Помоги проекту - поделись книгой:
Но вовсе не это празднество было главным событием в парижских воспоминаниях де Тенорио!
Через два дня посольство представили королю Франции. Иоанн Добрый отнюдь не производил впечатления добряка, и дону Хуану было совершенно непонятно, за что французский монарх получил такое всенародное прозвище. Нервный, издерганный, униженный постоянными поражениями от англичан, король смотрел исподлобья, будто недоумевая, зачем это к нему пожаловали кастильские сваты. В какой-то момент дону Хуану показалось, что посольство дона Педро услышит отказ выдать замуж за кастильского короля юную принцессу Бланку; очевидно, предчувствие надвигающейся катастрофы испытывал и адмирал Мендоса. Но, истомив гостей до предела, французский монарх все-таки подтвердил предварительные договоренности. Все вздохнули с облегчением.
Тринадцатилетняя Бланка де Бурбон шокировала всех своей красотой, которая была в некоторой степени противоестественной. Принцессе явно недоставало какого-нибудь милого изъяна – он привнес бы в ее внешность подлинный шарм. Волосы безупречно золотого цвета, ярко-синие огромные глаза, не по годам развитая фигура девушки способны были вызывать восхищение, но не страсть. Впрочем, скорее всего, с годами эта искусственная красота оживет, прекрасная статуэтка превратится в прекрасную женщину…
Началась главная часть визита: обсуждение размеров приданого. Изо дня в день шел упорный и бесстыдный торг. В своем наказе адмиралу Мендосе король дон Педро велел нещадно шантажировать Иоанна Доброго слабым состоянием французских войск, неизбежным поражением Франции в ее войне с Англией, если кастильский флот уйдет из Бискайского залива. И Мендоса шантажировал. Кастилия твердо вознамерилась раздеть короля Иоанна чуть ли не догола: в качестве приданого дон Педро в категоричной форме запросил полмиллиона золотых флоринов! Это была чудовищная сумма даже для процветающего государства, не то что для обескровленной Франции.
– Ах, не говорите мне о вашей бедности, о военных расходах! – без стеснения отчитывал казначея Франции дон Мендоса. – Во сколько вашей казне обошелся всенародный праздник по поводу перемирия? А? Похоже, вам вполне по карману швырять деньги на ветер! А в нашем с вами случае вы оплачиваете военный союз с мощнейшей страной, каковой является Кастилия и Леон!
После двух недель изнурительных торгов стороны сошлись на четырехстах тысячах флоринов: адмирал Мендоса имел разрешение от короля Педро на уступку в сто тысяч.
Разумеется, Иоанн Добрый не мог сразу же выделить принцессе Бланке столь огромное приданое. Не мог он и собрать его в короткий срок: требовалось время, чтобы выколотить четыреста тысяч золотых из полуголодных крестьян. Поэтому (согласно указанию, полученному от дона Педро) адмирал Мендоса заключил соглашение с французской стороной: свадьба кастильского короля и французско-наваррской принцессы состоится лишь тогда, когда Иоанн Добрый будет в состоянии выложить приданое целиком и полностью.
Затем принялись считать и описывать драгоценности, меха, утварь, аксессуары – все, вплоть до белья, – которые принцесса Бланка должна будет привезти с собой в Кастилию…
В торговле по поводу приданого дон Хуан участия не принимал. Это его не касалось. Перед самым его отъездом из Севильи дон Педро сказал своему другу:
– Ты только представишься французскому королю и принцессе Бланке, поучаствуешь в официальной церемонии, попьешь винца на приеме… А потом займешься выполнением моего особого поручения.
– В чем же оно состоит, государь? – встревожился дон Хуан.
– Твоя задача – собрать для меня сведения о Париже. Крепостные стены, ворота, улицы и их ширина, население…
В дороге де Тенорио размышлял: «Итак, я еду в Париж в качестве шпиона. Выходит, слухи о том, что английский король Эдуард настойчиво предлагает дону Педро союз против Франции – вовсе даже не слухи, а истинная правда. И наш король подумывает о том, чтобы принять предложение англичан. Что ж, все это так похоже на Педро! Сначала взять огромное приданое с французского короля, а потом продать Иоанна за английские деньги!»
И дон Хуан бродил по дождливому Парижу, тратил деньги на привычные увеселения, а заодно и выполнял поручение дона Педро. Это было приятное и увлекательное занятие. Тем более что ходил по городу он вовсе не в одиночестве. На третий или четвертый день своих блужданий дон Хуан познакомился в харчевне с сыном нотариуса по имени Пьер, добродушным и компанейским увальнем. Пьер с удовольствием рассказывал гостью о Париже, о законах и обычаях горожан, припоминал смешные байки и сплетни, водил по злачным местам и борделям, благо платил за все испанец.
Древний Лувр, а точнее – Большая луврская крепость, – построенный в конце XII века, в 1351 году еще не был королевской резиденцией. В Луврской башне располагалось казначейство (и национальный золотой запас). Французские монархи и их окружение обитали на острове Ситэ, в одноименном дворце. Вернувшись во дворец Ситэ, где ему была отведена хорошая комната с прихожей (в ней постоянно дежурил гвардеец), дон Хуан принимался записывать разрозненные сведения и впечатления, которыми обогатился за минувший день. Как правило, ночью предстояли увеселения, поэтому де Тенорио писал торопливо и сбивчиво, чтобы успеть вздремнуть перед очередным пиршеством.
«Чума, – писал он, – унесла в могилу примерно половину парижан; но население города не уменьшилось: в столицу потоком прибывают на жительство провинциалы. Это ремесленники и торговцы, мясники и хлебопеки. Кстати, большинство «девочек» в Париже – деревенские, и они, пожалуй, самые чистые парижанки: в отличие от города, на селе привыкли время от времени мыться.
Париж – непомерно огромный город, за целый день не обойдешь. В длину он протянулся почти на два километра! А проживают здесь порядка двухсот тысяч человек. И все это огромное пространство обнесено городским валом.
Вал состоит из двух каменных стен: внешней и внутренней, промежуток между ними засыпан щебенкой и залит известью. Ширина вала – три метра. Сверху проходит дозорный путь, вымощенный каменными плитами и огороженный парапетом с бойницами.
Городской вал проходит через пригородные селения с огородами и виноградниками. На правом берегу Сены за городской чертой осталось селение Сен-Мартен-де-Шан, а на левом – Сен-Марсель и Сен-Жермен-де-Пре. В черту города включено большое аббатство Святой Женевьевы.
С внешней стороны над валом возвышаются башни, отстоящие друг от друга примерно на шестьдесят метров (расстояние полета стрелы). Башни круглые, диаметром примерно в три метра, из города туда можно попасть по небольшому коридору в метр шириной, проделанному в стене. Проход через ворота (шесть на правом берегу и пять на левом) днем свободен, а по ночам их запирают в целях безопасности. Сейчас в связи с войной половина городских ворот замурована.
Строительство новых домов ведется повсеместно, особенно вблизи вала, где здания появляются на месте огородов и виноградников. Здесь же, под стеной, проходят военные учения.
Любопытно, что в Париже новый дом стоит всегда дешевле старого, даже если они находятся по соседству. Почему? Да потому, что парижане считают, что старый дом населен добрыми домовыми, некими ангелами-хранителями, которых пока нет в новом доме.
Остров Ситэ соединен с берегом одним лишь узеньким деревянным мостиком, что осложняет штурм королевской резиденции неприятельскими войсками. Ситэ – голова, сердце и хребет Парижа. Помимо королевского дворца, здесь возвышается огромный собор Нотр-Дам, а также прекраснейшая дворцовая церковь Сен-Шапель с разноцветными витражами. Много места занимает городская больница, построенная еще в X веке. Ее корпуса простираются и на берегу. Больница также представляет собой убежище для нищих.
Напротив острова Ситэ – замок Шатле, тюрьма для особо важных государственных преступников. Лет тридцать назад, в начале XIV века, здесь содержалась и была умерщвлена молодая королева Маргарита, уличенная в измене супругу [24] .
На острове Ситэ две основные жилые улицы: Пеллетри, где изготовляют кровати, и Глатиньи, где обитают проститутки. Стоимость «девочки» на Глатиньи равна стоимости двух куриных яиц, это достаточно дорого по меркам Парижа.
На левом берегу Сены раскинулись многочисленные школы Сорбонны – Парижского университета. Это так называемый Латинский квартал. На улице Брюно преподают каноническое право, на улице Ферр изучают искусства, медицину, географию. Школы везде. Правда, на улице Англичан прочно обосновались ремесленники-ножовщики и галантерейщики.
На правом берегу – огромный хлебный рынок, торговые ряды и лавки, где торгуют птицей. Здесь же – молочный ряд и живодерня, там проживают мясники. Рядом Гревская площадь, где продают сено и овес. На Таблетри торгуют изделиями из слоновой кости, у ворот Сент-Оноре живут и трудятся суконщики, на улице Сен-Мартен обитают бронзовых дел мастера. На улице Кенкампуа находятся мастерские ювелиров, улица Курари славится лавками, где продают драгоценные камни, а на Вуарри можно купить любые изделия из стекла. Дровами и строительным лесом торгуют у причала Сен-Жермен, их привозят сюда по реке. Поодаль, у кладбища Сен-Жан, рядом с гробовщиками живут и работают мастера по изготовлению сундуков и ларей. Изготовители гвоздей и продавцы проволоки живут на улице Мариво, оружейники – на Омри, текстильщики – на улице Ломбардов, кожевенники – на Кордонри, где также изготавливают башмаки.
Вообще в Париже люди проживают согласно своей профессии. На улице Сен-Дени разместились бакалейщики, аптекари и шорники; возле церкви Сен-Жак – писцы. В Париже есть даже училище менестрелей, оно находится на улице Менестрелей.
На правом берегу целых три улицы, сплошь населенных блудницами: Бур-л’Аббе, Байу и Кур-Робер. Самые лучшие «девочки» – на Кур-Робер: их цена колеблется в пределах стоимости от одного до двух куриных яиц. А вот «честная» девушка может обойтись дорого.
(– Ухаживать за порядочными девицами в Париже надо очень осторожно, – предупредил дона Хуана его новый приятель Пьер. – Есть странные традиции, которые известны далеко не каждому приезжему. Например, за прикосновение к капюшону на голове девушки судят почти как за изнасилование и приговаривают к штрафу. Этот штраф может быть просто огромен, если девушка – дворянского происхождения.)Если во время ссоры честную женщину при свидетелях назвать шлюхой, то суд приговаривает за это к небольшому штрафу в ее пользу.
Борделями в Париже, по сути, являются публичные бани. Их в столице пара десятков. Женщины и мужчины моются в банях порознь. В большинстве бань посетители погружаются в чаны с горячей водой. В мужских банях пьют и закусывают, тут же крутятся шлюхи, навязчиво предлагая свои услуги. Поход в баню обходится дорого, и небогатые люди время от времени моются в Сене. Самые дорогие бани, посещение которых по карману только состоятельным людям, это бани московские. Посетитель заходит в помещение, заполненное раскаленным паром, и бьет себя по всему телу специальным веником из березовых веток. После такого самоистязания человек почему-то ощущает себя помолодевшим на много лет.
Несколько слов о парижских мостах.
При прогоне скота через мост взимается пошлина. Забавно наблюдать, как берется этот налог. Например, коза пошлиной не облагается, за нее «отвечает» козел. Тут существует вековая традиция. Налог такой: сборщик пошлин бьет козла один раз дубиной между рогов. Хозяин козла, естественно, боится, как бы сборщик не перестарался и не убил животину. И поэтому вместо того, чтобы подставлять козла под удар, упрашивает сборщика взять деньги.
Когда по мосту проходят циркачи, они платят налог со всех животных, кроме обезьян. Но хозяин обезьяны обязан заставить ее показать сборщику пошлин какой-нибудь смешной трюк. Поэтому в Париже бытует поговорка: «Расплатиться обезьяньей монетой», что означает – по-хитрому ускользнуть из харчевни, ничего не заплатив.
Почти во всех парижских кварталах стоит нестерпимая вонь. Дело в том, что мясники, разделывая туши, выбрасывают кишки прямо на улицу. Добавляет смрада и небольшая речка Бьевр, впадающая в Сену: этот ручей превратился в настоящую сточную канаву.
Парижские улицы – это театральные подмостки с непрерывным действием. Семейные ссоры, выяснения отношений между родственниками или соседями непременно выплескиваются на улицу. Тут же собирается толпа зрителей, которые поддерживают ту или другую сторону. Поэтому обычно маленькая склока в конце концов заканчивается массовым побоищем.
Эти спектакли неизменно привлекают воришек, которые под сурдинку делают свое дело. Если вора ловят за руку, то судят его здесь же: для этого вызывается судейский чиновник. Обычно воришку принародно секут. Однако на некоторых улицах стоят позорные столбы, к ним привязывают преступников. В несчастных можно бросать камни, грязь, плевать им в лицо, но делать все это могут только жители этой улицы.
Если злоумышленник покусился на имущество, находящееся в ведении церкви, то епископ Парижа имеет власть рубить преступнику уши возле специально воздвигнутого креста. Часто ворам выжигают губы. Эти обезображенные люди уже не имеют возможности бросить свое воровское ремесло.
