По пути Синдбада

Нам принесли кокосы, и я лишний раз убедился в том, что кокосовый сок утоляет жажду. Полицейские, время от времени заходившие в комнату, успели переодеться в саронги. Они готовились к ланчу, на который подавали рыбное карри.

Офицер стал заполнять бумагу, к его удовлетворению, найденную в столе, а я принялся разглядывать полки. К их нижним ребрам были приклеены написанные каллиграфическим почерком ярлыки, впрочем, успевшие потерять прежнюю привлекательность. Одна надпись гласила: «Отчеты», другая — «Текущие дела». Однако отчеты, видно, составлялись нечасто, а текущих дел не было вовсе, ибо обе полки были почти пусты, а те бумаги, что лежали на них, пожелтели от времени.

— Сколько у вас полицейских? — спросил я офицера.

Он собрался было ответить, но его остановил взгляд сержанта, предостерегавший выдать тайну государственной важности.

— Хватает, — в конце концов сказал офицер.

— А когда на острове было совершено последнее преступление?

— В прошлом году одного человека заподозрили в воровстве, но он оказался чист.

Я прикинул, что штат полицейских состоит примерно из пятнадцати человек. Стоит ли держать такой штат, если на острове ничего криминального не случается?

Я задал новый вопрос:

— А когда был образован ваш полицейский участок?

— В те времена, когда правительство Индии решило оказать Лаккадивам помощь и модернизировать остров.

— Но я читал, что в прежние времена на ваших островах не было преступлений. Зачем такое количество полицейских?

— Времена изменились. Теперь Лаккадивы шагают в ногу со временем, и потому преступления вероятны.

На Четлате мы пробыли всего несколько дней, но и этого недолгого времени оказалось достаточно для того, чтобы ясно понять, что рай, которым нарекли Лаккадивские острова около полувека назад окружные комиссары в своих отчетах, разрушен бюрократическим аппаратом, насажденным правительством Индии, объявившим себя защитником Лаккадивов. Так называемая защита и предоставление помощи островам на самом деле явились даром данайцев. В действительности самостоятельность островов была урезана под предлогом того, что островитян следует оградить от пагубного влияния внешнего мира. Направленную на Лаккадивы полицию обязали составлять донесения о жизни островитян и угрожать им тюрьмой, если они вступят в контакты с иностранными кораблями. Чтобы уехать с острова, жителям требовалось специальное разрешение. Кокосовые канаты (единственный источник скудного заработка) могли продаваться только через посредничество правительственных агентов, покупавших эту продукцию по грабительским ценам. Рис и сахар выделялись островитянам по квотам. Словом, их жизнь зависела от произвола чиновников и бесчестных дельцов.

Намерение защитить самобытную культуру островитян обернулось подлинным фарсом в исполнении нахлынувших на Лаккадивы функционеров: полицейских, сельскохозяйственных консультантов, специалистов по рыболовству, медиков, клерков биржи труда (список этот можно продолжить). Так, на Четлате с полуторатысячным населением оказалось с полсотни функционеров, принесших на остров свою мораль и отношение к жизни, от которых островитян собирались отгородить.

Функционеры обыкновенно бездельничали. У полицейских работы не было, и они, пожалуй, выполняли роль соглядатаев. Так называемые специалисты по рыболовству ничему новому научить потомственных рыбаков, разумеется, не могли. Когда случался большой улов, продать рыбу на сторону не представлялось возможным, и большая часть улова сгнивала. Нечем было заняться и клеркам биржи труда. Строительство на Четлате не велось — машин на острове не было, и надобность в дорогах отсутствовала, как и нужда в мостах за неимением рек. Единственным проектом, который собирались осуществить, являлось строительство новой пристани. Однако строительство не закончили в связи с прекращением финансирования работ, а железные сваи, которые успели забить, в соленой морской воде со временем заржавели. Посланцы из Индии попытались научить местных жителей выращивать новые сельскохозяйственные культуры, но эксперимент не удался, и, когда я замыслил пополнить наши продовольственные запасы, мне предложили несколько невзрачных папай, горстку перцев и три-четыре десятка лаймов. Главной пищей островитян остались кокосы и рыба. Появление функционеров на Четлате негативно сказалось и на здоровье островитян. Приезжие завезли на Четлат болезни, о которых на острове раньше даже не слышали. Когда мы пришли на Четлат, на острове свирепствовал грипп, а лекарств катастрофически не хватало, и мы поделились с островитянами аспирином.

Офицер полиции свел меня в одно из длинных строений, стоявших близ пристани, чтобы показать одам — сохранившееся с прежних времен тридцатифутовое сшивное суденышко. Еще лет двадцать назад одамы нередко ходили в Индию с грузом кокосовых тросов, пользовавшихся устойчивым спросом. При переходе на материк островитяне для ориентации в море использовали камаль. Однако теперь, как посетовал офицер, на острове не осталось ни одного человека, знакомого с навигацией, и потому одамы больше не строят, а единственный сохранившийся простаивает без дела. В тех редких случаях, когда кто-нибудь уезжает, люди пользуются паромом, а торговля тросами стала невыгодной из-за крайне низких закупочных цен, которые теперь устанавливают посредники.

Островитяне могли бы торговать рыбой, но на нее не было спроса, а рыба у берегов Четлата водилась в несметном количестве. Когда во второй половине дня я вернулся на судно, Дейв Таттл, профессиональный аквалангист (имевший опыт погружения в воды Тихого океана), вооружившись подводным ружьем, отправился на охоту, чтобы наловить рыбы на ужин. Не прошло и двух-трех минут, как он неожиданно вынырнул и, вытащив изо рта мундштук, возбужденно провозгласил:

— Поблизости от нашего корабля риф. Рядом с ним столько рыбы, что ничего другого не видно. И рыба непуганая: на меня — ноль внимания. Просто невероятно!

Через пять минут Дейв вынырнул снова, на этот раз с великолепным уловом: он добыл с десяток приличных рыбин, в шесть-восемь фунтов каждая.

— Ничего подобного мне видеть не приходилось, — сообщил Дейв, поднявшись на палубу. — Погрузившись, я чуть не угодил на спину огромной гаропы, должно быть, фунтов за пятьдесят. Но дело не в этом. Гаропы обычно плавают по одной, а тут я увидел по меньшей мере дюжину этих рыбин. Я их нисколько не испугал. Они продолжали неспешно плавать, как ни в чем не бывало, напоминая коров на пастбище.

Богатство подводного мира у берегов острова приводило в восторг наших морских биологов. В течение четырех дней, что мы стояли у Четлата, они не раз погружались в воду. Один из них, Эндрю, интересовался морскими звездами и моллюсками, — Посмотрите! — воодушевленно восклицал он, демонстрируя нам отвратительное на вид существо. — Уникальный моллюск! Такого мне видеть еще не приходилось.

И Эндрю бросал диковину в одно из стоявших на палубе многочисленных ведер с добытыми морскими звездами, крабами и кусками кораллов, на которых нашли приют другие обитатели моря. Украшением коллекции Эндрю являлась добытая им морская звезда с редким числом «лучей».

Дейв Таттл продолжал заниматься подводной охотой, по-прежнему удивляясь рыбному изобилию. Раза два ему удалось одним выстрелом наколоть на гарпун сразу двух плывших бок о бок рыб. Дейв поражался и разнообразию рыб, отметив, что видел даже таких, которые на мелководье обычно не водятся. Особенно он отличил увиденного им стофунтового губана, а также колонию рыб-попугаев, скрежетавших своими клювами, когда откусывали отростки кораллов. А когда эти рыбы отплывали от рифа, служившего им столом, они оставляли за собой след из молочного цвета взвеси.

А вот побывать на Четлате, кроме меня, не удалось ни одному члену нашего экипажа. На четвертый день стоянки «Сохара» у берегов острова офицер полиции смущенно сообщил мне, что министерство внутренних дел отменило разрешение на посещение острова, выданное мне индийскими дипломатами, и потому нам следует немедля уйти из вод Лаккадивов.

В стародавние времена арабские мореходы считали, что нынешние Лаккадивские острова входят в Дибайятский архипелаг, а географы тех времен иногда разделяли этот архипелаг на группу северных островов, славившихся изготовлением кокосовых тросов, и группу южных островов (известных ныне как Мальдивские острова), где делали каури — раковины, служившие у некоторых африканских и индийских племен разменной монетой. Арабские мореходы нередко заходили на Мальдивские острова, чтобы продать там свои товары и закупить панцири черепах, появлявшихся на берегу в несметном количестве в период откладывания яиц. Арабские географы полагали, что на архипелаге Дибайят властвуют женщины, а, согласно россказням моряков, перекочевавшим в книгу «Чудеса Индии», в этом архипелаге имелся остров, населенный одними женщинами и получивший в кругу мореходов название Остров женщин. Согласно рассказу, приведенному в «Чудесах Индии», к этому острову однажды пристал арабский корабль, экипаж которого, потеряв ориентацию в море и увидев наконец землю, решил, что обрел спасение. Однако этим надеждам сбыться не удалось. На острове мореходы были схвачены женщинами, сбежавшимися на берег огромным числом. Пленив моряков, они увлекли их в глубь острова, где, превратив в рабов, обрекли на каторжные работы. В результате все пленники погибли от истощения. Спастись удалось лишь одному мореходу, магометанину из Кадиса, которого спрятала у себя некая милосердная женщина. Этот моряк изготовил каноэ и вместе со своей избавительницей сбежал с негостеприимного острова.

Вполне вероятно, что источником дошедших до нас легенд об Острове женщин послужил Миникой, самый южный остров из Лаккадивов, несомненно посещавшийся арабскими мореходами, которых, видимо, поразил уклад жизни на этом острове. На Миникое и в самом деле в давние времена предводительствовали женщины. Они владели домами, передававшимися по наследству лишь женщинам, и принимали все важные решения. Мужчинам отводилась подсобная роль: добывание пищи (главным образом кокосов и рыбы). Когда мужчина женился, он принимал имя жены и переходил жить в ее дом. Возможно, положение это имело причиной то, что женщины Миникоя постоянно составляли на острове большинство населения, ибо мужчины, будучи моряками, часто находились вдали от дома. Немаловажно и то, что в те времена Миникой (как и другие Лаккадивские острова) находился в зависимости от Каннанорского царства (располагавшегося на территории Индии), которому платил ежегодно дань в виде кокосовых тросов. Царством же этим правили женщины, наследуя трон друг у друга.

Легенды об Острове женщин, возможно, связаны и с индийской практикой сати — насколько странным, настолько и ужасным обычаем: чтобы не разлучать женатых людей после смерти одного из супругов, когда умирала женщина, с ней хоронили заживо ее мужа, а когда умирал мужчина, с ним хоронили его жену. Во время одного из своих путешествий Синдбад-мореход оказался в незнакомой стране, где попал в милость к царю. Царь этот женил Синдбада на местной женщине знатного рода, богатой и привлекательной. Синдбад жил с ней счастливо, но прошло время, и эта женщина заболела и умерла, и тут Синдбад узнал, к своему великому ужасу, что должен быть похоронен вместе с женой. Его схватили, насильно связали и, привязав к нему семь хлебных лепешек и кувшин пресной воды, спустили его следом за телом жены на веревке в колодец, оказавшийся огромной пещерой. Когда Синдбад отказался отвязать от себя веревку, люди, его заживо хоронившие, бросили ему конец этой веревки, после чего прикрыли колодец огромным камнем и ушли восвояси. Однако Синдбад сумел выжить в пещере, всякий раз убивая того, кого хоронили заживо вместе с умершим человеком, и завладевая его едой. В конце концов Синдбад однажды ночью услышал шум, производившийся диким зверем. Синдбад пошел следом за ним и увидел пролом в пещере, выходивший наружу. Протиснувшись в пролом, Синдбад оказался на морском берегу. Через несколько дней он увидел в море арабский корабль. Синдбад сумел привлечь внимание моряков, и те взяли его на судно, предоставив ему возможность пуститься в новые приключения.

Тринадцатого декабря «Сохар», покинувший Четлат, отделяло от Индии всего 170 миль. В этот день, к удовлетворению Джона Харвуда, нам наконец-то встретился кит. А на следующий день мы увидели целое стадо этих животных — особей восемь-девять. Киты плыли впереди нашего корабля, то погружаясь и в воду и исчезая, то снова всплывая, чтобы подышать воздухом. Временами они подымали в воздух чуть ли не все свое огромное туловище, чтобы затем с неимоверным шумом плюхнуться в воду. Иногда они подымали лишь голову и, казалось, как бдительные сторожевые собаки, взирали на наш корабль, следовавший за ними. Похоже, «Сохар» не вызывал у них опасения. Вскоре в 150 ярдах от нашего корабля проплыли девять касаток. Как и у китов, плывших впереди нас, «Сохар» не вызывал у них беспокойства, и они не спеша разрезали воду серо-зелеными плавниками. Пятнадцатью минутами позже показались еще шесть касаток, а когда ветер усилился и «Сохар» набрал ход, к носу судна пристроились два дельфина, принявшихся беззаботно резвиться.

Наблюдали мы и за птицами, казалось, сопровождавшими наш корабль. В большинстве это были светло-серые крачки. Они то кружили над волнами, то камнем падали вниз, чтобы выловить из воды мелкую рыбку, стая которых плавала у поверхности. В свою очередь крачки становились жертвами крупных рыб, которые нападали из глубины, и тогда воды моря разверзались и пенились, словно в них упало пушечное ядро.

— Акула! Акула! — неожиданно вскричал Камис-полицейский, показывая жестом на забортную воду.

И в самом деле, на крючок попалась небольшая акула. Подбежавший Питер вытащил акулу на палубу, а Мухаммед подвернувшимся под руку кофель-нагелем ударил акулу по голове. Рыба пошла на ужин. За дело взялись оманцы. Они почистили рыбину, отделили от костей мясо и стали варить его в соленой морской воде. Отварив его до готовности, мясо вынули, обсушили, завернули в тряпицу и выжали из него сок. Затем мясо нарезали на маленькие кусочки и, смешав с луком, зажарили. Когда жаркое было готово, в него добавили перец, консервированные томаты, тамаринд, кардамон и чеснок, после чего снова поставили на огонь, теперь уже на короткое время.

До приготовления ужина Шенби не допустили. Впрочем, кок совсем обленился, и, если за него готовили пищу, был тому только рад, предпочитая проявлять свою расторопность появлением первым в очереди за пищей. К тому же он стал подворовывать. Стащив из общих запасов банку консервов, он забирался на свою койку и поглощал еду втихую. Он походил на невоспитанную собаку, готовую стащить все, что плохо лежит.

В ста милях от берегов Индии «Сохар» вошел в широкую полосу мусора, отходов человеческой деятельности, попавших в море по недомыслию и безответственности людей. На воде плавали куски дерева, пластик, обрывки рыболовных сетей, пустые бутылки; там и сям виднелись масляные разливы и скопления водорослей. Однако эта достойная сожаления загрязненность внесла разнообразие в нашу жизнь, по крайней мере прервав относительную незанятость наших ученых. Они с энтузиазмом принялись за работу: собрали с поверхности моря образцы маслянистой жидкости, намереваясь ее исследовать, подняли на борт пучки водорослей, чтобы определить, кто на них обитает (этими поселенцами оказались неприглядного вида черви, морские уточки и миниатюрные крабы), а также наловили сачком яркой окраски рыбок, находивших себе пропитание в плававшем мусоре. Палуба нашего корабля вновь уставилась ведрами с морскими жильцами, которых надлежало сфотографировать и идентифицировать.

На следующий день наш корабль вошел в иную — странную полосу загрязненности. Поначалу нам показалось, что воды моря плотно устланы не то лепестками цветов, не то листьями, занесенными ветром с материка. Однако вскоре мы выяснили, что воды моря устланы мотыльками, по неизвестной причине слаженно покончившими с собой.

На другой день нам повстречался маленький кашалот, вероятно, отбившийся от родителей. Возможно, малыш решил, что «Сохар» — один из его сородичей, который станет о нем заботиться, ибо животное, приблизившись к кораблю, долгое время плыло за нашей кормой. Затем, видно, сообразив, что «Сохар» не его роду-племени, кит медленно поплыл в сторону и скрылся из вида. Наблюдавший эту картину Джон Харвуд рассказал, что в семидесятых годах XIX столетия киты в Аравийском море водились в большом количестве, но хищническое истребление этих животных быстро сократило их поголовье, и теперь киты — редкость, хотя и введен запрет на их промысел в водах Индийского океана. Подключившийся к беседе Салех направил разговор в новое русло, вспомнив несколько баек об этих животных, источником которых, насколько я рассудил, являлись арабские легенды и сказки. Так, Салех вполне серьезно принялся уверять, что агрессивно настроенный большой кит способен перевернуть судно, навалившись на его борт. Чтобы этого не случилось, при виде такого враждебно настроенного кита следует взять две большие железяки и что есть силы ими стучать друг о друга, отпугивая животное звоном.

С подобными небылицами я был хорошо знаком. Готовясь к своему предыдущему плаванию, совершенному на «Брендане», в одной из книг я прочел, что святой Брендан во время одного из своих путешествий высадился со своими спутниками на спину кита, приняв его за небольшой остров. Подобная история приключилась и с Синдбадом-мореходом. Корабль, на котором он плыл, пристал, как думали, к острову, о чем свидетельствовали холмы, ручьи и деревья. Команда и пассажиры сошли на берег, и каждый стал заниматься каким-то делом: одни, смастерив жаровни, принялись стряпать, другие стали стирать в принесенных с судна корытах, третьи отправились на прогулку. Однако остров этот оказался китом, и когда он неожиданно ощутил нестерпимый жар, то опустился под воду. Синдбаду посчастливилось забраться в большое корыто, которое и спасло ему жизнь: гребя руками и ногами, Синдбад-мореход в конце концов пристал к настоящему острову.

О близости земли свидетельствовала и увиденная нами морская змея длиной примерно в четыре фута. О том, что морские змеи не уплывают далеко от земли, я узнал из книги арабского морехода и штурмана Ахмеда ибн-Маджида, из которой почерпнул много полезного. Эндрю Прайс подтвердил правоту арабского муаллима, уточнив, что один вид этих змей может держаться не только на мелководье. Далее он добавил, что морские змеи медлительны и ленивы и вовсе не злобны, как обычно считается. Однако повстречавшаяся нам змея этой характеристике явно не соответствовала — вероятно, была не в духе. Быстро подплыв к нашему кораблю, она обвилась вокруг спасательного каната, исходившего от кормы, и стала остервенело его кусать. Морские змеи несравнимо более ядовиты, чем обычные змеи, и, возможно, поэтому Эндрю даже не пытался изловить нашу непрошенную попутчицу, ограничившись ее созерцанием и глубокой задумчивостью.

Ночью небо покрылось низкими темными облаками, а затем внезапно налетел шквал, сопровождавшийся грозовым ливнем.

— Убрать паруса! — скомандовал я, опасаясь, что шквал положит корабль набок.

Ветер не утихал, но набравшийся опыта экипаж взялся за дело, и через четверть часа все паруса были убраны. Впрочем, ненастье продолжалось недолго. К утру небо стало безоблачным, и мы увидели освещенные солнцем холмистые берега Индии и несколько парусников, стоявших на рейде, — насколько я рассудил, остатки былого торгового флота Индии, совершавшего рейсы под парусами. Один из парусников был больше «Сохара», но он походил скорее на барку. А вот обводы парусников поменьше выглядели красиво, даже изящно. Такие парусники, предназначенные для прибрежного плавания, оснащаются большим количеством парусов, чтобы «парусить» в условиях маловетрия. На кораблях, стоявших у побережья, можно было увидеть кливеры, гроты и бизани, стаксели и марсели. Но вот одно из этих судов двинулось в нашу сторону. Это был барк, несший по меньшей мере четыре кливера и небольшой фок[43], установленный на бамбуковой мачте. Вскоре последовала картина, которая мне запомнилась: два больших парусника — в наше-то время! — проходят мимо друг друга, а их экипажи, собравшиеся у леера, в полном молчании внимательно взирают на своих визави.

— Невероятно! — воскликнул Дейв Таттл, не отрывая от глаз бинокля. — На берегу уйма людей, целое скопище! Скажите на милость, чем они занимаются?

Я поднес бинокль к глазам. На берегу действительно было полно народу. Это были жители Каликута, города на Малабарском берегу Индии, куда я собирался зайти, еще разрабатывая свой необычный проект. Скоплению народа на берегу я нисколько не удивился: Малабарский берег — густонаселенный район. А вот Дейву и впрямь такое большое сборище могло показаться странным, ведь он — житель Новой Зеландии, страны с малочисленным населением. Оглядев толпу, я решил, что люди пришли на берег за рыбой, которую продавали с возвратившихся с лова лодок. На рейде Каликута «Сохар» бросил якорь. Дейв не переставал удивляться скоплению народа на берегу.

— Черт возьми! — приговаривал он. — Чем занимаются эти люди? Одни приходят, другие уходят. Зачем?

Коричневая олуша

Я полагал, что на корабль явятся для досмотра полицейские или таможенники, но ничего подобного не случилось, и я решил сам отправиться к портовым властям. Я сел в резиновый динги и, запустив мотор, пошел к берегу. Меня встречала толпа, разглядывавшая приближавшийся динги с тупым интересом. Внезапно какой-то человек из толпы громко крикнул и сделал выразительный жест, заставивший меня обернуться. К динги стремительно приближался бурун. Противостоять ему я не мог. Бурун поднял динги на гребень, обдал меня брызгами, а затем швырнул лодку на прибрежный песок. Вероятно, то было комичное зрелище. Но я не только сохранил присутствие духа, но и сделал маленькое открытие, позволившее ответить на недоумение Дейва. Открытию способствовал мой собственный нос, учуявший малоприятный запах, который свидетельствовал о том, что местные жители превратили берег в общественный туалет.

Глава 7. Рождество в Каликуте

— Вы не имели права сойти на берег, — грозно проговорил заместитель начальника Каликутской таможни, сверкнув глазами. — На вашем судне еще не побывала команда для проведения таможенного досмотра. Вам следовало дождаться ее. Таковы правила, и никому не дозволено их нарушать. В моей власти…

Эта речь, исполненная гнева и недовольства, была прервана самым неподобающим образом: громким карканьем бестактной вороны, нагло усевшейся на выступ распахнутого окна. Начальник таможни поморщился и начальственным жестом дал понять своему помощнику, что и тому пора приступить к исполнению своих служебных обязанностей. Таможенник угодливо улыбнулся и бросился выполнять поручение, что привело к изгнанию птицы, возмутительницы спокойствия. На меня вновь посыпались обвинения в непозволительном неисполнении правил, которые нарушать не дозволено никому.

Таможня располагалась на втором этаже двухэтажного здания, которое когда-то имело вполне приемлемый вид, о чем говорили красная черепичная крыша и высокие окна с видом на море. Однако со времени сооружения здания его, насколько я рассудил, ни разу не ремонтировали: на побеленных наружных стенах там и сям виднелись пятна зеленой плесени, перила лестницы, по которой я подымался, шатались, ибо их стойки были изъедены древоточцами, а на втором этаже, чтобы попасть в таможню, мне пришлось обойти осевшие половицы. Вероятно, ни разу не ремонтировалась и пристань, находившаяся поблизости: в деревянном настиле зияли дыры. Впрочем, пристанью этой, видно, давно не пользовались: ни таможенного, ни полицейского катера мне увидеть не довелось, и потому пришедшее в Каликут судно, пребывая на рейде, могло дожидаться таможенного досмотра целую вечность.

Помещение, где находилась таможня, тоже оставляло желать лучшего. Шкаф с повисшей на петле дверцей, покосившийся стол и несколько жестких стульев составляли всю его обстановку. Так же невзрачно выглядела и комната, куда я принес паспорта членов нашего экипажа для прохождения паспортного контроля. Пока сержант специальной службы[44] их изучал, я заглянул в его служебный журнал, из которого стало ясно, что за последний год в Каликут заходило всего лишь пять иностранных судов — все небольшие дау. А вот штат таможни и службы паспортного контроля был чрезмерно раздут: я насчитал двенадцать таможенников и семь полицейских. В том же здании находилось и управление порта, состоявшее из начальника, его заместителя и большого количества клерков, изнывавших от безделья и скуки. Индийская бюрократия пустила корни и в Каликуте.

В результате переговоров начальство порта предоставило нам буксир, чтобы отвести «Сохар» в Бейпор, порт, расположенный в 10 милях южнее, в устье одноименной реки, и являющийся гаванью Каликута. Логичнее улаживать все формальности в Бейпоре, но индийские власти устроили по-другому, разместив службы таможенного и паспортного контроля в официальном порте прибытия. Однако предоставленный нам буксир сломался, едва подойдя к «Сохару», и только на следующий день мы отправились в Бейпор.

Бейпорский порт, многолюдный и шумный, грязный и пахнувший чем-то совершенно невообразимым и невыносимым, пожалуй, походил на порты Гулля и Генуи времен XVIII столетия, когда они выглядели так же незавидно. Ночью поднимающиеся с реки ядовитые испарения окутали причалы и пришвартованные суда, так что виднелись лишь мачты, торчавшие, словно копья. Казалось, вот-вот раздастся предсмертный крик человека, вставшего поперек дороги неуступчивому злодею, плеск от тела, брошенного в зловонную воду. Временами мимо нашего корабля скользил силуэт каноэ, а иногда чья-то лодка крутилась около нашего якорного каната. Возможно, лодочники просто хотели поближе рассмотреть иностранный корабль, но могло быть иначе, и ночная вахта на судне, согласно моему указанию, бдительно несла службу, чтобы воспрепятствовать визиту незваных гостей, задумавших поживиться нашим имуществом.

Утром, едва взошло солнце, я вышел на палубу и огляделся по сторонам. По северному берегу Бейпора тянулся длинный ряд эллингов под крышами из пальмовых листьев — здесь закладывались и строились десятки деревянных судов. Местная верфь в настоящее время, видимо, самая крупная по количеству строящихся деревянных судов, имеет многовековую историю. Здесь издавна строились арабские аду, а после проникновения в Индию англичан — и корабли для Королевского флота. Говорят, что в знаменитом Трафальгарском сражении принимал участие и корабль, построенный в Бейпоре. У берега в мутной воде виднелось множество полузатопленных бревен, предназначенных для изготовления досок и бимсов. В четверти мили от нас, вверх по реке, виднелся морской вокзал, а на холме, поблизости от вокзала, — неказистое здание еще одной местной таможни. Воды реки, освещавшиеся первыми солнечными лучами, казались неприглядными, темно-серыми, но и когда солнце поднялось выше, краше они не стали, став цвета кофе с молоком. Южный берег реки зарос пальмами, прямая стена которых прерывалась кое-где заводями или уходившими вглубь дорогами. Устье реки было забито парусными судами: данги, тони, патмарами; одни стояли на якоре, другие лежали на берегу; их вытащили на сушу для кренгования.

День в Бейпоре начался с дружного, оглушительно громкого карканья индийских ворон, гнездившихся на кокосовых пальмах. Время от времени стая этих горлопанов взлетала и направлялась в городские кварталы — покопаться в отбросах. К сожалению, в город улетали не все. Многие предпочитали кормиться, перелетев реку, на берегу или на кораблях. Не оставляли они своим внимание и «Сохар», усаживаясь на мачты, оглашая воздух хриплыми голосами и бомбардируя пометом палубу. Временами, выждав подходящий момент, когда поблизости не оказывалось людей, они устремлялись вниз и хватали все, что напоминало съестное, даже прогорклый жир, которым мы смазывали корабельные блоки. Не оставляли наш корабль своим вниманием и местные жители. Одни целыми днями стояли на ближайшем причале, иные время от времени проплывали в каноэ мимо «Сохара»; и те и другие не сводили глаз с нашего корабля, походя на ворон, стремившихся чем-нибудь поживиться. Когда Салех выбросил за борт отслуживший свое кокосовый трос, от причала тут же отошла лодка, и лодочник, тощий старец, выудил этот трос из воды и проворно погреб обратно.

Тягостное окружение (царившая вокруг нищета, грязь, зловоние, тучи москитов и, ко всему прочему, изнуряющая жара при высокой влажности) угнетало находившихся на борту европейцев, да и приводило к апатии, пожалуй, весь экипаж. Чтобы преодолеть эту вялость, экипаж следовало чем-то занять. А работы было немало: нам предстояло поставить новые паруса, заменить кое-какой рангоут, освободиться от балласта, произвести кренгование и соорудить несколько ящиков, чтобы освободить палубу от вещей, которым на ней было не место. Однако дело упиралось в инертность портовых властей, предоставивших нам причал только после длительного обхаживания начальства. Даже закупить лесоматериал для рангоута оказалось нелегким делом. Пока я занимался организационной работой, «Сохар» праздно стоял в устье реки, лишь поворачиваясь на якоре под действием приливо-отливного течения.

На следующий день нашего пребывания в Бейпоре часть экипажа стала страдать расстройством желудка. Прошел день-другой, и этот неприятный недуг охватил всех. Причиной тому, насколько я рассудил, были плохо вымытые продукты — не хватало чистой воды. Река была схожа со сточной трубой, и использовать эту воду было немыслимо. Чистая вода имелась в колодце на берегу, но в нужном объеме ею было не запастись. К тому же однажды матросы обнаружили в ней опарышей. Тягостная окружающая атмосфера, усугублявшаяся болезнями, напоминала мне прочитанный рассказ о торговых судах, два века назад совершавших рейсы из Бейпора в Африку. Суда эти, ожидая погрузки, неделями простаивали в зловонном устье реки, что сопровождалось гниением кораблей и смертью матросов от лихорадки. За два века мало что изменилось. Вот в таких условиях мы встретили Рождество.

В конце концов «Сохару» все же выделили причал, и мы приступили к освобождению корабля от лишнего груза. На берег были переправлены отслужившие свое тросы, канистры, запасные якоря, цепи и даже продукты — все, что могло облегчить корабль, нуждавшийся в кренговании. Последним на берег был переправлен балласт — сотни мешков с песком. Эта работа проводилась в удушливую жару, сопровождавшуюся большой влажностью, а находиться в трюме, где лежали мешки, было почти что невыносимо. Мало того что трюм походил на раскаленную печь в аду, от газа, который так и не выветрился, нещадно першило в горле. Однако люди не жаловались и, образовав живую цепочку, передавали друг другу мешки: из трюма — в люк, из люка — на палубу, с палубы — на причал, с причала — на берег.

Неожиданно Эйд запел веселую песенку, ее подхватили сначала оманцы, а за ними и европейцы. Работа заспорилась, и теперь мешки, казалось, летели, чтобы обосноваться на берегу. Камис-полицейский, стоявший у люка и принимавший мешки из трюма, лоснился от пота, но походил на выигравшего схватку борца. Высокорослый Питер, возвышавшийся на причале (успевший залечить ногу), метал на берег мешки, словно это были теннисные мячи. Даже обычно медлительный Джумаил, работавший в трюме, старался изо всех сил, напоминая терьера, несущегося за жертвой. В люке показывалась лишь его голова, казалось, отделившаяся от тела. Джумаил зачем-то остригся наголо, и его мелькавшая голова походила на черный футбольный мяч. За два с половиной часа 15 тонн песка были переправлены из трюма на берег.

Вечером я узнал, что заставило Джумаила остричься наголо. Я обратился за пояснением к Мусаламу, с которым вместе отправился в город, и он, помявшись, ответил:

— Джумаил бывал в Бейпоре, и здесь он женился. Но, вернувшись в Оман, он не стал заботиться о жене, как того требует мусульманский обычай. Ни разу не выслал ей деньги на содержание. Он боится, что его узнают родственники жены и заставят платить приличную неустойку. Потому и остригся наголо: думает, что его не узнают.

Знакомая история, неожиданно получившая свое продолжение. Откашлявшись и, видно, собравшись с духом, Мусалам сообщил мне, что познакомился в городе с индийской семьей, которая сдает комнату за сто пятьдесят рупий в неделю, и попросил у меня разрешения проводить ночи на берегу. Я возражать не стал, и Мусалам тут же огорошил меня:

— Я хочу жениться на девушке из этой семьи, — отведя глаза в сторону, сказал он. — Но на это требуется разрешение капитана.

Только тут я заметил, что Мусалам прифрантился, надев новые штаны и рубашку и приведя в порядок усы и прическу. Похоже, он и впрямь собрался жениться. Но когда он успел познакомиться с девушкой и договориться с ее родителями? «Сохар» стоит в Бейпоре всего несколько дней, а команда весь день проводит на корабле. Я отпускаю людей на берег лишь вечером.

— Расскажи мне о семье девушки, на которой ты собрался жениться, — попросил я.

— Я повстречался с этими людьми в городе. Вполне приличные люди, исповедуют мусульманство. Они пригласили меня к себе. Я уже несколько вечеров ужинаю у них. Они бедны, но оманцев с удовольствием принимают. Оманские моряки часто останавливаются у них.

— А зачем ты спрашиваешь у меня разрешение на женитьбу?

— Таков порядок — мне сказали об этом мои товарищи. Если моряк хочет жениться, капитан должен дать на это согласие. — Сделав паузу и снова отведя глаза в сторону, Мусалам, понизив голос, продолжил: — Чтобы жениться на этой девушке, мне необходимо дать деньги ее семье. Капитан, вы не дадите мне в долг?

— А сколько нужно?

Пожав плечами, Мусалам тихо ответил:

— Сколько дадите.

Ответ поставил меня в тупик. Откуда мне знать, сколько стоит невеста? Но тут я вспомнил, что недавно у Мусалама родилась дочь, а значит, есть и жена.

— А что ты скажешь своей жене, вернувшись в Оман? — спросил я. — Разве она не рассердится, узнав, что ты завел вторую жену?

— Вернувшись в Оман, я преподнесу ей подарок, и она будет довольна. А если мне удастся перевезти свою вторую жену в Оман, то первая должна только обрадоваться. Вторая жена будет готовить, стирать, ходить за детьми, и первой жене будет гораздо легче вести хозяйство. А когда моя первая жена постареет, вторая станет за ней ухаживать.

— А сколько лет девушке, на которой ты собрался жениться?

— Пятнадцать.

— А когда ты привезешь свою вторую жену в Оман, она поселится в твоем доме?

— Конечно, — гордо произнес Мусалам. — У меня большой четырехкомнатный дом, недавно построенный. Когда я вернусь домой, проведу электричество.

Похоже, Мусалам все продумал и твердо решил жениться. Повлиять на его решение я не мог, но все же не оставил мысли урезонить его.

— Мусалам, ты, наверное, знаешь, что перевезти индианку в Оман — хлопотное и сложное дело. Следует получить специальное разрешение, которое напрямую зависит от наличия у тебя солидного счета в банке. Ты должен кормить жену, и власти захотят убедиться в твоей состоятельности.

— Видимо, так и есть. — Мусалам кивнул. — Надо иметь тысяч двадцать риалов.

— А если у тебя не окажется таких денег?

— Тогда жена останется здесь, а я буду ей посылать деньги на содержание из Омана.

— Сколько?

— Не так много. Сто пятьдесят рупий в месяц. Жена-индианка стоит недорого.

— А если ты не сможешь посылать жене деньги, что тогда?

— Через три года она сможет опять выйти замуж, а до той поры будет ждать.

Средневековые географы рассказывают о том, что арабские моряки, посещая Мальдивские острова, часто женятся на местных девушках своей веры. А Синдбад-мореход, насколько я заключил, прочитав рассказы о его путешествиях, находил себе жену чуть ли не в каждом заморском городе, куда заносила его судьба. Да я и сам столкнулся с этим явлением: у Джумаила нашлась жена в Бейпоре, а у Худайда, помогавшего мне строить корабль, нашлась жена в Каликуте. Арабы издавна торговали с Малабарским берегом Индии, и многие моряки женились на индианках, что поощрялось местными мусульманами. Их не смущало то, что их дочь выйдет замуж за моряка, который, отправившись снова в море, может и не вернуться. Наоборот, индийские мусульмане были довольны тем, что их дочери нашелся жених с Аравийского полуострова, одного из оплотов магометанства. Женитьба араба на индианке мусульманского вероисповедания стала обычаем, имеющим свои правила. Если муж долго отсутствует и от него нет никаких известий, покинутая жена может выйти замуж вторично. В то же время мусульмане могут иметь четырех жен, если в состоянии их прокормить, и я был уверен, что Мусалам, порядочный человек, не злоупотребит своим положением и не оставит свою вторую жену. Поговорив со мной, Мусалам решил, что я не возражаю против его женитьбы.

В тот же вечер он вместе с невестой предстал перед местным кади[45], который и поженил их. На следующее утро Мусалам явился на судно вместе с женой и шурином. Новобрачных сопровождали и другие родственники жены в количестве не менее пятнадцати человек, но они остались на пристани и принялись глазеть на «Сохар» и шумно переговариваться. Жену Мусалама звали Зубайда. У нее было милое личико с большими темно-карими глазами. Ее гибкая, грациозная фигура дышала пробуждающейся женственностью. Держалась Зубайда застенчиво. Зато Мусалам сиял, правда, извинившись за то, что его жена просто одета — одеться получше ей не позволяли возможности. Ее отец умер, оставив сына и шесть дочерей, и теперь ее брат содержал всю семью. Этот молодой человек дал мне ясно понять, что деньги, которые он получит от Мусалама, составят приданое двум-трем его сестрам на выданье. Оказалось, что только арабские моряки, когда женятся, платят невесте деньги, а во всех других случаях индианка должна принести мужу приданое. Я понял намек и, отозвав Мусалама в сторону, сказал, что даю ему тысячу рупий (пятьдесят-шестьдесят фунтов стерлингов). Мусалам остался доволен, чего не могу сказать о себе: в смете расходов на экспедицию отсутствовала статья, предусматривающая расходы на матримониальные нужды. К тому же закралась мысль: примеру Мусалама могут последовать и другие оманцы.

Я как в воду глядел. В последующие несколько дней почти все оманцы (исключение составил Камис-полицейский) уведомили меня, что хотят вступить в брак. Один за другим они подходили ко мне и просили тысячу рупий, а Джумаил позволил себе заикнуться даже о большей сумме: он собирался не только жениться, но и рассчитаться с родственниками оставленной им в Каликуте жены. Правда, он с радостью сообщил, что та женщина, не дождавшись его возвращения, вышла замуж во второй раз, и потому неустойка за невыполнение им супружеских обязательств не очень значительна. Однако эта радость меня не тронула, и я дал Джумаилу, как и другим, тысячу рупий, посчитав неразумным оплачивать предосудительные поступки, к которым отнес прекращение мужем супружеских отношений.

Деньги сделали свое дело, и оманцы женились один за другим. Колебался один Салех, нерешительный по натуре. Он несколько дней советовался с товарищами, выспрашивая у них, хороша ли его невеста. В конце концов стенания Салеха всем надоели, и оманцы, вынудив его приодеться, отвели в дом невесты, а оттуда к местному кади, надо думать, весьма довольному наплыву брачующихся. К сожалению, нерешительность Салеха не оказалась беспочвенной, что лишний раз подтвердило, что брак — дело серьезное и что этот вопрос решать следует самому. Салех провел с женой ночь, а поутру не нашел ее — она сбежала, прихватив с собой тысячу рупий. Естественно, после этого Салех долгое время пребывал в подавленном настроении, усугублявшемся бестактностью его земляков, допекавших его вопросом: «Ну, и где же твоя жена?»

После того как мы облегчили судно и оставили несколько человек охранять перенесенное на берег имущество, пришла пора кренгованию. «Сохар» отбуксировали к южному берегу, после чего во время прилива с помощью блоков и тросов мы вытащили судно на берег, а во время отлива завалили корабль набок и принялись очищать днище от наслоений: ила, водорослей, моллюсков и морских уточек. Работе, как зачастую это бывало, помогала дружная песня. Впрочем, работа оказалась менее трудоемкой, чем я ожидал: наслоения отделялись вместе с покрытием из смеси бараньего жира и извести, которое еще в Суре мы нанесли на днище, чтобы его защитить от посягательства древоточцев. Дерево под покрытием оказалось неповрежденным, а вот специально пришитые к днищу несколько досок, не защищенных покрытием (я хотел проверить, что с ними станет), были сплошь источены древоточцами, оставившими на них сетку отверстий с иголочное ушко. Некоторые доски были настолько источены, что ломались руками, как вафли.

Нам также надлежало поставить новые паруса вместо отслуживших свое. Пока кренговали судно, Трондур нарисовал выкройку парусов. Парусину весом в две с половиной тонны мы к тому времени уже закупили. За ней ездил в Мадрас найденный мной торговец. Ему удалось перевезти парусину в купе пассажирского поезда, забив материалом все помещение. Парусина сошла за ручную кладь с согласия бригады проводников, погревших на этом руки. Материал, доставленный из Мадраса, оказался великолепным. Индия — одна из немногих стран, изготавливающих парусину превосходного качества. Но, пожалуй, лишь в Индии могут сшить паруса для судна океанского плавания всего за одну неделю. В Европе или Америке на это ушло бы четыре месяца.

Невдалеке от стоянки рыбацких лодок я нашел необходимую мне площадку — большую и ровную, вполне пригодную для того, чтобы расстелить на ней парусину и заняться работой. Оставалось нанять людей. В тот же день я познакомился с рыбаком, который произвел на меня благоприятное впечатление. Он согласился набрать людей для работы и вскоре привел с собой одиннадцать человек, рыбаков, как и он. Мы с Трондуром, вооружившись бечевкой и колышками, нанесли на площадке контуры парусов, после чего усадили рыбаков за работу, снабдив их нитками и иголками. Я пообещал хорошо заплатить, и люди дружно взялись за дело. Через восемь часов я произвел небольшой расчет: определил объем выполненной работы. Чтобы сшить паруса в намеченный мною срок, работников не хватало. Пришлось нанять еще дюжину человек, а затем еще шесть. С того времени наблюдалась занимательная картина: тридцать мужчин сидят, скрестив ноги, на расстеленной парусине и, как заправские швеи, орудуют иглами, стараясь изо всех сил. В жаркое время дня они отдыхали, а когда становилось прохладнее, вновь брали в руки иголки и работали допоздна при свете штормовых фонарей. За пять дней паруса площадью три тысячи квадратных футов были сшиты.

Еще мне предстояло найти нового кока, а от Шенби отделаться. Мало того что он готовил несъедобную пищу, он стал приворовывать. Поначалу, как я уже отмечал, он сам поглощал похищенное съестное, однако в Бейпоре он сумел развернуться: стал менять украденные продукты на сигареты. Застав его за этим занятием, я запретил проходимцу сходить на берег. Однако отделаться от Шенби оказалось непросто, ибо у него было пакистанское подданство, а индийские власти не горели желанием приютить у себя пакистанского моряка, списанного на берег. Оставалось отправить Шенби на родину, но и это оказалось нелегким делом. Чтобы уладить этот вопрос, я потратил неделю, мотаясь в Каликут и обратно. В Каликуте меня посылали из одной конторы в другую, но я только зря тратил время. Наконец я пришел в специальную службу, сержант которой взялся решить вопрос, правда, за немалую мзду. Однако, когда я пришел к нему на следующий день, он сказал, что вопрос еще не улажен и попросил заменить одну из данных ему банкнот, ибо ту по причине ветхости у него не приняли в банке, и он ее выбросил. Мне оставалось упрекнуть себя в том, что я понадеялся на сержанта, хотя мог бы уразуметь еще накануне только по виду офиса пресловутой специальной службы, что здесь не утруждают себя работой. В помещении находились два ряда столов, по десять в каждом ряду, на столах — папки с подшитыми в них бумагами, но только папки эти разбухли и пожелтели от времени, а новые, видно, не заводили. Половина рабочих мест пустовала, а клерки, сидевшие за столами, работой не занимались, а, опершись о спинку стула, казалось, отрешенно смотрели — кто в потолок, кто в окно, словно созерцательный образ жизни помогал им совершенствовать дух.

Не добившись успеха у клерков, я отправился к их начальнику, офицеру. Он сидел в своем кабинете, занятый чтением. Перед ним лежал роман Джона Фаулза «Волхв». Я приободрился, воспрянул духом: офицер — образованный человек и, возможно, войдет в мое положение. В моей библиотеке на судне имелся другой роман Фаулза — «Женщина французского лейтенанта». Выяснилось, что офицер не читал эту книгу, но с удовольствием прочел бы ее, ибо от «Волхва» пришел в восторг. На следующий день я передал офицеру «Женщину французского лейтенанта», а Шенби с билетом на самолет и месячным жалованьем отправился на автобусе в бомбейский аэропорт, чтобы улететь в Пакистан. За него я нисколько не беспокоился, был уверен: не пропадет — он умел приспосабливаться.

Шенби заменил Ибрагим Хасан, выходец с Миникоя. С ним я познакомился на Малабарском берегу Индии, когда посещал те края в поисках корабельного леса. Ибрагим был обычным клерком, не имевшим, по его убеждению, ни единого шанса достичь служебных высот, и теперь, когда я снова встретился с ним, он, узнав что мне нужен кок, изъявил желание занять вакантное место. Стряпать на большое количество ртов Ибрагиму не приходилось, но я рассудил, что кто бы ни стал коком на корабле, он будет готовить лучше, чем Шенби. Однако Ибрагим превзошел все мои ожидания. Он готовил прекрасно — язык проглотишь, что, понятно, благотворно сказалось на настроении в коллективе.