Путь один- в глубь себя

В реке, устремленной к океану, должно быть в изобилии воды и радости. Поток должен быть такой силы, чтобы не иссякнуть, превратившись в лужи, а продолжить свой путь через все препятствия и преграды... И однажды такая река таки достигнет океана.

Если ты устремлен к океану, тебе придется до некоторой степени стать океаном, ведь только подобное может встретиться с подобным. Если Бог — это бесконечная энергия, то тебе, лишенному энергии, встретиться с Ним не удастся. Если Он огромен и бескраен, а ты — истощен, вашей встрече не быть. Так что хоть немного стань подобен Ему. Если Он — это жизнь, как ты можешь отправиться навстречу Ему в виде трупа? Посмотри вокруг! Он танцует. В Нем распускаются цветы, из Него льются звуки музыки, и все вокруг исполнено ликования.

У нас есть всего несколько праздничных дней. Раз в год мы отмечаем Холи6, праздник цветов и красок. В этот день мы раскрашиваем себя и друг друга яркими красками. Раз в год отмечается Дивали7, праздник света, когда в темное время зажигают много фонарей и ламп. Но наша жизнь пуста и однообразна; именно поэтому человеку пришлось придумать праздники.

Птицы, животные, растения, реки, водопады — никто из них не празднует ни Холи, ни Дивали. Человек болен, вот поэтому его устраивает всего один праздник Дивали. Один день Дивали — это просто утешение. В этот день мы надеваем на себя новую одежду, устраиваем фейерверки, зажигаем фонари. А потом возвращаемся в тот же мрак и уныние, в ту же тюрьму, к тем же страданиям и страхам.

Когда приходит праздник Холи, мы поем и танцуем, забывая о любых ограничениях и выходя за рамки обычных правил поведения. В этот день мы отбрасываем мораль и нормы этикета; целый день наша река течет, не обращая внимания ни на какие запреты. Но неужели ты думаешь, что река, текущая раз в год, когда-то достигнет океана? И даже происходящее в этот день — лишь подобие настоящего потока; это просто притворство — мы изображаем себя истинных.

Посмотри на природу: все сущее каждый день радуется Холи и празднует Дивали. Природа ежедневно окрашивается новыми, свежими красками, каждое утро распускаются новые цветы. Старые листья еще не успели опасть, а уже распускаются бутоны и появляются новые побеги. Этот праздник не прекращается ни на мгновение — он бесконечен, каждая секунда — это Дивали. Такой будет жизнь религиозного человека: он празднует ежесекундно.

Он благодарен за то, что существует. Каждый его вздох — это выражение благодарности и благословления.

Это побочное действие наблюдения, присутствия. Если ты наблюдаешь, недостатка в топливе у тебя не возникнет — ты не лишишься энергии. И крышка чайника не будет привалена грузом — так что с ума ты тоже не сойдешь. Наблюдение — не для того, чтобы ты провалился в безумие, чтобы тебя разорвало на тысячи кусков. Оно означает, что все происходящее ты видишь со стороны. Эти горящие дрова прекрасны, в языках пламени есть какое-то величие, а в жизни, своими проявлениями напоминающей огонь, есть какая-то глубинная притягательность. Музыка кипящей воды — нарастающий шум, пузырьки, бурление, поднимающийся пар — все это тоже прекрасно. Все это принимается.

Убери крышку, дай пару выйти. Пусть огонь горит, а пар свободно выходит. Все это ты увидишь со стороны, и тебе откроется удивительная истина — все, за чем ты наблюдаешь, происходит в теле. Топливо, вода, пар — все это происходит в теле. Ты окружен этим, но пребываешь вне его.

Когда ты увидишь, что находишься в стороне от всего, что в каждое мгновение тебя окружает, ты выйдешь за пределы. Отныне гнев тебя не потревожит, тебя перестанет заботить секс. С этого дня, даже занимаясь сексом, ты будешь отстранен. Теперь в тебе будет понимание того, что ты течешь вместе с высшей энергией бытия. Если бытие желает, чтобы ты занялся сексом, хорошо. Пусть будет так. И даже если ты гневаешься, отныне твой гнев станет игрой, представлением, действом. Если это необходимо, ты позволишь ему быть; но ни на одно мгновение ты не отождествишь себя с этим чувством. Ты и вспышка гнева останутся отдельны.

Быть в мире и не от мира; быть в теле и не принадлежать ему; перейти реку и не намокнуть — такова суть наблюдения.

Мастер дзэн прощался со своим учеником. Он повелел ученику идти в мир и рассказать другим людям о том, чему научил его мастер, дать им все, что мастер дал ему. Когда ученик спускался по ступеням дома, собираясь отправиться в путь, мастер добавил: «Смотри не замочи ног, когда будешь переходить реку».

Ученика эта фраза застигла врасплох, было заметно, что он в смятении. Перейти реку и не замочить ноги? Если ноги нельзя мочить, то лучше держаться от реки подальше. Перейти ее можно, только если ногам дозволяется намокнуть, так что не приближайся к ней.

Мастер сказал: «Тебе лучше остаться. Если ты не понял такого пустяка, то тебе еще рано уходить». Ученик попросил его объяснить. «Это нельзя объяснить, — ответил мастер. — Снова начни медитировать. Снова практикуй наблюдение, поскольку в этой фразе — сущность наблюдения».

Вот весь смысл наблюдения: перейди реку вброд, но не замочи своих ног! Если ты избегаешь реки — это потому, что ты слаб. Если твои ноги промокли, значит, ты сбился с пути. Это сложно, но как только наблюдение станет случаться, все сложности исчезнут, испарятся. Ты остаешься только наблюдателем, ты не становишься делателем. Так что наблюдай гнев, наблюдай секс, ревность и осознавай, что ты — само наблюдение, а не то, за чем наблюдают. Откажись от своей тождественности с тем, что видится, и свяжи ее с видящим.

Как только ты начнешь ловить проблески этого состояния, ты постепенно обнаружишь, что мир вертится сам по себе. Тебе не нужно поддерживать его, ты не нужен. Тело функционирует без тебя. Тело чувствует голод, требует еды и поглощает ее внутрь себя.