Когда «меченый» вор попадается вторично, то его наравне с убийцами приговаривают к смертной казни. Мужчин вздергивают на виселице, а женщин либо сжигают на костре, либо живьем закапывают в землю. Если воровку повесить, то спустя какое-то время она непременно оживет и превратится в оборотня-вам– пира.
Городская виселица еще недавно возвышалась возле главного рынка, потому что зрелище повешения считалось полезным и душеспасительным для населения. Но горожане все-таки добились переноса виселицы за городскую стену, в предместье Монфокон.
К слову сказать, судить и приговорить к смертной казни могут не только людей, но и животных. При этом надо перед судьей доказать вину животного. На улице Монморанси свинья порвала щеку ребенку, и тот умер. Хозяин свиньи всячески защищал ее на суде, но свинью все-таки приговорили к сожжению.
Парижане очень любят держать в домах собак и кошек, которые считаются чуть ли не равноправными членами семьи. Их всячески холят, моют, вычесывают блох. Почти во всех домах в клетках живут певчие птицы, в основном – щеглы и жаворонки. Вельможи держат медведей, а король Иоанн – львов.
Численность воинского гарнизона Парижа – около тысячи человек. Количество стражников, наблюдающих за порядком, – шестьсот человек. В борьбе с пожарами заняты тридцать человек».
– Вот таков Париж, – закончил свою докладную записку королю Педро де Тенорио.
Глава 5
Но вовсе не шатание по дождливому Парижу было главным событием минувшего лета. Главным был поединок на мечах с Жаном Буриданом.
Виконт Нарбоннский сдержал свое слово, данное им дону Хуану во время обеда у мэтра Франческо Петрарки, и познакомил его с Жаном Буриданом. Однако убедиться в том, что автор парадокса о собаке – интересная личность, де Тенорио довелось несколько необычным образом.
Ссора произошла в московских банях королевского дворца Ситэ. В компании, помимо пожилого философа и дона Хуана, были виконт Нарбоннский, а также путешественник и дипломат Андрэ де Монтеран, недавно вернувшийся из длительной поездки в Московию. Они вдоволь нахлестались березовыми вениками, дон Хуан пребольно обжег себе ляжки, но делал вид, что банная процедура пришлась ему очень по вкусу.
– Наши бани только называются московскими, и мы лишь говорим, что паримся по-московски, – рассказывал де Монтеран. – На самом деле это лишь жалкое подобие того, что я испытал в Кремле. Это главная крепость московитян. У нас ведь как? Где паримся, там и моемся, тазы с водой на себя выливаем. Поэтому у нас пар тяжелый, сырой. Топим слабо, иначе долго не выдержишь. В Москве парилка – это отдельная комнатушка с плотной дверью. А моются в другом помещении. Печь они раскаляют до такой степени, что пар совершенно сухой и прозрачный, так что видишь, как дрожит воздух. Жар такой, что боишься вздохнуть – обожжешь легкие. Голову надо обязательно повязывать платком, иначе кровь пойдет носом. Но московитяне ухитряются даже хлестаться вениками при таком адском пекле! Удивительно, как у них кожа не слезает. Лично я не смог даже подняться на полати – это такие полки в виде ступеней из осины, на которые надо карабкаться, чтобы добраться до самого сильного жара под потолком. Я только внизу стоял. Семь потов с меня сошло, как говорят в Москве. Пробрало до самых костей – это тоже их поговорка. А теперь представьте себе, что московитяне обязательно ходят в баню каждую неделю!
– Ну, тут, любезный де Монтеран, вы явно переборщили, – снисходительно усмехнулся виконт Нарбоннский. – Раз в месяц – это я еще поверю, хотя и с трудом.
– Это действительно так, – пожал плечами де Монтеран. – Во-первых, посещение городской публичной бани у них стоит полполушки. Это одна восьмая копейки, самая мелкая монета в Московском государстве. Бани доступны даже для самого последнего нищего. И никаких шлюх вы у них в бане не встретите, не то что у нас! В кабаках – да, но только не в банях. Для них баня – это святыня, которую нельзя осквернять блудом. И они никогда не едят в банях, как это заведено в Париже. Приди домой после бани и садись за стол. Кстати, я никогда в жизни не ел так, как в Москве. Боже мой! У них даже летом на столе только самое свежее мясо. Никакого запаха, не то что на наших парижских пиршествах. А рыба, какая там рыба, господа! В наших реках и морях такой не водится.
– Они там что, даже вина в банях не пьют? – поинтересовался Нарбонн.
– Нахлеставшись вениками в парилке, московитяне пьют квас – это такой хмельной напиток из хлеба, мне трудно объяснить… Есть еще горячий медовый отвар, называется «сбитэн». Поймите, виконт, московитяне – народ особый и обычаи у них совсем другие. Например, все целуются при встрече, причем в губы, трижды. Идешь по улице – а вокруг тебя сплошь целующиеся люди. Целуются не только мужчины с женщинами, но и мужчины с мужчинами, женщины с женщинами. Это обычный способ поздороваться, только и всего. Вот и еженедельные походы в баню – строгая московская традиция. Если закрыть бани хотя бы на две недели, в Москве начнется народный бунт.
После дифирамбов по адресу московских бань де Монтеран перешел к восторгам, связанным с его впечатлениями о самой Москве:
– Вы не поверите, господа: там огромные купола церквей покрыты чистым золотом! Да-да, это никакое не преувеличение! А мостовые в городе настолько чистые, что мы в Париже такого даже представить не можем. В Москве на улицах кроме конского навоза почти никакого другого мусора нет. А все почему? Да потому, что вся торговля у них сосредоточена на главной площади. Ну, не вся, разумеется, есть несколько торговых рядов вдоль реки… Но московские улицы не загромождены лавками, как у нас в Париже.
– А дома? Какие у них дома? – поинтересовался Жан Буридан.
– Сплошь деревянные, из бревен, – ответил де Монтеран. – Купить обычный двухэтажный дом в Москве можно очень недорого.
– Это почему? – вновь спросил Буридан.
– Да потому, что в Москве дома долго не живут. Примерно раз в десять – пятнадцать лет город выгорает наполовину, а то и целиком. Но на удивление быстро отстраивается заново.
Тут Жан Буридан принялся рассказывать о том, как вот уже полгода подыскивает себе в Париже приличный каменный дом. И надо же такому случиться, что после длительных и бесплодных поисков ему вдруг предложили на выбор сразу два дома! У каждого были свои достоинства и недостатки. Притом цена оказалась примерно одинаковой.
Дон Хуан молчал в течение всего предыдущего разговора. Он испытывал неловкость от своего молчания, и тут подвернулась возможность пошутить, причем пошутить очень даже к месту. Тенорио уже знал, что в Париже любят хорошую шутку, а фраза, которая родилась в его голове, показалась ему весьма удачной. Дон Хуан вспомнил, что рассказывал о Жане Буридане поэт Петрарка, и, не утерпев, произнес по-латыни:
– Вы, сударь, так измучились, выбирая, какой из двух домов вам купить, что остается лишь удивляться, как это вы до сих пор не сдохли от переживаний, подобно вашей собаке! [25]
Де Тенорио казалось, что он говорит добродушно и с веселой улыбкой на лице, но на самом деле фраза прозвучала злобно, а улыбка получилась издевательской.
К тому же он по ошибке употребил латинский глагол «сдохнуть», относящийся к собаке, а не «умереть», что сгладило бы бестактность шутки. Вышло так, что, по сути, дон Хуан назвал Жана Буридана собакой и грубо пожелал ему… сдохнуть.
Шестидесятилетний Буридан тут же вызвал кастильского гостя на поединок. Виконт Нарбоннский согласился стать секундантом дона Хуана, а путешественник Андрэ де Монтеран – секундантом оскорбленного философа. О примирении даже не помышляли. Встретиться договорились на пустыре возле аббатства Святой Женевьевы – в восемь часов вечера.
Дон Хуан поражался: как это Буридан, человек преклонных лет и довольно рыхлого телосложения, без всяких колебаний бросил смертельный вызов ему, физически крепкому, молодому и довольно опытному рубаке? Хотя чему тут удивляться: ведь Буридан много лет назад в одиночку покорил суровую Ветреную гору! Да и легендарное приключение с дамой королевской крови, едва не стоившее Буридану жизни, говорило о бесстрашии этого человека.
Да и не стоит, право, недооценивать стариков, когда речь идет о защите оскорбленного достоинства. Уж кто-кто, а дон Хуан мог засвидетельствовать: архангел Мигель, если захочет, может вдохнуть в человека, отстаивающего свою правоту, такую силу и ловкость, что против него никто не устоит! Пример тому – престарелый дон Аугусто Спинелло, уложивший де Тенорио.
