Егерь императрицы. Гвардия, вперёд!

— Ты хочешь, чтобы со мной танцевали другие? — попыталась задеть его за живое супруга. — Лёшенька, милый, ну ты же мне обещал!

«Какая же это дурь!» — думал Егоров, пытаясь попасть в такт.

— Раз-два, раз-два, раз-два-а, — считала вполголоса Катарина, управляя танцем. — Сто лет мечтала так с тобой танцевать! Ай! — вскрикнула она. — Лёша, у меня теперь вся нога будет синяя… Чуть-чуть слушай, пожалуйста, музыку. Во-от, во-от, уже лучше.

Так же, как Алексей, топтались в огромном бальном зале бравые егеря. Были, правда, среди них и умелые танцоры.

— Вот посмотри, как люди танцевать умеют, — кивнула на высокого поручика жена. — Сразу видно, что человек из приличного общества. А дама у него так и сияет.

— Так это же Воронцов Андрюха! — воскликнул Егоров. — Конечно, он из графского рода сам, чего ему не уметь-то? Правда, из младших сыновей. Не-е, но офицер он, конечно, отменный! Ты знаешь, как он на Дунайских поисках двух турок в дозоре под Исакчей самолично скрал?

— Лё-ёша, мы же с тобой договаривались, о войне сегодня ни слова! — прошептала Катарина. — Раз-два, раз-два, раз-два-а, — повела она опять в танце, и уже в конце его присела в глубоком реверансе.

— Ух-х, — выдохнул, кланяясь своей даме, кавалер. — Дорогая, я немного поговорю с градоначальником? Ну чего ты, это самое большое начальство здесь! Статский советник как-никак! Не шуточки вам!

— Иди уже! — махнула рукой Катарина и пошла к сестре.

— Ну как вам праздник, Алексей Петрович? — спросил подошедшего полковника сияющий Фалеев. — Правда ведь роскошно?

— Да, Михаил Леонтьевич, признаться, не ожидал такого великолепия, — «пролил бальзам на душу» Егоров. — Всё выше всяких похвал — и стол, и музыка, и сам этот бесподобный дворец. Блистательно! Он ничуть не уступит в своей красоте любым столичным.

— Да-а, Григорий Александрович, как ценитель прекрасного, имел превосходный вкус. Вечная память рабу божию Григорию! — и перекрестился. — И какой же радушный хозяин был! Я ведь не просто так здесь бал устроил, а можно сказать, с его личного благословения. Он ещё в июне, возвращаясь из Санкт-Петербурга и инспектируя строительство города, самолично позволил тут важные мероприятия устраивать. Господи, как ведь чувствовал, что не для него уже сей дворец, а для всего общества и потомков. Такой задумчивый был в тот раз, спокойный, даже ведь в морду никому из подрядчиков не дал и не обматерил привычно. Удивительно сие!

— Да-а, великий был человек, и дела великие сделал, — кивнул Алексей. — На все века в памяти потомков останется как человек, обустроивший весь этот край.

— Совершенно верно, Алексей Петрович, совершенно верно, — проговорил, покачивая головой, Фалеев. — Как вам, сударь, у нас в городе, всё ли устроено, никаких сложностей с провиантом или жильём нет? Может быть, какие-то просьбы или предложения имеются? Вы не стесняйтесь.

— Всё хорошо, Михаил Леонтьевич, — заверил его полковник. — Наши с вами интенданты хорошо поработали, никакой нужды в полку на сегодняшний день не имеем. А насчёт просьбы… Хм, пожалуй, есть одна.

— Внимательно вас слушаю, — учтиво поклонился градоначальник.

— Понимаете, Михаил Леонтьевич, — проговорил задумчиво Алексей, — есть у нас полковой священник, Валентин Попов, уроженец этих мест. Его село, что стояло напротив Николаева, сожгли ещё перед войной турки, и он с оставшимися в живых жителями переселился в начинающий только-только отстраиваться город. Работал на корабельных верфях простым плотником, а в свободное время окормлял прихожан в своей лачуге, сделав из нее что-то типа маленького храма. Я и сам в ней был. Она у него настолько маленькая, что внутри помещалась едва ли дюжина человек, всем же остальным приходилось стоять во время службы на улице. Так вот, с началом последней кампании с турками, после взятия Очакова, мы уговорили отца Валентина стать нашим полковым священником, и он прошёл с егерями все дороги войны. Скажу даже больше, батюшка — человек высокой силы духа, совершил великий подвиг во время штурма крепости Измаил, за что светлейший лично испросил у матушки императрицы для него награду. И представляете, в первый раз в истории священник был награждён высокой боевой офицерской наградой, орденом Святого Георгия Победоносца! Именным указом императрицы, хочу заметить!

— О господи, невиданное дело! — прошептал изумлённый градоначальник. — Это какой же подвиг ему нужно было совершить?

— Самый что ни на есть героический, Михаил Леонтьевич, — важно покачал головой Алексей. — Воодушевил наших солдат перед наступавшими толпами янычар и повёл русские полки в контратаку, идя впереди них с высоко поднятым вверх крестом! Крест и одеяния в нескольких местах были пулями пробиты, но тела ни свинец, ни клинковая сталь ятаганов не коснулась!

— Чудо, истинное чудо, — благоговейно прошептал градоначальник. — Чем же я могу вам помочь?

— Батюшка решил оставить службу в полку и хотел опять окормлять прихожан в своих родных местах, — продолжил излагать суть дела Егоров. — Мы ему в самом начале полковой службы пообещали помочь заново отстроить сожжённую в селе церковь. Деньги на это дело у нас имеются, артели егерей и офицеры часть своего жалованья в общую казну передали. Хотим просить вашего разрешения на строительство храма Святого Георгия на правом берегу Буга, как раз напротив города. Я знаю, что земли эти тоже Николаеву отписаны, и в том месте сейчас множество складов и жилых домов стоит. Село уже в настоящий пригород превратилось и будет ещё дальше расстраиваться. Как вы смотрите на то, чтобы там и церковь встала?

— Да как же я смотрю?! — воскликнул воодушевлённый градоначальник. — Не просто разрешение ваш священник получит, но и всяческое вспоможение от нас! И с корабельных верфей строительным материалом поможем, и денежными средствами обязательно! Это же для города какое достоинство и слава! Первый священнослужитель, Георгиевский кавалер империи — и в Николаеве! Великолепно! Замечательно! Единственный вопрос… Вы и сами порядок, наверное, знаете, со Священным синодом все вопросы о храме непременно нужно будет решить. Сюда уж мы, светская власть, свой нос не суём. Тут совсем другая епархия.

— Да у нас, Михаил Леонтьевич, всё уже решено, — успокоил его Алексей. — Переписку об этом давно уже мы вели, нужные люди нам помогли и всё устроили. У отца Валентина благословение на строительства храма и все положенные бумаги имеются.

— Ну и слава богу! — обрадовался Фалеев. — Значит, так тому и быть. Послезавтра, после обеда, пусть он сам ко мне в правление и явится. Познакомлюсь с ним лично и сведу с нужными людьми.

Отшумел вьюгами февраль, март пришёл в Новороссию с ветрами, дующими с моря. Они же принесли с собой волны тепла и проливные дожди. Отдохнувшие егеря палили на дальних степных полигонах из ружей и с криком «ура» штурмовали наспех собранные из брёвен укрепления. В казарму и на квартиры приходили все мокрые и грязные.

— Чевой-то опять Ляксей Петрович гонять всех взялся, — ворчали в артелях. — Вроде и нет более войны, всякого ворога от границы отбили, а всё нет покоя!

— И не будет, даже не надейтесь, дурни, — усмехались умудрённые опытом ветераны. — Вона после долгого безделья все штрафные команды опять полные, и даже на гауптвахте несколько самых отъявленных сидят. Воли много на себя взяли и от скуки измаялись, вот и пошли бродить да бражничать. Оттого и ставят теперяча во фрунт всех унтера и господа охфицеры. Ничего-о, спесь маненько собьют самым гоношистым, через отхожие ямы и ломовую работу прогонят, потом опять все как шёлковые будут. Проходили уже и не раз такое, так ведь, Фрол Иванович?

— Вся-якое бывало, — хмыкнул капрал, прочищая шильцем затравочное отверстие штуцера. — Дык чего же поделать, Тихон, через свою шкуру только лишь опыт приходит и никак по-другому. У тебя чистая ветошь без кострики осталась ли, а? Оторвал бы маненько, а то моя вон вся сажей зачернелась. Хорошее, конечно, дело винтовальный ствол, однако же большего ухода он постоянно требует.

Двенадцатого марта в дверь штабной комнаты на первом этаже гарнизонной казармы громко постучали.

— Ваше высокоблагородие, — приоткрыл её караульный. — Тут к вам фельдъегерь, весь грязный, прямо с дороги. Говорит, что при нём бумаги шибко важные. Ерепенистый он, еле-еле осадили. Пропускать?

— Конечно, пропускай, — отложил в сторону бумагу и перо Алексей.

В комнату зашёл весь грязный и вымокший паренёк.

— Господин полковник, нарочный с пакетом из военной коллегии фанен-юнкер Мелецкий! — топнул он сапогами, разбрызгивая грязь.

— Давайте пакет! — кивнул Егоров и, убедившись в целостности сургучных печатей, взломал их.

— Господин полковник, будьте любезны, распишитесь в получении, — протянул фельдъегерь скатанный в рулон лист бумаги и зашёлся кашлем. — Прошу прощения, просквозило, дорога ужасная была. Вот тут, господин полковник, после градоначальника, пожалуйста. Там, где галочка напротив вашей фамилии стоит. Извините, таков порядок, мне для сдатной отчётности нужно.

— Зна-аю, — проворчал Алексей, ставя подпись. — Ты чего это там, фанен-юнкер, с моими, что ли, сцепился? Это почто на тебя караульный так окрысился?

— Да не-ет, — покраснел молодой фельдъегерь. — Ну так, совсем немножко. Я ведь грязный с пути, а там унтер какой-то, сержантик за главного, спесивый весь такой, отряхнуться заставляет. Говорит, что командир непорядок очень не любит. А я ему в ответ, что у меня дело срочное. Ну вот и поспорили мы с ним немного, я-то ведь в офицеры уже как-никак кандидат, а ему так унтером и оставаться далее. Чего же выступать эдак? Мог бы и прикусить свой язык.

— Отряхнулся? — оценивающе оглядел его с головы до ног полковник.

— Так точно, пришлось, — вздохнул тот, пожимая плечами. — Чего же мне, с ними драться, что ли, со всеми?

— А ведь они так же, как и вы, при исполнении находились, господин кандидат в офицеры, — сощурив глаза, проговорил глухо Егоров. — Так что драться тут было бы весьма глупо. Все бы под арест и под суд пошли. И не видать бы вам тогда офицерского горжета. Крестов-то орденских у вас много ли за войну выслужено, а, Мелецкий?

— Да не успел я выслужить, господин полковник, — вздохнул тот огорчённо. — Закончилась она быстро. Был я к драгунскому полку приписан, а после Мачинского сражения на Дунае нас, молодых юнкеров, всех в курьерскую службу военной коллегии с полка перевели. Полгода уже здесь служу.

— Ну вот, а у меня половина офицеров в полку из таких вот «спесивых унтеров», про которых вы только что упомянули. И есть те, которые из нижних чинов до капитанов уже дослужились, а кроме Очаковских и Измаильских золотых крестов за храбрость, они ещё и в кавалерство ордена Святого Георгия Победоносца вступили! По несколько раз каждый ранен был, вёдра крови пролили в боях, но победу у врага вырвали! Дворянская честь — это, конечно, хорошо. Это, конечно, важно. Но и думать головой нужно, где ей кичиться можно. Тем более с тем сержантом вы-то, почитай, на одной ступеньке, в одном чине пока что состоите, а тем паче на охраняемом им и его людьми посту находитесь, а не на каком-то там постоялом дворе. Всё ли понятно?

— Так точно, ваше высокоблагородие, понятно! — Фельдъегерь вытянулся и, не выдержав, закашлялся.

— Караульный! — крикнул Егоров, и в дверь заскочили сразу два егеря и капрал с примкнутыми штыками на фузеях. — Капрал, фанен-юнкера накормить, в баню его свести и временное сухое дать. Скажите, чтобы его мундир Акулина выстирала и потом хорошо просушила. И водки ему ещё, что ли, после бани дайте. Видите, в дальней дороге он захворал.

— Да не нужно, спасибо, господин полковник, — замотал головой вновь покрасневший фельдъегерь. — Мне послезавтра опять ведь в дорогу, я сам…

— Пошли, пошли, — потянул его за рукав капрал. — Не слышал, что их высокоблагородия велели? Пошли, говорю.

А Алексей в это время уже вчитывался в письменный приказ.

«…Не позднее десятого мая сего года отдельному особому полку егерей начать движение к Санкт-Петербургу. Прибыть в оный не позднее середины сентября. Полковнику Егорову А.П. быть готовым представить свой полк всемилостивой императрице Екатерине II.

Президент военной коллегии, генерал-аншеф, граф Салтыков Н.И.»

Размашистая подпись, число, печать.

«Ох ты ж, ёлки-палки! — Алексей взялся руками за голову. — Ведь чувствовал что-то неладное! Все эти недомолвки и странности с отправкой от Дуная. Зачем же Санкт-Петербург? Зачем так далеко полк гнать, когда для егерей и здесь, на юге дел море? Ничего не понятно! — били в голове тревожные мысли. — Так, а может, это как раз то, о чём Генрих Фридрихович случайно в разговоре обмолвился? Что его вместо Суворова в Финляндию переводят, и хорошо бы там, в карельских лесах своих егерей под рукой иметь? А ведь в Финляндию путь как раз через северную столицу проходит!»

Логическая цепочка в голове наконец выстроилась, и всё встало на свои места.

«Стоп, стоп, стоп, а при чём здесь тогда — “быть готовым представить полк императрице?” — опять выскочило занозой в мозгу. — А кто же его знает, может, так и положено? Может, так и принято все проходящие через Санкт-Петербург и прославившиеся в Турецкую войну боевые части своей личной монаршей милостью одаривать? Ну, покричат мои егеря при большой свите государыне “ура”, и ей ведь, и нам будет приятно. Глядишь, рублём, а то и двумя каждого служивого одарит — чай, не обеднеет с того казна? Жаль вот Николаев покидать, только-только ведь опять обживаться тут начали. Скоро весна, всё здесь в цвету будет, тепло, сухо, а нам в северную хлябь и в болота топать».

И ничего тут не поделаешь, дело военного — приказ исполнять, а приказ вот он, прямо перед ним на столе лежит: «…Прибыть не позднее середины сентября».

«Четыре с половиной месяца на марш дали… Это сколько же вёрст до Санкт-Петербурга? Тысячи полторы?.. Да-а, дорожка, — покачал головой Алексей. — Это вам не от Дуная до Буга за три недели по зимнику добежать».

Глава 10. Снова в дорогу

— Направление пути до Санкт-Петербурга одно, Алексей Петрович, но вот дорожки, их аж целых две есть, — проговорил, сверяясь со своими записями, Гусев. — Первая и самая длинная — старинным трактом через Москву идёт, с переправой через Днепр у Черкасс и не заходя в Киев. Далее крюком от Нежина вправо, а вот потом мимо Брянска и Калуги. После этого, стало быть, первопрестольная, ну и на северо-запад Новгородским трактом через Тверь и Валдай. Тут почти две тысячи вёрст общего пути, а плюс её в том, что дорога эта хорошая, многими веками набитая. Вторая — от Черкасс вдоль Днепра на Киев, потом через Чернигов по западным белорусским землям на Псков, и уже потом через Лугу прямо на Санкт-Петербург. Она на пять сотен вёрст короче первой, но не такая ухоженная. Весь вопрос в том — какую же нам выбрать?

— А по какой фельдъегеря из столицы скачут? — спросил Хлебников.

— Фельдъегеря-то скачут по короткой, — ответил Гусев. — Но ты, Слава, не забывай, что это представители курьерской государевой службы, которым на каждом постоялом дворе самых лучших упряжных дают. Они ещё за пару вёрст до подъезда к яму в горн трубят, а на нём смотритель уже тычки кучерам раздаёт, чтобы они в конюшню со всех ног бежали. За коней и повозки у курьерских головы не болят, как вон у Александра Павловича, — кивнул он на хмурого Рогозина. — Надо будет, так и верховыми поскачут, а вот нам обозы с собой тащить.

— Это точно, Сергей Владимирович, — проговорил задумчиво главный интендант. — Однако и пять сотен вёрст — крюк немалый. Считай, целый месяц пути. Не было бы конечного срока — ладно, но вот же погляди, на бумаге чёрным по белому прописано — «прибыть не позднее середины сентября».

— И что думаешь, Александр Павлович, по какому пути всё же удобнее обоз тянуть? — спросил Рогозина командир полка.

Старший интендант ответил не сразу. Почесал лоб, как видно, прикидывая, вздохнул тяжко и, наконец, поднял глаза от столешницы.

— Думаю, что лучше нам идти самым коротким путём, Алексей Петрович. Я тут уже поспрашивал сведущих людей, потолковал с ними основательно. Так они все говорят, что императрица помимо южных земель сейчас большое внимание ещё и западным, присоединённым по Польскому разделу уделяет. У нас ведь гарнизоны и полки помимо Белорусских земель теперь ещё и в Речи Посполитой стоят, после тех больших волнений. А это значит, что им постоянное большое снабжение требуется. Да и вообще, западный край теперь вновь к России прикипает, торговля и ремесло в нём быстро развиваются, мануфактуры открываются новые. А как же всё это и без хороших дорог? Где-то уже и мосты отремонтировали капитально, а где-то и вовсе новые на реках встали. Постоялые дворы открылись, города разрастаются. С уездного начальства начали строже требовать присмотр за дорогами. Как же, сама государыня императрица ведь не раз уже в те земли наезжала, а ты попробуй её по ухабам и по колдобинам повези. В общем, западным, коротким путём я предлагаю нам в Санкт-Петербург пойти. Работы, конечно, немерено будет. Нужно всё на колёсный ход поставить. После зимнего перехода от Дуная все повозки заново пересмотреть и починить. Коней бы ещё прикупить не помешало для смены. Всё-таки санным путём им легче было тяжести тащить. Один котёл на походной кухне мне доверия не внушает. Надо бы его в Херсон для осмотра отправить, а то не дай бог вдруг в дороге протечёт.

— С котлом решаемо, — кивнул полковник. — В среду Радован едет к дяде Войновичу, у него как раз есть задание посмотреть, как на тамошних корабельных верфях две новые полевые кухни ладят. Заодно и этот котёл в ремонт определит. В Херсоне мастеровые опытные, не раз наши заказы исполняли, лишь бы им времени хватило. Ну да премиальных добавим, думаю, что смогут уложиться. Так, по осям для повозок, Александр Павлович, ещё подскажи Радовану, пусть тоже переговорит о них. В Николаеве ещё мастеровые руку так не набили, так что половину всего заказа можно было бы Херсонским отдать. Как у тебя с Саврастиным, с главным столярным мастером, нашёл общий язык?

— Нашё-ёл, — хмыкнул Рогозин. — Неужто я, да и не найду? Тёртый, конечно, дядька, ну да я ему расписал, как мы ему благодарны за те санные крытые повозки, что он вам два года назад сладил, какие они удобные и надёжные. Ятаган янычарский подарил, вот он и разомлел. Клинковое оружие, оказывается, шибко любит. Так что два десятка крытых парусиной фур к началу похода сработать обещает.

— Ну, вот и ладно, — кивнул Егоров, — готовимся к переходу. Дороги совсем просохнут только в мае, но если сильных дождей не будет, предлагаю десятое число не ждать, а выступить заранее, дабы иметь запас во времени для отдыха и чтобы лишний раз не гнать людей и лошадей.

— Обжились ведь уже тут, у детишек друзья появились, всё на Буге своё, родное, и вновь переезжать, — взгрустнула Катарина. — Да и полной семьёй вот только этот месяц живём — и вновь расставаться. Может, мы всё-таки с полком до самого конца пути пойдём? Ну что уж, в Финляндии разве люди не живут? Вполне себе даже прекрасно живут! Сам же рассказывал Суворов целую линию крепостей там перед Швецией выстроил. Вот и расположились бы в какой-нибудь из них.

— Нет, дорогая, пока с Финляндией придётся повременить, — покачал головой Алексей. — Понятно, что тут вот, на нашем Буге, всё обжитое было, потому как стояли здесь долго. А там ведь на севере край совсем дикий. Балтика рядом, погода ужасная, вокруг болота, неустроенность, в самую ведь осень мы туда прибудем, а у тебя дети на руках. Нет, не стоит так рисковать. Вот уж как полк встанет на постой, как обживёмся, так следующим летом и вы к нам приедете. Пока же в поместье самое то вам будет перезимовать. Скучно уж точно в усадьбе не будет. Милица, мама, дети, сестра Анна, дела хозяйские… Да ты и глазом не успеешь моргнуть, как время разлуки промчится.

— Всё у тебя легко на словах, — проворчала жена. — Совсем ты меня не любишь, Лёшенька, опять одну оставляешь.

— Люблю, очень люблю, — обнял тот супругу. — Ну не капризничай, милая, ну какая же ты одна, вон ведь как нас много. Иди ко мне, — и прижал её к груди.

— Батюшка, а может, всё же с нами? — спросил тюкающего топором отца Валентина Соловьёв. — Как же нам без полкового священника? Мы ведь как дети ваши, все полторы тысячи служилых душ.

— Нет, Ванюша, здесь сейчас моё место, — отложив топорик, произнёс тот. — И земля эта моя, родная. Могилки близких тут. А ещё и приход мой здесь, милый, мне предписано духовно служить. На время войны ведь я его оставил. О том мы и с Алексеем Петровичем изначально уговор вели. Ты не беспокойся, Ваня, господь всё управит. Не останетесь вы без полкового священника. Время только нужно.

— Эх, жалко, — смахнул пот со лба Шилкин. — Привыкли мы к вам уже. Коли постояли бы здесь подольше, так не просто из брёвен, а из камня бы церковь выстроили. А так вот, только стены поднимем, не до куполов уже будет, идти ведь совсем скоро нам.

— Да господь с тобой, Акимушка, и так вон какая красота получается, — улыбнулся батюшка и опять взял топор. — Высокий, красивый, издалека на крутом берегу храм будет виден. А за купола вы не беспокойтесь. С плотницкой артелью уже сговор был, за лето она всё сработает. Тем более в этой артели треть с местного прихода, на совесть всё сделают. Бог даст, будете в этих краях, ещё и службу в храме отстоите.

— Ну да-а, судьба солдатская она така-ая, — пробасил Михаил. — Никогда не знаешь наперёд, где дорожка твоя. Глядишь, и правда сюда на юг ещё придёте, робяты. Небось, не усидит в долгом покое турка, опять шоволиться начнёт. Так что и я дарственную фузейку сберегу — как знать, может, и унтер Леонтьев вам ещё в походе сгодится?

— А чего бы не сгодится, ещё как сгодится! — зашумели работающие на стройке егеря Дозорной роты. — Мы, Миша, с тобой навек потому и не прощаемся. Ты хоть и уволенный с полковой службы, а всё равно наш.

— Ваш, ваш, — пробасил тот, — а то чей же! Как сами-то думаете, согласится с просьбой Евграфовича полковник? А то вдруг откажет и погонит взашей? Может, всем нам ходатаями надобно было идти?

— Да не погонит! — отмахнулся Смаков. — Чего он, не человек, что ли? Чай, всё понимает. Как думаете, батюшка?

— Не погонит, — улыбнулся тот лукаво. — Всё хорошо будет, ребятки. Ну что, забирайте бревно, готовое оно, обтесал.

В это самое время пунцовый Цыган стоял перед полковым командиром, чуть сзади него с боков стояли улыбающиеся Осокин и Воронцов.

— «…И жить в сочетаемом святой церковью браке с Авдотьей Соврастиной в любви и верности…» В любви и верности, — повторил, смакуя, Егоров и поднял глаза от лежащей перед ним бумаги на Лужина. — Никогда не думал я, Федя, от тебя это услышать, — проговорил он, пытаясь поймать взгляд сержанта.

А тот в это время стоял ни жив ни мёртв, моля Бога лишь о том, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

— Ежели нет, вашвысокоблагородие, тогда конечно, тогда я нет, тогда я пойду, — и Фёдор попятился к двери.

— Сто-оя-ять! — рявкнул полковник. — Старший сержант Лужин!

— Я! — вытянулся Цыган.

— Барышня достойная?!

— Она, она… — замямлил тот.

— Достойная, господин полковник, — уверил Егорова командир разведчиков. — Из хорошей семьи сама. И как только такому прохвосту попалась? Отца её вы уже знаете, это главный столяр верфей Соврастин Виктор Ильич.

— О как! — аж присвистнул удивлённый Алексей. — И родители не против?

— Никак нет, не против, господин полковник, — прищёлкнул каблуками Воронцов. — Мы уже уточнили с Тимофеем Захаровичем. Тут, оказывается, весьма давние чувства. Овдовела она лет десять назад, с сыночком одна жила, ну и тут добрый молодец Фёдор на горизонте появился. А чтобы дальше всё по чести было, хотят Авдотья с Фёдором законным браком сочетаться.

— Н-да-а, — удивлённо проговорил Егоров, — вот дела-а! А ведь нам в поход скоро идти, Федя. Как она, готова ли с полком да в дальние края следовать?

— Готова, вашвысокоблагородие, — прошептал тот. — Хоть на край света, сказала, готова.

— Ну, тогда какой может быть разговор, коли готова? — пожал плечами Алексей. — Только у меня уговор будет, старший сержант Лужин.

У Цыгана аж испарина выступила на лбу, он стоял посреди штабной комнаты истуканом.