Ты без всякой на то нужды вмешиваешься в это дело. Телу становится жарко, и оно ищет укрытия в тени деревьев. Если ты вмешаешься, то сделаешь это напрасно. Ты не нужен. Ты мог просто наблюдать за тем, как тело чувствует жару, наблюдать за появлением пота, который сказал телу, что оно вот-вот перегреется, и наблюдать, как тело поднимается и перемещается в тень. Если ты способен просто наблюдать, что это тело перегревается, переходит в тень, ты — наблюдатель сцены, но не ее исполнитель, тогда ты уже освободился. Другого освобождения не существует. И в скором времени ты увидишь, что уже свободен от всего, что общество в тебе подавляло. Но не существует освобождения от того, что дано тебе от природы.

Наблюдение освободит тебя от всего, что общество насильно в тебе подавляло, от всего неестественного. Но хорошенько усвой: не бывает свободы от того, что заложено в тебя природой. Если ученик не понимает этого, он столкнется с трудностями, поскольку будет думать, что все еще должна случиться свобода от того и от этого.

Помни, ты можешь избавиться от заложенного в тебя другими людьми, но не от того, что ты сам принес в этот мир. Ты сможешь оставить все это только в минуту, когда будешь покидать свое тело.

Того, кто освободился от социума и его условностей, мы называем Дживанмукта — тот, кто освободился при жизни, в ком не осталось ничего подавляемого. Но природа все же должна в нем взять свое, даже сейчас. Дживанмукта по-прежнему будет испытывать голод. Он должен. В сущности, ты не сможешь испытывать голод так, как это происходит с ним, поскольку все в нем стало кристально чистым. В нем живет совершенный наблюдатель, который отделен от него и стоит рядом.

Голод, который испытываешь ты, — ненастоящий, это потому, что ты не наблюдатель. Если ты каждый день обедаешь в час дня, то стоит часовой стрелке остановиться на единице — и ты почувствуешь себя голодным. А ведь может случиться, что в час ночи часы остановились и теперь показывают час дня, а на самом деле сейчас только одиннадцать утра. Голод в тебе может появиться просто потому, что ты увидел часы, которые показывают неверное время. Этот голод фальшивый — интересно, что если немного подождать, такой голод исчезает. Исчезнуть может только ненастоящий голод. Если бы он был настоящим, то лишь возрос бы. Если каждый вечер в десять часов ты ложишься спать, то каждый вечер в это время ты будешь чувствовать себя сонным. Эта сонливость — ненастоящая, она идет от ума. Если в течение десяти минут ты не ляжешь, а вместо этого найдешь чем заняться, сон как рукой снимет, и ты сможешь не спать хоть целую ночь. Если бы сонливость была настоящей, то к 10:30, а тем более к 11:00 ты засыпал бы на ходу; тебе все больше хотелось бы спать. Но она не настоящая; это сработало твое воображение, ты отождествляешь себя с нею.

Так что ты не способен испытывать тот голод, который испытывает просветленный, и такое желание спать, какое испытывает он, тебе почувствовать не дано. Даже на уровне тела ты не можешь познать то наслаждение, которое доступно ехму. Но будь то боль или удовольствие, сон или бессонница, голод или жажда, просветленный стоит в стороне, он не привязан. В этом и заключается его просветленность. Он дозволяет телу управляться самому. Он понимает, что тело функционирует само по себе и быть делателем просто нет никакого смысла. Убери себя, отдели себя немного и просто посмотри, протянет ли тело само или нет. Твое делание только создает проблемы. Вмешиваясь и мешая телу работать в своем собственном ритме, ты лишь служишь источником неприятностей.

Все, что навязано социумом, исчезает, когда ты становишься наблюдателем. Все, что дано природой, будет очищено и исчезнет только с исчезновением тела. Дживан-мукта свободен только от общества, а когда он становится свободен от тела, происходит последнее освобождение, наивысшее освобождение. Тогда, освободившись и от природы, он остается чистым свидетелем.

Будды говорят о двух нирванах, двух просветлениях: нирвана и маханирвана, великая нирвана. Нирвана случилась с Гаутамой Буддой в день, когда в возрасте сорока лет он пришел к пониманию того, что является наблюдателем. После достижения состояния нирваны Будда прожил еще сорок лет, страдая от голода и мучаясь от жажды, нуждаясь в питье и ночлеге; после долгого пешего перехода он по-прежнему чувствовал усталость в теле. И здоровье, и болезни были ему знакомы. Затем наступила маханирвана — тело тоже исчезло. Вначале исчезает социум, потом природа. А когда исчезают и социум, и природа, остается чистый брахман, чистая душа, одна абсолютная реальность.

Пусть вначале исчезнет социум. Саннъяса — это заявление: «Теперь я начал трудиться, чтобы освободиться от общества». Таков смысл, заключенный в саннъясе. Саннъяса не означает, что ты удаляешься в лес, чтобы стать религиозным ищущим, ведь тебе ничего не стоит взять социум с собой. Отправляйся в лес, но если ты был индуистом в миру и продолжаешь считать себя таковым в лесу, значит, туда ты уволок все, чему научился среди людей, и никуда из социума ты не уходил.

Отречься от общества не значит уйти из него. Бежать некуда — куда ты собрался? Отречение от социума означает обретение свободы от всего, что было им навязано. Стань таким же первозданным, каким ты был в детстве. Снова стать легким как ребенок— значит освободиться от общества.

Твоя нирвана случится в тот день, когда ты наконец-то достигнешь полной свободы от социума. Поначалу ты будешь чувствовать, насколько разделены природа и твое «я». Между вами стоит общество, соединяя вас, подобно мосту. Этот мост исчезнет. На одном берегу — ты, на другом — природа; пуруш и пракриты, душа и природа. И в этой игре заключен великий смысл!

Это очень пикантная игра, в нее играют душа — пуруш, мужчина, и природа, пракрити, женщина. Это игра, которую индусы в своей мифологии называли распила — игра пуруш и пракрити, души и природы.

Взгляни на Кришну, который играет с гопи — тысячами прекрасных женщин, его любовниц. Эта история прекрасна. Кришна, душа, пуруш — мужская энергия — стал чистым свидетелем, а вокруг него вьется в танце гопи — пракрити, женская энергия, соблазняя того, кого соблазнить нельзя. В тот день, когда внутри тебя исчезает мост, не остается больше никаких связей с обществом.

Сложно найти более асоциальное существо, чем Кришна. Поэтому ты сколько угодно можешь Кришне поклоняться, но в глубине души ты его опасаешься. Если бы тебе вдруг пришлось встретиться с Кришной, ты побоялся бы пригласить его в дом и представить жене: такой мужчина опасен. Точно так же ты не захотел бы, чтоб твои дети с ним водились, — от этого человека жди беды. Так приятно почитать его издали, но сближаться с ним — совсем другое дело. Кришна полностью освободился от общества; он абсолютно асоциален.