Поэтому в назначенный час дон Хуан прибыл к аббатству Святой Женевьевы в плохом настроении. Моросящий дождик и потемневшее небо ускорили наступление первых, слишком ранних для июля сумерек. К тому же от высокой стены аббатства на четверых людей падала серая тень.
У Жана Буридана, облаченного в короткий плащ с капюшоном и подпоясанного широким мечом, вид был решительный. При первом же взгляде на своего противника дону Хуану стало ясно: философ не намерен превращать поединок в ритуальную пляску с показным скрещиванием оружия, чтобы через пять минут топтаний прийти к обоюдному примирению. (Такие спектакли обычно разыгрывались, если силы противников были явно неравны, а один из дуэлянтов заведомо признавал свою неправоту.) Но нет! Философ жаждал крови обидчика, и никакие доводы рассудка не могли погасить его стремление зарубить кастильского наглеца.
О серьезности намерений пожилого ученого говорило и то, что из-под расстегнутого на груди плаща виднелись цельнометаллические латы – с них острие меча противника соскальзывает после выпада. Под широким капюшоном угадывался стальной шишак, но лицо Буридана было полностью открытым. Он откинул капюшон, и дон Хуан с изумлением увидел, что на макушке шлема болтается какая-то тряпка.
– Что это у него на голове? – шепнул дон Хуан своему секунданту.
– А-а, – досадливо отмахнулся Нарбонн. – Это рукав его дамы сердца. У нас так принято… Если женщина благоволит к мужчине, она отпарывает рукав со своего платья и дарит избраннику. Старинный обычай. Многие носят этот знак внимания на шлеме.
У дона Хуана из доспехов была одна лишь кольчуга, а на голову он надел обычный берет из черного бархата. «Надо было попросить латы у виконта», – подумал Тенорио, ощущая нешуточную тревогу.
Андрэ де Монтеран смотрел наигранно-беспечно. Он что-то нескладно насвистывал, но тем не менее чувствовалось, что происходящее ему совсем не нравится.
– Ну?! Можно начинать? – прорычал Жан Буридан, и лицо его пошло розовыми пятнами. – Темнеет, черт вас подери! Я едва различаю меч своего противника!
«У него к тому же еще и куриная слепота», – понял дон Хуан и немного успокоился.
– Начинайте, господа, – деревянным голосом произнес де Монтеран. – Вы не против, виконт?
За те несколько часов, что прошли с момента ссоры, дон Хуан уже многократно, в мельчайших подробностях вспомнил тот изящный прием, которому его обучил дон Педро еще в бытность свою инфантом. У себя в апартаментах Тенорио, как мог, его отрепетировал.
Но Жану Буридану было далеко до Аугусто Спинелло. Как только они скрестили мечи, дон Хуан явственно ощутил всю дряблость мышц хорохорящегося ученого. Тенорио выдохнул, прочертил в воздухе острием меча неуловимую для глаза противника галочку и сделал резкое круговое движение.
Меч Жана Буридана вылетел из его ладони и, описав дугу, упал у кирпичной стены аббатства. Перед доном Хуаном стоял безоружный противник.
«В тот роковой день ты зарежешь слепого, немощного старика», – пронеслись в голове Тенорио грозные слова полночного гостя.
Пожилой философ слепым не был, но ведь пророчества хранителя Грааля ни в коем случае нельзя понимать буквально! В сгустившихся сумерках Жана Буридана, зрячего при дневном свете, поразила куриная слепота. Значит, в эту самую минуту старик
Тенорио выпрямился и отсалютовал мечом Буридану, растерявшемуся от неожиданной утраты оружия. Мысли, одна невероятнее другой, вихрем неслись в мозгу дона Хуана: «Коль скоро смерть придет за мной лишь после того, как исполнятся три роковых пророчества и я принесу искреннее покаяние Богу, стало быть… Стало быть, до той поры мне ничто не грозит, и я могу без страха и риска смело ставить свою жизнь на кон! Да ведь из этого можно извлечь немалую выгоду!»
И дон Хуан поклонился Жану Буридану и протянул ему свой меч – рукояткой вперед.
Если Буридан сейчас снесет ему голову, то никто во всем Париже не осудит философа и не назовет его подлецом. Ни виконт Нарбоннский, ни Андрэ де Монтеран, ни придворные дамы и кавалеры… Ни король Иоанн Добрый, наконец.
– Сударь! – воскликнул кастилец. – Возьмите мой меч и убейте меня, как ту собаку, которую я так неосторожно упомянул в моей злополучной шутке. Вы имеете на это полное право!
Буридан медленно взял оружие врага и в свою очередь отсалютовал дону Хуану.
– Мсье Жуан! – сказал он проникновенно. – У нас в Париже ваш поступок считается унизительным. Если дуэлянт не решается убить обезоруженного противника, прощает его и щадит, то такого человека называют малодушным. Трусом, если хотите. Непреложное правило дуэли гласит: если поединок начат, то его надо доводить до конца. Но я почту за честь пережить унижение вместе с вами. Я прощаю вам вашу неудачную шутку! Вы самый благородный и порядочный человек, которого я встречал в своей жизни!
Дону Хуану впервые за много лет хотелось заплакать. Он забыл и о пророчестве, и о том, что его милосердие ничем ему не грозило. Дон Хуан готов был обнять Жана Буридана или даже встать перед ним на колени.
Никто никогда не называл его благородным, а уж тем более – порядочным человеком! С самого отрочества он слышал в свой адрес только грязные злые высказывания, и они были абсолютно справедливыми, Только дон Педро называл его «другом-приятелем».
– Мы никому не расскажем о вашем поединке, господа, – раздался голос Андрэ де Монтерана. – Не так ли, виконт?
Глава 6
Может быть, памятный поединок с Жаном Буриданом и был самым ярким впечатлением дона Хуана от поездки в Париж?
Пожалуй, нет. Скорее – самым светлым и отрадным.
Помимо всего прочего, в Париже дон Хуан чуть было не пристрастился к игре в кости. Казалось бы, все просто: два камешка с точечками на каждой из шести граней, их берешь и кидаешь на стол. Но сколько азарта, сколько душевного трепета! Не существует мира с его радостями и горестями, не существует ни родины, ни женщин, ни королевского гнева или милости… Только стол, эта два камешка и напряженные глаза твоего соперника.
А он-то думал, что самые острые переживания мужчина может испытать лишь в борьбе за женщину! Оказывается, по сравнению с игрой в кости азарт охоты на изменниц, которому он предавался в последние годы, – лишь бледная тень подлинной страсти.
Дон Хуан выиграл целую кучу «ягнят» [26] у виконта Нарбоннского и, пребывая в приподнятом настроении, намеревался играть и дальше – каждый день, вплоть до отъезда из Парижа.
Но та ночь феерических выигрышей так и осталась единственной, первой и последней, за все время его пребывания в Париже. Дона Хуана захлестнули переживания иного рода.
Следующая ночь выдалась без дождя. Небо прояснилось, и на нем впервые за последние недели проглянули мерцающие июльские звезды. Дон Хуан, виконт Нарбоннский и Жан Буридан решили покататься по реке на лодке. Эта мысль пришла в голову не только им одним: освещенные факелами, по Сене плыли десятки прогулочных лодок. Все они были украшены разноцветными фонариками. Благородные дамы и кавалеры восседали на мягких удобных подушках, одетые словно для танцев. Слышался веселый смех и романтический звон бокалов.
Виконт Нарбоннский приказал четверым гребцам помедленнее грести, чтобы он имел возможность поприветствовать знакомых и переброситься с ними парой слов.
Они поравнялись с богато иллюминированной лодкой, в которой полулежали на подушках три нарядные дамы. Две из них были совсем еще юными, а третья – постарше, лет двадцати трех.
– Добрый вечер, сударыни, – снял шляпу виконт Нарбоннский.
– Добрый вечер, виконт! Добрый вечер, господа! – вразнобой ответили очаровательницы.
– Добрый вечер, графиня, – томным голосом приветствовал старшую красавицу Жан Буридан. – Не желаете ли присоединиться к нам? Места в нашей лодке достаточно.
– Действительно, графиня, – поддержал виконт. – Составьте нам компанию! Мы будем так рады… Разве вам с вашими племянницами не скучно без мужского общества?
Было видно, что обе юные девушки отнюдь не прочь прокатиться в компании столь престижных кавалеров, как владетельный виконт Нарбоннский, знаменитый Жан Буридан и загадочный кастилец. Но тут раздался холодный, насмешливый голос той, кого называли графиней:
– Уверяю вас, виконт, нам ничуть не скучно! И мы выехали на реку специально для того, чтобы побыть, как вы изволили выразиться, без мужского общества!
Лодки разошлись.
Дон Хуан был потрясен. Он едва слышал виконта Нарбоннского, пояснявшего специально для кастильца:
– Это графиня Диана де Ла Мот, первая придворная дама ее величества королевы. А с ней две ее племянницы.
Перед глазами дона Хуана стояло лицо только что виденной женщины. Вьющиеся светлые волосы, прямой короткий носик, бархатные карие глаза и полные маленькие губки. Наконец-то он понял то, чего раньше никак не мог понять…
В Париже дон Хуан не переставал удивляться мотовству придворных кавалеров – как богатых, так и не очень. Женщинам, которых они хотели, парижские ухажеры дарили дорогие ювелирные изделия, словно соревнуясь, кто больше потратит денег на то, чтобы завоевать очередную красавицу. Тенорио считал это проявлением обыкновенной мужской гордыни и безрассудства.
Какой смысл в таких баснословных тратах, если свеженькие шлюхи с улицы Кур-Робер исполнят все ваши желания, вплоть до редкостных прихотей, за две мелкие монеты? Среди этих девушек попадались восхитительные, обворожительные существа, до которых было ой как далеко большинству светских дам!
Когда он осторожно высказал свои сомнения виконту Нарбоннскому, тот с оттенком брезгливости возразил:
– Дорогой Жуан, разве можно сравнивать шлюху и светскую даму? На Кур-Робер вы делаете мелкую покупку, а во дворце Ситэ вы одерживаете блистательную победу!
– Вы говорите – победу? – не понял де Тенорио. – Какая же это победа, если за нее уплачено корундами [27] ? И в чем существенная разница между двумя мелкими монетами и двумя драгоценными перстнями? Может быть, в том, что во дворце Ситэ каждой ночи любви предшествуют ритуальные куртуазные пассажи мужчин и жеманство женщин?
– Да-а. – Виконт Нарбоннский посмотрел на дона Хуана, как на безнадежного больного. – Похоже, мне придется нарисовать вам, так сказать, схему амурно-денежного механизма французского высшего общества. Видите ли, дон Жуан… Наши светские прелестницы не только берут, но и дают! Каждый придворный кавалер состоит на содержании хотя бы у одной из своих любовниц. Попеременно. Красивая женщина получает золото и, как вы изволили выразиться, корунды, – от кого? От мужа и любовников. А своему «лучшему» на данный момент мужчине она эти сокровища отдает. Он в свою очередь дарит эти драгоценности другой придворной даме, которая возбудила в нем желание. Та опять же… Ну и так далее. В общем, этот вечный двигатель любви работает непрерывно! Во дворце Ситэ совершается постоянная циркуляция денег и дорогих украшений. Круговорот! И, уверяю вас, практически никто при этом дотла не разоряется. Была бы, гм, хорошая физическая форма. Я доходчиво все объяснил?
– Куда уж доходчивей, – усмехнулся дон Хуан. – Только я все-таки не вижу особой разницы между посещением улицы Кур-Робер и очередной амурной затеей в стенах дворца Ситэ. Вы лишь подтвердили мою правоту. Сильно отличаются лишь объемы денежных средств, которыми оперируют участники этого бесконечного свального греха в разных концах Парижа.
– Ну, не знаю, – смешался виконт. – Может быть, разница в том, что шлюху нельзя полюбить, она создана не для любви, а совсем для другого. А благородные дамы… Они-то как раз и созданы для любви! А чего стоит наша жизнь без любви, дорогой Жуан? Мне это трудно объяснить, тем более – на латыни. Я только уверен, что вы не правы, когда приравниваете девочек с Кур-Робер к придворным красавицам.
Сейчас, задумчиво глядя в темные воды Сены, дон Хуан понял, что он действительно был неправ. Дело даже не в том, что, соблазнив благородную даму, мужчина записывал на свой счет очередную титулованную особу, что конечно же наполняло сердце определенной гордостью.
Дело было в другом.
Взгляд графини де Ла Мот… Такого взгляда не встретишь у девушек из простонародья. Насмешливый, холодный и чистый, словно свет далекой звезды… Дон Хуан понял, что не колеблясь отдал бы все сокровища мира, чтобы взор графини потеплел и увлажнился, чтобы Диана посмотрела на него с любовью и желанием! Обладание такой женщиной способно поднять мужчину до самых небес. За это ничего не жалко, даже самой жизни.
– Наш друг, похоже, влюбился, – донесся до Тенорио голос Жана Буридана.
– Я? – вскинулся дон Хуан. – Полно, господа!
– Да-да, влюбился. Мсье Буридан абсолютно прав! – подхватил виконт Нарбоннский. – Дон Жуан, вы потеряли голову! Как все те несчастные, которые в первый раз видят Диану де Ла Мот. Все без исключения.
Поделиться книгой: