Впрочем, цвет снабженцев ничуть не волнует, а вот величина!.. Если бы какой-нибудь чуждый лазутчик ознакомился с заявками, которые из года в год составляет трест «Калмыкстрой», то он, проходимец, начал бы заикаться от ужаса. Судите сами: минимальный размер — пятьдесят шестой! Излюбленный рост — четвертый! Представляете, на какую массу богатырей рассчитаны эти спецовки?
Между тем составители заявок отнюдь не брали недругов на испуг. У них расчет иной: любая штатная единица должна без остатка разместиться в первой попавшейся спецовке. Ведь лежат они, эти спецовки, и в худых чуланчиках, и навалом, как дрова. И выдаются не по размерам, а по очереди: первому — верхний костюм, последнему — нижний. Правда, в иной куртке могут вольготно разместиться и две с половиной штатные единицы, но это, считают, не беда: постираем разок-другой — усядут.
Насчет усадки — это, в принципе, верно. Текстильная фабрика «Красный Октябрь», например, шлет швейникам саржу с усадкой в 9,8 процента — это в три раза хуже и без того снисходительной нормы. Из такой саржи не спецовки бы кроить — из нее хорошо бы многосерийные фильмы делать! Один-два прогона, и вялая кинокартина самопроизвольно сокращается до размеров бойкой короткометражки.
Но в том-то и дело, что спецодежде в тресте усадка не грозит. Не стирают ее здесь — ни раз в неделю, как положено, ни даже раз в год.
Вот почему к концу своего срока обыкновенная куртка становится изделием, о котором много веков назад грезили перед турнирами драчуны-рыцари. За год спецовка покрывается таким слоем окаменевшей извести, раствора и цемента, что даже могучее копье Айвенго бессильно хрустнуло бы, наткнувшись на эту неодолимую преграду.
Только что зря копья ломать! Когда одежда маляров и штукатуров покрывается мощной панцирной коростой, ее не передают на баланс древним рыцарям — ее просто списывают. А взамен бестрепетно выписывают новую — столь же гигантских размеров и непременно мужскую.
Тщательно проанализировав открывшиеся сведения, печальный инженер пришел к опровержимому выводу, что любви все возрасты покорны — но, увы, не все должности. В частности, снабженцы «Калмыкстроя» настолько погрязли в своем женоненавистничестве, что даже самые душещипательные ар-гументы отметали непробиваемой, как прошлогодняя спецовка, фразой:
— У нас не ГУМ, бесплатно по фигуре выдаем только декольте.
Пришлось обращаться выше. «Поскольку нет никаких возможностей заставить снабженцев обеспечивать женщин соответствующей их полу спецодеждой, вношу предложение нашивать на спины цветные полоски: розовые — женщинам, голубые — мужчинам, — писал инженер в Союзглавспоцодежду. — Это позволит избежать личных трагедии, особенно в плане любви. О вашем решении прошу проинформировать широкую общественность».
Уж кому-кому, а Главспецодежде есть о чем проинформировать общественность. И даже упрекнуть ее. В частности, в том, что все мы проморгали одни жизнерадостные похороны.
Да, уважаемые, прозевали мы с вами отрадное событие: где-то на пороге девятой пятилетки скончался ватник. Старая, заслуженная телогрейка отошла в мир иной, уступив место сотням моделей строго специализированной рабочей одежды. Ежегодно работникам всех отраслей и всех широт выдается костюмов почти на полтора миллиарда рублей, причем совершенно бесплатно. Работает мощная индустрия, которая только для женщин и только из «хэбэ» производит 26 видов различных одеяний.
Но спрячем ликующие литавры — они пригодятся нам для других жанров. Этим фельетоном полезнее ударить в тревожный колокол, потому что редкий хозяин так обращается с копейкой, как спецы по спецовкам — с полутора миллиардами. Конечно, есть аккуратный ВАЗ, есть Челябинский металлургический, есть десятки шахт, где в спецовке видят вещь, а не ветошь.
Только и то правда, что письмо инженера печального образа не раскрыло Главспецодежде глаза — оно лишь добавило маленький штришок в уже существующую картину. Глубокая и географически широкозахватная проверка использования спецодежды, проведенная этим главком Госснаба СССР, вызвала к жизни такие, например, рекомендации: «Выяснять размер и рост работника до (а не после! — В. Н.) выдачи спецодежды». Или: «Обязать службы снабжения подавать рекламации на бракованную спецодежду». (А они предпочитают надеть брак на человека, так удобнее!) Или: «Обеспечить выдачу одежды в соответствии с полом». (Но ведь это возня какая, не проще ли составлять заявки с потолка!)
Сомневаюсь, найдет ли отклик предложение нашивать на куртки розово-голубые отличительные знаки. Может быть, ввести в словари женские наименования профессий — штукатурщица, маляровка, слесариха?.. Звучит не ахти, но, может, это заставит иных снабженцев уразуметь, что женщине мало, чтобы о ее привлекательности знали. Надо — чтобы видели. И не только в кино, которое она смотрит раз в неделю, но и на работе, где на все смотрят восемь часов в день.
Радикулит замедленного действия
Местничество у нас, к сожалению, есть. А вот этих… Ну, как же их?.. Ну, которые это самое местничество производят… Или вытворяют… Или допускают… В общем, проявляют… Так вот их-то как раз у нас и нет!
В самом деле, кто местничество насаждает, окучивает, культивирует? Кто, скажем прямо, персонально за него отвечает? Местники? Местовальщики? Здешняры? Тутошисты? Все не то, не то и не то! Даже близкого по смыслу слова никак не припомню.
Но зачем опираться на зыбкую память, когда под рукою надежный ожеговский словарь? Страница 339-я, «местничество». «Соблюдение только своих узкоместных интересов в ущерб общему делу». Это метко. Ну, а кто же все-таки занимается этим «соблюдением в ущерб»? Нет ли его тут поблизости, по соседству с местничеством? Смотрим строкою выше: «местком». Глядим строкою ниже: «местность».
Местность тут явно ни причем — но, может, ключом к проблеме послужит местком? Скажем, местком санатория «Горячий ключ».
В санаторий этот, расположенный в Краснодарском крае и пользующийся заслуженной славой, прибывают отовсюду. Прибывают, регистрируются, получают полотенца и назначения на процедуры, ужинают, завтракают, восторгаются окрестной живописностью, идут на процедуры, ужинают, завтракают, идут на процедуры…
И вдруг видят записку: «Сегодня и завтра массажисты работать не будут, все выехали на табак».
— Как — на табак?
— Товарищи, тут какое-то недоразумение. Я специально приехал из Анжеро-Судженска и я некурящий. Поэтому мне очень, очень нужен массажист.
— Здрасьте, он некурящий! А я, может, даже и непьющий. И вообще! Мне в Липецке так прямо и сказали: систематическое терапевтическое воздействие! Понял?
— А может, нам на эти дни путевки продлят?
— Как же, жди…
Тут среди больных образуется нечто вроде маленького корабельного бунта. Они врываются в кабинет главврача, обступая тройным кольцом могучего мужчину в белом халате. Вид ворвавшихся грозен, хотя речь их свидетельствует лишь о тщательном изучении библиотечки активиста санпросвета.
— Это вы разрабатывали здесь такую тактику систематической терапии?
— Ей-богу, не я! С места не сойти!
— Но вы хоть признаете массаж как сложный процесс, обусловленный взаимодействием рефлекторного и гуморального факторов?..
— Оно, конечно, вам виднее, — поспешно соглашается человек в белом. — На то вы и образованные, чтобы разбиваться. Только мои вам совет: подождите-ка лучше главврача, он все разъяснит.
— Позвольте, а разве не вы здесь главный?
— Главный-то я, конечно, главный, да только не врач, а повар. А главврач наш нынче на табачке — да и где б ему еще об сию пору быть?
А еще через три дня, когда главврач, загорелый и раздраженный, вернется с табачных плантаций в свои кабинет, бунтарское настроение у больных спадет до низких отметин. А если у кого-нибудь и выплеснутся остатки протеста, главврач отрежет:
— Табак для нас — становой хребет экономики. Ясно?
И зря больные будут доказывать, упирая на цифры, что становые хребты людей тоже имеют прямое отношение к экономике, что врачи в качестве неквалифицированной рабсилы на плантациях дьявольского зелья — это, конечно, занимательное зрелище, по все-таки путевка за полную стоимость, и даже льготная, плюс проезд в оба конца — слишком накладной пропуск на такого рода мероприятие.
— Все это разговорчики, — режет главврач, — а табак — это вещь! В конце концов наш табак — это ваш табак, это наш общий табак!
— А мой радикулит — это разве не ваш радикулит?.. Вот приедете зимою к нам в Караганду, а вам вместо листовой стали — охапку больничных листов.
— Да не нужна мне ваша сталь!
— А мне не нужен ваш табак!
Дальнейший спор о сравнительной ценности табака и листовой стали здесь, вероятно, приводить не стоит ввиду его полной бесперспективности. В самом деле, какими весами определите вы, на сколько тюков кондиционного табака тянут двести недолеченных ишиасов? Нету таких весов, да и незачем все это сравнивать. А тем более — противопоставлять.
Но, думается, именно стремление во что бы то ни стало противопоставить наш табак вашему металлу, наши посевы вашему люмбаго, наши плошки вашим поварешкам — вот что неизменно служит психологическим навозом для произрастания семян местничества.
Еще раз обратите внимание: не о том здесь речь, что вообще-то важнее и нужнее — плошки или поварешки. Вопрос такой этим… ну, которых нету… кажется слишком абстрактным. Плошки, поварешки, табак, люмбаго — какая нм разница? Наши завсегда важнее ваших!
И попробуйте доказать обратное. Я, например, просто отказываюсь сравнивать несравнимое. Но абсолютно сравнимое и совершенно одинаковое — хоть это дозволится мне сравнить?
Итак, давайте договоримся, что тонна стандартного зерна в принципе равна тонне стандартного зерна. Нет, даже не так.
Давайте обострим ситуацию и сойдемся на том, что десятки тонн стандартного зерна — это все-таки больше, чем стандартным мешок такого же зерна.
Мог теперь у нас есть исходный рубеж для рассказа о том, как вредно быть предусмотрительным.
Что тут скрывать — на первых порах товарищи из Курганского облисполкома гордились своей предусмотрительностью. Получив заверения, что к началу жатвы Красноярский комбайновый завод поставит области 150 зерноуборочных машин, исполком постарался продумать все. Заранее были подготовлены экипажи комбайнов, причем экипажи заранее взяли повышенные обязательства, а художники заранее изобразили зовущие цифры на свежем кумаче.
В общем, шею намыли со всем тщанием, а тетя не приехала. То есть приехала, но не вся, а как бы частично, на тридцать процентов. И напрасно дежурили на железнодорожных станциях заранее созданные посты, и зря заранее обученные экипажи простаивали у развилок, всматриваясь вдаль, не закурятся ли дороги, и ни к чему было пачкать кумач.
Потому что в те же дни, когда курганские комбайнеры томились без красноярских комбайнов, 150 комбайностроителей ежедневно выезжали на поля своей области, чтобы убирать хлеб. Нет, не убирать даже, а помогать убирать, подсобничать. Даже и называлось это — «помощь сельскому хозяйству»!
Но если в Красноярске с точностью до зернинки могут вам подсчитать, сколько дополнительных мешков удалось вывезти в закрома благодаря «бескорыстной помощи», то в Кургане с не меньшей точностью сообщат, сколько сотен, а может, и тысяч тонн зерна недобрали благодаря ей.
Тут читатель вправе указать нам на некоторое сползание с темы. Ведь и в первых строках уведомлялось, что местничество у нас еще есть. А вот есть ли те, которых нету?
Позвоните, к примеру, в Апшерон, и вы получите гневную отповедь. Потому что никогда — слышите, никогда! — руководители района не призывали снижать уровень лечебной работы, а только повышать, повышать и еще раз повышать. И если медработники санатория «Горячий ключ» сами — слышите, сами! — откликнулись в разрезе сознательности, то они были обязаны сделать это без ущерба для основной работы. За счет внутренних резервов.
А разве красноярские городские руководители не призывали комбайностроителей пунктуально соблюдать планы поставок? Разве не разъясняли значение четко отлаженной кооперации? Разве не журили и, более того, не наказывали за срыв и несоблюдение? И если уж товарищи с комбайнового вызвались помочь труженикам села, то честь им и хвала. Но они просто обязаны были!.. Говоришь им, говоришь, экая бестолковщина!..
Но зато если вы бы спросили у руководителей Ждановского района города Ленинграда, то они бы честно и прямо сказали: да, это мы! Мы обязали сотрудников головного проектного института «Гипродрев» выделить из своих рядов группу из 40 человек для шефского подметания и бескорыстной вывозки мусора со двора гардинно-кружевной фабрики.
Да и как было не обязать, если и фабрика, и институт расположены по соседству, на Петровском проспекте? А поскольку досрочный ввод предприятии, выпускающих товары для парода, есть дело чести и, безусловно, геройства, то ничего этим инженерам не станется, если они несколько дней повыносят мусор с досрочно и ударно вводимого объекта.
И жизнь подтвердила расчеты. Фабрика на неделю раньше вступила в строй. А проектировщики, хоть и жаловались на нехватку кадров, а вот ведь как-то перемоглись. Такова практика!
Но практика, она, знаете, как автомобильный свет. Она бывает ближняя и дальняя. Снимая шляпу перед ближней, я должен немедленно раскрыть один секретец: проектировщики «Гипродрева» подметали фабрику давно, два года назад, в сентябре. И тогда же товарищи из Ждановского района с гордостью признали организацию шефского подметания своей творческой инициативой.
Горе тому, кто осмелится поднять руку на творческую инициативу! Позор посягнувшим на бескорыстный шефский порыв!
Но вот проходит два года, и в центральной печати появляется жалящая заметка. О том, что предприятия Братского лесопромышленного комплекса сорвали поставку пиломатериалов для мебельных фабрик, из-за чего трудящиеся недополучили разных гарнитуров на сотни тысяч рублей. А братские лесопромышленники, признавая вину, просят по-братски разделить ее с институтом «Гипродрев», выдавшим техническую документацию и несвоевременно, и некомплектно.
А делали, кстати, эту документацию давно, точнее — в том самом сентябре. Как раз тогда, когда главный инженер проекта для Братского комплекса подметал двор гардинно-кружевной фабрики. Вместе со своими подчиненными, потому что мусора было много. И вместе с начальником, потому что во главе дипломированных подметальщиков выступал главный инженер института.
…Недолеченный радикулит не исчезнет сам собою, как детские веснушки. Он все равно проявится, но лишь в замедленном варианте. А сквозняк местничества двухлетней выдержки и сегодня надувает досрочные гардины в комнате, где маловато запланированной мебели.
Да, очень приятно и легко бороться с местничеством, когда этих… Ну, которые его производят… Или вытворяют… В общем, внедряют… Так вот, когда их нету даже в словаре Ожегова. И вне словаря — тоже?..
Вынесем улыбку за скобки
Канцелярский детектив
Есть такое мнение, будто жизнь в канцеляриях скучна, уныла. Будто нет в ней захватывающей интриги: не звенят шпаги, не гремят мушкеты и некуда, а главное, незачем скакать на потной лошадиной спине. А если неистощимая выдумщица-жизнь и подкинет чиновнику какой-нибудь залихватский сюжет, то все запутанные линии спрямляются прямо с порога канцелярии.
Читатель! Пожалуйста, не облокачивайтесь беспечно на перила расхожих истин. И если вы вдруг услышите: есть такое мнение, то знайте, что есть мнение и другое…
Солнечным весенним днем во двор одного из домов села Чернышовка вошли четыре человека в милицейской форме. Двое обошли участок, третий заглянул в окно, а четвертый стал у дверей.
— Есть? — спросил четвертый, который стоял у дверей.
— Кажется, есть, — ответил третий от окна.
Который у дверей поправил фуражку и решительно постучал. На стук выглянул пожилой мужчина, отчетливо побледневший при виде столь представительного коллектива в форме.
— Попрошу предъявить документы, — предложил стучавший, поздоровавшись и взяв под козырек. Выяснив из документов, что он имеет дело с хозяином, пенсионером Иваном Саввичем Беловым, тот, что у дверей, вопросительно посмотрел на того, что у окна, поймал его одобрительный кивок и сказал:
— Приглашаем вас, Иван Саввич, быть понятым при производстве обыска у вашего соседа гражданина Лиса Фэ Пэ.
Белов взмолился. Он ссылался на свои преклонные годы, нелюбовь к соседу, неопытность в юриспруденции. Но все было напрасным. Оба официально ответили, что Белов и только Белов должен быть понятым. Во-первых, потому, что это его гражданский долг, а во-вторых, поскольку никого больше поблизости нет, все на работе.
Убежденный обоими этими аргументами, а еще больше тем, что он войдет на усадьбу соседа в качестве представителя власти, пенсионер неохотно согласился. В сопровождении четырех авторитетных блюстителей порядка Иван Саввич прошел на соседское подворье, неловко поздоровался с Лисом, вышедшим навстречу нежданным гостям, — и вдруг что-то очень твердое и большое ослепительно больно ударило его по лицу.
— Ой! — воскликнул пенсионер и тут же с изумлением обнаружил, что навстречу ему летит второй точно такой же предмет и что предмет этот является не чем иным, как кулаком соседа Лиса.
Воспользуемся этой секундной паузой между двумя ударами, чтобы ввести читателей в курс дела. Дело в том, что Иван Лис, сын хозяина усадьбы и тоже, как отец, шофер, повадился на соседнюю станцию раскурочивать перевозимые на открытых платформах «Жигули». Как выяснил впоследствии суд под председательством народного судьи С. Шиндяка, папаша Лис, несмотря на свою прошлую судимость, оказался наивен и слеп в отношении нехороших действий отпрыска. Ну, то есть жил в полном неведении. Тем не менее при первом взгляде на милиционеров каким-то шестым чувством папаша догадался, что в самые ближайшие часы они извлекут из тайников два новых жигулевских сиденья, шесть фар, три воздухоочистителя с карбюраторами, пять распредвалов, два лобовых стекла и множество прочих запасных, так сказать, частей. Более того, старший Лис молниеносно вычислил, что именно Иван Саввич навел на его след железнодорожную милицию и столь же молниеносно учинил расправу. Предлагаем читателям самим поразмыслить насколько наивен и слеп был Лис-отец. Но поразмыслить не сейчас, а на досуге, поскольку второй кулак Лиса уже летит по направлению к цели, и следовательно, времени у нас в обрез.
Как только цель вторично была достигнута, милиционеры бросились к распоясавшемуся подозреваемому и не без труда оттащили его от плачущего понятого.
— Вы не правы! — убежденно сказал Лису офицер Олейников.
— Абсолютно не правы! — подтвердил офицер Заховаи. — Если вы немедленно не осознаете свою ошибку, возможны неприятности.
Лис подумал и признал, что малость погорячился. Его отпустили. А дальше все шло тихо. Усадив в «скорую» совершенно не пригодного теперь для исполнения гражданского долга пенсионера, работники линейного отдела внутренних дел приступили к обыску, который дал уже известные нам результаты.
Ну, а теперь, полагаю, самое время приступить к началу детектива. «То есть как?! — воскликнет читатель, взращенный на захватывающей многосерийности. — А разве обыск, нападение, расхитительство — это еще не детектив?»
Уверяю вас, нет! Какие уж тут тайны, что тут распутывать? Дело было, напомню, ярким солнечным днем, на глазах у четырех авторитетных блюстителей, мотивы обеих сторон были предельно ясны и не поддавались противоречивым толкованиям, поскольку открытое нападение на понятого, ставшего, пусть временно, представителем власти, уж никак не могло пройти по разряду милой соседской свары.
Короче, криминальная часть никаких секретов не содержала. Что же касается нашего детектива, то он целиком и полностью проходил по канцелярской части. И начался три дня спустя, когда Иван Саввич, запасшись справкой о телесных повреждениях и памятуя совет искусивших его милиционеров, отправился в народный суд.
Уже первая встреча с судьей С. Шиндяком произвела на потерпевшего неизгладимое впечатление. Тот оказался убежденным сторонником той мудрости, что худой мир лучше доброй ссоры.
— Подрались с соседом? — участливо спросил он. — Нехорошо, ох, нехорошо! Пенсионер, пожилой, уважаемый человек, а задору, как у юноши.
— Да ведь это не я… — оправдывался Иван Саввич. — Это меня.
— Я, меня, — какая разница? С соседями надо жить в мире и дружбе. В общем, так: дела этого мы так не оставим. Мы передадим его на товарищеский суд в сельсовет. Согласны?
— Нет.
— Экий вы необщительный. Ладно, давайте уговоримся: вы еще подумаете, и я еще подумаю.
Неделю спустя пенсионер, подумав, вновь явился в суд. Снова С. Шиндяк превозносил преимущества товарищеского суда, цитируя инструкции и публицистические произведения. Так повторялось пять раз подряд, а на шестой в кабинете судьи уже сидел сам Ф. П. Лис.
— Друзья! — сказал С. Шиндяк. — Забудьте прошлое. Улыбнитесь друг другу.
Лис весело улыбнулся. У Белова улыбка не получилась.
— Протяните друг другу руки, — скомандовал судья.
Лис охотно протянул. Белов опасливо отпрянул.
— Ну, что, забыли прошлое? — спросил судья.
— Забыл, — ответил Лис.