Сибирь 2028. Армагеддон

– Останется точно такой же, не обольщайся, – возразила Ольга. – Я много разговаривала с людьми – и в колонии, и по последнему месту жительства. Среди них были беженцы, пришедшие с окраин. Они считают, что в городе безопаснее. Я не могу подвести научно-доказательную базу, основываюсь только на слухах и на умении отличить правду от вымысла. Но говорят о стаях диких волков, обложивших город и рыскающих по окраинам, о каких-то совершенно невообразимых медведях. О местах так называемого «безвременья» – например, о «Ведьминой плесени». Назови это как угодно – дурным местом, блуждающей энергетической зоной – это такие места, где люди сходят с ума, теряют человеческий облик и, как следствие, погибают. Эти зоны сконцентрированы в основном на окраинах, но бывает, прорываются в город, накрывают какой-нибудь район. Особенно активно это происходит, если ветер дует из центра вирусологии в Кольцово. Или от завода химконцентратов. Нам ведь никогда уже не узнать, чем там в действительности занимались умные дяди и тети. Плюс утечка радиоактивных веществ, радоновая плита, на которой покоится наш город…

Про эту фишку я слышал и раньше. Новосибирск располагался в интересном месте. Копнешь на двести метров – польется радон, радиоактивная вода. Город стоял на природной аномалии – на гранитных плитах с высоким содержанием урана. Двенадцать лет назад все перепуталось, недра выплеснулись наружу…

– В городе, что ни говори, есть какие-то дороги, – продолжала Ольга, – а вне его пределов все смешалось – горы, пропасти, волчьи ямы…

– Одна моя знакомая с друзьями уплыла в Снегири по реке, – напомнил я. И почувствовал, что бледнею: – Хотя не знаю, посчастливилось ли им добраться…

– Ах, да, наша неземная любовь, – вспомнила Ольга, и в голосе ее зазвенели саркастические нотки: – «Связали их дороги хрустальные мосты…» Ты такой романтик, Карнаш, хотя по физиономии и не скажешь. Ну, ладно, это твоя личная трагедия. Не хотелось бы тебя огорчать, но шансов, что они куда-то доплыли, тем паче на плоту, немного. В реке хватает удивительных сюрпризов. Вот если бы они поплыли на броненосце «Потемкин», на худой конец, на крейсере «Аврора»…

– Заткнись… – прошептал я. Уж лучше бы она молчала про удивительные сюрпризы в реке! Слева по борту в поверхностном слое проплыло что-то крупное. На мгновение мелькнул хребет, увенчанный рваными плавниками! Лодку качнуло – словно граната взорвалась под водой. Заскулил Молчун. Оторвалась от банки Ольга, вскинула арбалет. Сердце забилось. Я бросил весла, схватился за автомат. Лучше не думать, что это такое. Лодку подхватывало течение, стало вращать. Тварь оказалась назойливой. Проплыв под водой, она снова показала обкусанный плавник, сменила направление на девяносто градусов, стала неторопливо огибать лодку. Включать фонарик я не хотел – а то сбегутся все твари в округе! Бледной видимости хватало, чтобы разглядеть трехметровое туловище обтекаемой формы, похожее на торпеду, и диаметром около полуметра. Не думаю, что это была белуга или таймень. Речная обитательница двигалась по поверхностному слою – зигзагами, постепенно приближаясь к нашей лодке. Влек ее голод или любопытство, уже неважно. Она приближалась, заходила с тыла.

– Я стреляю… – взволнованно прошептала Ольга.

– Не надо, – бросил я. – Побереги стрелы, толку от них…

Я медленно привставал, расставив ноги. Молчун подо мной скулил уже на какой-то музыкальной ноте, повышая октавы. Тварь приближалась к лодке, виляя боками, словно женщина бедрами. И вдруг пропала, провалилась в пучину вод!

– Держись за борта! – ахнул я и поджал ноги, чтобы сохранить устойчивость. Тварь ударила упругим боком по днищу, но мы уже были готовы! Хотя тряхнуло нешуточно. Она снова показалась рядом с поверхностью – матово поблескивающая, остроносая. Дала загиб, меняя положение в пространстве, снова устремилась к нам, чтобы уйти под воду и продолжить игры с подбрасыванием «мячика». Но теперь я не позволил ей это сделать! Открыл автоматический огонь по приближающейся туше. Пули ложились кучно, разрывая чешую и кожу – броневого колпака на этом чудище не было. Положение, в котором я стоял, взывало к чему-то лучшему, но времени не оставалось. Я удерживал цевье, прикладывал старания, чтобы ствол не гулял. Перенес огонь – поближе к голове. И тварь заметалась, потеряла ориентацию. С хрустом вскрылась черепушка, брызнули мозги и хрящи. Она еще была жива, но вертелась как волчок, прекратила преследование. Пошла на дно, бултыхая хвостом и взметая тучу брызг. А я забросил автомат за спину, схватился за весла и принялся выравнивать посудину…

Мы отдышались, начали успокаиваться. Нас сносило под раскроенную пополам опору Коммунального моста. Справа «освежал» пейзаж порванный метромост и горка чего-то невразумительного на месте станции метро «Речной вокзал». Я налег на весла, пора уже было приставать.

– Убедилась, что автомат бесшумный? – прохрипел я.

– Бесшумнее не бывает, – фыркнула Ольга. – Аж уши заложило.

– От страха их у тебя заложило…

Ближе к берегу интенсивность течения снижалась. А когда мы зашли за торчащую из воды глыбу мостового пролета, оно совсем перестало ощущаться. Вода в этой заводи была спокойная. От нее поднимался удушливый запах гнили и ржавчины. Берег под опорой был перепахан, словно его скрупулезно обрабатывали из тяжелых минометов. Молчун опять скукожился на дне. Ольга сползла с носовой банки, изящно подогнув ноги, осматривала берег в прицел арбалета. Я поднял весла, взял автомат и тоже пригнулся. Лодка продвинулась по инерции на несколько метров и встала напротив груды бетонных плит, застывших в хаотичном беспорядке. Я что-то чувствовал. Не мог понять, что именно…

Шевельнулось что-то в районе перевернутого джипа – двенадцать лет назад он свалился с треснувшего моста и распался на фрагменты вместе с пассажирами. Приподнялось тело, проворчало:

– А вы еще кто такие, вашу мать?

Я готов был держать пари, что это детский голос! Невзирая на хрипоту и потешное стремление казаться взрослее. Но палец уже поглаживал спусковой крючок – на детский голос меня не купишь. Напряглась спина залегшей на носу девушки – и она собралась стрелять.

– А ты кто такой? – спросил я.

– Ага, хитрые какие… Я первый спросил.

– Слушай, пацан, тебе станет легче, если мы представимся? – резонно вопросила Ольга. – Ты там один?

– Ну…

– Не нукай, не запряг. Давай сделаем так – сейчас ты выйдешь на свет, и если мы не увидим в тебе ничего ужасного, то так и быть, не будем стрелять. Если попытаешься скрыться или что-нибудь отчудить, набьем тебя свинцом так, что мама не узнает. Договорились? Выходи.

– Вот блин, попал… – ворчало низкорослое существо, выбираясь из-под зависшего над водой капота. – Мама не узнает, мама не узнает… Она и так меня не узнает. Вышла вся моя мамка…

Я включил фонарь. Взору предстало живописное существо предположительно «мальчишеского» пола. Худосочный, от горшка три вершка, куриная шейка. Ворох сальных одежд, сапоги до пупа, куцая шапчонка с козырьком на затылке. Физиономия измазана так, словно он нарочно это сделал. Смышленые глаза затравленно бегали и щурились. Беспризорник из республики ШКИД.

– Ты что тут делаешь, босяра? – спросил я.

– Что делаю, что делаю… Рыбачу я тут, не видишь, что ли? А что, запрещено?

– А лет тебе сколько?

– Вот пристал… Тринадцать мне лет – ты еще спроси, мужик, почему я такой маленький. С чего бы я тут вырос, блин?

Действительно. С витаминами и прочими молочными кухнями в стране становилось совсем плохо. А лиц моложе двенадцати не существовало по модулю. Я осветил пространство у пацана под ногами и немного расслабился. Из гравия выступали две рогатины, в них были вставлены жердины, за неимением лучшего способные сойти за удочки. В воде пропадали натянутые капроновые нити. Всё это дело как-то не смахивало на заранее расставленную западню.

– На что ловишь? – ухмыльнулся я.

– На что, на что… На сопли с тараканами, блин.

– Клюет?

– Сейчас клюнет… Слушайте, кончайте мне в морду светить. – Чумазая мордашка начала забавно гримасничать. – Это вы там на реке с рыбкой зажигали?

– Ты видел?

– Я даже слышал.

– Я же говорила, что грохот стоял, а ты не верил, – пробормотала Ольга.

– Ладно, пацан, отступи немного, но никуда не пропадай. – Я снова взялся за весла и подрулил к берегу, дождался, пока посудина развернется и примкнет левым бортом к бетонной плите. Уши напряженно работали, электрический зайчик прыгал по фрагментам береговых красот. Я подтянул лямки рюкзака, перехватил автомат и перепрыгнул на плиту.

– Мог бы и руку подать, джентльмен, – ворчливо бросила Ольга.

– Ну, знаешь, тебя не понять, – возмутился я, протягивая руку.

– Да иди ты… – Она ее опять проигнорировала (вот и пойми этих женщин), прыгнула на ту же плиту. Мы одновременно шагнули на землю…

Что случилось, я даже не понял! Пацан переминался в стороне, вдруг что-то дернул, и ноги в районе щиколоток обхватила удавка! Видать, не только у меня, и Ольга испуганно ойкнула. И вдруг нас прижало друг к дружке, мы стали единым целым в коварной петле, не устояли и покатились по земле! Я пытался подняться, но Ольга мешалась, рычала мне что-то в подбородок, а чертенок в лохмотьях бегал вокруг нас, подленько хихикал и запутывал длинной веревкой еще больше! Вот ловкач! Я все же привстал, высвободил руку, чтобы дотянуться до упавшего автомата. Но он меня толкнул, у меня практически не было опоры! Я снова повалился – да так, что у Ольги подо мной затрещали кости. Руку что-то обвило, едва не вырвало – еще одна петля! Мы и опомниться не успели, как уже лежали, связанные по рукам и ногам, а над нами приплясывал подлый заморыш и радостно смеялся.

– Я же говорил, что сейчас клюнет, я же говорил…

Не думаю, что он намеренно нас подкараулил. Действительно рыбачил, но все свое носил с собой, и, узрев плывущих лохов, не смог удержаться. Ну, какой же ловкач… Фонарь я уронил, он поднял его, озарив свою задорную плутоватую физиономию с носом-пуговкой. Прыгнул мне за спину, принялся растягивать веревки на рюкзаке, чтобы добраться до завязок.

– Сейчас мы посмотрим, мужик, что у тебя есть… – Он уже запускал свои шаловливые ручонки в мою собственность. – Ого, да у тебя тут такие богатства… ну все, гуляем…

– Парень, перестань… – хрипел я, извиваясь. – Оставь еду в покое, я тебе и так ее дам…

– Ага, так я и поверил, заливай больше, мужик, покормишь ты меня, как же. Догонишь и еще покормишь… – бормотал восхищенный шкет, пожирая глазами драгоценные консервы, аптечку, набитую лекарствами и бесценным тетрациклином, теплое нательное белье, шерстяные носки и перчатки.

– Боже, как мы лоханулись, не могу поверить… – стонала и дергалась подо мной Ольга. Я боялся, что она с досады вопьется зубами в мой подбородок. Ее лицо касалось моего, и с этим, к сожалению, ничего нельзя было поделать.

Чертов Молчун! Он отомстил нам сполна – за то, что мы не оставили ему выбора и заставили натерпеться страха! Он до последнего таился на дне посудины. А когда манкировать своими служебными обязанностями стало просто неприлично, он со зловещим рычанием перемахнул через борт, повалил пацана, прижав его к земле, и оскалил пасть у него под носом!

– Пощадите, дяденьки!!! – тут же истошно завыл смертельно испуганный мальчишка. Еще бы не испугаться – скалить пасти умеют даже болонки.

– Ни хрена себе дяденьки… – вымучила Ольга, извиваясь подо мной, как лента гимнастки.

– И тетеньки! – гаркнул пацан.

С этой минуты ситуация находилась под контролем. Пес прижал мальчишку к гравию, в горло не впивался, но и не отпускал. С удобством на нем разлегся. Тот дрыгал конечностями, что-то сдавленно попискивал. Нам удалось перевернуться одновременно, лежа на боку, я рывками расслабил веревки, насилу дотянулся до ножа на поясе, стал перерезать путы.

– Боже, неужели закончилась эта интимная близость? – бурчала Ольга, отдирая от себя обрывки веревок. – Я думала, меня сейчас стошнит…

– Подумаешь, недотрога, – бурчал я, занимаясь тем же самым. – Больно надо мне тут с тобой… Ты хоть раз себя в зеркале видела?

Мы закончили, как в хорошем сексе, одновременно, вскочили, разъяренные, набросились на пацана. Молчун умчался, поджав хвост, а я схватил этого поганца за грудки, оторвал от земли и хорошенько встряхнул. У пацана от страха клацнули зубы, свалилась шапка, обнажив спутанное соломенное мочало. Емеля в детстве, блин…

– Мужик, не надо, пожалуйста, не надо… – заикаясь, твердил мальчишка. – Я совсем не это имел в виду… Ну что ты, как маленький, я же должен как-то жить…

– А что ты имел в виду, засранец?! – зашипел я, занося ладонь, чтобы отвесить крепкую «отцовскую» затрещину.

Внезапно засмеялась Ольга. Я покосился на нее с удивлением. Какая разительная перемена настроения. Она отпала от компании, схватилась за живот и сдавленно гоготала, мотая головой. Мне тоже в рот залетела смешинка, однако ладонь нашла свою цель. Я немного смягчил удар, и голова у пацана, вместо того чтобы оторваться, просто дернулась. Он завыл, разбрызгивая слезы. Я перехватил руку, взял его за шиворот и хорошенько вдарил по заднице. После этого, не отпуская пацана, поднял шапку, нахлобучил до самого подбородка и еще раз треснул – теперь уже символически.

– Прекрати избивать ребенка, – икнув, сказала Ольга.

– Неужели, – пробормотал я. – Не боишься, что шапка загорится, шкет?

– Мужик, отпусти… – пищал мальчишка. – Ну, чего ты докопался?

– Тебя не учили, что воровать нехорошо? – Я отпустил его, отвесив небольшой, но унизительный пинок.

– А детей бить хорошо?! – завизжал малолетний оболтус, уносясь в темноту. Там что-то заскрипело, упало, хорошо хоть, бетонные плиты не обрушились.

– Как все запущено… – посетовала Ольга, принимая серьезный вид и садясь на кочку. – У тебя запущено, у этого Гавроша, даже у Молчуна…

– И только ты такая правильная, что даже тошнит, – сказал я, присаживаясь рядом и подтаскивая к себе мешок и автомат. Приволокся Молчун, тоже пристроился, виновато глянув. Я прислушался – вроде тихо, никто не сбегался на звуки воспитания подрастающего поколения.

– Ты перестарался, – сказала Ольга.

– Ну, извини, – развел я руками. – Всё ампутировать мы не можем, что-то приходится лечить.

Несколько минут мы молчали, отдыхали, всматривались в очертания левого берега, окутанные сизой дымкой. Потом за спиной раздался шорох, послышались шаркающие шаги, и что-то закряхтело. Я покосился через левое плечо. Обиженный пацан вернулся, сел на корточки возле удочек и стал с достоинством помалкивать. Заворчал Молчун, но передумал – положил морду на лапы, закрыл глаза.

– Как тебя зовут, малёк? – спросил я.

– Неважно, – проворчал пацан.

– Ты и выглядишь точно так же, – ухмыльнулся я и толкнул Ольгу локтем. – Дорогая, в нашем доме появился ребенок.

– Как назовем? – встрепенулась девушка.

– Как назовем? – повернулся я к малолетке: – Давай, колись, шкет.

– Называй, как хочешь, – огрызнулся заморыш. – Можешь Кузьмой назвать…

– Это твое имя?

– Нет, блин, сценический псевдоним…

Снова хрюкнула Ольга, судорожно сглотнула, чтобы не забиться в припадке хохота.

– Оставь его в покое, Карнаш, ну его к бесу… Только за вещами следи.

– Вот-вот, – кивнул я. – Не будем забивать дурь своими мозгами. И нам плевать, что это чудо когда-нибудь закончит, как Помпеи.

– Может, покормим его? – предложила Ольга.

– Отличная идея, тетенька, – обрадовался шкет. – А то не клюет сегодня что-то. Так, пара поклевок…

– Слушай, не смеши, а? – простонала Ольга. – Карнаш, заткни ему глотку перловкой…

Настало время еще раз облегчить свои запасы. Напрягся Молчун. Я извлек две банки, сел на рюкзак, чтобы пацан не смог приделать ему ноги, стал накрывать на «стол». Выразительно глянул на Ольгу: мол, самое время для твоей морской капусты. Пусть давится полезным йодом. Малолетний обормот рвал этот брикет, как будто прибыл с голодного острова, глотал, не жуя, уничтожил банку консервов, едва не разорвав ее на полоски.

– Кузьма, ты не жри, а ешь, – посоветовала Ольга. – А то отнимем.

Он отмахнулся, стал забрасывать в рот сухари. Хрустел на удивление целыми зубами, жмурился от удовольствия. В эту минуту он напомнил мне нашего «неправильного» кота, подобранного на улице зимой в восьмом классе. Мы думали, он будет благодарен. Но он, скотина, ободрал всю квартиру, сожрал тонну кошачьего корма, ночами не давал спать, топая, как слон, и постоянно был чем-то недоволен! Несколько раз мы порывались отнести его обратно на улицу, но этот гад умел давить на жалость и целых пять минут прикидываться паинькой. Да и красивый был кот, чего уж там. Звали его тоже Кузьма. У него даже полное имя было, по которому мы часто к нему обращались: «Кузька, твою мать!»

Закончив трапезу, пацан некультурно срыгнул.

– Еще дадите?

– Нет, – сказал я. – Можешь уматывать.

Он надулся, как мышь на крупу.

– Расскажи о себе, – попросила Ольга, озираясь по сторонам. Хотелось верить, что мы не очень тут расслабились.

Ох уж эти разговоры о сложных человеческих судьбах! Я больше не мог их слушать. Надоело. Все судьбы изломаны, жизни раздавлены – а всё из-за того, что природе вздумалось соригинальничать. Кузьма рассказывал неохотно, потом разогрелся, стал повествовать энергичнее, эмоционально, помогал себе неприличными жестами. Мама у Кузьмы была актрисой, папа – вором, кто бы сомневался? Выросло и то, и другое в одном флаконе. Мать играла в театре музыкальной комедии, отец тянул пятерик строгача за организацию финансовой пирамиды и присвоение денег клиентов в особо крупном размере. В 16-м году он только сел, Кузьме исполнился год. Те благостные времена он, понятно, не помнил по естественным причинам, но из рассказов матери примерно уяснил, как выглядел мир. Мать была красавица, не пропала в изменившемся мире. С первых же дней ее взял под опеку один из крупных начальников Центрального РУВД, сколотивший банду из бывших подчиненных и прочих «джентльменов удачи», согласных соблюдать железную дисциплину в обмен на теплую и сытую жизнь. В банде пуще прочего ценилась личная преданность. В районе стадиона «Спартак» вырос бастион, сфера влияния которого распространялась на Центральный рынок с его складами, окрестные кварталы и торговые центры. Кузьма неплохо жил, но практически не помнил эти годы.

Потом начались проблемы, когда начальника РУВД застрелили заговорщики, недовольные деспотизмом своего шефа. Мать пошла по рукам. Кузьму однажды чуть не выбросили в мусорный бак – было море слез, мольбы, обещаний лечь под каждого. Мать по-прежнему была красавицей (хотя уже изрядно потускневшей) – выжили. Дальше женщина с дитем кочевали из банды в банду, он помнил спешные «эвакуации», бегство по руинам, нападение каких-то страшных животных. Последнее относительно сносное место проживания – бывший район гостиницы «Обь», где была возведена настоящая крепость. Заправлял отрядом и «обозом» некто Бармалей – огромный, страшный, бородатый, бывший бульдозерист строительной компании «Сибакадемстрой» – предпочитающий извращенный секс и шумные посиделки. Но, в принципе, кормил и держал в тепле своих наложниц.

Кузьма уже был в ясной памяти и здравом уме. Мог и сам позаботиться о добыче хлеба насущного. Он часто просачивался с охраняемой территории, шатался по городу, наматывал на ус. Пацан соображал не по годам, имел критический склад ума и органично сочетал склонность к авантюрам с осмотрительностью. Бывший фокусник научил его паре трюков. Бывший акробат и экстремал – натаскал по основам паркура и прочим ловкостям в условиях руин. Он постоянно из своих «командировок» приносил что-нибудь вкусненькое матери, которая болела и уже с трудом справлялась со своими обязанностями ублажать Бармалея. Как-то ночью, возвращаясь с «работы» с набитым «Кириешками» мешком, он чуть не попал под раздачу. Банда Сильвиуса – сумасшедшего маргинала, держащего автовокзал и прилегающую к нему территорию – напала на гостиницу «Обь»! Работали не с кондачка, среди защитников имелась пятая колонна. Бандиты на джипах и броневиках прорвали заслоны, с улюлюканьем растекались по территории, бросали в окна горящие факелы. Уничтожали всех, кто оказывал сопротивление. Бармалея поймали сетью, изрубили на куски. Вешали в дверных проемах его приближенных. Обливаясь слезами, Кузьма с холма смотрел, как тащат по двору за волосы его мать. Она сопротивлялась, что-то хрипела. Здоровенный бугай со шрамом поперек рожи выстрелил ей в лицо. Интереса в плане секса, в связи с болезнью, женщина уже не представляла… Кузьма потом ревел благим матом на пепелище, отволок бездыханное тело в какую-то канаву, похоронил. Это было полгода назад. С тех пор он Сильвиуса как-то невзлюбил, вел беспризорную жизнь, применяя навыки выживания. Пару раз примыкал к каким-то группам людей. От одних пришлось бежать, когда они прямо на глазах стали превращаться в зараженных. Другие изгнали его за воровство. В принципе, он мог еще побегать по городу в одиночку, но что-то усталость накопилась в последнее время…

– Сильвиус так и держит автовокзал? – полюбопытствовал я.

– Он везде теперь, – шмыгнув носом, поведал Кузьма. – Даже там, где мы сейчас сидим… Весь этот район, влево, вправо, туда, сюда. – Он завертел головой, и я за ним. В дымке обозначились руины гостиницы «Обь», переименованной в годы капитализма в пафосную «Ривер Парк». С обратной стороны Октябрьская пристань, автовокзал на Южной площади, вглубь – «гладильная доска» улицы Восход, упирающаяся в публичную библиотеку. В какую сторону ни пойдешь, везде тебе каюк…

– Я тут погулял недавно, – смахнул очередную соплю с носа Кузьма. – Ну, ненавижу я Сильвиуса и его придурков, фашиков недорезанных… Сначала я с крыши камень скатил на ту бугаину, что мою мамку убила… Он так хорошо подставился, а камешек был весом с меня…

– Ну, и как он себя после этого чувствовал? – живо поинтересовалась Ольга.

– Да сам-то нормально, – отмахнулся Кузьма. – Башка, правда, вдребезги.

Я украдкой покачал головой. О, времена, о, нравы. Бессмысленно объяснять, что воровать и убивать нехорошо – даже в плане благородной мести. Впрочем, как вести себя в подобной ситуации? – невольно задумался я. – Ждать, пока Бог накажет?