Помоги проекту - поделись книгой:
Потенциальность культурного текста «живет» между актом письма и актом чтения. Процесс естественного воспроизведения не предполагает своей осознанной фиксации, так как самым непосредственным образом связан с системой недекларированных ценностей. В этом заключается принципиальное отличие культурных форм, естественных для восприятия, и форм, восприятие которых требует определенных усилий. Зачастую высокая степень «свернутости» и «герметичности» текста только повышает степень его информативности. «Нулевое содержание» проявляется и раскрывается в «преодолении» языкового материала, когда не-информация становится информацией.
Как отмечал Ю. М. Лотман, «вырванные из археологических контекстов отдельные археологические находки<…>первоначально даны нам как тексты на н и к а к о м языке. Нам надо знать, что это тексты, но код для их прочтения предстоит нам сформулировать самим…» [240] . Алгоритм профессиональной атрибуции может быть сведен к трем главным взаимообусловленным оценочным процедурам:
а) «узнавание» культурного текста как особого, упорядоченного, строго организованного семантического единства;
б) выявление (установление) языка, на котором он создан;
в) культурная интерпретация текста на языке подлинника.
Условием семантической реабилитации культурных идиом выступает «этимологическая» прокомментированность и выявленность их внутренней формы. Expertus в переводе с латыни – не только «опытный», но и «сведущий». Восстановление семантических разрывов, утраченных смысловых связей возможно лишь тогда, когда культурная рецепция включает в себя новые, ранее неучтенные или не вполне осмысленные пласты культуры. Любой ориентированный в будущее национальный проект немыслим без четко осознанной ценностной ретроспективы. Об этом в стихотворном послании «К Вульфу, Тютчеву и Шепелеву» (1826) размышлял когда-то молодой Н. Языков:Наследие предполагает наследников. Отношение к прошлому как актуальному факту формирует «чувство следа», выступает мерой и критерием последовательности. Современный человек вновь и вновь вынужден останавливаться перед проблемой «собирания» своих множественных культурных идентичностей. Именно на это должна быть сориентирована целостная методология подготовки современного специалиста-гуманитария.
Актуальные вопросы стандартизации и концептуализации музейной деятельности
В современном постиндустриальном обществе распространяется стандартизация всех форм общественной деятельности, не избежал данной участи и музей, один из традиционных институтов сохранения, трансляции и освоения культуры. Стандартизация деятельности человека способствует развитию универсализации сознания и воспроизводству устойчивых структурных моделей не только поведения, но и аналитики реальности. Особенно ярко эти тенденции проявляются в создании метаязыка описания социокультурных процессов, состоящего сегодня, в большей мере, из экономических и маркетинговых терминов. В музейном пространстве этот процесс связан с появлением антиномии ценностных различий между базовыми и современными функциями музея. Очевидно, что отношение индивида с культурным наследием базируется на фрагментарном знании и дополняется эмоциональным и образным механизмом восприятия реальности, поэтому развитие творческих способностей посетителей в музее и восприятие ими музейной услуги, как некоторого товара находится в несомненном конфликте, вызывая антагонизм ценностных характеристик духовной деятельности человека, сохраненной в музейных предметах с конкретной музейной практикой. Сегодня в музее востребованы в основном различные информационные продукты, которые музей должен лишь эффективного хранить и представлять. В этой связи, наметившийся концептуальный бум в музейном проектировании маркирует кардинальный поворот в понимании миссии музея, как учреждения, генерирующего духовные ценности на основе изучения и творческого предъявления разнообразного социального и культурного опыта, к музею, модернизирующему организационные, управленческие, финансовые структуры, коммуникационные механизмы и материально-техническую базу. Поэтому многие аналитики, рассматривая модернизацию как процесс положительного изменения технологических основ музейной деятельности, главное внимание при определении современных функций музея уделяют удовлетворению потребностей посетителей и интересам партнерских организаций.
Попытка стандартизации музейной деятельности не может быть принята без обсуждения и научного анализа в профессиональном сообществе. Общей целью стандартизации является защита интересов потребителей и государства по вопросам качества продукции, процессов и услуг. Появившееся первоначально в рамках дискуссии понятие музейной услуги сегодня уже закреплено законодательно, и впервые в этом году государство выделяет музеям финансы под конкретные услуги, которые оно заказывает музеям. Однако может ли быть установлен денежный эквивалент воспроизводству духовных потребностей человека? Как определить эффективность трансляции ценностных активов прошлого музеем или архивом? Одно можно утверждать определенно: в сфере культурной и образовательной деятельности количественные показатели «не работают». Следовательно, невозможно копирование принципов стандартизации, принятых в иных областях социальной деятельности, в музейную среду. Основными принципами стандартизации являются: добровольное и единообразное их применение, применение международного стандарта как основы разработки национального стандарта, системность стандартизации, недопустимость создания препятствий производству и обращению продукции, принцип гармонизации, объективность проверки требований и др. Необходимость разработки и применения принципов стандартизации должна быть закреплена в законодательных и нормативных актах. В отличие от библиотечного дела, где форма библиографического описания определяется государственными стандартами, статус музейных стандартов в ближайшее время может носить только рекомендательный характер. Музеи и другие организации будут их использовать на добровольной основе в том случае, если они согласны участвовать в совместных работах в рамках музейного сообщества. Международным советом музеев (ИКОМ) были разработаны минимальные стандарты для определения качественного уровня работы музеев, входящие в Кодекс музейной этики [241] . Однако они не являются обязательными для музейного профессионального сообщества России. Сегодня в России в ряде регионов разработаны модельные стандарты деятельности музеев [242] . Необходимость создания таких документов регионального уровня инициирована органами управления, для которых, в результате получения дополнительных властных полномочий, остро стоит задача не только финансирования, но и контроля над подведомственными учреждениями культуры. Речь идет о необходимости «закрепления в виде нормативов минимально необходимых параметров, которые могут обеспечить жизнедеятельность музеев в современных условиях» [243] .
Анализ некоторых модельных стандартов показал их структурную идентичность и повторяемость формулировок, что является одним из критериев стандартизации. Но в данном случае он сводит к минимуму уникальность музеев, их неповторимость и типологическую специфику, а также особенности историко-культурного развития региона. Модельный стандарт делится на два раздела: Преамбулу (общие положения) и Приложения (отдельные нормативные и методические документы). В первую часть входят следующие разделы: услуги, предоставляемые населению музеями; обеспечение доступности музейных услуг; ресурсная база музея; нормативный ресурс; фондовый ресурс; материально-технический ресурс; финансовый ресурс; кадровый ресурс; организационно-методическое обеспечение деятельности музея; музей и местное сообщество. Показательно, что только в стандарте Ямало-Ненецкого округа (2010 г.) составители ввели раздел – научно-исследовательская работа в музее, что является как раз основной функцией музея, обеспечивающей выполнение намеченных в стандарте целей: хранение музейных предметов и музейных коллекций; выявление и собирание музейных предметов и музейных коллекций; изучение музейных предметов и музейных коллекций; публикация музейных предметов и музейных коллекций и осуществление просветительной и образовательной деятельности. Таким образом, любому музейному специалисту понятно, что базовые функции музея как особой культурной формы (собирание, сохранение, изучение и публикация историко-культурного наследия) в данном нормативном документе находятся в противоречии с услугами, ресурсами и организационно-методическим обеспечением.
Интересно отметить, что в некоторых документах отразились современные трудности, существующие в музееведческой теории. Например, наблюдаются разночтения в названиях учреждений, для которых написаны модельные стандарты. В стандарте Ямало-Ненецкого округа это – учреждения музейного типа, в стандарте Ульяновской и Иркутской области – музеи муниципального образования, в стандарте Хабаровского края – муниципальные музеи. В музейной теории существует разработанная классификация музеев по различным критериям. Так в классификации по форме собственности дано деление на государственные, негосударственные музеи (муниципальные, ведомственные, корпоративные и частные), что позволяет отнести формулировки – музеи муниципальных образований и муниципальные музеи – к одной группе – муниципальные. Однако из текста модельного стандарта Иркутской области следует, что он относится ко всем музеям, находящимся на территории Иркутской области (43 – государственных и 38 – муниципальных). Другой термин, появившийся в модельном стандарте Ямало-Ненецкого округа, – учреждения музейного типа – отразил современную тенденцию размывания дефиниции «музей» и как следствие массовое возникновение во всех регионах России культурно-развлекательных учреждений (аналогов советских домов культуры и творчества), имеющих в названии термин «музей». Музейные специалисты попытались в 2010 г. в словаре «Актуальных музейных терминов» провести различие между музеем и не музеем, назвав эти организации – учреждения музейного типа. Тогда получается, что модельный стандарт Ямало-Ненецкого округа создан не для музеев? Это предположение не подтверждается при чтении текста документа, где все цели, функции и задачи прописаны для музеев. Мы видим результат расплывчатости понятий и желание разработчиков нормативных документов охватить весь спектр существующих форм учреждений культуры. Такие «ошибки» не могут считаться безобидными, они существенно меняют восприятие массовым посетителем базовых функций музея, в результате не только государство (управленческие структуры), но и общество воспринимает музей как культурное учреждение, обязанное предоставлять лишь некоторое разнообразие «потребительских услуг», которое свойственно в современном мире супермаркетам, галереям, образовательным учреждениям, развлекательным и туристским комплексам. Вероятно, таких несоответствий можно было бы избежать при проведении экспертизы проектов модельных стандартов, но процедура создания и утверждения стандартов не предусматривает таковую.
Особенно странными, и даже страшными, при введении такой тотальной стандартизации в сферу культуры являются количественные рекомендации о численности музеев на душу населения! Расчет показателей не учитывает конкретной историко-культурной ситуации района, а исходит из критериев доступности музейной услуги. Так постоянные экспозиции в музеях названы стационарными формами обслуживания, что меняет содержание деятельности музея. Проектирование экспозиций и выставок в музее основывается на результатах научных исследований музейных коллекций, результатах атрибуции музейных предметов. Основной задачей музейной деятельности является изучение и сохранение всей полноты исторической и художественной информации подлинного музейного предмета – это и есть одна из основных форм актуализации культурного наследия. Популяризация результатов исследования (а не обслуживание) возможна тогда, когда в музее созданы все условия для научно-исследовательской деятельности.Стационарные формы обслуживания
«Могут создаваться и действовать музеи, различающиеся по их целевому назначению и составу фондов, а
Нет разнообразия и в предоставлении услуг физическим и юридическим лицам в стандартах. К музейной услуге отнесены: организация выставок и постоянного экспозиционного обслуживания, экскурсионное обслуживание, лекционное обслуживание, проведение культурных мероприятий: праздников, представлений, обрядов и др., организация работы лекториев, школ и курсов по различным отраслям знаний, других форм просветительской деятельности, справочные, информационные и рекламно-маркетинговые услуги,
В раздел нормативных ресурсов модельного стандарта не включена «Концепция (создания или) развития музея» как отдельный и необходимый для музея документ. Учредительным документом музея является Устав, локальными актами являются: коллективный договор; штатное расписание; структура музея; положение о структурных подразделениях; правила внутреннего трудового распорядка; должностные инструкции и т. д. Таким образом, следует отметить наличие достаточно существенных несоответствий в определении целей и задач музея, прописанных в новых модельных стандартах музейной деятельности и сформулированных в музееведческой теории. На данном этапе развития музея в России процессы стандартизации и концептуализации музейной деятельности осуществляются независимо друг от друга. Модельные стандарты не требуют экспертных оценок профессионального сообщества, они созданы для управления и контроля учреждений культуры органами власти, которые финансируют их. Поэтому основная часть этих документов содержит нормативные инструкции по оснащению культинвентарем и техническими средствами, расходу хозяйственных товаров, расходу на текущий и капитальный ремонт здания музея, рекомендации по определению штатной численности работников, обеспечению подписными изданиями и пополнению библиотечных фондов. Показательно, что в нормативные документы включены и рекомендации по формированию имиджа музея муниципального образования, где акцент делается на информационный, архитектурный, фондовый, оформительский аспекты создания имиджа, а также способы поддержания корпоративной культуры.
Обозначенные приоритетные «точки роста» современного музея подтверждают необходимость создания новых концептуальных подходов в планировании деятельности данного учреждения. Процесс модернизации и маркетинговые технологии позволили легко освоить не только создание модельных стандартов чиновниками, но и освоить музейным специалистам технологию создания «Концепций развития музея». Существенную методическую помощь в приобретении таких навыков оказали разработки Лаборатории музейного проектирования Российского института культурологии и семинары экспертов Фонда В. Потанина, проходившие в рамках конкурса «Меняющийся музей в меняющемся мире» [245] . За период с 1987 г. по 2010 г. сотрудниками Лаборатории было разработано более 25 Концепций развития музеев и одна Концепция создания музея (Концепция и программа создания Сургутского художественного музея). Однако в научной литературе ощущается недостаток исследований по анализу не только отдельных Концепций, но и региональных особенностей, эффективности внедрения предложенных способов и форм развития.
Для того чтобы ответить на вопрос: возможно ли сегодня найти тот оптимальный путь развития, который поможет избежать крайностей и органично сочетать лучшие традиции классического музея с современными инновационными процессами, необходимо провести предварительный анализ результатов концептуализации музейной деятельности. За последние пять лет количество опубликованных в печати или Интернете «Концепций развития музеев» выросло на порядок, что свидетельствует о своеобразном «концептуальном буме» в музейной среде. Концептуальный подход предполагает существование или формирование процесса перехода от конкретного объекта к абстрактному или от абстрактного объекта нижестоящего уровня к абстрактному объекту более высокого уровня. Если с позиций философской рефлексии концептуализация рассматривается как процедура введения онтологических представлений в накопленный массив эмпирических данных, первичная теоретическая форма, обеспечивающая теоретическую организацию материала, то с точки зрения экономики концептуализация определяется как определение понятий, отношений и механизмов управления, необходимых для описания процессов решения задач в избранной предметной области [246] . Концепция проекта – это главный замысел будущего проекта, его «принцип». Она отражает стратегию развития учреждения и строится на базе сформулированных миссии, целей и задач. Задача концепции – формулировка идей, которые впоследствии лягут в основу технического задания и, затем, и в сам проект.
Вероятно, для любого развивающегося учреждения культуры наступает период, когда встает задача сформулировать и представить план дальнейшего развития. Необходимость разработки концепции создания или развития музея была закреплена в методических рекомендациях Министерства культуры еще в 1980-х годах. Написание концепции развития как музея в целом, так и отдельных частей является частью научно-исследовательской деятельности музея и требует сбора и анализа широко круга материалов. В советской государственной системе «Концепция развития музея или музея-заповедника» обычно составлялась на 5 лет и соответствовала пятилетним планам развития, обязательным для промышленного производства. В то время это был скорее план перспективного развития, чем концептуализация идей и определение миссии музея. На практике реального документа под названием «Концепция развития …» не имело большинство советских музеев, поскольку их деятельность определялась министерскими нормативными документами. Разделение форм собственности и новые экономические условия поставили музеи в сложные условия поиска своего места в рыночной экономике. Одновременно в конце 1990 годов появились исследования, посвященные определению миссии музея. Однако сколько не писали об этом, вряд ли нужно было искать новые цели и задачи для столь устойчивого учреждения, связанного с сохранением, изучением и трансляцией прошлого и имеющего a priori положительный имидж у населения. Одной из первых детально разработанных концепций стала «Концепция развития Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина», отразившая многие проблемы музееведческой науки конца XX века, но остающихся актуальными и сегодня, опубликованная в сборнике «Музей и коммуникация» в 1998 году. [247] Концептуальный подход к деятельности музея проявился впервые в данном документе при анализе теоретических основ музейной науки. Авторы отмечают, что «теоретический вакуум, возникший в музееведении, проявляется в неготовности музеев формулировать концепции своего развития в новых условиях; в низкой эффективности прикладных музееведческих исследований и разработок, не находящих опоры в фундаментальных представлениях; в отсутствии научных предпосылок для выработки приоритетов и принципов музейной политики, не сводящихся к идее совершенствования существующих структур и манипулированию количественными показателями» [248] . Концепция Самарского областного историко-краеведческого музея им. П. В. Алабина и сегодня является наиболее детально разработанной, оригинальной и концептуально обоснованной. Многие музеи России используют структуру этой концепции для создания своей Концепции развития. Интересен еще один методический документ, подготовленный и утвержденный Комитетом по культуре Правительства Санкт-Петербурга в 2008 году, – «Методические рекомендации по разработке концепций развития деятельности государственных музеев, подведомственных Комитету по культуре» [249] . Документ носит рекомендательный характер, в нем кратко сформулированы сроки (5 лет) действия Концепции и основные разделы (8 разделов). Остановимся только на методических рекомендациях написания Раздела 2. Основные цели и задачи деятельности музея. Определение миссии музея. В документе содержатся следующие рекомендации: «Цели должны быть конкретными, реалистичными, достижимыми. Необходимо формулировать их таким образом, чтобы на завершающем этапе реализации Концепции была возможность оценить степень их достижения. Следует обозначить связь между целями и задачами деятельности музея и основными направлениями развития сферы культуры Санкт-Петербурга, изложенными в Концепции развития сферы культуры Санкт-Петербурга на 2006–2009 годы. Формулировка миссии музея должна иметь обобщающий (относительно целей и задач) характер, отражать индивидуальность музея, подчеркивать его роль в культурной и общественной жизни Санкт-Петербурга. Рекомендуется уточнить определение миссии на завершающем этапе реализации Концепции» [250] . В документе имеются рекомендации по написанию раздела 8 – Способы оценки эффективности реализации Концепции, где предлагается учесть не только количественные показатели деятельности музея, но и качественные. Однако не раскрыто, какие критерии необходимо учитывать при оценке качественных показателей.
Сегодня музеи России можно разделить на три группы, в зависимости от определения ими своей миссии. Первая группа – музеи, придерживающиеся традиционного определения своих целей. Например, в Концепции развития Рязанского музея-заповедника дано следующее определение миссии: служить проводником в мир отечественной истории и культуры, содействовать процессу формирования у граждан России исторического мировоззрения в его нравственном и политическом аспектах, способствовать повышению культурного самосознания народа, заботиться о сохранении памяти о славных традициях прошлого и передачи исторического опыта народа современным поколениям, стать крупным центром патриотического воспитания молодежи России [251] . Вторая группа музеев стремится «идти в ногу со временем» и видит музей как «уникальное общественное образование, призванное служить местом встречи и продуктивного межкультурного взаимодействия, информационного и ценностного обмена между различными социальными общностями, различными этносами, различными поколениями, различными профессиональными, возрастными, территориальными и иными субкультурами» [252] . Обобщает модернизаторскую тенденцию понимания миссии музея и определение целей современного музея Концепция развития музейной сети Удмуртской республики, созданная коллективом авторов Лаборатории музейного проектирования РИК в 2011 году [253] . В этом документе впервые сделана попытка проанализировать развитие российских музеев на фоне зарубежного опыта (включены главы с аналитическими материалами по развитию музейного дела в Великобритании, Германии и Италии). Авторы видят российский музей сегодня как «современный культурно-образовательный и досуговый центр, соответствующий стандартам современного дизайна и информационных технологий, главный принцип работы которого – ориентация на посетителя и его запросы» (обслуживание –
Анализ Концепций развития музеев, размещенных в Интернете, позволяет сделать некоторые выводы. Большинство таких документов носят предварительный проектный характер, поэтому не включают в себя полный комплект необходимых аналитических материалов, ограничиваясь перечислением целей, задач, структуры музея, описанием его материально-технической базы, видами деятельности, перечислением основных мероприятий, кадровой и маркетинговой политикой [254] . Такие документы создаются муниципальными или ведомственными музеями самостоятельно. В них представлены общие направления развития, учитывая современные практики и формы музейной деятельности без обоснования необходимости их обязательного применения. Например, в Концепции музеефикации и развития Государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника “Казанский Кремль” недостаточно проработан ресурсный потенциал музея-заповедника, не указаны перспективы всех видов деятельности (хотя приложен план мероприятий), не разработаны маркетинговые и коммуникативные стратегии. Хотя авторы утверждают, что «реализация Концепции позволит вывести Государственный историко-архитектурный и художественный музей-заповедник «Казанский Кремль» на принципиально новый качественный уровень, создать музей комплексного профиля с новыми принципами деятельности, сделать его центром туризма международного уровня» [255] . Фрагментарность и краткость описания не позволяет в дальнейшем провести оценку степени реализации предложенной Концепции.
Государственные музеи и музеи-заповедники приглашают для разработки своих концепций специалистов Лаборатории музейного проектирования или специалистов ООО «Экокультура» [256] . Выполненные специалистами проекты отличаются полнотой и проработанностью. Однако экспертная оценка не всегда положительна и для таких документов. Так, Концепция ООО «Экокультура» была отвергнута Ученым советом музея как документ неудовлетворительный, нарушающий законодательство РФ и фактически ликвидирующий историко-архитектурный музей-заповедник. Члены Ученого совета подготовили откорректированный вариант Концепции, согласно которому музей-заповедник как особо ценный объект культуры народов РФ остается в Кремле, в тех памятниках, что остались у него на сегодняшний день после изъятий в 2007–2008 гг. 7 зданий в пользу местной епархии РПЦ. Но Министерство культуры отвергло этот вариант Концепции и принимает к руководству первый. О результатах конфликтной ситуации в Рязани пишет сотрудник музея Ирина Кусова в журнале «Скепсис» [257] .
Рекомендательный характер методических материалов по написанию концепций требует проведения профессиональной экспертизы таких документов, которая чаще всего осуществляется специальными экспертными Советами при Комитетах по культуре региональных органов управления, Министерстве по культуре Российской Федерации или отдельными экспертами. Однако результаты экспертизы остаются недоступны профессиональному сообществу и не могут на данном этапе служить основой для разработки правил экспертизы культурных проектов. Общие рекомендации по экспертизе инновационных проектов, опубликованные различными организациями на своих сайтах, могут быть использованы только для общей характеристики проекта [258] . Для выявления специфики музейного проектирования необходимо создавать критерии оценки Концепций развития музея и критерии ответственности эксперта. Эксперт должен оценить новизну и перспективы развития проекта, качественный состав участников, обосновав систему оценки проекта и нести ответственность за свое решение. Целесообразным представляется проведение мониторинга осуществленных (или не полностью реализованных) Концепций. Без анализа данных мониторинга нельзя оценить степень необходимости и эффективности разрабатываемых Концепций развития для деятельности музеев в новых экономических и социокультурных условиях в России.Проект зон охраны Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха»: попытка анализа и оценки
Охрана культурного и природного наследия требует особого нормативно-правового обеспечения, которое является механизмом взаимодействия музея и городской или сельской администрации, музея и охранных учреждений, музея и жителей, туристов. От наличия или отсутствия такой документации зависит возможность осуществления музеем контролирующих и охранных функций, решение конфликтных ситуаций. В настоящее время сложилась ситуация, когда в связи со сменой форм собственности прежние нормативные акты оказались недействительны, а новые находятся в стадии разработки. В «Земельном кодексе» нет понятия «музей-заповедник», поэтому перераспределение земель, а иногда их продажа осуществляются без учета требований «Проекта зон охраны». У ряда музеев не было кадастров, т. е. карты (схемы), на которой бы были точно обозначены границы. Поэтому в своей деятельности музеи-заповедники сталкиваются с большими трудностями.
«Современный музей-заповедник определяется как учреждение культуры, созданное для обеспечения сохранности, восстановления, изучения и публичного представления целостных территориальных комплексов культурного и природного наследия, материальных и духовных ценностей в их традиционной исторической (культурной и природной) среде» [259] . Такое определение находим в «Государственной стратегии формирования системы достопримечательных мест, историко-культурных заповедников и музеев-заповедников в Российской Федерации». Из дефиниции следует, что музеи-заповедники, по своей сути, полифункциональные учреждения, которые занимаются сохранением не только культурного, но и природного наследия. Вопросы сохранения природного наследия регулируются несколькими видами документов. Самым важным, пожалуй, является «Проект зон охраны музеев». Мы попробуем дать экспертную оценку этому основополагающему виду документа и этапам его создания на примере Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова «Карабиха».
Музей-заповедник «Карабиха» был организован в декабре 1946 года. И практически сразу встал вопрос о том, что сотрудникам музея необходимо сохранить не только здания, но и всю территорию усадьбы, куда входили: верхний и нижний парки, плодовый сад, система прудов. Ставилась задача создать «адекватное» представление об усадьбе. Ее решение всегда было одним из направлений деятельности сотрудников музея. Еще в бытность «Карабихи» в составе Ярославского областного краеведческого музея первый её директор – Анатолий Федорович Тарасов – разработал «Положение о режиме содержания музея-усадьбы Н. А. Некрасова в с. Карабиха и его охранной зоне» (1966 г.) [260] . В марте этого же года документ был утвержден на заседании Исполнительного комитета (24 марта 1966 г., № 219 «Об установлении охранной зоны музея-усадьбы Н. А. Некрасова в с. Карабиха»). Причем интересно, что по этому решению не только утверждался сам документ, но и предлагались практические мероприятия для создания благоприятного режима охраны. Так, в частности, в решении было записано: «Ярославскому райисполкому рассмотреть вопрос о водоснабжении жителей поселка спиртозавода, пользующихся в настоящее время водоисточниками парка музея, и благоустройстве пешеходной дорожки поселка, пролегающей вдоль ограды парка музея» [261] , т. е. вводились ограничения для использования водной системы, входящей в состав музея-усадьбы. Для создания охранной зоны музею отводилась площадь в 9 га. В постановлении были определены границы зоны охраны, которая располагалась вокруг усадьбы «Карабиха». Дифференциация охранных мероприятий по зонам охраны в документе не предусмотрена. Однако сами мероприятия были предложены сотрудниками музея и поименованы в указанном документе: «На территории музея-усадьбы запрещается: 1. Постоянное или временное размещение каких-либо организаций и предприятий, не связанных с увековечиванием памяти Н. А. Некрасова. 2. Постоянное проживание кого бы то ни было, кроме сотрудников музея, для которых отводится специальное помещение. 3. Производство строительных, изыскательных, земляных и других работ без особого на то разрешения администрации музея-заповедника. 4. Езда на автомашинах, мотоциклах, велосипедах и др. средствах передвижения, за исключением транспорта, обслуживающего музей-усадьбу. Порядок посещения музея-усадьбы и все другие вопросы содержания его определяются администрацией музея-заповедника. 5. На территории охранной зоны запрещается: строительство и возведение каких-либо промышленных, хозяйственных объектов и сооружений и изменение характера существующего землепользования. 6. Строительство жилых зданий без согласования с администрацией музея-заповедника и областным архитектурным надзором. 7. Повреждение или уничтожение зеленых насаждений. 8. Производство других работ, угрожающих сохранению парков и территории усадьбы» [262] .
Представляет интерес тот факт, что в проекте этого документа впервые определен состав охраняемых объектов: «Весь комплекс зданий и сооружений, сохранившийся со времени Н. А. Некрасова на территории бывшей усадьбы поэта в с. Карабихе, – парки, пруды, луга и земли, на которых они находились, – в совокупности своей является памятником русской культуры, подлежит охране государства как всенародное достояние» [263] . В документе фигурировали не только территория усадьбы, но и близлежащие территории – с. Дубки, Красные Ткачи, д. Черелисино. Ограничения на деятельность же вводились только в границах усадьбы (в современной терминологии «границах памятника»). На ранних стадиях существования коллективу музея удалось «очистить» территорию усадьбы от сторонних организаций. На том этапе большего достичь не удалось.
Документы музейного архива свидетельствуют, что данное решение было доведено до сведения архитектора Ярославского района.
Самый активный период в разработке, утверждении и согласовании охранных зон совпал с обретением музеем юридической самостоятельности (Постановление Совета Министров РСФСР № 376 от 4 сентября 1987 г. «О создании Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова ″Карабиха″»). И вновь инициаторами создания Проекта стали сотрудники музея. В конце 1980-х гг. научным сотрудником С. В. Смирновым были представлены «Материалы для разработки охранных зон Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова (Поволжье. Макарово и его окрестности)» [264] . Документ имеет историко-литературный характер. Для нашей темы он интересен тем, что в нем впервые говорится не только об усадьбе. Охранные зоны планировалось организовать по всей Ярославской области, в местах, связанных с жизнью и творчеством поэта. Это Карабиха – усадьба, приобретенная поэтом; Абакумцево – здание мемориальной школы, выстроенное по инициативе и на средства Н. А. Некрасова, фамильный склеп Некрасовых, могила матери поэта; Грешнево – территория бывшей усадьбы отца поэта; Вятское – село, являющееся прототипом села Кузьминское в поэме Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо»; Макарово – «база» охотничьих путешествий поэта. Именно этот документ и лег в основу задания музея по разработке нового Проекта зон охраны. Сам документ был заказан проектному институту по реставрации памятников истории и культуры «Спецпроектреставрация». Заказчиком выступало Ярославское управление культуры. Вот здесь возникает первое противоречие, когда музей отстраняется от прямого влияния на процесс создания документа, а может воздействовать только опосредованно (т. е. музей не выступает и никогда не выступал в роли заказчика). Сотрудничество двух учреждений – музея и проектного института – носит добровольный характер и в нашем случае всегда инициировалось музеем.
Этот Проект разрабатывался на основе уже существующих (или принятых) аналогичных документов, а именно: «Схема охраны памятников истории и культуры Ярославской области», выполненная Отделом по делам строительства и архитектуры Ярославского облисполкома в 1986 г.; «Охранная зона музея-усадьбы ″Карабиха″», 1966 г.; ППЗ [проект планировки и застройки. –
Проект зон охраны состоял из Программы-задания; Пояснительной записки к Проекту зон охраны; Исторической записки; Свода изобразительных источников. В состав охранных зон входило «два региона»: северо-западный (от с. Грешнево до с. Печелки) и юго-западный (от музея-усадьбы «Карабиха» до Московского шоссе и д. Черелисино) [266] , т. е. впервые был применен комплексный подход к вопросам охраны мест, связанных с Некрасовым.
Основной задачей документа было образовать «систему зон охраны… территорий, различающихся режимом их использования» [267] . Для музея было выделено четыре категории охраны: территория памятника, охранная зона, зона регулируемой застройки, зона охраняемого ландшафта. Наиболее строгий регламент был предусмотрен для территории памятника. Сотрудники института в полной мере использовали документы, материалы, предоставленные музеем. Необходимо обратить внимание на то, что активно использовались не только опубликованные, но и архивные документы.
В Проекте были подробно описаны все типы охранных зон, режимы использования, ограничения, которые необходимо было либо соблюдать, либо ввести; виды работ и мероприятий, которые надо было провести для создания условий охраны. Будет любопытно посмотреть на цифры, которые фигурировали в этом документе. Так, территория памятника юго-западного района определялась в 23,2 га (сама территория музея составляет 14 га), северо-восточный – 6,2 га; территория охранной зоны юго-западного – в 432 га, северо-восточный – 99,3 га; территория зон регулирования застройки юго-западного – в 376 га, северо-восточного – 108 га; территория охраняемого ландшафта юго-западного – в 3955 га, северо-восточного – 14300 [268] . Цифры впечатляющие. Однако они способствовали созданию целостного территориального комплекса, включающего в себя самые разнообразные объекты культурного и природного наследия. Важным мы считаем подчеркнуть тот факт, что при определении режимов охраны учитывались исторически обусловленные границы тех или иных объектов.
В ходе разработки Проекта зон охраны этот документ несколько раз становился предметом обсуждения на заседаниях Ученого совета музея. На завершающей стадии документ был согласован в Центральном совете Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры (20 января 1989 г., № 1/89) и в Главном управлении охраны, реставрации и использования памятников истории и культуры Министерства культуры РСФСР (31 января 1989 г., № 17–25/13 ос). Для того чтобы этот Проект стал действующим документом, необходимо было его обсуждение и принятие исполнительным комитетом Ярославского областного совета народных депутатов. В постановляющей части решения было записано:
«…1. Утвердить зоны охраны Государственного литературно-мемориального музея-заповедника Н. А. Некрасова ″Карабиха″ (села Абакумцево, Грешнево, Карабиха) в соответствии с прилагаемыми проектными планами.
2. Некрасовскому и Ярославскому райисполкомам: проводить все виды строительства и использования земель в соответствии с утвержденными зонами охраны музея-заповедника; все виды хозяйственной деятельности, проводимые в охранных зонах, согласовывать с управлением облисполкома.
3. Контроль за исполнением решения возложить на Главное управление архитектуры и градостроительства облисполкома<…>и управление культуры облисполкома…».
Подводя промежуточные итоги, необходимо сказать, что в музее была сформирована определенная схема работы над проектными документами: сама потребность, а потом и задание на создание документа вызревали в недрах учреждения; на этапе формирования задания научными сотрудниками проводились научно-исследовательские и архивные изыскания, направленные на: 1) обоснование необходимости включения тех или иных объектов в проект охранных зон; 2) определение режимов охраны и связанных с ними обременений. При этом задачей обеспечения охраны было сохранение не только недвижимого наследия (в данном случае зданий и сооружений), но и элементов природы и ландшафта, определенных географических пространств (например, Теряева горка, Печельское озеро). Специалисты института и музея работали в тесном сотрудничестве. Все стадии оформления и согласования на уровне российском и областном документ прошел. Органы государственной власти, которые были призваны проводить мероприятия по соблюдению режимов охраны, были извещены (в нашем случае это Комитет по культуре и Комитет охраны памятников). Таким образом, Проект зон охраны в тот период стал действующим документом. Однако этот документ не был доведен до сведения всех заинтересованных лиц. Так, районные администрации Некрасовского и Ярославского районов, на территории которых находились основные объекты охраны, документ не увидели, что в дальнейшем приводило к конфликтным ситуациям в случаях несанкционированной застройки на отчужденных территориях.
С точки зрения исторической ретроспективы мы можем сделать следующие выводы: сотрудники музея с самого начального периода его существования осознавали необходимость комплексного сохранения объектов и территорий, связанных с творчеством Н. А. Некрасова; технические задания на разработку таких документов создавались в музее с использованием всего массива источников и сведений, которые были найдены и созданы в ходе научно-исследовательской работы (написание историко-архивных справок, атрибуция объектов, определение значения объекта и/или территории для раскрытия тех или иных аспектов жизни и творчества, рекомендации по режимам охраны); итоговые документы 1966 и 1989 гг. практически в полном объеме предписывали те или иные виды охранных мероприятий, которые были названы в музейных документах. При этом мы может констатировать, что в течение определенного времени шел двуединый процесс: постепенное расширение площади охраняемых территорий (объем и территории) и совершенствование режимов охраны (они носили дифференцирующий характер – как правило, выделялось четыре режима охраны). На период конца 1980-х – начала 1990-х гг. пакет документов, регулирующих режимы охраны и взаимодействие со сторонними организациями, имел «рабочий» характер и обеспечивал музею хоть и не бесконфликтное существование, но механизм разрешения спорных ситуаций. При этом музей имел работающие документы, в которых была учтена необходимость сохранения культурного наследия. Перечисляя положительные результаты, необходимо указать и на отрицательный опыт работы. Музей никогда не выступал заказчиком этих документов, а значит, имел ограниченные возможности воздействия на ситуацию. Администрация и сотрудники могли только «доводить» до вышестоящих организаций сведения о нарушениях охранных зон и режимов охраны, что отрицательно сказывалось на оперативности реагирования на эти факты и действия. Хотя, бывают и положительные примеры: так, по факту начала строительства на Теряевой горке (срывали верхушку горки) мы обратились в органы власти (комитет охраны памятников, в прокуратуру) со ссылкой на существующий проект, к общественности и СМИ, в результате строительство сначала было приостановлено, а затем прекращено.
Подводя итог, можно отметить, что нормативно-правовая база, обеспечивающая работу Музея, является, по сути, инструментом его взаимодействия с другими социальными, административными и иными институтами, а наличие у музея «Проекта зон охраны…» служит гарантом наиболее эффективного противостояния возможным посягательствам на все виды собственности, включая землю, и в этой связи необходимо вести работу по корректировке существующего «Проекта зон охраны…».Музеефикация объектов индустриального наследия: проблемы концептуального обоснования
Индустриальное наследие включает представляющие историческую, научную, архитектурную ценность остатки индустриальной культуры: здания и машинное оборудование, заводы, шахты, склады, места переработки энергии, транспорт и инфраструктуру, а также элементы социальной организации, связанные с производством [269] .
Уже несколько десятилетий во всем мире предпринимаются активные меры по сохранению индустриального наследия. С 1973 года функционирует Международный комитет по сохранению индустриального наследия (TICCIH). В последующие годы в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО были включены более пятидесяти индустриальных памятников в различных частях света.
Систематический подход к охране индустриальных памятников формируется в Европе и США с наступлением новой, постиндустриальной эпохи. В России же переход от индустриальной культуры к постиндустриальной нельзя считать полностью завершенным, вследствие чего индустриальные объекты мыслятся прежде всего как функциональная, а не как мемориальная составляющая жизни общества.
В отношении государства к индустриальному наследию ситуация осложняется тем, что значительная его часть относится к советскому периоду. Для современного государства фундаментальным является положение [270] о несостоятельности СССР, несамостоятельности технологий и науки. Сохранение крупных индустриальных комплексов, подкрепляющих миф о производственной мощи и развитии технологий, кажется почти невыгодным.
В реальности же символический потенциал индустриального наследия значительно более разнообразен. Оно может способствовать активизации интереса к рабочим профессиям и мотивировать молодых ученых, демонстрируя востребованность их достижений. Кроме того, значительная часть индустриальных объектов – это объекты военной промышленности, популяризация которых могла бы способствовать воспитанию национальной гордости, росту чувства стабильности, поднятию авторитета армии, то есть решению насущных проблем государства.
Однако для раскрытия потенциала индустриальных памятников необходима слаженная работа специалистов (то есть институционализация охраны этого вида наследия), что на данный момент проблематично в связи с несовершенством терминологической и законодательной базы охраны наследия, новизной и неразработанностью вопросов охраны индустриальных памятников. В России существует ветвь Международного комитета по сохранению индустриального наследия (TICCIH), однако, как отмечает исследователь В. В. Запарий, она «является негосударственной структурой, выступающей на общественных началах и не имеющей ни средств, ни рычагов влияния на властные структуры» [271] .
В противоположность институционализации, довольно развиты практики актуализации индустриального наследия. Значительная их часть носит неформальный, экстремальный характер и является стержнем для формирования субкультур или течений (диггерство, сталкерство и т. п.). Представителей таких субкультур привлекает урбанистический аспект индустриальной культуры, им более всего интересен феномен города. Основной метод их приобщения к индустриальному наследию – самостоятельное исследование.
Более формализованные практики актуализации индустриального наследия реализуются коммерческими организациями. Довольно распространены экскурсии на производство (например, экскурсии на кондитерское производство Рот-Фронт в Москве или экскурсии на Императорский Фарфоровый завод в Санкт-Петербурге); небольшие турфирмы и индивидуальные гиды часто организуют экскурсии по памятникам промышленной архитектуры. Часто основой для приобщения к индустриальной культуре является интерес к советской культуре (например, проводятся реальные и виртуальные экскурсии в коммунальные квартиры) [272] . В ряде случаев для отсылки к советскому периоду используются исторические модели транспорта. Так, в Санкт-Петербурге компания Retro-bus использует автобусы модели ЛиАЗ-677, производившейся с 1967 года, а Музей городского электрического транспорта совершает выезды на трамваях различных моделей, создававшихся в 1900–1989 годах [273] . При этом варианты использования транспорта разнообразны: от экскурсий по блокадному Ленинграду до фуршетов и свадебных фотосессий в салоне.
Итак, в современной России существуют разнообразные формы интереса к индустриальному наследию. Однако механизм трансляции памяти об индустриальной эпохе разлажен: процессы актуализации не связаны с процессами сохранения, а также с научной интерпретацией, кроме того, символический потенциал индустриального наследия не раскрыт.
Решению этих проблем может способствовать музеефикация. Для этого
Традиционно те объекты индустриального наследия, которые относятся к производственному оборудованию или транспорту, сохранялись в научно-технических музеях. Основным принципом формирования коллекций в таких музеях было документирование исторического процесса развития техники и научно-технического знания. В соответствии с этим принципом экспозиция отражала эволюцию тех или иных устройств от прототипов до самых поздних моделей. В качестве основного направления деятельности научно-технических музеев выступала популяризация научно-технических знаний.
В конце XX века организованные по вышеописанным принципам научно-технические музеи оказались в трудной ситуации, поскольку часть экспонатов устарела и перестала быть ценной для учебного процесса, а лавина новых изобретений сделала трудным отбор экспонатов. Кроме того, стало очевидно, что подход, при котором демонстрируются только эволюция отдельных устройств, – крайне ограничен, он не отражает влияние развития техники на жизнь общества (которое в индустриальную эпоху было определяющим); место предмета в культуре остается для посетителя загадкой.
В связи с этим современные музеи параллельно с пополнением коллекции памятников техники собирают и демонстрируют материал по истории бытования этих памятников, приобретают, наряду с научно-технической, историческую специализацию и осваивают разнообразную деятельность помимо популяризации научных знаний.
Кроме прочего, такой подход отвечает задачам, связанным с административной принадлежностью музеев. Дело в том, что большинство музеев, сохраняющих памятники техники, подчиняется ведомствам или отдельным предприятиям, которые предоставляют им финансовые ресурсы и экспозиционную площадь, определяют штат сотрудников и приоритетные направления работы. Соответственно, одна из первостепенных задач такого музея – создание имиджа вышестоящей организации. Следовательно, в экспозиции должно быть показано, сколь важное место данная отрасль (а точнее, учреждение или корпорация) занимает в жизни общества. Также должны быть и затронуты такие темы, как преемственность традиций, уважение к труду, успешное сотрудничество с другими компаниями, качество продукции, а просветительская, образовательная и любая другая деятельность музея должны демонстрировать высокий уровень социальной ответственности организации. В качестве примера можно привести музейный комплекс «Вселенная воды» в Санкт-Петербурге, экспозиции которого построены в соответствии с указанными принципами.
Однако значение музея для имиджа предприятия далеко не всегда осознается в полной мере. На многих предприятиях музеи возникли в советский период и существовали как музеи «Боевой и трудовой славы» и институты пропаганды пролетарской идеологии, а современным руководством воспринимаются как атавизм, что чревато отсутствием не только финансирования, но и мотивации самих сотрудников музея, непрофессиональным подходом. Комплектование в таких музеях ведется стихийно, а работа с посетителями практически отсутствует. Небольшие площади, отведенные под такие музеи, заставляют сотрудников «дробить» индустриальный объект, сохранять отдельные детали, в результате чего теряются целые пласты информации и экспрессивные качества предмета. Расположение музея непосредственно на территории действующего предприятия (контрольно-пропускной режим и требования безопасности) создает серьезные проблемы для организации доступа посетителей.
В этой ситуации наиболее эффективным методом сохранения представляется музеефикация движимых объектов вместе с постройками таким образом, чтобы музейные функции были первостепенными. Это наиболее осуществимо в условиях нефункционирующих или сильно сокративших производство заводских комплексов.
При музеефикации целых заводских комплексов апеллировать к владельцам производств сложнее, чем в случае создания музея при производстве, поскольку сама по себе музеефицированная среда одного завода не может привлекать внимание к другому заводу. Однако такой музей может оперировать категорией престижа отрасли, привлекая тем самым внимание компаний, но не впадая в зависимость от мнения одного производителя, а также апеллировать к актуальным общенациональным ценностям. Например, в концепции музеефикации нижнетагильского металлургического завода [274] неоднократно подчеркивается значение, которое завод имел для укрепления позиций России в Европе.
Для того, чтобы обеспечить воспроизводство индустриальной памяти во всей ее полноте и в соответствии с научной истиной,
Ключевая особенность объектов индустриального наследия – их функциональность [275] ; максимальная производительность – главная цель существования этих объектов и основной принцип организации их содержания и формы. Это означает, что функциональность должна быть сохранена и продемонстрирована как неотъемлемая составляющая индустриального наследия. В случае с сохранением оборудования или транспорта это требует максимального воссоздания недостающих механизмов и деталей. Демонстрация функциональных характеристик означает демонстрацию работы оборудования или транспорта, что неизбежно в той или иной степени наносит ущерб сохранности самого предмета; классическое для музея противоречие между сохранением и показом обостряется. Однако нужно иметь в виду, что практика показа музейного предмета в работе не нова: например, музеефикация зданий почти всегда подразумевает приспособление для выполнения новых функций.
Другая характерная черта объектов, созданных индустриальной культурой, – это типичность, заменяемость, стандартизация. Это означает, во-первых, что необходимо руководствоваться принципом типичности при отборе предметов для экспонирования. Во-вторых, демонстрация «обыкновенности» и типичности подразумевает показ не отдельных единиц, а ряда идентичных объектов.
Еще одна важная особенность индустриального объекта – его специализация. Сущность такого объекта заключается не в функционировании вообще, а в выполнении некой определенной задачи, для которой он максимально приспособлен, в роли одного из элементов системы. С этой диспозицией связан и принцип концентрации, характеризующий индустриальные объекты: множество элементов одной системы сконцентрировано пусть на большом, но четко локализуемом пространстве. Система, в которую включен индустриальный объект, может быть по-прежнему напряженно функционирующей, и исключение из нее может представлять реальную инженерную проблему (это касается, например, памятников мостостроения).
Проблема перемещения в музей связана не только с включенностью в действующую систему, но и с габаритами самого объекта наследия: максимизация, в том числе и размеров вещей, «гигантизм» присущи индустриальной культуре. Особенно остро эта проблема стоит в отношении оборудования и транспорта, поэтому «крупногабаритные» памятники чаще всего музеефицируются в их «естественной среде». Например, в Санкт-Петербурге Музей городского электрического транспорта расположен в депо Василеостровского трамвайного парка, в поселке Монино Московской области Музей военно-воздушных сил Российской Федерации расположен на территории бывшей авиационной дивизии. Такое пространство изначально приспособлено для размещения, транспортировки и ремонта экспонатов. В то же время, оно ограничивает свободу специалиста, диктуя принципы размещения экспонатов.
Часто при крупных габаритах предмета и полноте коллекции единственно возможным оказывается размещение под открытым небом, как в случае с кораблями и подводными лодками (пароход «Святитель Николай» в Красноярске, подлодка Д-2 «Народоволец» в Санкт-Петербурге и многие другие). Это влечет за собой угрозу сохранности объекта, кроме того, такие памятники одновременно выполняют и функции музейного предмета, и функции музейного здания, возникает конфликт между необходимостью сохранить объект в максимально аутентичном виде и организовать зону приема посетителей и рекреационную зону; автономность влечет за собой технические трудности, связанные с обеспечением отопления, освещения и т. п.
В то же время, именно внушительные размеры (и, прежде всего, это касается военной техники) составляют особую ценность индустриального объекта: сами по себе они являются доказательством мощи и развития технологий в государстве, в котором они были произведены, а их полномасштабное сохранение будет свидетельствовать о возможностях и уровне развития современного государства.
Выбранная стратегия музеефикации должна быть реализуема, и, следовательно, концепцию необходимо составлять с учетом современной социокультурной и экономической ситуации. Современная ситуация в сочетании со спецификой индустриального наследия требуют применения спорных, нетипичных методов сохранения и воспроизводства памяти об индустриальной эпохе (воссоздание механизма, демонстрация в работе, размещение на открытом воздухе и т. п.), поэтому в концепцииТак, например, музеефикация индустриальных комплексов на месте бытования может быть обусловлена принципом концентрации, характерным для индустриальной культуры, т. к. этот метод дает возможность сохранить в одной географической точке огромный культурный пласт, включающий разнообразные памятники инженерной мысли, техники, быта и социальной организации.
Принцип специализации, включенность индустриальных объектов в единую систему обуславливает приоритетность средовой музеефикации, то есть «музеефикации историко-культурной и природной среды со всеми составляющими<…>и существующими между ними взаимосвязями» [276] .
Ключевой особенностью индустриальной эпохи стало разделение производства и потребления [277] , которое породило со временем интерес к производству как к неизведанному, скрытому от глаз обывателя миру. Удовлетворение этого интереса в сочетании с сохранением принципа функциональности может стать концептуальной основой для создания «живого музея», в котором изначальные функции объекта будут постоянно актуализироваться, то есть будет функционировать историческое производство. Данный подход апеллирует к популярным практикам экскурсий на производство, однако принципиально отличается от них, так как, во-первых, предполагается демонстрация исторического оборудования, а не современного, и, во-вторых, первостепенной задачей является сохранение и популяризация культурного наследия, а не создание имиджа предприятия или реклама конечного продукта.
При концептуальном обосновании необходимо
Современные музеи эволюционируют в сторону культурных центров, стремясь охватить максимальное количество потенциальных посетителей и удовлетворить их разнообразные потребности. Это увеличивает шансы музея на достойное существование в эпоху массового потребления [278] . Для индустриальных комплексов, которые расположены в районах, переживающих состояние упадка, разнообразие видов деятельности является не только залогом выживания, но и своеобразной социальной миссией, «антикризисной программой» в помощь региону.
Так, музеефицированный индустриальный комплекс может создавать рабочие места (включая работу на производстве при создании живого музея), поднимать уровень самосознания местных жителей и бороться с общим «депрессивным» состоянием региона (то есть выполнять функции «экомузея»).
Проведение в музее-культурном центре культурно-досуговых мероприятий (концерты, представления и т. п.) позволяет привлечь к музею интерес даже тех местных жителей, для кого ранее это место ассоциировалось исключительно с тяжелым, мало и нерегулярно оплачиваемым трудом.
Объекты индустриального наследия эффективно выполняют функции арт-центров (о чем свидетельствует известность центров «Гараж», «Винзавод», «Лофт-проект Этажи»). Во-первых, это обеспечивается укорененностью современной культуры в индустриальной, прочной связи современного искусства с индустриальной эпохой (пример – направление соц-арт). Во-вторых, функциональными особенностями индустриальных объектов: большие, лаконично решенные заводские помещения с высокими потолками и минимумом перегородок и перекрытий отвечают практическим потребностям арт-центров, так как позволяют с помощью временных конструкций трансформировать пространство для каждого нового мероприятия, вмещают большое количество людей, а также, как правило, имеют хорошее естественное освещение.
Индустриальные объекты представляют ценность как примеры практического применения базовых научных знаний и последних достижений времени своей эпохи. Следовательно, разноплановая образовательная деятельность – логичное направление работы культурного центра.
Привлечение молодых ученых и творческой интеллигенции на конференции, коллоквиумы, конкурсы и другие подобные мероприятия будет также способствовать созданию положительного «имиджа» комплекса в глазах местных жителей (и росту их самосознания) и жителей региона.
Отличие музея от немузейного культурного центра заключается в том, что при всем разнообразии видов деятельности собственно музейная должна иметь первостепенный статус. Это означает, что приспособление зданий и ландшафтов должно проводиться с минимальным вредом для их информативной и репрезентативной ценности. Забота о сохранности касается также и нематериальной составляющей наследия, то есть памятник советской культуры или памятник металлургической мощи страны не должен превратиться в сознании обывателей в место проведения регионального фестиваля видеоарта и т. п.
Чтобы избежать этого, для реализации дополнительных функций комплекса может использоваться зона частичной музеефикации. В этой зоне сохраняются отдельные объекты оборудования и памятники промышленной архитектуры, которые и приспосабливаются под выполнение новых функций.
Огромные территории, как правило, пустующие после закрытия заводов, предоставляют музейному комплексу богатые возможности для сотрудничества с различными организациями, однако зачастую музей может распоряжаться этими территориями в силу того, что они непривлекательны для инвесторов, и это связано, прежде всего, с отдаленностью от региональных центров и крупных городов, с недостаточно развитым транспортным сообщением.
То есть при концептуальном обосновании направлений деятельности музея необходимо подбирать те направления сотрудничества, которые будут объективно выгодны не только музею, но и партнеру, и которые действительно могут быть воплощены в жизнь. Так, например, в использовании музейных помещений для конференций и встреч будут более заинтересованы некоммерческие организации, чем частные компании, способные арендовать помещение в региональном центре.
Необходимо продумывать также возможные решения проблем инфраструктуры. Например, сподвигнуть туристов на преодоление большого расстояния можно, обратившись к актуальной практике использования ретро-транспорта (например, используя образ «рабочей развозки»).
При концептуальном обосновании музеефикации встают не только чисто научные проблемы (определение ценности объектов, оптимальной даты музеефикации, принципов построения экспозиции), но и ряд практических проблем, затрагивающих экономическую, социальную, маркетинговую сферу. Решение научных проблем находится в тесной взаимосвязи с решением практических, и четкая фиксация (возможно в лаконичной форме) тех и других уже на начальном этапе жизни музея, на этапе создания концепции, является залогом наиболее полного сохранения и обеспечения воспроизводства памяти об индустриальной эпохе.
Часть 5. Экспертиза медиасреды: культурологический формат
Экспертиза текстов массовой коммуникации как исследование
«Нестандартные объекты» становятся «стандартными»
Профессии «эксперт» не существует. В гуманитарной сфере эксперт – это прежде всего научный работник. Его труд – это всякий раз исследование, в котором выявление имплицитных характеристик объекта предполагает помимо специальных знаний владение основами научной культуры. Это условие обязательное, потому что эксперт-гуманитарий лишен возможности дать исчерпывающее доказательство своих выводов с помощью статистики, эксперимента и других опытных данных. Ясность в постановке цели, система аргументации, четкое определение используемых понятий, прозрачность методологии становятся зачастую единственной гарантией обоснованности его суждений, гарантией его объективности.
«За кадром» остается рефлексия автора проделанного труда, выявляющая проблемные зоны исследовательского поиска. На них мы и обратим свое внимание, окидывая взглядом собственный пятнадцатилетний опыт подготовки экспертных заключений.
Речь пойдет об экспертизе текстов массовой коммуникации. Конкретизация объекта и предмета исследования в этом случае уже сама по себе проблемна. Вопрос в том, что в качестве самостоятельной экспертной деятельности работа специалиста в этой области не выделена. Экспертиза продуктов массовой коммуникации (прежде всего СМИ) рассматривается как часть лингвистических экспертиз, предмет которых может быть определен как речевое высказывание. Активная институционализация лингвистического консультирования в нашей стране началась в годы перестройки, когда в суды хлынули потоки дел по защите чести, достоинства, деловой репутации. Причиной исковых обращений в суд становились газетные публикации и гораздо реже – телевизионные сюжеты (поскольку их создателей труднее было «поймать за руку»). Но и в них объектом экспертной оценки являлись, прежде всего, произнесенные на экране фразы – те, что умаляли, по мнению истцов, честь, достоинство или репутацию.
По прошествии двух десятков лет ситуация изменилась. И дело не только в том, что количество исковых заявлений, связанных с информационными спорами, резко сократилось. Изменились сами средства массовой коммуникации – их структура, форматы подачи, контент. Конечно, эти изменения во многом определяются политической ситуацией в стране. Но главный фактор здесь – технический и технологический прогресс, который преобразует нашу картину мира в целом, меняя динамику восприятия и приоритеты между вербальной и визуальной информацией.
В замечательной книге заведующего отделом экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН профессора А. Н. Баранова «Лингвистическая экспертиза текста» есть глава «Нестандартные объекты лингвистической экспертизы: текст с невербальной составляющей». Главу предваряет рассуждение автора о том, что хотя в прототипическом понимании хочется считать текстом только семантически связную последовательность высказываний, объединенных общим содержанием, в широком смысле текстом считается результат функционирования любого семиозиса [279] . Продолжая ряд примеров эксплуатации вербальным текстом изображения, Анатолий Баранов, эксперт с многолетним стажем, рассматривает в этой главе такие приемы воздействия на аудиторию, как визуальная персонификация и визуальная верификация знания.
И хотя в СМИ эти приемы можно считать типичными, они продолжают иметь статус «нестандартных объектов» лингвистической экспертизы, что предполагает привлечение к их анализу именно языковедов. Между тем, предметная область языкознания, образуемая феноменами языка, не в состоянии вместить в себя все поле смыслов, необходимость актуализировать которые может возникнуть при подготовке экспертного заключения по текстам массовой коммуникации. Мне, в частности, известны конфликтные ситуации, рассматривавшиеся в свое время на заседаниях Большого жюри при Союзе журналистов РФ, когда на запрос о необходимости экспертизы Гильдия лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам отвечала, что предмет спора – не в их компетенции. Это – лишнее свидетельство того, что комплексность «нестандартных объектов» в сфере массовой коммуникации нуждается в экспертной оценке специалистов широкого профиля.
Однако экспертиза текстов массовой коммуникации в юридической практике продолжает называться лингвистической. Думается, это связано с тем, что институционализация данного вида экспертиз происходит преимущественно через нормативные акты, которые нарабатывают свое содержание, прежде всего, благодаря опыту судебных рассмотрений дел. В гражданском судопроизводстве (через него преимущественно проходят дела, связанные с информационными конфликтами) важна убедительность документов – именно они вступают в «спор» истца и ответчика. Судья на заседании не склонен теоретизировать, ему требуется ясность. Поэтому эксперт, даже если перед ним встанет риторический вопрос: «А был ли мальчик?» – нацелен дать прямой ответ: «Да», или «Нет». Эта ситуация, даже если дело не доходит до суда, склоняет ее участников использовать проверенные методики и устойчивый понятийный аппарат. Поэтому операциональная теория речевого акта выступает надежным, востребуемым инструментом анализа спорных текстов, которым охотно пользуются лингвисты.
Сюда же надо отнести и проблему «специалистов широкого профиля». «Нестандартные», комбинированные объекты текстологической экспертизы должны находиться в компетенции тех, кто занимается коммуникативистикой. Но их профиль настолько широк, что говорить о существовании в нашей стране каких-либо устойчивых научных школ не приходится. Более того, опыт показывает, что перед лицом динамично меняющихся коммуникативных практик эффективна «всеохватность» их исследователя.
И все же, думается, экспертизу текстов массовой коммуникации необходимо выделить в отдельное направление в связи с «нестандартностью», особой комплексностью ее объектов. Феномены языка не исчерпывают динамично развивающегося предметного многообразия текстов массовой коммуникации. Текстологическая экспертиза в этой сфере выходит за рамки лингвистической в поле культурного анализа. Комиссионная экспертиза положения дел здесь не спасает: синтез выводов узких специалистов бывает недостаточен для того, чтобы охватить объект анализа в его целостности, поскольку процессы в современной массовой коммуникации не столько синтетичны, сколько синкретичны. Конвергентные коммуникативные практики, вызванные распространением цифровых носителей информации, действительно, превращают картину мира в текст. Чтобы «читать» этот текст, уже не обязательно быть ученым. В семиотическое чтение включена массовая аудитория.
На этих основаниях нами инициировано включение в цикл профессиональных дисциплин подготовки бакалавра по журналистике в Казанском университете (КФУ) семестрового авторского спецкурса «Экспертиза текстов массовой коммуникации». Компетенции обучающегося, формируемые в результате освоения дисциплины, включают осознание социальной значимости своей будущей профессии; понимание роли правовых и этических норм в функционировании текстов массовой коммуникации; умение применять эти знания в журналистской работе; навык рассмотрения текстов массовой коммуникации как возможный объект информационного спора; способность избегать конфликтных выражений, видеоизображений в материале, подготовленном для массовой аудитории.
Эти компетенции важны для будущих журналистов еще и в связи с тем, что, если информационный спор доходит до суда, то автор материала и редакция могут стать заложниками решения данного конкретного эксперта. В отечественном судопроизводстве сложилась практика: чуть ли не по каждому диффамационному делу обращаться за разъяснением к эксперту. Об этом пишет в предисловии к упомянутой нами книге А. Н. Баранова президент Адвокатской палаты Москвы Г. М. Резник. Он объясняет это судейской психологией, в принципе настроенной на привлечение специалистов, что облегчает работу и создает эффект большей обоснованности решения. Кроме того, обидчиками или обиженными в значительной части подобных дел выступают государственные мужи (губернаторы, мэры, депутаты, прокуроры и пр.): «Политический окрас также повышает нужду в научном прикрытии» [280] . От себя добавим, что судьи нарабатывают компетентность в информационных спорах, по нашим наблюдениям, в ходе рассмотрения дел соответствующего профиля, будучи персонально «закреплены» за ними в силу того, что на участке того или иного районного суда расположены редакции, являющиеся потенциальными участниками этих дел. В 90-е годы, когда дел было много, можно было стать реальным специалистом в этой области. В целом же, как в то время поделился со мной один из служителей Фемиды, судьи неохотно берутся за их рассмотрение: информационный спор перегружен специфическими деталями, его участники, если речь идет не о медиахолдингах и крупных редакциях, бедны, поэтому не великодушны. Судье в этой ситуации легче положиться на решение специалиста. Круг тех, кто готов выступить экспертом, невелик.
Об угрозе формирования «экспертократии» с ее «монополией» на знание на Западе заговорили еще в ХХ веке. В этих условиях, думается, выход один – специалистов в обозначенной области должно быть больше. А знания должны быть доступны.
«Средство есть сообщение». О предмете экспертиз продуктов массовой коммуникации
Вопросы, поставленные перед экспертом, определяют и предмет его исследования. В экспертизе продуктов массовой коммуникации специфика предметной сферы определяется зависимостью смысла высказывания от формата этого высказывания. К форматам относятся тип медиапродукта (журналистский материал, реклама, PR), жанр (новостной, аналитический, художественно-публицистический), тематический контекст и другие технологические особенности доведения текста до массовой аудитории, которые могут быть включены в план выражения. Именно в этом ключе может быть истолковано известное среди теоретиков и практиков массовой коммуникации высказывание классика коммуникационной революции Маршала Маклюэна «Средство есть сообщение».
Как этот факт учитывается в деятельности эксперта текстов массовой коммуникации, проиллюстрируем на примере произведенного нами анализа фразы из объявления в газете, ставшего предметом иска о деловой репутации: «Граждан, пострадавших от финансовой деятельности Карпеева Владимира Юрьевича, бывшего управляющего филиалом банка “Аверс”, просьба звонить по телефону 35-379 для совместных юридических действий». Основанием для производства экспертизы стало обращение одного из ответчиков – учредителя и главного редактора газеты (второй ответчик – пенсионер, подавший объявление). Основной вопрос, поставленный им перед нами, предполагал выяснение, содержится ли в объявлении утверждаемое в исковом заявлении намеренное оскорбление, унижение чести, достоинства и деловой репутации В. Ю. Карпеева.
Произведенный нами анализ можно условно разделить на две части. Первая базируется на филологическом подходе, вторая выходит в междисциплинарное пространство, в котором объявление рассматривается как элемент коммуникативного акта, с акцентом на эффективность воздействия и неречевые формы подачи информации (
Текст объявления охарактеризован нами как речевое высказывание, представляющее законченное предложение, из чего следует, что его смысл должен выводиться не из его отдельных элементов в виде слов и словосочетаний, а из него целиком. Процесс формирования речевого высказывания включает мотив и тему, которые выводятся из цели. Цель анализируемого высказывания – побудить звонить по указанному телефону определенный круг граждан. Побуждение высказано в виде просьбы, которая не может квалифицироваться как утверждение, носит предположительный характер, т. е. относится к разряду сведений, квалифицируемых не как «факт», а как «мнение». Тема высказывания: стремление объединиться с предположительно существующим кругом граждан. В соответствии с этим в высказывании не содержится никаких иных целей, в том числе связанных с желанием оскорбить или умалить честь и достоинство истца.
Во второй части анализа нами было обращено внимание на то, что на восприятие высказывания оказывает воздействие не только его смысл, но и впечатление, возникающее от формы его подачи. Жанровые признаки объявления исключают из его цели выражение оценочных суждений. Позиция редакции не отражается. Однако лаконичность, функциональная строгость объявления может создать впечатление о том, что в нем констатируются уже свершившиеся «факты», в то время как мы имеем дело со сведениями, которые объявляются, поэтому носят вероятностный характер.
Хотя слияние в плане выражения контента со способом его подачи является известной характеристикой массовой коммуникации со времен ее зарождения, понятие конвергенции приобрело в наши дни особую актуальность. В наше время принципиально изменился характерный для культуры Западной Европы способ означивания, определяющий отношение субъекта мысли к слову и к вещи (М. Фуко). Если в культуре классического и позднего модерна такие элементы структурной основы культурной модели, как «мысль-слово-вещь», сохраняли свою автономию, то постмодерн явил уникальную, прежде не существовавшую, форму их отношения, основанную на интеграции и де-дифференциации [281] . Образно говоря, на смену классицизму в картине мира ХVI-ХVIII веков и реализму в картине мира ХIХ века – первой половины ХХ века пришел «импрессионистский кубизм» наших дней. Таков стиль жизни, который стирает границы между актами творения и восприятия, который стремится вобрать в себя мимолетные впечатления, превращая их тут же в отчужденный от человека «мультимедийный» информационный продукт, вовлекаемый во фрагментированную картину мира. Последняя предстает как «сцена-зрительный зал» постоянно меняющейся реальности-трансформера.
Наиболее динамичным сегментом современной медиакультуры являются средства массовой коммуникации и связанный с ними медиабизнес. В первую очередь именно здесь процессы интеграции заявили о себе на институциональном уровне – в виде конвергенции деятельности медиахолдингов. Заметим, что горизонтальная и вертикальная концентрация и монополизация капитала происходит в ходе индустриализации средств массовой информации с ХIХ века, однако о наблюдаемых при этом конвергентных практиках активно заговорили только в наши дни. Вопрос в том, что извлечение прибыли из эксплуатации глобального цифрового пространства требует соответствующих площадок и компетенций, представляющих собой особую интеграцию прежних навыков и умений, требует «конвергентного коммуникатора».
Произошедшая в этом контексте девальвация таких общественно значимых сфер деятельности, как журналистика, имела своим результатом приравнивание ее к PR и рекламе – к сервисным службам, ориентированным на групповые потребности. Конвергенция навыков пресс-секретаря и редакционного работника, конвергенция журналистских жанров с функциями «мягкой рекламы», конвергенция общественно-значимой информации с коммерчески выгодной – все это суть обычные практики в современных российских СМИ. Обозначенные тенденции подпитываются известными техническими и технологическими новшествами в сфере коммуникаций. Отечественные и норвежские ученые указывают как минимум на шесть интерпретаций медиаконвергенции. Для предмета нашего разговора важно, что из конвергенции терминалов, сетей и услуг напрямую вытекает конвергенция рынков и их регулирования. Это ведет, в частности, к конвергенции форматов: в результате сочленения печатных СМИ с телевизионными на базе Интернет-порталов жанры, ранее свойственные какой-либо одной медиаплатформе, ассимилируются с другими [282] .
Анализируя контент массовых коммуникаций, специалист учитывает эти процессы и их возможные последствия. Для примера приведем произведенное нами для Коллегии по жалобам на прессу при Союзе журналистов РФ в марте 2011 года экспертное заключение «Смерть в телевизионных новостях: границы допустимого (по материалам программы “Перехват” ТК “Эфир” – г. Казань)» (
В качестве заявителя выступил доцент кафедры социологии КФУ И. Ясавеев. Проводя со студентами социологический мониторинг местных телепередач, он как-то «насчитал» в течение одной недели в криминальной хронике программы «Перехват» более двадцати сюжетов с показом смерти. Задача, которую он поставил в своем обращении в Коллегию, была связана с определением соответствия такого рода сюжетов нормам профессиональной этики журналиста. Остальные задачи исследования были сформулированы нами.
Определяя специфику «натуралистических сюжетов» криминальной хроники как информационного продукта массовой коммуникации, мы выявили, что они выполнены в формате служебной информации для оперативных органов силового ведомства и «переупакованы» в духе конвергентных тенденций в «истории» для массового телезрителя. Организация такого рода информации не подчиняется нормам профессиональной этики журналиста, потому что это не журналистика, «недожурналистика». В экспертном заключении нами указано, как может быть доведен этот материал до журналистского уровня. Знание специфики работы телевизионной команды и возможных мотивов включения подобных сюжетов в сетку вещания коммерческой телекомпании позволило высказать предположение, почему эти сюжеты недотягиваются до журналистики.
Обосновывая рейтинговый характер «устрашающих историй» и их вред для общественного здоровья, в особенности, если они выполнены на документальной основе, мы воспользовались подтверждающими этот факт экспериментальными данными. К слову сказать, заявитель со своими тревогами относительно того, что насилие на экране вредит аудитории, обратился первоначально за консультацией на факультет психологии Казанского Федерального университета. Там ему предложили перечень специальной литературы. И это понятно: экспертная оценка предмета обсуждения не требует проведения локальных экспериментальных исследований – они уже некогда проведены и описаны и у нас, и за рубежом. Эксперту в этой области необходимо просто знать типичные риски, возникающие при восприятии тех или иных форматов массовой информации и представляющие в том, как на них смотрит цивилизованное общество, перечень очевидных и потому известных проблем [283] .
На основе привлечения знаний по коммуникативистике нами было обосновано положение о том, что риск демонстрации натуралистических устрашающих сюжетов увеличивается, если их подавать в контексте новостной телевизионной программы. В этой связи вновь встает вопрос о профессиональной этике журналиста с известным для социономических сфер деятельности постулатом «Не навреди». Знание особенностей процесса производства журналистской информации помогло нам сформулировать свою позицию в этом вопросе: мы исходим из того, что авторы и исполнители данного рода текстов (видеосюжетов) не являются носителями проявляемых в них смыслов. Это означает, что всю полноту ответственности за эффекты, которые имеет тот или иной информационный продукт, вброшенный в публичное пространство, не в состоянии нести отдельно взятые люди, исполняющие свои функциональные обязанности. Речь, с нашей точки зрения, должна идти о социальной ответственности представителей данной сферы деятельности (журналистики, медиабизнеса) в целом. Включенность в журналистский дискурс позволяет нам утверждать, что демонстрация криминальной хроники в новостной программе – типичная практика для региональных телекомпаний по всей России.
Согласно задаче, поставленной заявителем, нами были рассмотрены нарушаемые этические стандарты. Был сделан вывод о том, что продолжительность сюжетов (до двух минут) оставляет ощущение смакования подробностей, вторжения в личную жизнь, умаления чести и достоинства героев программы. Труп как «событие», как «новость» в такого рода программах оставляет зрителя с чувством, что он заглядывает с помощью телевидения на темную сторону человеческого существования, а сам формат подачи темы нарушает глубинное правило человеческой культуры и морали – уважение смерти.
Было также указано, что превращение смерти в «симулякр» имеет место там, где горе и страдания людей «упаковываются» в телевизионные «страшилки», подаваемые в документальном формате, который усиливает силу их воздействия. Фактически мы имеем дело со статьей медиабизнеса, эксплуатирующего непроизвольное внимание неискушенной массовой аудитории. В этой связи сторонники «жанра» для его утверждения сами используют понятия профессиональной этики, наполняя их отличным от принятого содержанием. В экспертном заключении мы рассмотрели это на примере понятия объективности, правдивости: аргумент с его использованием в защиту «натуралистических сюжетов» гласит: «Мы же показываем и говорим о том, что есть на самом деле. Разве не в этом – цель журналистики?», а также понятия общественной значимости данного рода информации: аргумент с отсылкой к этому понятию в пользу «натуралистических сюжетов» гласит: «Люди сами хотят это смотреть. У нашей программы очень высокий рейтинг». Экспертное заключение было завершено рекомендациями по возможному уменьшению рисков, связанных с восприятием аудиторией «натуралистических сюжетов».
Как можно заключить из сказанного, предметная сфера произведенного нами исследования не вполне совпадает с областью компетенции лингвистов. Данная экспертиза по своему характеру и предмету может быть названа гуманитарной. В силу существующей традиции подобного досудебного разбора информационных конфликтов в Союзе журналистов наше заключение получило статус «мнения эксперта». Выводы, к которым мы пришли, поддержали сторону заявителя в ходе слушания проблемы на организованном в Казани выездном заседании Коллегии по жалобам на прессу (эксперт после своего выступления согласно существующему протоколу вместе с заявителем покинули зал, чтобы лично не участвовать в обсуждении), а также способствовали выработке решения Коллегии [284] .
Другим примером негативных тенденций в процессах медиаконвергенции как «переупаковки» информационного продукта, с нашей точки зрения, может послужить феномен product placement. Он возник в западной киноиндустрии в 30-х годах ХХ столетия как альтернатива традиционной рекламе. Обыгрывание в сюжетах «мыльных опер», популярных фильмов и телепередач продукции, которую надо продвинуть потребителю, оказалось эффективным маркетинговым ходом. Мобильные телефоны определенных марок, одежда определенных фирм, косметика, пищевые продукты и т. д., будучи только продемонстрированы в соотнесении с популярными киногероем или киногероиней, резко увеличивают объем продаж. Так, суммы контрактов по кросс-продвижению товара к голливудскому фильму начинаются с 3 миллионов долларов. Поэтому на Западе данная стратегия подробно разработана как доходная статья медиабизнеса с соответствующей правовой базой. К примеру, в странах ЕС в 2009 году вступила в силу директива «Аудиовизуальные медиауслуги». Она частично разрешает product placement на телевидении, но при этом в титрах программы непременно должно быть указано, какие товары продвигаются за деньги. Запрещаются также любые призывы их покупать [285] .
В отечественном Законе о рекламе понятие product placement не прописано. Однако де-факто данный рекламный ход заявляет о себе в наших средствах массовой коммуникации во весь голос – это видно, что называется, невооруженным глазом. Очевидно, что подобные практики, не получившие общественной легитимации, расширяют пространство теневого рынка с его скрытыми прибылями. И как всегда бывает в таких случаях, данный процесс сопровождается риторикой в защиту «интересов массовой аудитории».
Автору этих строк довелось участвовать в качестве привлеченного эксперта в заседании арбитражного суда по делу о ненадлежащей рекламе в реалити-шоу «Дом-2». Дело было инициировано Управлением Федеральной антимонопольной службы по Татарстану в отношении ОАО «ТНТ-Телесеть». В экспертном заключении нами обстоятельно, с опорой на теорию рекламы и теорию телевизионной журналистики, обосновывалась принадлежность к рекламе типа product placement сюжета, в котором участники проекта в процессе общения демонстрировали игровую приставку системы Wii от Nintendo и рассказывали друг другу о ее достоинствах [286] . Таким образом был превышен разрешаемый законом объем рекламного времени. Решение антимонопольщиков телеканал обжаловал в Арбитражном суде Республики Татарстан и выиграл! Пафос доводов оппонирующей нам стороны заключался в эмоционально произнесенной на судебном заседании фразе: «Это куда же мы придем, если везде будем подозревать рекламу!». Трудно не согласиться: действительно, тревожно жить в обществе, в котором будешь подозревать все и вся и ничего не сможешь доказать, тем более изменить.
О цели экспертизы продуктов массовой коммуникации
Задачи в виде вопросов перед экспертом ставит заказчик. А цель исследования соотносится с точкой зрения автора. Перед перспективой глобальной медиаконвергенции проблемными становятся вопросы удовлетворения реальных информационных потребностей людей, эффективных гражданских коммуникаций, творческого самовыражения индивида, его безопасности перед лицом манипулятивных медиа. В этих условиях актуальна позиция ученого, который удерживает в поле своего зрения не только важные с практической точки зрения стороны объекта изучения, но и всю полноту возможных его изменений и их социокультурных последствий.
Семь лет назад при подготовке монографии по докторской диссертации нами было написано Введение «О необходимости новой критической теории информационного общества», приуроченное к скромной дате – сорокалетию выхода в свет книги Г. Маркузе «Одномерный человек», в которой критиковался тоталитаризм социальной системы. Задаваясь вопросом, что изменилось с того времени, мы пришли к выводу, что критическая теория позднего индустриализма, нацеленная на критику власти, уже «не работает» – в ходу новейшие, неизвестные доинформационной эпохе способы наращивания тотальности. Динамичная медиатизация жизни расширила и видоизменила сферы предметности, вовлекаемые в социальные отношения, стерла границы между «внешним» и «внутренним», а главное, основным заложником тотальных процессов сделала сознание отдельного человека. Поэтому новая критическая теория, пришли мы к выводу, это прежде всего критика разума. Ее практическим воплощением, согласно нашей концепции, призвана стать медиаэтика с готовностью ее субъектов взять социальную и моральную ответственность за Другого, за «адресата информации» [287] .
Развивая данную точку зрения, отметим, что должен измениться и «формат» критической теории. «Доктрина», «учение», в данном случае не могут рассматриваться как эффективный способ выхода на массовую аудиторию. Думается, уже и не «массы» являются потенциальным адресатом критического знания. Пребывающее в эйфории от технических и технологических достижений общественное сознание лишено способности к критике. Очевидно, знание в этих условиях должно распространяться подобно сигналу в диссипативных системах. И один из приемлемых форматов при этом – экспертное исследование. С учетом сказанного выше приходим к выводу, что назначение эксперта вырастает в миссию: создавая прецеденты своими решениями, он способствует накоплению того или иного культурного опыта.
Направленность критики в сфере массовой коммуникации очевидна: в противостоянии корпоративных и общественных интересов эксперт – на стороне последних, предполагая, что через них выражаются интересы отдельного человека. Их выявление и есть цель его исследования. Как данная позиция дает о себе знать при подготовке конкретных экспертных заключений, посмотрим на двух примерах.
По обращению в 2005 году председателя совета Димитровградской общественной организации «Центр содействия гражданским инициативам» М. А.Пискунова (Ульяновская область) нами было подготовлено заключение о газетной публикации «НИИАР: тяжелое наследство радиоактивных выбросов», ставшей предметом иска о защите деловой репутации Димитровградского НИИАР, крупнейшего атомного исследовательского центра России. Перед нами была поставлена задача – дать оценку правомерности использования в газетной публикации слов и выражений, которые привели к судебному разбирательству (с
Димитровградские правозащитники провели общественное расследование последствий аварии, произошедшей в НИИАРе летом 1997 года, когда произошел трехнедельный выброс радиоактивного йода-131, вредного для щитовидной железы. Они пришли к выводу, что ЧП повлекло за собой последствия, представлявшие немалую опасность для здоровья горожан. Однако руководство атомного центра не информировало население о радиационной угрозе. По этой причине необходимая в таких случаях массовая йодная профилактика среди жителей Димитровграда не проводилась. Представителям контролирующих органов, по мнению ответчика, для подписания был дан акт, в котором значилось, будто бы мер по защите населения от радиационного воздействия не требуется. Данный документ стал для руководства атомного центра, согласно позиции правозащитников, своего рода «охранной грамотой», хотя под ним нет ни одной подписи специалистов медицины. Непринятие соответствующих мер по защите здоровья населения сторона ответчиков квалифицировала как серьезнейшую ошибку на грани преступления, которая привела к значительному увеличению количества заболеваний щитовидной железы среди жителей города, особенно среди детей. Эти и другие результаты общественного расследования были преданы огласке в газете «25 канал», что и стало поводом для обращения генерального директора НИИ атомных реакторов в суд.
В ходе анализа материалов дела мы пришли к выводу, что публикация, ставшая предметом иска, написана согласно канонам проблемной статьи: в ней рассмотрена общественно-значимая проблема, произведен анализ имеющихся данных, сделаны взвешенные выводы. Нами было указано, что прогнозы, которые делает автор публикации, относятся к оценочным суждениям, которые допустимы в газетных жанрах. Последствия выброса радиоактивного йода не могут быть доказаны с математической точностью не только потому, что, по свидетельству автора публикации, специальных полномасштабных исследований по этой теме не проводилось. Выводы подобных исследований, оперируя зависимостями, которые интерпретируются разными группами экспертов, в любом случае будут носить вероятностный характер. Мы взяли на себя труд напомнить в экспертном заключении, что цель прессы как канала реализации конституционных прав граждан – поднять проблему, оценить ее масштаб, привлечь экспертов, обозначить ответственных, что и выполнила газета «25 канал», в то время как государственное предприятие НИИАР подменяет дискуссию по существу общественно-значимой проблемы в публичной сфере ведомственными и рыночными интересами.
Второй, выдвинутый нами, тезис касался понятия деловой репутации. Мы заняли точку зрения тех юристов, которые связывают это понятие, прежде всего, с предпринимательской деятельностью. Научно-исследовательский институт атомных реакторов, выполняя согласно своему Уставу наряду с фундаментальными и прикладные научные исследования, не может не являться субъектом рынка, однако определяющим его статус является то, что это государственное предприятие. Поэтому нами был сделан вывод, что Государственный научный центр РФ Научно-исследовательский институт атомных реакторов в силу своего статуса и сферы деятельности не может по отношению к общественности и представляющему ее социальному институту в лице СМИ считаться субъектом деловой репутации. В противном случае произойдет подмена национально-государственных приоритетов в соответствующей области (атомная энергетика) предпринимательскими (деловыми) выгодами отдельной конторы (ведомства).
Третьим пунктом анализа явилось понятие «порочащие сведения», ставшее ключевым в исковом заявлении. Нами было приведено определение, данное Пленумом Верховного суда РФ. Пленум указал, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, содержащие утверждения о нарушении гражданином или юридическим лицом действующего законодательства или моральных принципов о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, деловую репутацию и т. п., которые умаляют честь и достоинство гражданина либо деловую репутацию гражданина или юридического лица» [288] .
Между тем, предметом конфликта, как было доказано нами, являются не «сведения, порочащие деловую репутацию», а сведения, которые содержат критическое отношение гражданина Пискунова к работе государственного предприятия. Нами были приведены нормативные акты, запрещающие ограничение доступа к экологической информации, необходимой для безопасности граждан и населения в целом, и обязывающие государственные органы и подведомственные им организации не только предоставлять пользователям своевременную информацию, но и в пределах своей компетенции осуществлять массовое информационное обеспечение по вопросам, представляющим общественный интерес. Отсюда мы заключали, что, оценивая сведения о росте заболеваний щитовидной железы как несоответствующие действительности, НИИАР превысил свою компетенцию, в то время как им не была выполнена обязанность снабжения гражданина Пискунова, а в его лице и других граждан, информацией, которая относится к компетенции НИИАР.
В результате на поставленный перед нами вопрос, содержит ли газетный текст негативную информацию о НИИАРе, которую можно отнести к утверждениям, свидетельствующим о нарушении деловой этики и обычаев делового оборота в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности, к утверждениям, умаляющим деловую репутацию юридического лица, нами был дан отрицательный ответ.
По запросу Димитровградского «Центра содействия гражданским инициативам» была проведена экспертиза полученных через суд данных на базе ЭНЦ РАМН. По ее результатам была признана неправомочность вывода НИИАРа о том, что будто бы мероприятия по защите населения от радиационного воздействия не требовались. Ученые подтвердили, что в условиях Среднего Поволжья, где существует дефицит стабильного йода в воде и пище, радиоактивный йод поглощается щитовидной железой особенно активно.
Этот судебный процесс длился более трех лет. По кассационным жалобам Михаила Пискунова Федеральный арбитражный суд Поволжского округа трижды отменял судебные акты нижестоящих судов. В результате арбитражный суд Пензенской области отказал НИИАРу в удовлетворении его исковых требований. А правозащитники получили через суд новые данные для продолжения своего расследования [289] .
Второй пример, который видится нам показательным в соотнесении с вопросом о цели экспертного исследования, связан с опытом «экспертизы до востребования». Она была выполнена нами без конкретного заказа, в ответ на ситуацию, сложившуюся вокруг социолога Игоря Грошева, о чем нас оповестили коллеги с кафедры социологии нашего факультета. Информация о развитии конфликта находилась на сайте Российского общества социологов. Там сообщалось, что 3 декабря 2008 года Ленинским районным судом города Тюмени было рассмотрено гражданское дело по иску ГОУ ВПО «Тюменский юридический институт МВД РФ» к Грошеву Игорю Львовичу о защите деловой репутации. Предметом конфликта послужила статья в журнале «Следователь» «Истоки и причины коррупции в правоохранительных органах России» под рубрикой «Борьба с коррупцией» (№ 1 (117) за 2008 г.). Суд вынес решение исковые требования удовлетворить, обязать И. Л. Грошева опровергнуть «не соответствующие действительности и порочащие деловую репутацию Государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Тюменский юридический институт МВД РФ сведения».
Ответчик с решением суда категорически не согласился. Как значится в его кассационной жалобе в Тюменский областной суд, публикации научных исследований не противоречат статье 29 Конституции Российской Федерации, а именно: п. 1 «Каждому гарантируется свобода мысли и слова» и п. 4 «Каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». В жалобе отмечается также, что опубликование статьи в научно-практическом журнале является законным способом распространения информации (необходимо добавить, что сам И. Л. Грошев статью не писал – она была подготовлена редакцией журнала по материалам научно-практической конференции в Казани, где он выступал накануне). В жалобе указывается, что проведение социологических исследований не запрещено законом (иными нормативными документами министерства внутренних дел РФ), а результаты, полученные в ходе исследования, не составляют служебную или государственную тайну.
Суд критически оценил представленные И. Л. Грошевым анкеты анонимного анкетирования курсантов ТЮИ МВД РФ, как недопустимое доказательство по делу, поскольку они «не содержат доказательственного материала по сведениям, распространенным ответчиком». При этом, как указывает ответчик, осталось не ясным, почему анкеты не являются документом в количестве 92 штук (подлинники и копии), будучи заполнены разными людьми, почему они не могут выступать в качестве доказательства по делу.
Молодого исследователя поддержало Российское общество социологов, создавшее комиссию экспертов в лице докторов, кандидатов наук, изучивших материалы дела. Они выступили с обращением к судебным инстанциям. Весной 2009 года на сайте РОС, где были вывешены надлежащие документы, прозвучало предложение откликнуться ученым-гуманитариям. Ниже приводится подготовленный нами отклик.
Гражданское дело по иску Тюменского юридического института МВД РФ к Игорю Львовичу Грошеву о защите деловой репутации может быть квалифицировано как информационный спор, поскольку предметом конфликтной ситуации послужила публикация в журнале. В течение ряда лет по обращениям физических и юридических лиц мною подготовлено около двадцати экспертных заключений по конфликтным публикациям в средствах массовой коммуникации. В связи с этим, откликаясь на ситуацию, сложившуюся вокруг дела Игоря Грошева, хотелось бы обозначить положения, на которые, как правило, опирается эксперт, рассматривающий подобного рода информационные споры.
Нам наряду с другими специалистами представляется неверным разведение в высказывании «фактов» и «мнений», что нередко пытаются осуществить, ссылаясь на толковые словари русского языка, определяющих факт как действительное, вполне реальное событие, явление, а мнение как результат психической деятельности субъекта. Мнение – это родовое понятие, охватывающее и суждения о фактах, и их оценку [292] . Мы исходим из того, что факты не даны людям в готовом виде: наше восприятие мира прежде всего – результат психической деятельности.
Социологи, равно как и журналисты, не являются непосредственными участниками того, что они исследуют и представляют в дальнейшем в качестве фактов. Знание в процессе познавательной деятельности мы всегда получаем косвенным путем – через обращение к различным источникам информации (то же можно сказать и о работе судов – установленные ими факты также являются результатом определенных процессуальных процедур, а также мыслительной деятельности). Речь в таком случае должна идти о разведении фактологических и оценочных суждений. Фактологические суждения в отличие от оценочных верифицируются, они могут быть подтверждены или опровергнуты.
Поделиться книгой: