Помоги проекту - поделись книгой:
Фрейзе кивнул, явно очень довольный собой, и свернул в сторону от дороги к небольшой тенистой рощице, где можно было укрыться от палящих лучей солнца. Спешившись, он просто перебросил поводья через седло, и его послушная пегая лошадка тут же опустила голову и принялась щипать жидкую траву под деревьями. Фрейзе расстелил на земле свой плащ, чтобы Лука мог сесть, и извлек из седельной сумки глиняный кувшин с легким пивом и два каравая хлеба. Мужчины молча и с явным наслаждением поели, а потом Фрейзе с самодовольной усмешкой вытащил из сумки наполовину полную бутылку чудесного красного вина.
– Вот это да! – искренне восхитился Лука.
– Между прочим, это самое лучше из здешних вин! – гордо сообщил Фрейзе, когда бутылка опустела, и вытряхнул себе в рот последнюю капельку.
Лука встал, стряхнул с колен хлебные крошки, отвязал от куста коня и взялся за повод, готовясь отправляться обратно.
– Лошадей хорошо бы напоить, прежде чем назад ехать, – заметил Фрейзе.
И они повели коней в поводу вдоль тропы, но воды поблизости не обнаружили, так что им пришлось вновь вскочить в седла и некоторое время ехать по дороге в сторону аббатства, прежде чем они услышали журчание ручья, доносившееся из лесу слева от дороги. Они повернули туда и вскоре выехали к широкому ручью или речке, а затем еще немного спустились по течению и оказались у довольно большого и глубокого озера. Болотистые берега были так сильно утоптаны, словно люди часто приходили сюда за водой, что показалось путникам довольно странным, если учесть, сколь безлюдными выглядели эти места. Лука сумел разглядеть на мягкой земле множество отпечатков грубых деревянных сабо, скрепленных металлическим кольцом, – такие сабо монахини надевали прямо поверх сандалий, когда работали в саду, на огороде или в полях.
Фрейзе, поскользнувшись в грязи, чуть не упал и сердито вскрикнул, поскольку нога его угодила прямо в темно-зеленую лужицу гусиного помета.
– Нет, ты только посмотри, как она здесь нагадила, проклятая птица! Вот ей-богу, поставлю силки, поймаю ее и съем!
Лука взял обеих лошадей под уздцы и повел к воде, а Фрейзе, наклонившись, принялся вытирать сапоги листьями конского щавеля.
– Ничего себе! Да чтоб меня черти съели! – воскликнул он вдруг.
– Что там еще? – спросил Лука.
Фрейзе, не говоря ни слова, протянул ему перепачканный лист щавеля.
– Что это? – Лука поморщился и невольно отстранился.
– Да ты внимательней смотри! Недаром люди говорят: где навоз, там и деньги. И вот вам, пожалуйста! Да ты посмотри, посмотри! А я, по-моему, теперь богачом стал!
Лука вгляделся и увидел в темно-зеленом гусином помете ярко поблескивающие крошечные песчинки.
– Что это?
– Это золото, маленький господин! – Фрейзе чуть не лопался от восторга. – Смотри, гуси кормятся в прибрежных тростниках, а речка выносит туда крупинки золота, вымывая его где-то в горах из золотоносной жилы. Возможно, никто и не знает, где эта жила расположена. Гуси эти крупинки вместе с водой проглатывают, пропускают сквозь себя, и они выходят наружу вместе с их дерьмом, на котором я и поскользнулся. Теперь мне только и нужно, что выяснить, кто владеет этими землями вдоль ручья, выкупить их за гроши и начать золотоносный песок промывать, и вскоре я буду богат, заведу себе красивого коня и целую стаю гончих!
– Это если владелец земель захочет их тебе продать, – предостерег своего приятеля Лука. – Только, по-моему, мы все еще находимся во владениях дона Лукретили. Возможно, он и сам тут золото мыть захочет.
– А я выкуплю у него этот участок, но про золото ничего ему не скажу, – возбужденно заявил Фрейзе. – Я объясню, что давно мечтал жить на берегу такого ручья, что у меня, может, призвание такое – как у этой бедной девочки, его сестры. Я скажу, что сам Господь повелел мне стать отшельником, жить на берегу этого озера и целыми днями молиться.
Лука рассмеялся, представив себе, сколь велика склонность Фрейзе к отшельничеству и молитвам, но тот вдруг предупреждающим жестом поднял руку, призывая его к молчанию.
– Тише, кто-то идет. Давай-ка спрячемся неподалеку и посмотрим.
– А с какой стати нам прятаться? Мы же ничего плохого не делаем.
– Кто его знает, – прошептал Фрейзе. – Мне что-то не хочется, чтобы меня на берегу золотоносного ручья обнаружили.
Они быстро увели коней поглубже в лес и подальше от тропы и стали ждать. Лука даже плащ на голову своему коню набросил, чтобы тот не заржал случайно, а Фрейзе, прижавшись губами к уху своей лошадки, шепнул ей какое-то словечко, та кивнула, словно отлично его поняла, и притихла. Притаившись за деревьями, они увидели, что к ручью по скользкой грязи гуськом пробираются полдюжины монахинь в темно-коричневых рабочих одеяниях. Фрейзе на всякий случай все же нежно прикрыл рукой нос своей лошадке, чтобы та не вздумала их приветствовать.
Последние две монахини вели в поводу ослика, нагруженного тюками грязных шерстяных оческов. Фрейзе и Лука продолжали наблюдать, а монахини тем временем разложили очески в воде по течению ручья, чтобы хорошенько промыть, закрепили их и, развернув осла, отправились в обратный путь. Покорные данному обету, они работали молча, но на обратном пути все же затянули псалом «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться…»[8].
– «Ни в чем не буду нуждаться!» – пробормотал Фрейзе, когда они выбрались из укрытия. – Да пропади они пропадом, я, например, все время нуждаюсь! И очень хочу забыть о нужде! И никогда не перестану мечтать о богатстве. Я всегда буду
– Почему ты так говоришь? – удивился Лука. – Они же просто принесли к ручью очески, чтобы их промыть. Ты по-прежнему можешь купить себе землю вместе с этим ручьем и преспокойно мыть здесь золото.
– Да они совсем не за этим сюда притащились! – возразил ему Фрейзе. – Ох уж эти хитрые лисички! И никакие очески они не моют. С какой стати они потащатся бог знает куда только для того, чтобы овечью шерсть промыть? Ведь между этим ручьем и аббатством еще по крайней мере с полдюжины других ручьев! Нет, мой дорогой, они тут на золото охотятся. Это очень старый способ. Видел, как они разложили принесенные очески по всему течению ручья, чтобы сквозь них протекало как можно больше воды? Крупинки золота оседают в спутанной шерсти, очески улавливают даже мельчайшую золотую пыль, которую несет вода. А через недельку можно снова прийти сюда и попросту собрать «урожай»: в мокрых оческах будет полно золотых крупинок. Очески они отнесут в аббатство, высушат их, а потом вычешут из них золото. И вот вам пожалуйста – целое состояние на полу! Маленькие воровки!
– Сколько же золота смогут удержать шерстяные очески? – спросил Лука. – И много ли они сумеют за него выручить?
Но Фрейзе ему не ответил: его волновало другое.
– И ведь ни одна из них даже не упомянула о тех делишках, которыми они в своем монастыре занимаются! – возмущался он. – Интересно, знает ли об этом благородный дон, хозяин этих земель? Вот уж была бы шутка так шутка: он свою сестрицу в монастырь отправил, а она стала у него из-под носа его золото красть, причем с помощью тех самых монахинь, над которыми он же ее и поставил!
Лука растерянно посмотрел на Фрейзе.
– Ты что говоришь?
– Да ничего, я же просто шучу…
– Но это, вполне возможно, вовсе не шутка. Что, если она действительно обнаружила здесь золото, как это только что сделал ты, а потом заставила монахинь на себя работать? А потом представила дело так, словно ее монастырь наказан за какие-то грехи и приходить туда небезопасно, вот люди и перестали туда приходить, потому что нельзя верить молитвам обезумевших монахинь, а значит…
– А значит, за руку ее никто не схватит и вскоре, даже оставаясь настоятельницей монастыря, она снова сможет жить, как знатная дама, – закончил за него Фрейзе. – И будет счастлива, целыми днями купаясь в золотой пыли.
– Вот проклятье! – со злостью выругался Лука. Они с Фрейзе еще некоторое время постояли молча, глядя на разостланные в ручье шерстяные очески. Потом Лука, так и не сказав ни слова, вскочил на коня и, ударив его пятками в бока, пустил галопом, постепенно осознавая, насколько он потрясен увиденным и сколь серьезно преступление, совершаемое обитательницами женского монастыря во главе с госпожой аббатисой. Ее поведение он воспринимал как личную обиду – ведь он-то решил, что может хоть чем-то помочь ей! А ведь его искреннее обещание помочь для нее ровным счетом ничего не значило! Ей, собственно, от него ничего и не требовалось – только чтобы он полностью поверил в рассказанную ею трогательную историю. – Проклятье! – снова выругался он.
Говорить им было не о чем: Фрейзе только головой качал, сожалея о том, что воображаемое богатство от него ускользнуло, а Лука бесился, чувствуя себя последним дураком, которого обвели вокруг пальца. Когда впереди показался монастырь, Лука, натянув поводья, попридержал лошадь и, когда Фрейзе с ним поравнялся, спросил:
– Ты действительно думаешь, что это она все затеяла? Мне-то показалось, что она – самая несчастная женщина на свете. Она до сих пор оплакивает покойного отца – и это искреннее горе, я совершенно уверен. Но если она, глядя мне в глаза, лгала, если просто выдумала всю эту душещипательную историю… Неужели она способна на такую подлость? Неужели она была нечестна со мной? Как ты думаешь? Я, например, этого совершенно не почувствовал.
– А может, она ничего и не знает? – предположил Фрейзе. – Может, все это делается у нее за спиной? Хотя внезапно возникшее среди монахинь безумие – отличный способ всех держать от монастыря подальше. Но если предположить, что аббатисе ничего не известно о том,
Лука кивнул.
– Но ты пока брату Пьетро ничего не говори, – предупредил он.
– Вот еще, стану я этому шпиону докладывать! – весело заверил его Фрейзе.
– Сегодня ночью мы попробуем потихоньку пробраться в их кладовые и выяснить, нет ли там каких-нибудь свидетельств преступного промысла. Может, нам сушащиеся очески там найти удастся или даже какое-то количество золота.
– А что, и проберемся. Можно особенно не стараться: у меня и ключ от кладовых имеется.
– Где ж ты его раздобыл?
Но Фрейзе лишь хитро усмехнулся:
– А откуда, как по-твоему, у нас к обеду было такое великолепное вино?
Лука не стал допытываться, только головой покачал, глядя на своего слугу, и тихо сказал:
– Ладно, встретимся ночью, в два часа.
И они поехали дальше, а следом за ними бесшумно двинулась Ишрак; шаги ее полностью заглушал шелест листвы на ветру.
Изольда лежала в постели и, точно пленница, была привязана к четырем столбикам балдахина за ноги и за руки. Ишрак заботливо укрыла ее одеялом, аккуратно его разгладила и со всех сторон подоткнула.
– До чего же я ненавижу, когда приходится тебя вот так привязывать! – с отвращением сказала она. – Это становится просто невыносимым, Изольда! Ради бога, давай наконец покинем это место. Ты только скажи, что нужно, и я все сделаю. Не могу же я каждый вечер привязывать тебя к кровати, точно какую-то безумицу.
– Я понимаю, как тебе это неприятно, – ответила Изольда, – но рисковать не могу: вдруг я снова начну ходить во сне? Мне этого не вынести. Я не допущу, чтобы и меня охватило безумие. Я не желаю бродить по ночам, точно лунатик, и не хочу снова кричать во сне, потому что мне привиделось нечто ужасное. Но учти, Ишрак: если я сойду с ума, если я
Ишрак склонилась к подруге и прижалась своей смуглой щекой к ее бледной щеке.
– Этого я никогда сделать не смогу. Нет, не смогу. Но мы станем бороться, и мы обязательно их победим!
– А как быть с этим следователем?
– Он беседует со всеми сестрами по очереди и уже успел довольно много узнать. Даже чересчур много. Его отчет попросту уничтожит аббатство, а вместе с аббатством и твое доброе имя. Все, о чем ему рассказывают монахини, ставится в вину нам с тобой; они постоянно упоминают твое имя и отождествляют начало здешних бед с моментом нашего появления в монастыре. Нам нужно как-то перехватить инициативу. Нам нужно остановить его.
– Остановить? – переспросила Изольда, испуганно глядя на решительное лицо Ишрак.
Та с мрачным видом кивнула.
– Да. Непременно остановить – тем или иным способом. Любым. Мы должны пойти на все, но только прекратить это расследование.
Взошла луна, точнее, пол-луны, да и небо скрывала пелена легких облачков, так что света было маловато, когда Лука осторожно пересекал вымощенный булыжником двор монастыря. Впереди из густой тени выступил знакомый силуэт Фрейзе с ключом наготове, заранее смазанным маслом, чтобы не производить ни малейшего шума. Ключ бесшумно повернулся в замке, и дверь с легким скрипом отворилась. Лука и Фрейзе замерли на месте, услышав этот скрип, но все узкие окна, выходившие во двор, остались темны, и лишь в окне госпожи аббатисы по-прежнему горела свеча. Впрочем, если не считать мерцающего огонька этой свечи, никаких иных признаков того, что аббатиса бодрствует, не было.
Выждав немного, молодые люди проскользнули в кладовую и осторожно прикрыли за собой дверь. Фрейзе высек кремнем искру и, раздув пламя, зажег тонкую свечу, которую вытащил из кармана; они огляделись.
– Вино вон там, – указал Фрейзе на солидную решетку. – Ключ прячут высоко на стенном выступе, где его любой дурак найти может; можно сказать, это почти что приглашение. Между прочим, они тут собственное вино делают. И пиво тоже здесь варят, оно вон там. А продукты в этом углу. – Он указал на мешки с пшеницей, рожью и рисом. Под потолком висели копченые окорока, завернутые в льняную ткань, а вдоль холодной внешней стены тянулись полки, заваленные круглыми сырами.
Лука с любопытством озирался; никаких оческов здесь не было и в помине. Пригнувшись, они нырнули под низенькую арку дверного прохода, ведущего в заднее помещение кладовой. Здесь хранились кипы тканей – самого различного качества, но все из беленой некрашеной шерсти, той самой, которая использовалась в одеяниях монахинь. В противоположном углу высилась стопа похожей на мешковину грубой коричневой ткани, из которой сестры шили свою рабочую одежду. Имелся также запас кожи, из чего монахини изготовляли себе башмаки, сандалии и даже седла и упряжь. Кожа была тщательно рассортирована и сложена в аккуратные стопки в соответствии с качеством выделки. Шаткая деревянная лесенка вела наверх, на антресоли.
– Здесь, внизу, ничего нет, – объявил Фрейзе.
– Значит, в следующий раз мы обследуем кладовую в доме аббатисы, – решил Лука. – Но сперва я должен проверить, нет ли там чего наверху. – Он взял свечу и стал подниматься по лесенке. – А ты подожди меня здесь.
– Только свет не уноси! – взмолился Фрейзе.
– Ничего, постоишь минутку спокойно.
Фрейзе остался возле лестницы, глядя, как колеблющееся пламя свечи поднимается все выше и замирает, нервно мигая в кромешной черноте. Вдруг сверху донесся странный задушенный вскрик Луки, и Фрейзе испуганно прошипел, глядя во тьму:
– Ты что? С тобой все в порядке?
В ту же минуту кто-то набросил ему на голову плотную ткань, полностью его ослепив, и он, инстинктивно присев, услышал у себя над головой свист тяжелого меча. Рухнув ничком, Фрейзе поспешно откатился в сторону, пытаясь приглушенными тканью криками предупредить Луку об опасности, но тут что-то ударило его в висок, и он умолк, однако успел услышать, что Лука быстро возвращается вниз. Затем вдруг раздался грохот – это у Луки из-под ног выдернули лестницу и отшвырнули ее от стены, а потом Фрейзе, изо всех сил старавшийся не потерять сознание, получил предательский и очень точно нацеленный удар ногой в живот и скорчился от боли; почти в то же мгновение он снова услышал громкий вскрик Луки и ужасный глухой стук, когда тот ударился о каменный пол. Фрейзе попытался его окликнуть, но ответом ему было молчание.
Сперва Фрейзе просто лежал в темноте, боясь произнести хоть слово. Потом, собравшись с силами, все же сел, скинул с головы капюшон и ощупал себя с головы до ног. Когда он провел рукой по лицу, то сразу почувствовал, что она мокра от крови; кровью оказалось залито все его лицо от подбородка до лба.
– Ты здесь, Воробушек? – хриплым голосом спросил Фрейзе.
Ответом ему по-прежнему было молчание.
– Пресвятые спасители! Только не говорите мне, что она его убила! – простонал Фрейзе. – Только не это! Ты где, мой маленький господин, мой дорогой подменыш?
Встав на четвереньки, Фрейзе ползал по полу кругами, пытаясь отыскать Луку на ощупь, но то и дело натыкаясь на развалившиеся кипы хранившихся здесь тканей. Несколько минут он практически вслепую обследовал помещение кладовой, и ему стало ясно, что Луки там нет.
Лука исчез!
– Господи, какой же я дурак! Почему я не запер за собой дверь? – в страшном раскаянии бормотал Фрейзе себе под нос. Затем он, пошатываясь, поднялся на ноги и стал ощупью продвигаться вдоль стены к выходу, минуя сломанную лестницу. В переднем помещении кладовой оказалось немного светлее – дверь была широко распахнута, и прямо в нее светила убывающая луна. Спотыкаясь о рассыпанные продукты, Фрейзе приблизился к двери, заметив по дороге, что железная решетка, закрывавшая вход в ту часть кладовой, где хранили вино и пиво, тоже поднята. Он невольно провел рукой по лбу, снова выпачкав ладонь в крови, постоял пару минут, опираясь о шаткий стол, и заковылял дальше, к свету. Когда он наконец вышел за порог, монастырский колокол как раз прозвонил полунощницу, и ему стало ясно, что он не менее получаса пролежал без чувств.
Фрейзе собрался уже идти в часовню, поднимать тревогу и призывать монахинь искать похищенного Луку, когда вдруг заметил в больничном окошке свет. Он свернул к больнице, и оттуда навстречу ему быстрым шагом вышла сестра Урсула.
– Это ты, Фрейзе?
Он, пошатываясь, подошел к ней, и она испуганно вздрогнула, увидев его окровавленное лицо.
– Господи, спаси и помилуй нас грешных! Что с тобой случилось?
– Меня кто-то ударил, – кратко пояснил Фрейзе. – А мой маленький господин и вовсе исчез! Поднимай тревогу, сестра! Его наверняка не успели унести далеко!
– Он здесь, здесь! Но словно в каком-то ступоре, – поспешила успокоить его сестра Урсула. – А с ним-то что произошло?
– Слава богу! Это хорошо, что ты его нашла. А где?
– Да только что тут. Он, шатаясь, брел по двору, а я шла к мессе. Я довела его до больницы, и там он упал без чувств. Я как раз и спешила разбудить тебя и брата Пьетро.
– Отведи меня к нему.
Она повернулась и снова вошла в дом, а Фрейзе, с трудом переставляя ноги, последовал за нею. Он увидел продолговатую комнату с низким потолком, где вдоль длинных стен стояло с десяток кроватей с жалкими соломенными тюфяками и убогими простынями из неотбеленного полотна. Впрочем, занята была только одна постель. На ней лежал Лука – мертвенно-бледный, глаза закрыты, дыхание поверхностное.
– Пресвятые отцы! – в тревоге прошептал Фрейзе. – Очнись, мой маленький господин, поговори со мной!
Лука медленно открыл свои ореховые глаза.
– Это ты?
– Хвала Господу, хвала Пресвятой Богородице, конечно же, я! Как и всегда.
– Я слышал, как ты крикнул, и стал спускаться, а потом упал с лестницы. – Лука говорил невнятно, поскольку губы у него были разбиты и сильно распухли.
– А я слышал, как ты упал. Грохнулся об пол, точно мешок с картошкой, – сказал Фрейзе. – Пресвятые отцы! Когда я услышал, как сильно ты ударился об пол, я уж думал… А потом и меня кто-то ударил…
– Я себя чувствую просто ужасно – как проклятый грешник в аду.
– Я тоже.
Поделиться книгой: