллиса, смотрю старое кино с Марлен Дитрих, обалдеваю от итальянских дизайнеров…. И это у тебя никогда не уложится в голове, потому что ты живешь, как жили твои родители и родители твоих родителей. Чтобы жена, чтобы дети, чтобы все, как у людей. По воскресеньям в гости к соседям, по понедельникам с похмелья на работу, по субботам в торговый центр, как в Лувр, со всей семьей да на целый день. У ВАС так принято. И мне этого никогда этого никогда не понять и не принять, как шуток из программы „Аншлаг“…»
… и далее в том же духе со всеми достопамятными желчными и презрительными стереотипами и предрассудками по отношению к нормальному человеку из «таких как все», с грубоватой стилистикой образа недалекого, тупого, полу-животного типажа «такого как все». И в то же время восторженная саморефлексия своего убогого «я», осознающего и наслаждающегося собственной бессмысленностью и бесцельностью существования — пафос декаданса. Даже название говорит само за себя — смешанная аллитерация понятия «бездуховность»: «мы уродуем себя, потому что это прекрасно». Духless — здесь смердит гниющими душами «не таких как все». Это гимн неприятию и непониманию по отношению к «таким как все». Но гуманисты из этой «касты» все же увещевают нормальных людей понимать и не осуждать тех, кто их презирает: «все мы люди, все мы братья». На претензии «не таких как все» к «таким как все» можно ответить очень конструктивно и непредвзято. Большинство «таких как все» занимаются пусть и не творческим трудом, но на их долю выпадает основная ноша повседневного созидательного труда. Кто-то должен хлебушек выращивать, скотину пасти, на заводах работать, не так ли господа «не такие как все»? За это их можно уважать. А недостатков в природе на всех хватит.
Превосходство, избранность — вот божок «не таких как все» — надуманное превосходство, зачастую не опосредованное трудом и преодолением.
Достойный человек мнит себя не хуже других, свое превосходство он доказывает через труд. Он подтверждает данные ему природой способности, свою полезность для мира. Он чтит себя достойным в любой сфере роста. Достойный не отделяет себя от общества. «Не такой как все» изначально, на пустом месте, на идеализации своих возможностей мнит себя лучше других. Он не «достойный», а априори «лучший» — не по результату. Страдающие «избранностью» люди начинают ошибаться, полагая свою «избранность» априорной, законной от природы. Они называют себя «избранными». Но называться избранным — это не одно и то же, что стать им и быть избранным — нести бремя избранного, а не получать дармовую выгоду от спекулятивной априорности «избранности». Избранность следует заслужить — необходимо, чтобы ее подтвердили другие люди, поддержали ее.
«Не такие как все» считают, что тот кто смотрит мыльные оперы, футбол, пьет пиво, любит женщин и вообще всякую фамильярность и человечность, тот — «быдло», «масса». «Не такие как все» считают, что если они занимаются содомией, употребляют наркотики, извращаются в сексе, злоупотребляют местечковостью, то они на таком плевом, ничтожном, жалком животном основании лучше «таких как все». В чем эта «лучшесть»? В наслаждениях? «Но на вкус и цвет товарищей нет». — Нет! «Не такие как все» видят во всякого рода отличии, перверсии и педерастии — «источник творчества, могущества и высоких порывов». Они не уважают в себе человека, изначально обладающего способностями и волей к такому творчеству. Большинство «не таких как все» — дешевые позеры, влюбленные в свое убогое «я», а не люди с достоинством. Достоинство — это не «я», не наслаждение, а смелый взгляд на мир, ощущение себя человеком во всех смыслах.
Превосходство может быть интеллектуальным, физическим, волевым — тогда оно позитивно, природосообразно, но не осязательным, вкусовым. Видовое, осязательное, идеалистическое превосходство — превосходство за счет чужого реального мужества души: фетиш превосходства, суррогатное превосходство, паразитическое — онанизм души, химера «я».
Перед человеком стоит выбор — быть достойным человеком или быть «не таким как все». В принципе жизнь можно прожить в разных ипостасях души, но главное бороться с предрассудками не только чужими, но и своими: разбивать кривые зеркала, с кривыми ликами «я».
