Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

Докладная записка В.М. Фалина М.С. Горбачеву.

Ноябрь 1986 года

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Культ личности отнюдь не сводился к беззако­нию. Он был преступлением. Преступлением не только против конкретных людей, но против на­родовластия, против партии, против социализма. Нам придется — и не раз — возвращаться к этой больной теме. Ее не обойти ни на XIX партийной конференции, ни на XXVIII съезде. Восстановле­ние ленинизма в полном объеме и первозданной редакции, к сожалению, затянулось сверх всякой меры. Видно, на нас выпало бремя и этой рабо­ты. Иного не дано. Если перестройка не должна оборваться на полпути, если есть намерение вес­ти ее ответственно, с серьезностью и глубиной, подобающими революции.

Нет нужды специально останавливаться на фун­даментальной важности обеспечения тождества сло­ва и дела. В общей форме отмечу, что идеология не сводится к философским формулам и не исчерпыва­ется ими. Философия-абстракция чаще всего выпол­няет функцию кадила, чтобы курить фимиам по­требному и непотребному, раз без них не обойтись или поскольку они удобны. Нам это ни к чему.

Имел ли сталинизм что-либо общее с научным социализмом, хотя бы в концепции? Это — во­прос вопросов. Верно, на каком-то этапе Сталин защищал марксизм-ленинизм от наскоков справа и слева. После нападения нацистской Германии незаурядная воля Сталина в немалой степени спо­собствовала мобилизации и концентрации ресурс сов страны на отражение смертельной угрозы на­шей Отчизне и ее социалистическому будущему. Нет нужды замалчивать проявленные Сталиным искусство и твердость в политическом отстаива­нии позиций СССР и социалистической альтерна­тивы в мировых делах. Эта часть правды обнаро­дована. Незачем наводить на нее тень.

Но ведь давно настал черед произнести другую часть, и тоже правды: защитив и сохранив форму, Сталин шаг за шагом наполнил ее содержанием, которое нельзя квалифицировать иначе, как глум­ление над социализмом, как переиначивание его в антисоциализм. Рожденные творчеством народа Советы — этот поныне самый совершенный спо­соб демократического волеизлияния и самоуправ­ления — были превращены им в безликие конто­ры делопроизводителей или парадные ассамблеи, где полагалось лишь вздымать руки. Партию пы­тались низвести до уровня рыцарского ордена с его безропотным повиновением и тупым обожани­ем верховного магистра. Над обществом был за­несен меч, каравший любую без спроса поднятую голову, укорачивавший каждый не в меру длин­ный язык, подрубавший почти всякую инициати­ву, загодя не опробированную семью няньками.

В политике й идеологии узурпация видения была возведена в абсолют. За считанные годы посред­ством манипуляций, не укладывающихся в нор­мальном сознании, здесь насадили в качестве не­преложной нормы монокультуру, отражавшую не объективную истину, а извращенные или прими­тивные представления о ней одной персоны, кото­рая погрязла в эгоцентризме, наглухо изолировала себя от народа, не любила людей и не желала знать об их нуждах. Ленинский план индустриализации и кооперации был отброшен как якобы чересчур осторожный и недостаточно спорый. Сталин при­писал социализму способность насиловать эконо­мику бесщадно, произвольно устанавливать темпы, пропорции, объемы. Типичное хищничество, при­сущее подходу «цель оправдывает средства».

Подобный феномен, или, если угодно, мания, не знает сомнений или пресыщения. Таких под занавес раздражает всякое интеллектуальное со­перничество и, не дай бог, выход, к примеру, уче­ного за пределы умственного горизонта диктато­ра. Тогда-то и жди свирепых раскатов — запретить кибернетику, поделить на чистых и нечистых ге­нетиков, взнуздать искусство и культуру, пустить в перемол — других забот Сталин в начале 50-х го­дов уже не ведал — языкознание.

Абсурд какой-то. Сам себе враг. Получается не­совместимость с бытующим мнением о Сталине как изощренном прагматике. Разгадка, по-види­мому, в приоритетах — наибольшим противоречи­ем собственной эпохи был он сам. Ничто не ка­залось Сталину чрезмерным для возвеличивания собственной особы. И ничего не было жаль, что отторгалось его нравом или раздражало своей не­понятностью, свежестью подхода, нешаблоннос­тью. Так и сводил, порой под корень, славу оте­чественной культуры, науки, техники, педагогики, военного дела. Без содрогания и, вполне возмож­но, с садистским наслаждением.

В итоге наше общество, возьмем хотя бы толь­ко духовную область, потеряло плеяду выдающих­ся деятелей науки и культуры, коими по праву должно гордиться. Это крайне прискорбно, но это далеко не все. Подверглась обескровливанию база, дававшая цивилизации гениальных мыслителей и обогащенная после Октября оригинальными даро­ваниями высочайшего класса из самой гущи на­родной.

Традиционная логика с ее поиском в поступ­ках добра и зла неприложима к Сталину и ему по­добным. Этот сорт деятелей не терпит ни в чем конкуренции или стесненности. Они срастаются с властью, которая становится для них вещью в себе. Преклонение и восхищение окружающих перед вождистской «уникальностью» и «сверхъестественностью» превращается в жизненную потребность. Как кислород для дыхания. Общественные, со­циальные и государственные интересы под конец занимают лишь постольку, поскольку позволяют выразить себя и унизить других, реализовать свои страсти и пристрастия.

Вот и пытайся, принимая все это во внимание, обозначить без перекосов место Сталина в истории. Метод — «с одной стороны» и «с другой стороны» — не годится. А третьей, так называемой золотой сто­роны, не существует. В общем, наш удел анализи­ровать, сопоставлять, делать выводы, глядя прямо в лицо фактам, только фактам и всем фактам.

Пока же констатирую следующее — столь пло­дотворно начавшееся после Октября соединение идейных, нравственных и материальных посылок с готовностью широчайших народных масс дея­тельно включиться в переустройство общества на принципиально новых началах было деформиро­вано и затем грубо прервано на исходе первого послереволюционного десятилетия. Исторический шанс, реально суливший Республике Советов вы­ход развернутым фронтом к вершинам культурно­го, социального и экономического прогресса, был использован в самой малой степени и не лучшим во многих аспектах образом.

Постепенно на место ленинского «социализм силен сознательностью масс» пришла сталинская апологетика принуждения и слепого подчинения. Вместо ленинского «массы должны знать все и все делать сознательно» сделали правилом: дер­жать народ в неведении, дабы не отвлекался от исполнения приказов и инструкций. Сопоставле­ние теории с опытом занесли в реестр подрывных акций. Марксизм-ленинизм превратили в катехи­зис, в пресловутую четвертую главу «Краткого кур­са», в «отче наш».

Ленин называл диалектику душой марксизма. Сталин распял и убил эту душу. Чтобы никто не смел перечить ему, единственному толкователю и хранителю «чистоты» учения. Диалектику замени­ла схоластика, скроенная на потребу автору под­делки под ленинизм, освящавшая наперед все, что бы Сталин ни изрекал и ни творил.

Всякому живому делу, любому развитию им­манентно присущи борьба нового со старым и сопротивление старого новому. В самых неожи­данных подчас проявлениях. Сталин углядел здесь перст божий, открыл для себя «легальный» способ избавляться от неугодных, насадить в стране ат­мосферу морального террора, сплошной подозри­тельности и крайней неуверенности, побуждавшей надеяться на чудо пришествия избавителя. Семи­нарист брал в Сталине верх над компилятивно со­тканным марксистом.

К чему ни прикоснись, где ни поскреби, под тон­кой оболочкой слов мистификация и дурман. Вмес­те взятое, сталинское прочтение социализма оберну­лось для страны, для дела нашего святого трагедией. Ее последствия будет ощущать не одно поколение советских людей. Нравственные издержки сталиниз­ма самые сложные для преодоления.

Недавно я встречался с руководителями СМИ и творческих союзов и высказал ряд соображений, имеющих прямое или косвенное касательство к этой проблематике. Перед членами ЦК добавлю: размежевываясь со сталинским наследием, мы не были последовательны, а в чем-то отделались же­стами и формальностями.

Конечно, все мы родом из Октября. Но в чем-то больше, в чем-то меньше, мы также дети или вну­ки сталинской поры. Общество еще не разомкнуло, не сбросило многих оков, наложенных Сталиным на наше восприятие бытия, на весь мыслительный процесс. Доказательства? Пожалуйста.

Мы сопоставляем ныне происходящее, особенно в духовной сфере, не с тем, как было при Ленине, но с дозволенным или недозволенным при Стали­не. Многие инструкции, тут действующие, несут на себе почерк 30—40-х годов. Пожалуй, еще больше связывают нас с той порой предвзятоЬти и предрас­судки. Среди них такой коварный, как презумпция виновности.

Потому-то, наверное, когда в ходе перестрой­ки противоборство принимает крутой оборот, кое-кому мерещатся уклоны, контра, заговоры, в любом случае ересь. И шарят под лавкой: нет ли поблизо­сти топора. Крепко засел чертов «закон обострения классовой борьбы».

Определенно недостает культуры всякой и глав­ным образом бывшей в немилости у Сталина куль­туры демократии, культуры человеческого общения свободных и равных между собой граждан. Не хва­тает аргументов, такта, навыка слушать оппонента, не терпится проявить власть, если она в наличии. В голосе прорезываются металлические нотки, взгляд твердеет, нечто монументальное появляется в самой фигуре. Даже человек, от природы одарен­ный, не всегда выдерживает испытание властью, подчас пустяковой. Из спеси, не обязательно коры­сти ради, он тешится чужой зависимостью. Хочу — выдам справку, хочу — нет, проставлю печать или буду только дышать на нее, помогу больному или не помогу, пропущу или задержу, приму на учебу или воздержусь, «облагодетельствую» или испорчу настроение, заставляю отбывать ценз повинностей и страданий, прежде чем ты — гражданин — полу­чишь положенное по Конституции. А схвати подоб­ного властолюбца за руку, он прикроется «государ­ственным резоном» или бумагой, которую читает справа налево, выискивая в ней между строк то, чего нет, или наглым — «не нравится, могу уйти рабо­тать в другое заведение».

Невидимые миру слезы? Бытовые неурядицы. Возможно, кого-то устроит нивелировка проблемы. Если же смотреть в корень, то придется заявить — многие наши недуги зачинаются совсем обыденно. В очередях, переполненном транспорте, собесах, врачебных учреждениях и т. д. складываются свои циклоны и антициклоны, воздействующие не толь­ко на сезонную погоду, но и на общественный кли­мат. Если подойти к проблеме под политическим углом зрения, то придется признать, что стихийно распространилась практика урезания де-факто со­циальных гарантий и гражданских прав советского человека или затруднения доступа к ним.

Кто может мириться, с олимпийским спокой­ствием взирать, как ветеранов Отечественной вой­ны, инвалидов, вернувшихся из Афганистана, оскорбляют бездушием и усмешкой, бросая вы­зов Постановлениям ЦК и правительства, как из­деваются над сиротами и престарелыми? Когда же хотя бы здесь воцарится порядок? За мелочь по­добные безобразия могут сходить только у людей, непоколебимо убежденных в волшебной силе па­лочной дисциплины и начальственного окрика. Для них демократия — ширма, дань моде, легкое недомогание наподобие насморка или развлече­ние, которое мы можем для разнообразия себе на­коротко позволить.

Встречаются, понятно, и такие, кто не утруждает себя самоанализом, ищет ответы на вопросы, кото­рые его волнуют, лишь вовне и за аксиому чтит при­способленчество. Приспосабливается всегда дер­жащий про запас вчерашний скарб. По одной этой причине нельзя ждать от него полной отдачи. Хоро­шо еще, если он не балласт, а только пассив. Впро­чем, пассивность охотно ищет себе извинения и на­ходит — зачем рисковать, быть деятельным, когда инициатива по-прежнему наказуема или связана с вагоном неудобств, мытарств, нервотрепки.

Для полноты картины придется упомянуть лю­дей, паразитирующих на бдительности и поточным методом производящих сомнения. По их мнению, партия уже зашла слишком далеко в революци­онных переменах, демократическом обновлении и гласности. В подтверждение скажут: смотрите, ка­кие волны провоцируют выступления в прессе, ка­кие крайние точки зрения «публика» выражает без опроса, на кого замахиваются.

Кое-кто исповедует облегченную версию соци­ализма по причине умственной отсталости или догматической оседлости. При всем желании ему не объять масштаба нынешних перемен. Некото­рые же засуетились от того, что партия с помо­щью СМИ не застряла на периферии, докапыва­ется до сути. Их же, зубы съевших отнюдь не на мякине, устроило бы, если бы перестройка иссяк­ла, исчерпала себя в перестановке мебели в квар­тире или смене прописки, лучше в том же го­роде.

Разочарую: нынешний этап перестройки — са­мое начало. Основное впереди. Социализм пере­стает быть буквой. Он снова живая мысль и живая практика масс, Именно этого партия и добивалась. Активность и как можно больше творческой актив­ности — лишь так идеи авангарда становятся идея­ми всего народа. Только так и не как иначе все со­ветское общество проникается пониманием того, что час идей обновления пробил и мосты для от­ступления сожжены.

Нельзя, разумеется, допустить, чтобы признание закономерности противоречий во всяком движе­нии, кстати, и назад тоже, влекло за собой недо­оценку или беспечность в отношении спорных или конфликтных ситуаций. Есть противоречия и про­тиворечия. Есть борьба и борьба, позиции и пози­ции. Партия добивается больших демократизации и гласности, чтобы стало больше социализма, прису­щих ему свобод, прав и общественных привилегий. Никакого «обновления» за счет социализма и про­тив социализма не может быть и не будет. Заявляю это не первый раз и с предельной ясностью.

Вместе с тем свидетельством беспомощности или несостоятельности, а совсем не признаком непрек­лонности и решительности является стрельба из пушек по воробьям. Полагаю, мы с вами не соби­раемся одни вульгаризмы подменять другими, ша­рахаться из крайности в крайность, из-за несовер­шенства исполнения наказывать замысел или, не разобрав броду, поиск лучшего пути для претворе­ния в жизнь задуманного клеймить как покушение на идею.

Осмысление состояния и перемен должно совер­шаться непрерывно. Не для наукообразного укра­шательства и изобретения более изысканных ком­плиментов основоположникам социализма. Никто не вправе ожидать или требовать от нас, чтобы каж­дый пленум или съезд партии обязательно ста­новился «вкладом» в наше учение и чуть ли не в мировоззрение. Соблазны все это и суета. Нам при­писки не нужны в отчетности и еще меньше в тео­рии. Однако нельзя поощрять и терпеть также кос­ность, упорство из упрямства, капризное неприятие любой перемены, отрицание фактов жизни и само­го факта жизни.

Если мы верим в собственную способность к са­мосовершенствованию, то давайте усвоим: завтра в чем-то обязательно поправит наши нынешние представления так же, как сегодня корректирует и опровергает наше вчера. Однопартийность в дан­ном контексте создает свою специфику. Просчет, неудача одного не гасится неумением и ошибками оппонента. Правящая партия принимает на свой счет все издержки. Заслуженно и незаслуженно.

Какой вывод из этого следует? Ответственность и самокритичность всегда и во всем плюс прин­ципиальность. Чтобы моральное единство стало по-настоящему весомым, партии и всему обществу надо очиститься от безнравственности, вернуть не­преложность коммунистическим заповедям. Ленин не зря требовал, чтобы с коммуниста был двой­ной и тройной спрос за небрежение своими обязан­ностями, за всякое злоупотребление и особенно умышленное преступление. Большое дело должны делать незапятнанные руки и горячие сердца.

С некоторых пор частенько можно услышать и прочитать, что на рубеже 70—80-х годов в совет­ском обществе накапливались усталость, апатия, ра­зочарование. Спросим же строго — почему? Мог­ло ли быть иначе без возрождения ленинизма? Не фрагментарно, а как целостного учения. Без приду­мывания квазитеоретических декораций под стать тогдашней наличности.

До чего мы докатились. Ленина разучились чи­тать, а читая, понимать. Гениального мыслителя и революционного практика начетчики умалили до Ленина-оракула и Ленина-иконы. Для чего? Что­бы не промахнуться и не выпасть из обоймы. Сиди, нанизывай цитатку на цитатку и изображай на лице умную мину.

Где же вы найдете у Ленина пропись, чем нам заниматься с 1 января 1988 года, через год или 100—200 лет? Естественно, Ленин разборчивой кириллицей записал, что должно быть исключено при всех условиях, — не ханжествовать, не дву­рушничать, не воровать, не праздновать труса. Он назвал и выстроил в ряд родовые признаки совет­ского социалистического строя. И кроме того, дал настоятельный, категорический совет — жить сво­им умом. А для этого — учиться. Учиться у глав­ного и самого взыскательного учителя — у жизни. Учиться коммунизму, ибо коммунистами не рож­даются, ими становятся. Учиться на собственном опыте, но не чураться и опыта других.

Сталин же поступал почти во всем наоборот. Он поставил строй с ног на голову. Под видом ликвидации «кулачества как класса» он нанес удар по крестьянству как классу и союзнику пролетариата. Противопоставил государство обществу, перессо­рил друг с другом все виды собственности, категории политэкономии. Хотел, но не успел перетасовать все классы и слои населения, чтоб жило оно, не помня родства, в работном доме.

Понадобятся годы, прежце чем удастся возродить уважение к кормилице земле, к нелегкому сельско­му труду, к труду вообще, а не только изыскан­ному элитарному. Уйдет не одна пятилетка, что­бы заработал на полных оборотах экономический механизм хозяйствования, который мы привели на смену изжившего себя административно-команд­ного.

Будем, однако, откровенны сами перед собой: административно-командный стиль поразил не только экономику. Он пронизал все наше бытие. Бытие всех от мала до велика. Потребуются деся­тилетия, пока мы закроем все прорехи, образовав­шиеся или умноженные из-за черствости, неува­жения к физическому и душевному здоровью об­щества, пренебрежения нуждами самых уязвимых его членов — детей, варварского отношения к природе. Пока мы изведем внутри себя психоло­гию временщиков, что побуждает делать дело кое-как, если уж его вовсе нельзя не делать. Переста­нем экономить на копейках для показухи, чтобы ничтоже сумняшеся растратить миллионы на ис­правление брака и глупостей.

Коммунисты, поставившие целью помочь чело­веку труда распрямиться, вздохнуть полной грудью, почувствовать себя рачительным хозяином земли, на которой он живет, что же мы забыли, чему при­сягали? Или нас не волнует, что, пройдя сталинс­кие университеты, большинство поныне существует с оглядкой, страшится ошибиться, дует на холод­ную воду, подстраховывается и перестраховывает­ся, не спешит воспользоваться правами, которые перестройка уже ему предоставила дома и на про­изводстве?

Не надо строить иллюзий — сталинизм не враз забудется. В том числе по причине нашего нацио­нального характера. На Руси во все времена чутко реагировали на оттенки и акценты. В наш просвященный век да с дублеными спинами и подавно. И если в центральной газете вдруг появляется ма­териал, подвергающий сомнению уместность для коммуниста трудиться в сфере торговли или прим­кнуть к кооперативному движению, то думные дья­ки, что по лавкам и завалинкам сидят или в мягких креслах устроились, наскоро вычисляют: ага, реше­ние ЦК — это лакмусовая бумажка, дабы отделить семена от плевел, проверить, кто зрел, а в ком чер­воточина.

Возьмем другой пример — закон об индивиду­альной трудовой деятельности. Если он вводится в действие под аккомпанемент кампании против «ча­стника» и рассылки приглашений на собеседование в ОБХСС, то вряд ли призыв не бить баклуши, а заняться выгодным для себя и общества делом вы­зовет повсеместный позитивный отклик.

Наполеон придумал, Сталин позаимствовал у него, что лучше наказать 10 невиновных, чем упу­стить одного виноватого. Худое, как болезнь, вхо­дит пудами, а выходит золотниками. Это особенно верно, когда усердием не по уму безупречная идея компрометируется, превращается в карикатуру, вы­ставляется на посмешище. Право, порой одолевает желание кричать — я совсем другое имел в виду. Да нельзя. Тебе, доверили быть дирижером, так и неси крест.

В общем, забот невпроворот. Отчасти это связа­но с припозднившейся раскачкой, с неизжитыми расчетами, авось пронесет или шибко повезет. Гля­дишь, выдастся сверхурожай. Манна небесная об­наружится, или сыщется философский камень, что в одночасье наведет порядок и в партийно-полити­ческой работе, и в школе, и в жилуправлении.

В ожидании даров данайских мы съехали на одно из последних мест в мире по использованию дости­жений научно-технической революции. И кто ска­зал, что НТР — это машины, приборы, технология? Люди, в первую очередь люди. Все заключено в них и зависит от них. Это мой комментарий к понятию «человеческий фактор», которое мы бодро склоняем.

Революция и эволюция непрерывно совершают­ся в общественной сфере. Может, хотя бы тут мы показываем образцы? Чего же мы медлим? Ведь не нужно менять оборудование, выбивать фонды, до­полнительные деньги. Требуется лишь самому пе­ремениться. Опять психология временщиков меша­ет, заставляет вынюхивать расхождения на стыках между руководителями, учреждениями, на лест­нице, именуемой иерархической? Психология, оту­чившая верить в стабильность, в то, что завтра не случится разворот на 180 градусов, понуждающая сомневаться в том, что перестройка не маневр, а генеральный курс. Всерьез и надолго.

Короче, есть над чем поразмыслить, чему учить­ся и переучиваться не одним детям и юношест­ву, а вполне зрелым по возрасту. Словом, суще­ствует потребность переписать множество книг — от букварей до пособий, по которым поднимают тонус у партработников. Чтобы перестали толочь воду в ступе и искали призвание свое в живой жизни. Чтобы, следовательно, укрепляли в себе готовность трезво воспринимать окружающий мир как величину, не заданную раз и навсегда (приро­ды не стану касаться), но, во-первых, подвижную словно ртуть, во-вторых, постижимую, в-третьих, отзывчивую на добро.

Вряд ли мы что-нибудь получим, если не привьем каждому чувство собственного достоинства и уваже­ния к ближнему, не воспитаем в человеке понятий долга, ответственности, солидарности. Без высоких гражданских качеств о человеческих и говорить не стоит, специалист всегда будет чем-то походить на чеховского больного флюсом или, хуже того, на об­разованного монстра.

С чего начинается Родина, мы в общих чертах усвоили. С чего начинается человек? Когда и каким образом складываются его характер и его жизнен­ная позиция. Какова роль общеобразовательной и высшей школы? Что могут и что должны делать средства массовой информации, культура и искус­ство, общественные организации, армия, семья, улица, двор?

Школа должна была бы сделать первейшим своим предметом обучение воспитанников думать. То есть заниматься чем-то противным тому, чем школа занималась при Сталине и чем отчасти еще занимается сегодня. Учить думать. Вроде чего тут непонятного. Если не вникать, вопросов не возни­кает. Но их, этих вопросов, немало. Нельзя учить думать от и до, или по расписанию, или в ознаме­нование юбилея, пленума, съезда. Предложив ре­бенку и взрослому думать, вы приглашаете его все подвергать сомнению, задавать самые разные во­просы, на которые придется отвечать, а среди них — на неудобные.

Самым неприятным из неудобных все время бу­дет вопрос: как внедрилась в нашу действительность разъедающая душу ложь и почему ее вовремя не вы­вели в дверь? Почему после Сталина ложь, пусть без жестокостей и жертв 30—40-х годов, опять шастала в нашем обществе? Подделки, подчистки, подмена понятий, эшелонирование правды — могло ли это не спровоцировать раздвоение совести? У какого жер­твенного огня нам очистить свои души и на чем вос­питывать детей и юношестество? История ведь не для истории пишется. Не случайно умный человек назвал историю политикой, повернутой в прошлое. Какую мораль нам выводить из опыта 70 лет, каким он будет, общий знаменатель?

До недавнего времени, согласно официальной вер­сии, считалось, и так записано во всех энциклопе­диях и учебниках, что каждый из наших пятилетних планов был полностью выполнен и перевыполнен. С этими выросли поколения. «План — закон», — мы произносили не задумываясь. Как же при вы­полнении и перевыполнении обострялись диспро­порции, деформации, дефициты, приняли такую весомость жилищная и продовольственная проб­лемы, здравоохранение и просвещение не удовлет­воряют самым элементарным требованиям, уси­лились социальные напряжения? Может, плохо планировали? Не то и не столько на социальную сферу выделяли ресурсов и средств — это теперь точно установлено. Но ведь даже скупые ассигно­вания и мизерные проекты осваивались наполови­ну, а населению внушалось, что все отлично и луч­ше быть не может.

И не утруждали себя сомнением: не глупость ли делаем, выказывая пренебрежение к здравому смыслу, выдавая черное за белое? Если план вы­полнили, а прорех, гнетущих людей, не только не убавилось, их стало больше, из этого следует, что прорехи запланированы. Как подобное могло иметь место при советской власти? Если вышло против желания, а власть не сумела предотвратить перекос, то что же это за власть, которая не справляется со своей главной задачей — удовлетворением потреб­ностей человека.

Сами себе яму рыли? Некомпетентность конк­ретных руководителей и исполнителей сеяла сомне­ния в систему социалистического хозяйствования, в строй. Желание согрешить против правды и при этом увенчать себя лаврами затмевала политичес­кий и партийный долг. Если дозволено фальсифи­цировать общегосударственные показатели по ито­гам пятилетки, то, естественно, надо было ждать, что в республиках, областях, районах найдутся под­ражатели. Начнут собирать, складировать, перера­батывать хлопок, которого не было, перевозить не­существующие грузы на несуществующих транспорт­ных средствах и т. п.

При Ленине вещи назывались именами собствен­ными. Это была пора не только разглашения тайных договоров, но и разоблачения буржуазно-помещичь­их механизмов обездоливания народа, его эксплуа­тации, удержания масс на отдалении от экономиче­ской и политической власти. Ленин настойчиво следил за тем, чтобы народ знал правду в ее реаль­ном трехмерном измерении. Материально социализ­ма не было и не могло быть, но именно тогда, а не шестьюдесятью годами позже массы морально вку­сили от реального социализма.

В труднейшее время, когда судьба революции висела буквально на волоске, Ленин скрупулезно изучал ростки социалистического опыта, по кру­пицам собирал факты, из которых родились его рекомендации по утверждению народовластия на смену военному коммунизму после окончания на­вязанных нам гражданской войны и иностранной интервенции.

Мы совсем плохо знаем эту главу — едва ли не важнейшую в ленинском понимании социализма. Десятилетиями она оставалась скрытой от партии и науки. Произвольно выдернутыми отрывками, вне контекста работ Ленина, зачастую доказыва­лось противоположное тому, что Ленин хотел до­казать. В ходе было типичное сканирование тер­минов, составление цитатников сомнительного до­стоинства во имя наведения блеска на достигну­тое и извинения растерянного капитала.

Вот так. Планирование от достигнутого долж­но было когда-то закончиться теоретизированием от достигнутого. Культ личности понадобился — извольте. Даже Иван Грозный для колорита сго­дился. Петр I не помешал. Вспомнили фольклор («сильна рать воеводою»). Вседозволенность са­модержавного пошиба потребовала беспробудно­го ликования по поводу сыпавшихся, как из рога изобилия, «успехов», «рекордов», «побед». Неуспе­хи и поражения заранее исключались, и те, кто рисковал усомниться, что подобное может в прин­ципе быть, сразу попадали в обойму врагов вож­дя, следовательно — врагов народа. Волею одно­го материалисты впали в идолопоклонство.

Этот порок вошел в плоть и кровь. Он продол­жал себя давать знать после смерти Сталина, даже после 1956 года. Его перенесли на Центральный Комитет, который был выведен из-под критики. Деятельность ЦК должна была слыть в любых пе­рипетиях правильной «целиком и полностью». Не спешите соглашаться или не соглашаться. Вдумай­тесь в сказанное и разберитесь в самих себе. Кри­тически разберитесь. Тогда, возможно, призыв к обновлению, новому мышлению откроется вам полнее и предметней.

Наверное, это главный вывод, который мы впра­ве и должны сделать. Видимо, он должен стать тем моральным критерием, который поможет держать наш корабль при самом сильном ветре и высокой волне строго по курсу. Собственно, здесь ответ на вопрос, который вынесли на обсуждение Пленума: какими быть советской средней и высшей шко­ле. Человечной и честной, умной и ответственной, устремленной вперед и уважительной к нашему на­циональному прошлому, к наследию земной циви­лизации.

Школе предстоит возродить в полном объеме искусство раннего распознания талантов и тактич­ного их пестования. Если угодно, общество дол­жно с детства изучать свои кадры и растить каж­дого для начерченной ему природой деятельности. Социальная справедливость начинается в школе, еще даже до школы, так чтобы люди не только рождались, но равными в правах и обязанностях прошли через всю жизнь. Чтобы каждый совет­ский гражданин, независимо от возраста, знал: социальная защищенность — это не нечто само собой разумеющееся, но богатство, которое надо ценить и беречь, это Октябрьская революция в дей­ствии, это и его собственная революция.

В. Фалин

Приложение 2

Сопроводительная к докладной записке В.М. Фалина М.С. Горбачеву[25].

Ноябрь 1986 года

Уважаемый Михаил Сергеевич!

Дурная голова ногам покою не дает. И рукам тоже, и глазам. Причем, как Вы, возможно, убе­дитесь, не только моим.

Ваше пожелание получить от меня некоторые со­ображения к Пленуму настроило меня на философ­ский лад. Но прежде чем я представлю на Ваш суд текст, позвольте сделать несколько пояснительных замечаний.

1. Сегодня мы говорим — морально-политичес­кое состояние общества оздоравливается. По срав­нению с тем, что имело место три—пять—десять лет назад, оно много чище. Есть не просто на­дежда, без которой любая жизнь не в жизнь. По­явилась перспектива, сам горизонт ожидания стал выше. Это факт. Кто бы и что бы ни говорил. Так же, как факт и то, что перемену принесла пере­стройка.

2.    Вместе с тем общество полно движения. Его обозначают по-разному. В зависимости от угла зре­ния и прочих обстоятельств. Волнение, брожение, смятение, активность, поиск.

Допустим — волнение или смятение. Надо ли удивляться, если на дворе революция, которая зо­вет под свои знамена всех честных граждан? Мож­но ли удивляться, когда в процессе обновления всплывают такие вещи из нашего недавнего и дав­него прошлого, которые несовместимы с любым толкованием морали? Было бы странно, если бы люди не реагировали на совершающееся. Вот тог­да бы имелся повод задать себе вопрос: не убита ли способность строя к возрождению, к тому, что­бы разорвать путы, мешающие ему вырваться на простор?

Итак, смятение смятению рознь. Ныне оно — в подавляющем большинстве случаев — вызывает­ся стремлением совершить максимум возможного в минимальные сроки, в любом варианте сделать поскорее столько, сколько можно сделать, чтобы исключить рецидивы, контрперестройку. Смяте­ние это чем-то сродни оправдавшему себя не раз исконному русскому обычаю делать большее дело сообща, всем миром. И пока это так, социализм только выиграет от подобного доброкачественно­го смятения.

3.   Главная препона на выбранном партией пути видится в ином. Перестройку не приемлет консер­ватизм. Открытый или скрытый. Определяющий способ действий противников или прочно устро­ившийся в подсознании (привычках, склонностях, вкусах) самых горячих приверженцев курса XXVII съезда. Тем более, что не сыщется двух человек, которые под одним и тем же понимали бы одно и то же.

Опять-таки, если держаться реалий, другого не дано. Хотя мы все родом из Октября, мы — кто больше, кто меньше — также дети или внуки ста­линизма. Родившись, учась, работая в обществе сталинизма, который не кончился со смертью его творца и который по сей день сопровождает нас на каждом шагу, мы обрекли себя почти все вос­принимать иррационально, сообразно вбитым в нас догматическим поверьям, десятилетиями в на­смешку над классиками выдававшимися за марк­сизм-ленинизм.

Привычный, словно ржа въевшийся консерва­тизм крайне труден для излечения, особенно ког­да он твердо, бескомпромиссно уверен — несов­ременен кто угодно другой, только не он. Отсюда, из стремления извинить или не утруждать само­го себя, а не столько адвокатировать Сталину, желание выискать в 30-е и послевоенные годы нечто извинительное. По принципу нет худа без добра.

4. Похоже, где-то здесь зреет конфликт — кто кого. Не в обывательском, разумеется, смысле. А как Вы подчеркивали, судьбоносном. Быть соци­ализму социализмом или оставаться социализму сталинским прочтением народовластия. В после­дней редакции — с вечным зовом к администри­рованию, командованию, наказанию ослушания, с отвращением ко всякой неординарной мысли и инициативы, ко всему, что непонятно или режет слух, с неуважением к личности.

5. Вряд ли можно принять за аргумент против ска­занного утверждение, будто в обществе расшатыва­ется дисциплина. Во-первых, по крупному счету это не так. Во-вторых, требуется уточнить, о чем речь, о какой дисциплине.

Есть дисциплина палочная, построенная на страхе перед репрессиями, дисциплина вне созна­ния. Мы через такую уже прошли. Можно пред­ставить себе, однако, дисциплину, сопряженную с высочайшей правовой и политической культурой. На нее ориентировался Ленин. Но такая дисцип­лина равных и свободных граждан немыслима без демократизации. Демократизация в свою очередь недостижима без гласности.

Конечно, дисциплина ленинского типа предпо­лагает самый высокий уровень политического руко­водства государством и обществом, повышения во всех звеньях качества кадров. Требует нового мыш­ления не как пожелания, а жесткого требования ко всем и в первую голову к коммунистам.

Простите за длинноты. Слишком трудная и мно­гоплановая проблема.

В. Фалин

Приложение 3. ВЕКТОР ЦИВИЛИЗОВАННОГО РАЗВИТИЯ СТРАНЫ

Докладная записка Г.В. Писаревского и В.М. Фалина.

Май 1988 года

В СССР 43 миллиона нищих людей. И примерно 40 миллионов ненужных рабочих мест. Причем немало таких мест — мечта многих юношей и де­вушек, что отвратительно. Добывать хлеб в поте лица своего — Христов завет — не про нас. Про нас — получать хлеб.

Не имея возможности честно заработать, чело­век тем не менее имеет потенциальную возмож­ность получить. Получить квартиру, образование, зарплату, загородный участок, место в поликлини­ке и тому подобное. Это — наша беда.

Серьезный массив социальной паразитации об­щества — следствие многих причин, прежде всего экономических и исторических. Здесь важно вы­лепить аксиомы, которые таятся в исторической генетике и в генетике экономической. Но может быть, не совсем точно — в генетике. Тогда вспом­ним Канта — в априорности экономической и ис­торической.

Конечно, дело литературы, философии, полит­экономии через мысли и образы показать, как об­стоятельства, удивительно устойчивые от Ивана Грозного до наших дней, отразились на внутрен­нем мире человека, на его привычках.

Трагедия России состоит в том, что ею тыся­чу лет, со времени принятия Христианства правят люди, а не законы. А люди попирают, искажают законы. Одно дело, когда фактически не было за­конов — при том же Владимире — Красном Сол­нышке или Иване Калите. Им это простительно. Но другое дело, когда люди уже создали законы, но игнорировали их. Они творили жизнь по сво­им прихотям и капризам. Мы только еще отходим от векового догмата, что насилие — мать всего: и государственности, и порядка, и экономики, и культуры.

Римское право, к сожалению, обошло Россию стороной. И русский человек никогда не был соб­ственником в полном смысле этого слова. Он все­гда был слугой государства, слугой государя, да, впрочем, он так и назывался. А если продвигал­ся, то на царевой службе, блага получал от царя.

Это отчуждение от собственности, по существу, осталось и до сих пор. Что бы ни говорилось, что бы ни писалось, что бы ни фантазировал ось, что бы ни диссертировалось — человек без собствен­ности есть раб с поправкой на время или просто раб, или крепостной раб, или крепостной колхоз­ник, или крепостной советский рабочий. А в ма­гаданских и воркутинских лагерях дело доходило до прямого рабства. И все эти «спецгородки», «до­роги в будущее», например, малый БАМ или по­лотно Котлас—Воркута, строились на трупах, как строились в свое время древнеегипетские пираМИДЫ.

И то, что русский человек практически никогда не имел собственности, явилось неиссякаемым родником социальной инертности. Сталин точно сказал, что советский человек — винтик государственной машины. И только иногда, от случая к случаю, государство смазывает этот винтик спе­циальным маслом, чтобы не заржавел, не зачах. А винтик сидит и ждет, когда его облагодетель­ствуют, когда государство смажет его своей соци­альной благодетелью.

Богатство — и материальное, и духовное — со­здается трудом и талантом, и только трудом и та­лантом. Какая сила заставляет трудиться человека? Это коренной вопрос человеческого бытия.

Буржуазия потому и добилась великих достиже­ний, что на этот вопрос ответила просто — личный, частный интерес.

Но тогда что же это за общество, задумывались революционеры, где каменщик мечтает о том, Что­бы случилось землетрясение, поломались дома и он строил новые, судостроитель — о том, чтобы суда тонули и открывали новые заказы, гробовщики — об эпидемиях.