Эта история с гопи, которые вились вокруг него, повествует о том, что происходит, когда ты сбрасываешь с себя последние условности, навязанные тебе обществом, и снова становишься невинным, как дитя. Вот почему Кришну чаще всего изображают в виде ребенка. Он прожил до восьмидесяти лет, но изображений Кришны-старика ты не найдешь — и не потому, что он так и не состарился, — годы явно взяли свое, ведь так определено природой. Его тело, наверное, стало слабым и согбенным, зубы выпали. Ему, должно быть, приходилось пользоваться палочкой, чтобы ходить. Но мы и представить себе не можем, чтобы

Кришна ходил при помощи палочки; мы и мысли такой не допускаем. Не подобает тело Кришны представлять старым и изможденным.

Да, природа, должно быть, взяла свое, но все же пуруш, дух, оставался всегда свежим и молодым, как только что распустившиеся листья. Поэтому художники и поэты, как, например, Сурдас8, в своих стихах и картинах рассказывают о детстве Кришны. Это сущностная природа чистого духа. Кришнамурти называет такое детское состояние состоянием необусловленности — свободы от всех правил и ограничений, свободы от общества, свободы от малейших следов, оставленных в тебе кем бы то ни было: безусловное, непотревоженное сознание.

Но факт, что ты растворяешься в чистом наблюдении, не означает, что природа тотчас остановится. Природа продолжает свой танец; у нее есть свои движущие силы. Представь, что ты едешь на велосипеде и перестаешь крутить педали. Велосипед по инерции проедет еще некоторое расстояние. Если в этот момент ты едешь в гору, расстояние будет очень коротким; а если едешь под гору, то без всяких педалей ты будешь катиться еще долго. Поэтому люди, достигшие нирваны до тридцати пяти лет, подобны велосипедисту, который прекращает крутить педали, поднимаясь в гору. Велосипеду тяжело ехать дальше. До тридцати пяти лет жизнь — восхождение в гору. Тридцать пять — это пик. Поэтому те, кто достигает знания, нирваны до тридцати пяти, долго не живут; танец природы очень скоро после этого прекращается. Лишь с невероятными трудностями танец природы, тела, можно заставить длиться дальше. Желание, страсти, которые раньше давали импульс, теперь прекратились. Импульс для тела к продолжению жизни теперь может исходить только от сострадания, а это нелегко. Так что все те, кто становится просветленным до тридцати пяти, как Шанкарачарья и ему подобные, умирают молодыми.

У людей, достигших просветления после тридцати пяти, велосипед их жизни продолжает катиться, повинуясь своей собственной движущей силе; жизнь теперь идет под уклон. Поэтому Махавира и Будда прожили до восьмидесяти лет. Как только жизнь начинает идти под уклон, ее велосипед может еще долго катиться сам по себе, крутить педали тебе уже не нужно. Даже если ты стал лишь наблюдателем, танец тела продолжается — голод, жажда, — но ты остаешься в стороне. Раньше ты был делателем; теперь ты — наблюдатель. До сих пор ты был участником, но теперь ты свидетель, тебя больше не волнует результат, ты уже не пытаешься на него повлиять. Пока ты был участником, в тебе жило беспокойство — а как все сложится, какие будут последствия. Теперь, чем бы все ни закончилось, никакого беспокойства в тебе нет.

Именно об этом Кришна говорит Арджуне, когда просит его не беспокоиться об исходе битвы и отказаться от желания победить. Он просит Арджуну стать свидете-телем, просто наблюдать за всем, что происходит. Пусть природа — пракрити — возьмет свое и сделает все, что ей вздумается. Ты стоишь в стороне. Вначале исчезнут все следы общества, его условностей. Затем природа тоже остановит свое движение. Долго ли гопи будут танцевать? Они устанут.

В Шанкья-сутре сказано, что когда пуруш — олицетворение мужского начала души — способен наблюдать, пракрити — олицетворение женского начала души — вкладывает все свои способности в танец, в попытки соблазнить тебя, ведь она чувствует себя несчастной при мысли, что ты далек от нее. Когда ты превращаешься в свидетеля и стоишь в стороне, ее игра подходит к концу, поэтому она задействует все свое искусство, чтобы вернуть тебя, снова вовлечь в игру. Но сутры говорят, что, как только ты обрел сущность наблюдающего, танцор в тебе начинает испытывать усталость и танец в конце концов прекращается. Эту сущность оставляют все воспоминания о тебе, и ты оказываешься вне ее пределов. Это махапа-ринирвана.

Отныне рождений больше не будет. Теперь душа едина с безбрежным океаном, ее «бытие» и «небытие» слились воедино, растворив ее своим слиянием. Ее «нет», поскольку теперь исчез ориентир под названием эго, «я». Она «есть», поскольку то, что «есть» теперь, не может умереть. Душа становится единой с огромной пустотой, лишенной центра. Тебя, как такового, больше не будет; ты станешь целым. Это — цель, к этому мы и стремимся.

На сегодня достаточно.

Глава 4

НЕ СНИМАЙ С СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

ОШО,

Гаутама Будда достиг просветления, сидя под деревом. Ты говорил, что Сократ, когда он стал просветленным, стоял под деревом, то же самое рассказывают и о Кришнамурти. Ты сам, в ночь, когда стал просветленным, вышел из дома и расположился под деревом. Существует ли некая тайная глубинная связь между деревьями и просветлением? И еще, не мог бы Ты объяснить следующее: если просветление — это явление внезапное, то как Ты понял, что оно должно случиться, после чего вышел из дома и сел под деревом?

Просветление никак не связано с какими-либо внешними объектами. Это невозможно; просветление — внутреннее событие. Оно происходит с тобой и происходит из-за тебя. И даже если оно не происходит — это из-за тебя. Причина того, что оно до сих пор не случилось, тоже в тебе. Никто другой не несет ответственности за твое невежество; точно так же — никто и ничто не может стать причиной твоего просветления.

И помни: если что-то служит препятствием, оно же может и помочь. Ни одно дерево не несет ответственности за твою непросветленность. Дерево бодхи не служило препятствием к просветлению Будды, значит, и помочь оно никак не могло. Дерево за это не ответственно. Какие отношения могут быть у Будды с деревом? Только Будда был причиной того, что буддовость не случалась, и только он послужил причиной того, что она произошла.

Так что усвой эту аксиому: мы любим перекладывать ответственность на других, так устроен наш ум. Если случается что-то плохое, мы думаем, что причина в ком-то или чем-то еще, но никак не в нас. Может, так выстроились звезды, планеты, созвездия, может, обстоятельства так сложились. Если происходит что-то хорошее, мы решаем, что причина кроется не в нас, она вовне.

Таков склад нашего ума, и на то есть свои причины. Если ответственность лежит на ком-то другом, ты ни за что не отвечаешь и твой ум может отдыхать. Поэтому одни люди говорят о фортуне, другие о судьбе, о воле небес; еще говорят: как на роду написано, так оно и случится. Как следствие, не возникает вопрос о твоих поступках, о том, какие усилия ты приложил, куда направился; все случится, когда будет на то воля Сущего. На самом же деле, ни одна другая воля, кроме твоей собственной, не может ни помочь, ни помешать.

И все же это правда: Будда достиг самореализации, сидя под деревом, просветление Сократа произошло, когда тот стоял перед деревом, и Махавира тоже находился неподалеку от дерева. В чем же здесь дело? Все это нельзя считать простым совпадением. Вчера я объяснял, в чем здесь причина: первый, внешний слой человеческой личности, ее оболочку образуют культура и общество с его условностями и ограничениями. Второй слой — это природа. А третий, самый глубинный уровень в человеке — его изначальная божественная сущность. Все это можно представить следующим образом: культура — внешний слой, природа — более глубокий внутренний уровень, а твоя сущность, ты сам — это стержень, основа. Или можно сказать по-другому: сущность, ты сам — это центр, окружает его природа, а паутина условностей — это внешняя оболочка.

Дерево — символ природы. Все эти люди, которые, отвергнув общество с его ограничениями, уединились в глуши, в сердце природы, приняли дерево как символ. Все они отбросили сковывавшие их условности и отправились в лес. Все случилось в сердце природы. Это не могло случиться в гуще так называемой цивилизации; это произошло в глуши — там, где не ступала нога человека; в местах, не затронутых людскими нравами и обычаями, где их искусственная паутина еще не опутала все вокруг. Да, все случилось под деревом, но причина не в нем. Просто эти люди покинули общество и отправились на природу.

Оказавшись посреди природы, они задались целью отстраниться и от нее; они порвали и с природой. Можно оставить цивилизацию, променяв ее на лес, но куда ты уйдешь из леса? И природа, и цивилизация — это внешнее, наносное, так что можешь уходить из общества, уединяясь на природе, а из природы возвращаться обратно в общество. Но куда ты направишься, если тебе нужно отказаться и от того, и от другого? Во внешнем мире идти тебе будет некуда; отныне твой единственный путь — в глубь себя. Оставь общество и отправляйся в Гималаи; уезжай из Гималаев и возвращайся в социум — но все это внешнее. Тот, кто оставил общество ради природы, а теперь хочет уйти и из нее, вынужден будет обратиться внутрь себя.

Так что первое путешествие — из так называемой цивилизации к природе, а второе — из внешнего к внутреннему. Просветление этих людей произошло на природе, поскольку второе путешествие может начаться только там.

Природа — этап между внешними условностями и внутренней сущностью, и в этом месте нужно сделать небольшую остановку. В сказании, гласящем, что будды достигали под деревьями, отражено предание о людях, которые, порвав с так называемой цивилизацией и ее ограничениями, обрели умиротворение в сердце природы. Здесь, где все дышит покоем, начинается другое путешествие — в глубь себя. Состояние будды не случается под деревом, оно случается только внутри человека. Дерево было лишь этапом на пути.

Если ты понимаешь это именно так, тебе будет легче справляться с трудностями твоего собственного странствия. Вначале нужно стереть все, что во имя культуры начертано на твоих страницах людьми. Когда ты станешь чистым листом, ты окажешься под деревом, в сердце природы. Прийти к природе — значит наслаждаться детством в его первозданной чистоте, жить в невинной простоте, быть свободным от любых расчетов, от трезвого рассудка, которым наделило тебя общество. То, что рождается в это мгновение, — священно и совершенно. Отныне ты не хорош и не плох. Ни одно дерево теперь не хорошее и не плохое. Ты уже не можешь провести различие между деревьями, сказать, что вот эти деревья — священные, а эти — нечестивые. Если ты сидишь под деревом и прямо тебе на голову падает плод, ты не говоришь, что это дерево плохое. Даже если на тебя свалится целое дерево и ты погибнешь, никто не скажет, что дерево — убийца, ведь сознание деревьев еще не делится на плохое и хорошее. Даже если дерево лишит тебя жизни, это будет лишь случайностью; дерево ни в чем не виновато, ведь оно не собиралось тебя убивать.

Слиться с природой — значит отказаться от представлений о хорошем и плохом, жить в царстве первозданной, нетронутой природы, где нет дуальности, где нет выбора, где принимается все, что бы ни случилось, где ты плывешь, даже не пытаясь что-либо контролировать. Вот перед тобой дерево, и под таким же деревом происходит просветление Будды.

Когда человек освобождается от бремени человеческих качеств, он становится светом. Наверное, ты об этом не задумывался, но умиротворение, которое человек обретает, уединяясь в горах, дарят ему не сами горы, его источник — свобода от человечества. Вот ты гуляешь, совершенно один, вокруг — ни души, и вдруг вдали ты замечаешь человека, идущего тебе навстречу. В ту же секунду ты меняешься, даже твоя походка становится другой, потому что теперь твой ум обременен новым грузом: на сцену вышел социум.

До сих пор ты был наедине с деревьями, с небом, со звездами; над тобой никто не нависал, никто не выносил суждений о твоем поведении, правильно ты себя ведешь или нет, соответствует твоя походка общепринятым нормам или нет. Ты был один, просто брел себе, получал удовольствие, может, улыбался, напевал какую-то мелодию и в своем одиночестве стал похож на ребенка. Может, ты сам с собой разговаривал, размахивал руками, корчил рожи, приплясывал... вдруг вдалеке показался человек, и все изменилось. Детство исчезает, ты возвращаешься к трезвому и расчетливому состоянию ума — а что тот человек подумает? В игру вступил социум. Теперь вести себя ты будешь только так, как подобает в обществе; иначе тебя, пожалуй, примут за умалишенного. Теперь ты будешь шествовать чинно. И общество, и все принятые в нем нормы вступили в свои права. Счастье, подаренное тебе одиночеством, — это счастье свободы от социума, поскольку общество — это тюрьма, которая всегда с тобой и в которой ты сидишь, куда бы при этом ни направлялся.

Люди приходят ко мне и говорят, что в состоянии глубокой медитации они начинают ощущать вкус счастья, но полностью погрузиться в него они себе не позволяют: «Ведь на нас могут смотреть. Мы боимся, что о нас скажут, поэтому и не погружаемся в медитацию до конца». Сама мысль о погружении рождает в тебе беспокойство. Решающий фактор здесь — чьи-то глаза, ведь тот человек не только смотрит на тебя, он еще и выносит суждение, правильно ли ты себя ведешь. Он сформирует свое представление о тебе — или, если такое представление у него уже есть, изменит его. До сих пор он считал тебя джентльменом, культурным и солидным человеком, а увидев, как ты здесь рыдаешь и вопишь, он свое мнение изменит. Мы строим свою жизнь, опираясь на мнения других людей, эти мнения представляют для нас ценность, ведь нам приходится с ними жить. Возможно, завтра тебе от этого человека что-то понадобится, а он даже не пустит тебя на порог своего офиса. Ты можешь с ним поздороваться, а он от тебя отвернется, испугавшись, что другие подумают про него, будто он водится с этим ненормальным. Конечно же, в нем тоже может прятаться какое-то помешательство.

Страх перед чужим мнением очень велик, а общество — это окутавшая нас паутина мнений. Одна женщина мне сказала: «Я приду и посмотрю на медитации, но участвовать не смогу, ведь там будет сто или даже двести человек, все они будут смотреть на меня, а многие из них — мои знакомые».

Те ищущие, которые приезжают сюда с Запада, гораздо легче погружаются в медитацию, чем вы, индусы. Причина в том, что здесь нет их знакомых; и поскольку они никак с вами не связаны, им нет дела до того, что вы о них подумаете.

Тебе было бы так же просто погрузиться в медитацию, окажись ты в Англии или Америке, поскольку то общество — не твое, те люди для тебя — никто. Какая разница, что они увидят и что о тебе подумают? Как это может сказаться на тебе и твоих интересах? Но если ты знаком с этими людьми, если тебе приходится с ними общаться, если у вас какие-то дела или вы связаны как-то иначе, становится очень страшно. Их влияние на тебя может оказаться довольно серьезным. А если их мнение о тебе изменится, ты вдруг почувствуешь, как растет твое беспокойство, ведь ты не осознаешь себя. Ты принимал на веру, что ты такой, каким тебя считают окружающие. Если они говорят, что ты красив, ты тоже считаешь себя красавцем. Если в глазах других людей ты — хороший, славный парень, то именно так ты и будешь себя воспринимать. А если другие думают, что ты ненормальный, то в скором времени в тебе начнут шевелиться сомнения и в один прекрасный день ты уверуешь в то, что спятил.

Психологи утверждают, что мы препятствуем интеллектуальному развитию большинства детей, поскольку с раннего детства считаем их несмышлеными. Если все время говорить ребенку, что он глуп и бестолков, разве он научится полагаться на свой ум? Да никогда! И запомни: этот грех на твоей совести, это ты делаешь из него тупицу. Когда отец говорит ребенку, что тот глуп, когда школьные учителя снова и снова твердят ему, что он тупой, ребенок начинает думать: «Наверное, они правы! Если они так думают, я, должно быть, и правда тупой!» И тогда ребенок начинает доказывать правоту их слов, ведь, согласно его логике, противиться тому, о чем говорит столько людей, — нехорошо. Если в это верит столько народу, значит, так оно и есть! И если ему и вправду случится показать себя не слишком умным, он скажет себе: «Все так, как и должно было быть, ведь я дурак, все об этом говорят».

Психологи говорят, что, если какое-то утверждение часто повторять, оно в конце концов закрепится в сознании и будет соответствующим образом воздействовать на поведение человека. Представление о самом себе ты сформировал, опираясь на то, что говорит о тебе общество. Твоя идентичность заимствована, свой образ ты нарисовал с оглядкой на мнение других людей. Лишь те, кто открыл свое истинное обличье, кто осознал свое «я», способен освободиться от этой псевдоидентичности. Лишь тот, кто себя познал, может освободиться от своего заимствованного образа, а познать себя ты сможешь, только разрушив этот образ.

Вот почему Махавира и Будда отправляются в лес — не потому, что леса чем-то их притягивают, просто их отталкиваешь ты. Не то чтобы их манили к себе горы, это ты их туда гонишь! Горы притягательны, потому что они их не судят и не оценивают. Ни одна гора не посчитает тебя умалишенным, если ты пустишься в пляс от счастья. Деревья подобны святым; они о тебе не думают, они не формируют о тебе своего мнения. Ты сидишь, вот и хорошо; встал — тоже замечательно; плачешь, смеешься — никаких проблем! Деревья принимают тебя таким, какой ты есть; дерево никоим образом не побеспокоит твою личность.

А вот человек очень странный. Человек не может примириться с тем, что твоя личность обладает некоей свободой, что у тебя есть право быть таким, какой ты есть. Человек говорит: «Я должен вмешаться, я собираюсь сделать тебя лучше». Все заняты лепкой, формированием личности ближнего. Муж занят воспитанием жены, жена пытается изменить мужа, отец лепит личности детей, дети тоже воздействуют на отца. Наши глаза — как надсмотрщики, которые следят за окружающими. Это не просто глаза, они напоминают штыки. Мы взглядом выражаем свое мнение, судим о том, верно это или неверно. Осуждение и похвала окружают нас со всех сторон. Мы запутались в этой паутине, и нам крайне сложно отыскать себя.

Вот почему люди уходят в места, где никого не встретишь. Вот почему Будда вынужден был оставить свой дворец. Запомни, я это подчеркиваю: вопрос не в том, чтобы уйти из дворца, не леса и пустыни манят тебя, просто опутавшая нас паутина, сеть условностей и ограничений настолько тесно связана с дворцом, что ее не разорвать, пока ты не оставишь сам дворец. И что самое удивительное — даже покинув дворец, можно не избавиться от этой паутины. Она может преследовать тебя, даже когда дворец окажется далеко.

Будда покинул дворец, отправился странствовать, но когда он проходил через очередное княжество, его правитель спрашивал: «Что ты здесь делаешь? Если у тебя проблемы с отцом (а все эти князья были приятелями отца Будды), тогда мой дворец в твоем распоряжении, еще у меня есть дочь — ты можешь на ней жениться. Ты можешь взять себе половину княжества. Все эти леса — не для тебя. Наследнику престола не подобает скитаться, словно нищему. Если ты не ладишь с отцом — не беда, здесь ты всегда желанный гость. Я — друг твоего отца, значит, буду тебе почти как отец».

Будда смеялся и отвечал: «Я не ссорился с отцом; не имеет значения, ушел я из дворца или живу в нем и дальше. Вопрос в том, чтобы изменить себя. И если я не могу достичь этого во дворце своего отца, то трансформировать себя в твоем дворце мне будет гораздо сложнее. Если я не могу изменить себя в кругу семьи, то сделать это среди тех, с кем я не дружен и не близок, будет почти невозможно». Ведь твои родные могут иногда простить тебя, найти тебе оправдание, но зачем это делать тем, кто никак с тобой не связан?

Целых шесть лет Будда постоянно получал подобные приглашения. Когда отец Будды узнал, что его сын побирается на улицах, он решил, что тот сошел с ума. «У нас есть все, в чем он мог бы нуждаться, — говорил он, — и никто из наших предков никогда не нищенствовал. У нас в роду были одни правители. Что же нашло на моего мальчика?» В глазах отца Будда, должно быть, выглядел душевнобольным. И, чтобы защититься от этих глаз, Будде нужно было уйти в лес. Если бы отец смог принять сына таким, каков он есть, если бы смог сказать: «Ну что ж, так он устроен. Вот и ладно», все было бы иначе.

Бесконечны формы существования в этом мире, и каждая душа имеет право стать такой, какой она может и хочет, что бы ни было в ней заложено и что бы ни предначертала ей судьба. Любить — значит не вмешиваться, а просто позволить другому человеку достичь всего, на что он способен; позволить семени превратиться в дерево и расцвести. Любовь не требует от лилии, чтобы та стала розой, а от розы — превратиться в лотос. Любовь позволяет лилии быть лилией, дает ей питание, необходимое именно для нее, заботливо поливает, давая ей воды ровно столько, сколько нужно этому цветку, старается не причинять ей вреда. Вот что такое любовь.

И совершенно очевидно, что любви в этом мире нет совсем. Зачем Будде уходить из дворца, если в нем царит любовь? Ведь любовь принимает тебя таким, каков ты есть, она не пытается тебя изменить. Стремление изменить других людей — это проявление ненависти и насилия. Это разновидность хирургического вмешательства: «Из тебя, как из каменной глыбы, я хочу вытесать изваяние; я вырежу твои черты; все, что внутри тебя, подгоню под свое представление о тебе. И пока ты не станешь таким, каким мне хочется тебя видеть, я буду впиваться в тебя своим резцом и бить по тебе молотком, объясняя, где ты был не прав». Каждый пытается сделать другого лучше, оставляя на его личности свою насечку.

Но никакого улучшения не происходит, все искажается еще больше, ведь в каждом человеке может раскрыться только то, что в нем заложено. Нет в мире силы, которая сделала бы его чем-то другим, и, пытаясь изменить человека, мы вредим ему вдвойне. Он не сможет стать тем, для чего был рожден, и, конечно же, никогда не станет тем, для чего у него нет потенциала. Он станет калекой, зависнет посередине — и не на земле, и не в небе. Его судьба была изменена, и теперь он обречен на неудачу, он не сможет исполнить то, на что его обрекли. Вот почему мы так увечны. Вот почему наша жизнь столь безобразна, а смерть — уродлива, наши семена так и не становятся цветущими деревьями. В этом же кроется причина, почему на свете так мало будд и махавир.

Каждый человек рождается с возможностью стать буддой, но столько людей занято его формированием! Говорят, у семи нянек дитя без глазу. Столько людей, столько художников и скульпторов возятся с каждым из нас, что у этой статуи нет ни малейших шансов появиться на свет; ее просто развалят на части. Мать хочет, чтобы ребенок стал таким-то, отец видит его кем-то еще, у дядюшек свое мнение на этот счет; дедушки и бабушки хотят чего-то совершенно другого; учителя пытаются гнуть свою линию; а у политиков на этого ребенка свои собственные виды. И каждая попытка вылепить что-то из ребенка разрушает его.

Мы протягиваем ему руку помощи, но человек может лишь раскрыть свой потенциал, развить то, что в нем заложено. И вот ведь какая штука: мы предлагаем свою похмощь только для того, чтобы использовать. Наша помощь — своего рода сделка, мы требуем, чтобы человек согласился с нашими условиями. Даже отец говорит сыну: «Если ты не готов меня выслушать, эти двери для тебя закрыты!» И открываются двери не из любви: заключая с сыном эту сделку, отец совершает акт насилия. «Если ты выполнишь мои пожелания, если будешь соответствовать тому, что решило мое «я», — если согласишься стать тем, кем я хочу, — тогда этот хлеб с маслом станет твоим, тогда этот дом будет принадлежать тебе. Если же ты не можешь стать тем, кем я желаю, что нас тогда связывает? Если ты собираешься следовать своим желаниям, живи, как знаешь, без меня!»

Вечные раздоры между мужем и женой — обычное дело повсюду в мире. Их корни — в такой же позиции. Жена никак не может допустить, чтобы муж был независимым; она желает контролировать каждый его шаг, каждый поступок...

Есть такая история. Учитель написал письмо матери одного из своих учеников. В нем говорилось:

«Я долго пытался усмирить вашего сына. Всем этим я уже сыт по горло. В школе он не пропускает ни одной юбки. У многих девочек были из-за него неприятности. С каждым днем мне все сложнее его контролировать. Я не знаю, что делать!»

Мама мальчика ответила так: «Если вы найдете способ, как держать моего сына в узде, пожалуйста, сообщите мне, потому что у меня та же проблема с его отцом. Если вам удастся усмирить его, сделать так, чтобы он не приставал к девочкам, поделитесь, пожалуйста, как вы этого добились, я применю ваш метод к его отцу. Я пробую вот уже двенадцать лет, но безуспешно!»

*

Любая из жен всю жизнь стремится к этому, но ничего у нее не выходит. И не потому, что мужчины — плохие, а потому, что еще никому и никогда не удавалось изменить поведение другого человека. Мужья тоже всегда настороже. Их глаза не могут светиться любовью, ведь любовь принимает, любовь доверяет. Доверие — это признак любви. Но муж, сидя на работе, переживает: а вдруг его жена сейчас с другим мужчиной? Болтает, смеется. Ведь мысль о том, что его жена может даже улыбнуться в его отсутствие, для него невыносима. Без него ей всегда должно быть тоскливо и грустно. Всем мужьям хотелось бы, чтобы их жены вели себя как персонаж одного стихотворения Калидасы: там жена от каждого проплывающего в небе облачка ждала весточки от мужа. Она все по нему тосковала, все чахла и увядала. Ни один мужчина в мире больше для нее не существовал. Без мужа женщина должна быть сама не своя, будто для нее возможен лишь один источник радости — ее муж. Вся радость должна происходить от него, как если бы вся остальная Вселенная опустела.

Это не назовешь ни доверием, ни любовью. Это лишь попытка подогнать другого к своим собственным требованиям, словно он — инструмент, объект, которым ты владеешь, который украшаешь, но никак не личность с собственной душой.

Такое стремление любым возможным способом изменить другого человека — патентованное изобретение общества. Черта эта так глубоко в нас въелась, что Будда был вынужден удалиться в лес. А где ему садиться в лесу? Под деревом, конечно! Вот почему я говорю, что это просто совпадение. Будда сидит в тени дерева, чтобы держаться подальше от общества, ведь огонь, разожженный обществом, сжигает тебя дотла; яд социума убивает тебя. До сих пор нам не удавалось создать на Земле общество, в котором было бы возможно достигнуть буддовости. Общество я назову обществом, когда, чтобы достичь буддовости, не нужно будет уходить в лес. Знай: пока этого не произошло, все, что есть сейчас, — это псевдообщество, состоящее из варваров, группы жестоких убийц.

Но способы перерезать горло столь изысканны и доведены до такого совершенства, что человек, чье горло перерезают, этому даже радуется. Он живет под впечатлением, будто все, что с ним сделали, — в его интересах. Веками человеку внушалось, что общество все делает в его интересах: «Даже если мы тебя убьем, это для твоего же блага!» А как поступают с тобой окружающие, так и ты ведешь себя с ними. Нужно удалиться от всей этой суеты и неразберихи — это крайне важно; поэтому все случается на природе.

Но запомни: как только Будда достигает буддовости, он возвращается в общество. Когда случается самореализация Махавиры, он возвращается в общество. Об этом мало задумывались. Почему они возвращаются? Да потому, что теперь это неопасно. Теперь ты не сможешь повредить Будде, ты его не уничтожишь, перерезав ему горло или как-то еще. В своей буддовости он достиг чего-то такого, что уничтожить нельзя. Отныне бессмертие — часть жизни Будды, оно вечным потоком течет через него. Теперь именно ты окажешься в затруднении, если приблизишься к Будде, а никак не он. Приближаясь к нему, теперь рискуешь именно ты. Будда не пытается изменить тебя, но сама суть состояния Будды такова, что в его присутствии ты изменишься.

Мастер — это не тот, кто стремится тебя изменить.

Мастер — это тот, в чьем присутствии изменение начинается само по себе.

Мастер — это не более чем катализатор, а если это не так, перед тобой шарлатан. Если он прилагает некие направленные усилия, чтобы тебя изменить, он станет и подавлять тебя. Если он тебя хвалит или осуждает, если старается в чем-то убедить, если его раздражает твое несогласие, а согласие радует, значит, в общении с тобой он прибегает к той же технике под названием «рай-ад» или «жадность-страх». Значит, он тоже станет изводить тебя, он тебя уничтожит. Вот почему большинство так называемых мастеров на самом деле — враги своих последователей, рядом с ними ученики не подпитываются новой жизненной энергией, они лишь загнивают и разлагаются.

Освободить тебя способен только тот мастер, который не стремится трансформировать тебя непосредственно, которому вообще нет никакого дела до твоего освобождения. Его присутствие трансформирует тебя опосредованно. Когда ты находишься рядом с ним, в тебе начинают происходить изменения, — так в солнечных лучах распускается бутон, превращаясь в цветок. Солнце не станет горевать, если бутон не распустится. Ему нет дела до того, что его лучи могут не раскрыть лепестки бутона. А бутон в лучах солнца откроется непременно — он счастлив, что солнце приласкало его, благодарен, что может пить солнечный свет. Из жизни в жизнь мечтой каждого бутона было станцевать в лучах солнца. Бутон раскрывается сам по себе, солнце не открывает его насильно. Точно так же солнце не стучится в двери птичьих гнезд и не говорит птицам, что пора вставать, потому что раннее утро — не самое подходящее время для сна. Птицы сами просыпаются. Стоит первым лучам солнца показаться из-за горизонта, и птицы начинают свою утреннюю песню; они открывают глаза и принимаются щебетать. Настал радостный момент, и они его празднуют. Птицы сами радуются мгновениям праздника. Солнце не воздействует на них напрямую, но оттого, что оно светит в небе, что-то происходит. Солнце ничего само не делает, но каким-то образом, когда оно оказывается над горизонтом, что-то случается. Даже если вся планета будет по-прежнему погружена в сон, если ни один бутон не распустится и ни одна птица не станет щебетать, солнцу будет все равно. Ближе к полудню солнце не почувствует себя несчастным, не спрячет свои лучи и не станет лить слезы или задаваться вопросом, всходить ему завтра или нет, отправляться ли в это путешествие. «Какое мне дело до всех этих людишек, которые меня отвергли?»

Мастер подобен солнцу. Ученики в его присутствии раскрываются, но он со своей стороны не прикладывает никаких усилий. Все ученики в его глазах равны, будь они хоть святыми, хоть грешниками. Святые не услышат похвал, а грешники не получат осуждения. Только в таком человеке заложен потенциал катализатора; только рядом с ним что-то может произойти. Когда Будда возвращается в общество, он подобен солнцу: в его присутствии, рядом с ним все просто начинает происходить.

Такое присутствие рядом с мастером получило свое название: сатсанг. Сатсанг означает «быть рядом с мастером». У нас в Индии есть уникальная священная книга. Называется она Упанишады, это слово тоже означает «быть рядом с мастером», ничего не делать, просто быть возле него, чтобы лучи, исходящие от его непознанного существа, могли раскрыть твой бутон. Использование глагола «раскрывать» в этом контексте несколько некорректно, поскольку никакого раскрытия здесь нет. Просто в присутствии мастера твой бутон вдруг начинает раскрываться. Он ничего не делает, но рядом с ним происходит многое. Около гуру, который управляет событиями, не происходит ничего.

Будда возвращается в общество. Отныне общества для него не существует. До того как он достиг буддовости, общество существовало; оно было, поскольку могло повлиять на него. Но теперь никто не в силах его уничтожить, и он может вернуться. Яд общества больше для него не яд; разрушить его теперь невозможно. Даже тот, кто явится убить будду, что-то от него получит, ему достанется толика любви будды. Он получит подарок, который будет влиять на него еще многие жизни.

Мудрость обретается в лесу, но затем она изобильным потоком проливается на общество. Ни один будда еще не остался в лесу. Если же он там остается, значит, буддовость еще не произошла, ведь в то мгновение, когда случается блаженство, одновременно рождается и стремление им поделиться. Хорошо усвой вот что: мы стремимся разделить с другими то, что у нас есть. Если мы несчастливы, нам хочется выплеснуть свое несчастье; если же испытываем блаженство, то хотим поделиться блаженством. И чем бы мы ни обладали, — делясь, мы это увеличиваем. Когда ты источаешь уныние, оно растет и внутри тебя; если же ты даришь другим блаженство, в тебе его тоже становится больше. Все, чем ты делишься, — возрастает. Поделиться — верный способ увеличить. Так что умный не станет выплескивать свое недовольство на других, ведь недовольства в нем станет еще больше. Ты не будешь рыть яму другому, ведь это яма для тебя — рано или поздно ты сам в нее попадешь. Если в тебе есть хоть немного разума, ты никогда не станешь заражать других своим несчастьем, потому что твое собственное уныние от этого только увеличится, а если ты его не выплеснешь — оно растает. Если ты благоразумен, то всегда будешь делиться радостью, ведь от этого она возрастет, а неразделенная радость зачахнет. Деление — вот формула роста.

Удел скряги — смерть, он не живет. Скряга — это мертвец, труп. В его жизни нет места празднику, да и не может быть, потому что праздник рождается, когда ты отдаешь, делишься. Вот почему на праздники принято дарить друг другу подарки. Даже если подарить нам нечего, мы говорим человеку добрые слова, мы делимся той радостью, что живет у нас в душе. Любые праздники — это дни, когда люди делятся друг с другом. А скряга делиться не умеет, ни разу за всю свою жизнь он так и не испытал наслаждения. В целом свете сложно отыскать человека безжизненнее, чем скряга. Даже самый окоченевший труп живее этого скряги.

Есть такая история. Умер один шотландец, и, чтобы засвидетельствовать его смерть, пригласили доктора. Когда доктор прибыл, чтобы обследовать тело, он просто засунул руку в карман мертвеца, вытащил ее и заявил: «Этот человек действительно мертв».

Люди, наблюдавшие за действиями доктора, удивились: «Это какой-то новый способ установления смерти. Мы видали многие из них, но что значат ваши действия?»

Доктор ответил: «Засунь руку в карман шотландца, и, если в нем есть хоть искра жизни, на месте он не улежит, даже если карман его пуст!»

Шотландцы — самые большие скупердяи в Европе. Так что будь он хоть при последнем издыхании, он вскочил бы, чтобы не дать тебе забраться в свой карман. Этот человек, без сомнения, мертв! Дальнейшее обследование излишне.

Личность у скупца сморщенная. Как может такая сморщенная душа достичь брахмана, что означает высшую реальность, которая постоянно расширяется? Брахмана способен достичь лишь тот, кто расширяется сам. Постигнув блаженство, он дарит блаженство окружающим. Постигнув мудрость, он делится ею с другими.

Ты тоже раздаешь то, что у тебя есть. Если ты не достиг мудрости, ты будешь распространять вокруг свое невежество. Из всего, чем делятся в этом мире, ничто не расходится в таких количествах, как советы. Кругом столько невежд, и каждый норовит дать совет! Поэтому невежество не знает пределов, оно распространяется, как чума. Невежественного человека никогда не заботит, разбирается ли он в том, что советует. Дело же не в его знаниях. Главное — он наслаждается ощущением собственной осведомленности, которое получает, раздавая советы. Тот, кто на самом деле знает, еще задумается, советовать ему или нет. А с невеждой все не так. Задай ему какой угодно вопрос, и он с готовностью тебе ответит.

Невежество распространяется повсюду; мы делимся своим несчастьем, жаждой соперничества и тщеславием. От щедрот своих мы разносим повсюду бациллы всех этих болезней, тем самым превращая мир в битком набитый сумасшедший дом. Но человек знания — посвященный, — человек, обладающий осознанностью, познавший Божественное, тоже отдает, он тоже делится; и отдавать он может, только находясь в социуме. Само это событие, познание, может случиться под деревом бодхи, но распространение знания происходит только там, где есть ты.

Все пробужденные возвращаются в общество, но это возвращение случается, только когда общество больше никоим образом не может на них воздействовать, когда оно уже не способно оставить на них ни единой зарубки. Таких зарубок общество может нанести, сколько ему будет угодно, но все это — рисунки на воде; стоит провести линию, как она тут же исчезает. Ни твои восхваления, ни осуждения не оказывают никакого влияния. Все, что ты говоришь, лишено для пробужденных всякого смысла.

Нет, никакой тайной связи здесь нет, поэтому не нужно думать, будто просветление может случиться, только когда ты сидишь под деревом. Оно может произойти где угодно. Небо так же безвинно, как и любое дерево. Это может случиться даже под крышей этого дома, потому что даже солома на крыше невиннее человека. Среди скал, под открытым небом — это может произойти повсюду! Просветление не имеет никакой причинной связи с каким-либо деревом, но оно неоднократно случалось под деревьями, поскольку общество само по себе еще недостаточно созрело, чтобы стать таким вот деревом бодхи, под которым просветление могло бы случиться. Общество все еще хромает на обе ноги, оно беспомощно и увечно; поэтому не нужно выискивать здесь какую-то скрытую или тайную взаимосвязь.

Ошо,

мой друг многие годы провел рядом с Тобой. Мы с ним на днях беседовали, и он произнес такие слова:

«Я еще не выучил и первого урока Ошо». Я вдруг понял, что мой друг говорит и обо мне. Это просто признак нашей недалекости или эту науку очень сложно постигнуть? А может, мы просто не хотим усваивать этот урок?