Современная либеральная публицистика пестрит от переизбытка нареканий по поводу всяческого рода предрассудков, предвзятостей, суеверий, стереотипов, неправомерных и антигуманных и антинаучных предрасположенностей по отношению к всевозможным меньшинствам, будь то сексуальные или религиозные секты и проч. со стороны никак не определяемого, безликого большинства. При этом данные богемные служители всячески пытаются навязать этому без каких-либо для них четких признаков большинству — просто куче людей своим слащаво-поучительным моральным хрюканьем вину за неполиткорректное, неправомерное, «варварское» отношение к меньшинствам, как если бы речь шла об обязательной непререкаемой, непреходящей ценности и пользе этих меньшинств для общества в сопоставлении с бесполезным во всех смыслах существованием, какого бы то ни было большинства. При этом же презрительном подходе еще часто утверждается некое благостное и миролюбивое, снисходительное и гуманное отношение со стороны меньшинств по отношению к непроходимому и по-детски наивному большинству. Может даже сложиться впечатление, что меньшинства — это некие всегда прогрессивные и благородные группы страстотерпцев, несущих тяжелое бремя в этом жестоком, диком мире. Так ли это на самом деле? Ведь и представители элит и меньшинств не какие-то внеземные, сверхъестественные, особые, отличные от «людей» существа — наоборот, обществу ежедневно втирают мысль, что они «такие же как все» люди, но не до конца все-таки, и в свою очередь представители большинства тоже не стандартные и безликие как чугунные чушки люди. Веками складывались и часто навязывались государством и церковью общественному мнению стереотипы и предрассудки по отношению к разного рода группам, как большим, так и малым. Поэтому смело можно говорить о том, что предвзятость существует не только по отношению к богемам, элитам, меньшинствам, но есть такая же предвзятость — не менее разнообразная и порой злобная, агрессивная и презрительная — со стороны этих групп по отношению к социальному большинству. Рассмотрим и проанализируем некоторые образчики элитарной мизантропии во всей их неприглядной субъективности.
Одним из наиболее закоренелых стереотипов всякого рода элитаристов является положение, что «количество ничего не может решать», что большинство ничего не определяет, следует подвергнуть серьезной критике, остракизму и нивелированию. С объективной точки зрения он — ничтожен. Весь пафос элитаризма до последнего времени основывался на эксплуатации образа уникального героя на фоне «толпы», в основном аристократа, если и не по происхождению, то по духу. Аристократия идеализировалась совокупностью и сопричастностью к такого рода личностям, к их доблести. Она с ней бесцеремонно отождествлялась. Идеология рыцарства, дуэльный кодекс чести, религиозная возвышенность борьбы за божественное (конфуцианство) и т. д. оправдывало приоритет аристократии над народным. Но идеология был далека от истинного содержания аристократической среды. Народ, массы, большинство безаппеляционно обвинялись в неспособности, невежестве, бесчестии, развращенности и бескультурье. А это было далеко не так. Все пороки ходившие в народе, в элите достигали своего апофеоза, да еще и представлялись как некие достижения морального и художественного плана. В большинстве своем это было упадничество. Фольклор богат на примеры о жадности, глупости и жестокости правителей и сословий.
Героями были монархи, но герои были и из народа. В основном наследие о выдающихся личностях сохранились в народных эпосах, выходцами же из народа они сохранялись и записывались. Насколько грандиозны исторические фигуры Александра Македонского, Наполеона Бонапарта, настолько же грандиозны такие персоналии, борцы за большинство, за народ, как Гракхи, Жанна д'Арк, Вильгельм Телль, Иван Сусанин и т. д. Их не причислишь к элите, но и значимость их отрицать невозможно.
Наиболее блекло массы, народ рисуются элитаристами в плане внутренней социальной жизни общества. Но ярче всего значимость, и реальные качества большинства и элит проявлялись во время многочисленных войн. Так что примеров стойкости, сплоченности, целеустремленности народов в борьбе за эмансипацию или против угнетения, то есть в период самых серьезных общественных кризисов хватает. Именно качества большинства, а не только его лидеров и тем более элит определяют успех и победу в войне. Выдающиеся полководцы не раз подчеркивали значимость духа солдат и народа. Народ, большинство решали все во внешней борьбе: шли на самопожертвование ради общей цели. Именно в эти периоды многие дистанции и иерархические условности стирались или сглаживались. Все становились единым организмом в борьбе за себя. А что же элиты, как они показывали себя на этом фоне? Они всегда служили неисчерпаемым источником примеров предательства, хамства, произвола, паразитизма, жестокости, тупости и самодурства, а вовсе не одного лишь благородства. Народ, большинство всегда боролись за свою страну, а не за барскую милость, за привилегии. Какие достойные дела за элитами? Инквизиция, например. Или конкистадоры, вырезавшие целую цивилизацию индейцев. Элиты организуют практически все кровопролитные войны. На ком лежит ответственность за поражения, например, в Крымской войне или Русско-японской? На народе что ли? На большинстве?
В подавляющем большинстве случаев демократического выбора прав оказывается народ, большинство. За примерами далеко ходить не надо. Взять хотя бы референдум по сохранению СССР. После него три пьяных мудака за всех все решили. И что из этого вышло? Либерализация и приватизация тоже были очень «мудрыми» решениями элит: Сколько смертей и горя подтверждают их мудрость! Народ принял Конституцию — в чем же он может быть неправ, если элиты ее не исполняют?
Есть еще один стереотип — консервативный, что государство — это личность, приоритетная перед нацией, народом, безликим большинством. Но что личностного в государстве? У народа есть фольклор, традиции, эпос, анекдоты. Возможна ли история государства без истории народа? Любая толпа полна эмоций и чувств, пусть примитивных, но очень личностных, живых. «Государство делает то, государство делает это» — всего лишь стилистическая персонификация исторического, демагогического и административного порядка. «Государство возникло, развивалось» и т. д. На основании чего? — Общества, людей — их единых взглядов и действий, их этнической души.
Элиты можно оправдать как таковые лишь в том случае, когда они будут соответственно не своему «пафосу дистанции», а своей чести выполнять свойственные им функции и обязанности, а не удовлетворять с их помощью только собственные потребности.
Ныне же диаспоры, кланы, корпорации, неизменно чтящие свою сплоченность, единство, суверенитет, собственную идентичность и иерархию почему-то всеми силами стараются разрушать и даже в принципе отрицать существование единства, сплоченности, суверенитета, идентичности у крупных групп — социального и национального большинства. Но следует тогда уяснить и ответить на вопрос, чем определяется большинство как таковое, на основании каких признаков оно позиционируется как большинство (в том числе в отношении меньшинств)? По всей вероятности, совокупность этих признаков составляет идентичность большинства: на их основании оно сплачивается, консолидируется.
Стоит отметить также, что почему-то такие явления как геноцид и предубеждение связывают лишь с отношением большинства к меньшинству. Среди меньшинств предубеждений по отношению к большинству всегда больше — это их современная позиция. У большинства больше воспитанных традиционных теллурических стереотипов, нежели предубеждений. А что касается геноцида, то это явление выглядит в истории по отношению к большинству куда более кровавым и жестоким в сравнении с гонениями меньшинств: небольшие отряды конкистадоров, общины северо-американских колонистов, используя современное оружие и силу предубеждения, уничтожили большинство коренных жителей обеих Америк. То же было в Австралии и ЮАР. В Советской России коллективизация была геноцидом большинства — русского крестьянства со стороны меньшинства — партии и диктатуры пролетариата. В сравнении с этими бойнями Холокост евреев и армян (меньшинств) — просто ерунда. Маленькая кучка наркобаронов, табачных, алкогольных магнатов тоже уничтожают людей в подобном соотношении: маленькое пожирает большое. Современная буржуазная идеология также предполагает доминирование, господство меньшинства (элит) над большинством. Так что ясно, чьи частные предубеждения приписывают предубеждения всем.
Представители меньшинств неустанно как ритуальное начетничество вновь и вновь зомбируют большинство — «мы такие же как все люди», «мы все равны». Раз за разом они совершают это мыслепреступление, пытаясь внушить «всем» мысль, которая со свойственной им идиосинкразией к ней, со страстным отвращением отвергается их сознанием. Меньшинства, как это показывает реальность дня сегодняшнего, борются отнюдь не за «равенство» между «всеми», а за свое превосходство: «социальное равенство» для них всего лишь прикрытие собственной (по признаку отличия) эмансипации, их метод схож с буржуазным — всех уровнять, опустить и упростить под себя, свои потребности. Между тем как стремление к равенству — это преодоление, через волю, через труд, это подъем по ступеням, чтобы стать достойным тех, кто чего-либо достиг высокого. Равенство — в достоинстве.
Сегодня возникает «исключительность меньшинства» — «мы маленькие и только поэтому с нами должны считаться»: таков примитивный количественный подход к проблеме. Большинство же принцип ущербный, оно должно самоупраздниться. Меньшинства хотят развиваться, устанавливать свою традицию на территории большинства, в рамках им созданных тысячелетним трудом, борьбой и традицией инфраструктур. Меньшинства требуют от большинства отказаться от своих традиций, идентичности во имя «равных» и «всеобщих» возможностей общественного развития, но при этом хотят сохранить неприкосновенными свою собственную идентичность и традиции, дающие им жизненные преимущества перед большинством. То есть большинству предлагается уступать и проигрывать: главное — оно должно отказаться от своей сплоченности, атомизироваться на отдельных разобщенных индивидов, которые будут по отдельности рабски зависимым меньшинством по отношению к кланам, диаспорам, сектам, элитам, корпорациям. Большинство атакуют по всем направлениям его сплоченности (единства): по экономическому (классовому), этническому (национальному), религиозному (мораль, уклад, история, традиции). Ломать не строить. Имеет ли большинство право отстаивать свои интересы? Подразумевают следующее: «Вы большие, вас больше — значит вы опаснее, злее, сильнее, можете обидеть нас маленьких». — «Да, но где эта сила? Где попытки обидеть?» — «Мы должны быть главными, потому что нас меньше и потому что…» — «Ну!...Ну! Почему?» — «…потому что мы умнее, лучше вас, толпы, сплоченней, целеустремленней, а вы быдло, дурачье, лентяи, слабаки, дегенераты, рабы — ваше существование бессмысленно, хотя вы и создали, все чем пользуемся мы. И хотя мы и вынуждены в лицо сказать вам эту истину, вы все равно не должны, не имеете права сплачиваться, объединяться, особенно против нас. Это опасно для нас — вы же можете нас уничтожить. Вы должны нас терпеть и слушаться. А иначе для нас это нехорошо и неправильно. Вас уничтожать в свою очередь — это нормально, потому что вы глупые и слабые, а мы сильные — „выживает сильнейший“».
Таким образом получается, что сегодня защищать можно права только меньшинств и личности, по дурацкому принципу количества. В то время, как в правовом и политическом поле важнее принцип влияния на общественные образования, неважно большинство они или меньшинство. То есть большинство «должно» быть слабым и равным меньшинству. И получается, что меньшинство будет сильным, а большинство из-за уравниловки будет слабым, иначе это однозначная угроза для меньшинств. Это какой-то чистый биологизм (шовинизм меньшинств).
Если так, то вывод прост: сильные имеют, значит, право быть сильными, независимо от количества. Но раз количество может быть силой, то она должна прагматично использоваться, не так ли? Добиться количества не так-то просто — это порой дело долгих лет и столетий. По Дарвину к максимальному размножению стремятся и те, кого мало и те, кого много. Идет битва за ресурсы, за потребление, за выгодное жизненное пространство. Тех, кто слабее получается надо давить — много их или мало, а не прислушиваться к их лживым речам, изворотам, к их увиливанию. Это как на охоте. Хитрость и тактика. Главное вовремя нанести мощный удар — враг рассеивается. И добивать по одиночке. Такая логика объективно прослеживается за действиями современных элит, меньшинств, корпораций: мораль господ. Через малое управлять большим, чтобы никто не мог через большое управлять малым: типичная антидемократия. Элиты с большинства постоянно канючат быть лояльным и демократичным во взглядах, но сами в этой лояльности и демократии участвовать не намереваются. Некоторые хотят быть «равнее» всех.
На самом деле следует уяснить себе главную мысль: у большинства не меньше прав, чем у любых меньшинств по их любимому принципу равноправия. Исходя из этого же принципа меньшинства, не могут иметь никаких приоритетов и привилегий в плане «защиты» и «развития» своих интересов в отношении к большинству. Интересы большинства нуждаются в не меньшей защите, чем интересы любой по численности и интересам группы, особенно при агрессивном воздействии на большинство со стороны реакционных меньшинств, корпораций, всячески нарушающих законы, устои, обычаи и традиции общественного большинства, что далеко не редкость в наши дни. Взять хотя бы, к примеру, любые противоправные действия правительства — исполнительной власти. Эту группа людей не избирается большинством или наибольшей группой представителей большинства, но ее деятельность напрямую направлена на жизнь всего общества как на меньшинства, так и на большинство.
В конце концов, надо избавиться и от самого огульного предрассудка о том, что большинство — это «толпа», «чернь», серая масса. «Масса» («толпа») очень важный процесс в рамках формирования общественных групп и предпочтений, к нему нельзя относиться пренебрежительно, как показывает история. Но все же это явление, а большинство это общественный институт любого государства. Масса формируется в ограниченной исторической ситуации в виде кратковременного всплеска эмоций на содержание ситуации. После «разрядки» (по Э. Канетти) масса (толпа) растворяется в перманентном состоянии общества. Большинство формируется продолжительное время в соответствии с историческими задачами социума. Большинство — систематическое образование, которое коллективно осознает себя в ландшафте, истории и культуре. Оно есть наибольший кристалл масс общества со своей четко детерминированной системой идентификации и признаков. В динамическом политическом процессе большинство определяется и воспринимается в соответствии с актуальным общественным мнением по отношению к остальным группам и по отношению к наиболее влиятельной группе интересов (социума). В зависимости от исторических условий группа влияния может быть органично связанной с судьбой большинства — тогда она является «меньшинством от большинства». Либо может быть неорганичной, оторванной (порой это происходит постепенно) от большинства — «меньшинством над большинством», «меньшинством против большинства». В общем всякого рода элитаризм. Также следует сделать замечание и по отношению к количественному фактору: большинство не просто аморфное количество людей — оно есть количество по признаку заинтересованности, традиции. Также напомним, что меньшинство и большинство — группы, и формируются по одним принципам. Вот поэтому нельзя путать большинство с «массой» и «толпой». Большинство определяется по четкому признаку расслоения — религия, раса, этнос, партия, класс — и поэтому не может просто отождествляться с толпой, массой. В обществе, стране может быть только одно большинство чаще всего национальное, либо расовое (США), либо религиозное, также оно может определяться как политическое (партийное), или как экономическое (классовое). С какой стороны не посмотри, оно всегда будет одним по отношению к остальному сонму меньшинств и элит. Большинство — это наибольшая группа заинтересованности и производства в государстве. От него многое зависит. Значит с ним надо во многом считаться, и в большей мере, нежели с элитами или меньшинствами. Таков путь к социальному согласию. Но нынче приходится констатировать, что большинство продолжают отождествлять с толпой эмоционально — его представляют равнодушным, запуганным, невежественным, грубым и т. д. Много грязных ярлыков может навесить индивидуалистическая гордыня на остальной род человеческий. Но большинство не предает одного, а вот один или несколько часто предают всех.
В заключение хочется сказать следующее: если сегодня от нас требуют отказаться от предрассудков относительно меньшинств, то необходимо требовать от меньшинств и элит избавляться от предрассудков и предвзятости по отношению к большинству (массам, нации). Если проблем большинства не существует, следовательно, нет проблем и у меньшинств. Равноправие, к которому, заламывая руки, взывают либеральные правозащитники меньшинств, — если ему следовать до конца и честно — требует упразднения не только большинства, но и меньшинств: если нет большинства, нет и меньшинства. Если же деление общества не может избавиться от подобной схемы отношений — большинство/меньшинство, то и та и другая сторона может (имеет возможность) навязывать приоритеты в соответствии со своими коренными интересами, либо отрицать внешние, противные ей экспансии, давление, приоритеты. Таким образом, сохраняется принцип диалектики: единство и борьба противоположностей. А вместе с ним дуализм и плюрализм отношений в рамках исторических закономерностей. Каждый — из большинства ли, или из меньшинства имеет право на свои принципы и борется за них.
10. Социал-демократия как фикция
Самым первым и главным вопросом и проблемой для социал-демократической модели общества является вопрос о ее распространении на членов данного общества, о том, в каком обществе эта модель реализуется. До сих пор общество ограничивается рамками национального государства, даже, несмотря на провозглашенную «многонациональность». Социал-демократия опирается в своей основе на равноправие и равноценность всех граждан данного сообщества. Но само понятие «гражданство» также обусловлено рамками национального государства, где часто возникает стереотип неравенства в дилемме граждане — не граждане. В то же время экспансия идеалов социал-демократии определяется как «всеобщая», то есть «все» и «каждый» имеют равные права с другими. Это отношение получается в реальном выражении либо слишком нечетким, размытым — кто такие «все», либо тем, что «каждый» в реальности слишком индивидуалистично, и слабо отвечает коллективным формам солидарности, которую социал-демократия провозглашает. Если «все» — это вообще общество без какой-либо внутренней стратификации по социальным, этническим, гендерным, профессиональным, возрастным и т. д. признакам, сразу же искажается демократия из-за нарушения ее главного принципа — «принципа решения большинством». Получается, что социал-демократия не соответствует содержанию своего понятия, и представляется как некая «всекратия», что противоречит концепту «демократия», по которому «все» не могут решать, ибо главное решение за большинством — остальные должны смириться. А из социал-демократической идеологии непонятно, что собой представляет «большинство»: могут ли дети участвовать в демократических процедурах, или психические больные, преступники? Могут ли «все» участвовать, допустим, не в общенациональном референдуме, а в закрытом собрании крупного акционерного общества? То есть речь уже не идет о правах «всех», а только о социальных гарантиях, а это еще не демократия — только «социал»: государство благополучия (Welfare State), социальное государство. И самое главное, создается ситуация подмены и внутреннего конфликта подобной формы демократизма, когда «всеми» будут ущемлены права тех, кто выскажется против подобного демократического решения. Тем самым идеал социал-демократического равенства будет подвержен сомнению: возникнет очевидная для реального положения вещей граница «все» — «не все». То есть права у «не всех» будут, но воспользоваться ими в свою пользу, то есть, что-либо решать, они не смогут. Какой смысл в таких правах? Принцип «развитие всех и каждого» денонсируется. Поэтому требуют уступок меньшинствам на основе «всеобщности», которые перерастают в привилегии. Что, как показывает жизнь, неизбежно ведет к элитаризму и ущемлению прав большинства — тех ради кого вся социал-демократия когда-то и создавалась. Червь этого внутреннего противоречия выедает сердцевину социал-демократии, оставляя целой лишь ее оболочку.
Другая слабость социал-демократической идеи состоит в том, что если «все» и «каждый» будут иметь в наличии права участвовать во всем, влиять на все, невзирая порой на неспособность это делать объективно, то это будет уже вседозволенность, которая естественно подразумевает безответственность. Либо, что более очевидно — конкуренцию, из которой вытекает ответственность или пресловутый «общественный договор» — ограничение. Это неизбежно приводит к компромиссам с буржуазной системой мира, в чьем основании лежит идея «общественного договора». Социал-демократия, таким образом, сдает свои позиции и идеалы.
Под понятием «всеобщность» иже с ней и «общечеловечность» социал-демократия рассматривает общество как модель «открытого общества», то есть в принципе все человечество. Но реальность показывает, что человечество не обладает в достаточной мере всеобщностью. Ее условно можно проследить лишь в биологии и некоторых объективных закономерностях общественного развития. У этой всеобщности нет главного для осуществления социал-демократии — единой воли. «Открытое общество» неспособно принимать «всеобщие» решения, соответственно не обладает реальными правами, которые для него требует социал-демократия. Заметим, что ранее и поныне решения о «всеобщих правах», «правах человека» и разного рода декларации принимались и осуществлялись далеко не волей «всех» и «каждого», а неизвестно кем назначенными представителями в разного рода организациях от социал-демократических движений, до международных правительственных организаций типа ОБСЕ, ООН, ЮНЕСКО, созданных под эгидой национальных государств, их административной элиты, отчасти интеллигенции. Иными словами «всеобщность» и «общечеловечность» по большей части формальны, так как не демократичны в подлинном смысле слова. В последнее время эти светлые идеалы стали ширмой и оправданием для разного рода корыстных интересов представителей от национальных государств, элит, корпораций и т. д. Под видом всеобщей демократии, можно подавлять и большинство, заявляя, что все ради него, и что оно решает, потому что его права написаны на бумажке, и тем более с неугодными меньшинствами, даже государствами. Демократия извращается во «всекратию», — когда все правят — никто не правит. Буржуазная реакция лишь обретает еще большую силу подавления масс: на место всеобщности и универсализма религии и ее инквизиции, приходит всеобщность и универсализм гражданского общества и права к новой инквизиции. К новому смирению — толерантности, к новой категорической «любви к ближнему» — гуманизму, к всепрощению и всеобщему покаянию — нравственности на основе просвещения и науки. Еретики все те же — все, кто хочет жить суверенно. Суверенитет и невмешательство — главные враги универсализма с древнейших времен.
Всеобщая консолидация и солидарность — самое слабое место социал-демократической идеи, именно из-за «всеобщности». Здесь общество атомизировано на «каждого», который характеризуется огромной чередой признаков: на земле нет ни одного одинакового человека. Индивидуальность определяет консолидацию, солидарность не на основе общих признаков — «каждый» изначально не стремится к «всеобщности». «Каждый» — индивид, будучи по определению самих социал-демократов существом общественным, так или иначе, стремится к общим интересам, но уже как личность, не как индивидуальность той частью своей сущности, названной «коллективным бессознательным». А такими интересами в социальном плане являются профессиональные, возрастные и естественно национальные и классовые (сословные). Наибольшей солидарности общество достигало пока что на уровне национального патриотизма, нации. То есть на основе признаков «закрытого общества», суверенного, требующего при взаимоотношениях с внешним миром необходимой доли невмешательства в свои устои. Классового единства в интернациональном масштабе добиться пока что не удалось, причем нередко такие попытки обуславливались опять же национальными особенностями, исторической ситуацией и развитием тех или иных национальных государств. Всеобщность пока еще не может быть достигнута на уровне рас — а противоречия существуют и очень значительные, то же наблюдается и в религиозной сфере. Человечество слишком разобщено и раздроблено. Самые крупные солидарные демократические или классовые проекты осуществлялись на межнациональном уровне, но не при участии и одобрении «всех». И для этой солидарности требовалось либо значительное единство культурного, исторического, географического, этнического пространства, либо сила и авторитет наиболее крупных держав, их лидеров, их государственной внешней политики, их правящей верхушки. «Каждый» был до сих пор ограничен не «всеми», а нацией. Демократия всегда ограничена закрытым сообществом, как бы она не стремилась к тотальности. Даже демократические решения Евросоюза принимались внутри каждого отдельно взятого государства. Всеобщего референдума в Евросоюзе — самом прогрессивном оплоте демократии, самом развитом с точки зрения социал-демократии сообществе — не было. То есть «все» и «каждый» не решали. Демократический принцип же в реальности показывает, что «каждый» (кому исполнилось 18 лет) может участвовать в демократических процедурах только в некоторых странах и далеко не во всех, по причине занятости или их неактуальности для его интересов. При этом «каждый» ограничен не «всеми», а только лишь нацией, а в своих решениях «большинством» от нации, во всех же остальных случаях все решают противники равенства и равноправия. Таким образом, пока что возможна лишь национал-демократия — власть одного народа и выбранной им правящей партии, что наиболее показательно в Швеции — цитадели современной социал-демократии: в Швеции один из самых высоких уровней национального экстремизма, то есть борьбы против «всеобщего», в Европе. Демократия всегда ограничена закрытым сообществом. Демократия в своей внутренней сущности оппозиция тотальному и всеобщему. Демократия — это самоограничение, как внутреннее, так и внешнее. Она ограничена нацией, народом — «власть народа». Именно по причине выхода идей социал-демократии за рамки нации и класса, в которых она когда-то взращивалась, в «открытое общество», возникли все ее перечисленные внутренние противоречия.
Все данные противоречия вытекают из нынешнего состояния буржуазного мира. Его картина, созданная буржуазным либерализмом, буржуазной социал-демократией и консерватизмом трактуется ныне через изощренную ревизию капитализма — постмодернити.
Постмодернити от индустриального общества отличается лишь подходом к рассмотрению общества, институтов, экономики «от обратного», с позиций потребительского общества, а не производства. А в остальном это тот же «старый добрый» капитализм.
Поделиться книгой: