Помоги проекту - поделись книгой:
Лука швырнул ему свой факел и молнией взлетел по лестнице наверх, к свету, ибо его внезапно охватило паническое ощущение, что он угодил в ловушку в этом темном подвале, из которого столь таинственным образом исчезли обе пленницы. Дон Лукретили протянул ему руку и помог побыстрее преодолеть последние несколько ступенек. Некоторое время они так и стояли, не размыкая рук. У Луки ладони были совершенно ледяные, и он испытал невероятное облегчение и благодарность при прикосновении теплых рук другого человека.
– Соберись с духом, следователь, – сказал ему Лукретили, – ибо времена настали черные и страшные. Это наверняка колдовство. Да, должно быть, так. Моя сестра – ведьма. Я ее упустил, и она предалась дьяволу.
– Но куда же они могли деться? – словно ребенок у старшего, беспомощно спросил у него Лука.
– Да куда угодно! Раз уж они сумели выбраться из оков и из запертого на замок подвала, то теперь могут находиться где угодно – как в нашем мире, так и в любом из иных миров.
Брат Пьетро вынырнул из черноты подвала, по-прежнему сжимая в руке факел. Казалось, он вылезает из колодца, оставив позади темные бездонные глубины. Он поспешно захлопнул дверцу люка и даже засов задвинул, словно опасаясь той тьмы, что таилась у них под ногами.
– Что же нам теперь делать? – спросил он, растерянно глядя на Луку.
Но тот, тоже чувствуя себя неуверенно, посмотрел на дона Лукретили, который, разумеется, тут же взял бразды правления в собственные руки и распорядился:
– Мы объявим об исчезновении преступниц и призовем всех к поимке этих ведьм. Впрочем, я совсем не уверен, что их удастся отыскать. Что ж, поскольку моя сестра исчезла – и вряд ли будет найдена, – я стану считать ее мертвой. – Он отвернулся, скрывая искаженное горем лицо. – Я ведь не могу даже заказать мессу за упокой ее души… Мой отец, человек поистине святой, и сестра, проклятая Богом… Они оба покинули меня, ушли в течение каких-то четырех месяцев! И теперь наш отец даже на том свете никогда с нею не встретится…
Лука выждал, давая Джорджо возможность немного успокоиться, а потом тихо попросил брата Пьетро:
– Пригласи сюда, пожалуйста, сестру Урсулу.
Она, естественно, ждала за дверями, и Лука обратил внимание на то, с каким любопытством посмотрел на нее Фрейзе. Сестра Урсула тихонько вошла в башню, плотно закрыла за собой дверь и, увидев запертый люк, вопросительно посмотрела на Луку. К дону Лукретили она старалась без особой нужды не обращаться. Лука предположил, что принесенные ею обеты запрещают любые контакты с мужчинами, кроме самых кратких, тогда как он, Лука, все-таки прошел первоначальный обряд посвящения в служители церкви.
– Что здесь произошло, брат мой? – тихо спросила она у Луки.
– Обвиняемые исчезли, – кратко ответил он.
Сестра Урсула вздрогнула, резко вскинула голову, и Лука заметил, как она быстро переглянулась с доном Лукретили.
– Как же это? Разве такое возможно? – в полнейшем изумлении спросила она.
– В том-то и дело, – сказал Лука. – Меня, впрочем, интересует следующий вопрос: раз у нас теперь больше нет подозреваемых, раз их вина стала совершенно очевидной в связи с тем, что они бежали из-под ареста – хотя я понять не могу, как им это удалось, – что нам следует предпринять далее? Должен ли я продолжать свое расследование? Или же дело следует считать закрытым? Ты, сестра Урсула, в отсутствие госпожи аббатисы становишься старшей и главной среди прочих сестер аббатства. И я хотел бы узнать твое мнение.
Он сразу заметил, что она прямо-таки вспыхнула от удовольствия, ведь он не только попросил ее совета, но и назвал самой главной в монастыре.
– Мне кажется, твое расследование полностью завершено, – тихо ответила она. – По-моему, ты сделал даже больше, чем от тебя можно было ожидать. Ты раскрыл причину всех здешних бед, доказав, что наша аббатиса занималась преступной деятельностью; ты сумел арестовать и ее, и эту рабыню-еретичку, назвал их ведьмами. И вот теперь они исчезли, но их бегство – это всего лишь доказательство их вины. Ты довел свое расследование до конца, брат мой, и теперь – если Господь смилостивится над нами, грешными, – наше аббатство сможет очиститься от скверны, и мы наконец вернемся к нормальной жизни.
Лука кивнул и повернулся к дону Лукретили.
– Вы назначите новую аббатису? – спросил он у него и заметил, как при этих словах сестра Урсула скромно потупилась, пряча руки в широких рукавах.
– Я бы назначил… – сказал дон Лукретили и умолк. Чувствовалось, что он еще не избавился от пережитого потрясения. – Я бы назначил, если бы нашелся такой человек, которому можно было бы доверить руководство монастырем после столь страшного обмана, совершенного моей родной сестрой! Стоит мне подумать, какой страшный вред она могла нанести этой святой обители…
– Который она
– И это все, что она совершила? – невинным тоном спросил Лука.
– Все? – воскликнул дон Лукретили. – А тебе мало? Она, будучи скована по рукам и ногам, выбралась из оков; она занималась колдовством и держала при себе для этого рабыню-мавританку; вместе они совершили немало еретических деяний и, наконец, убили одну из монахинь, а тебе все мало!
– Погодите минутку, – задумчиво сказал Лука. И, подойдя к дверям, что-то тихо сказал Фрейзе, а затем вернулся на прежнее место. – Прошу прощения, но я не сомневался, что мой слуга будет ждать моих указаний хоть целый день и никуда отсюда не уйдет. Я велел ему упаковать наши пожитки, чтобы мы уже сегодня смогли уехать отсюда. Брат Пьетро, твой отчет, должно быть, готов? Можно его отправить? – Лука посмотрел на Пьетро, но краем глаза снова успел заметить, как переглянулись дон Лукретили и сестра Урсула. – Ах да, конечно, вот еще что! – воскликнул он, точно что-то вдруг вспомнив, и повернулся к монахине. – Тебе, сестра моя, будет, разумеется, интересно узнать, какие рекомендации я дал благородному дону во имя будущего процветания этого аббатства?
– Да, это весьма меня беспокоит, – сказала сестра Урсула, снова опуская глаза долу. – Ты же понимаешь, брат, что в этом монастыре вся моя жизнь. И моя дальнейшая судьба в твоих руках. Как и судьба всех моих сестер.
Лука немного помолчал для солидности и веско заявил:
– Разумеется, я не вижу лучшей кандидатуры на пост настоятельницы этого монастыря, чем сестра Урсула. Если монастырь не будет передан под начало братьев-доминиканцев и останется чисто женским и независимым, согласна ли ты, сестра моя, в таком случае принять на себя руководство этой святой обителью?
Она поклонилась и сказала:
– Я совершенно уверена, что наши братья-доминиканцы могли бы отлично управлять и всем аббатством, но если бы меня призвали послужить…
– Нет, если бы меня спросили, стоит ли по-прежнему оставлять его под управлением женщин? – Всего лишь на мгновение Лука вспомнил, как ярко и гордо сияли глаза прежней аббатисы, когда она говорила ему о том, что отец никогда не внушал ей той мысли, что женщинами непременно должны управлять мужчины. И, вспомнив об этом, он с трудом сдержал улыбку.
– Меня может назначить аббатисой только сам дон Лукретили, – с некоторым нажимом заметила сестра Урсула, возвращая Луку к реальной действительности.
– А вы что на сей счет думаете, многоуважаемый синьор? – Лука тут же повернулся к Джорджо Лукретили.
– Этот вопрос следует решать только после того, как монастырь подвергнут тщательнейшей очистке и, возможно, процедуре изгнания дьявола. Но если сестра Урсула готова принять на себя обязанности аббатисы и если ты сам рекомендуешь ее на этот высокий пост, вряд ли можно найти человека, более подходящего для руководства душами этих несчастных молодых женщин.
– Согласен, – сказал Лука и, немного помолчав, спросил, словно эта мысль только что пришла ему в голову: – Но разве, приняв такое решение, вы тем самым не изменили бы волю вашего покойного отца? Разве это аббатство не было оставлено в наследство вашей сестре? Причем не только аббатство, но и прилегающие к нему земли вместе с лесами и ручьями? Разве, согласно его завещанию, все это не принадлежит вашей сестре? И разве не должна была она до конца дней своих оставаться настоятельницей этого монастыря?
– Как убийца и ведьма, она в глазах закона уже мертва, – ответил дон Лукретили. – Она лишилась положенного наследства из-за совершенных ею грехов, и отныне все будет так, словно она никогда и не рождалась на свет. Она станет изгоем, и никто в христианском мире не пустит ее под свой кров, не предоставит ей убежища, поскольку она будет объявлена преступницей. Ей негде будет преклонить свою лживую голову, и с точки зрения закона она будет мертва и превратится для людей в призрак. А новой аббатисой вполне сможет стать уважаемая сестра Урсула, которая исполняла в монастыре обязанности алмонера и, по сути дела, вела здесь все хозяйство. Она же будет распоряжаться и прилегающими к аббатству землями, и всем прочим. – Он невольно прикрыл глаза рукой. – Простите, но мне невыносимо трудно говорить об этом. Я не могу не оплакивать мою погибшую сестру!
– Что ж, вот все и решилось, – сказал Лука.
– Я набросаю отчет о виновности бывшей аббатисы и составлю предписание для ее ареста, – сказал брат Пьетро, раскладывая свои бумаги. – А вы, дон Лукретили, сможете сразу же все подписать.
– Вы скоро уедете, и мы с тобой никогда больше не встретимся, – тихо сказала Луке сестра Урсула, и в голосе ее отчетливо прозвучало сожаление.
– Я должен буду уехать, – ответил он так, чтобы слышала лишь она одна, – ибо у меня есть определенные обязанности и я тоже приносил определенные обеты.
– А я должна буду навсегда остаться здесь, – сказала она, – и по мере сил служить моим сестрам. Увы, пути наши вряд ли когда-либо снова пересекутся… Но я никогда тебя не забуду. Никогда-никогда не забуду!
Лука стоял так близко от нее, что почти касался губами ее апостольника, от которого исходил слабый, но отчетливый аромат духов.
– А как ты поступишь с тем золотом? – спросил он, и она, качая головой, пообещала:
– Я его там, в ручье, и оставлю. Слишком дорого оно нам обошлось. Мне и моим сестрам придется заново приносить обет бедности. Я даже дону Лукретили не стану об этом золоте рассказывать. Пусть это останется нашей тайной – твоей и моей. Хорошо? Возможно, это последнее, что нам с тобой удастся разделить.
Лука низко наклонил голову, чтобы сестра Урсула не заметила горькой усмешки, невольно исказившей его уста.
– Значит, мое расследование закончится тем, что ты, сестра моя, станешь новой аббатисой, золото отныне будет покоиться на дне ручья, а синьору Изольду уже сейчас можно считать покойницей?
Видимо, что-то в тоне Луки встревожило его чуткую собеседницу, и она тут же воскликнула:
– Но это же только справедливо! Именно так и должно было случиться.
– Действительно. Пожалуй, и я уже начинаю понимать, что именно так и должно было случиться. Именно так кое-кто и рассчитывал, – сухо ответил Лука.
– Вот предписание на арест и признание виновной синьоры Изольды, ранее считавшейся настоятельницей этого монастыря, – сказал брат Пьетро, подталкивая к Луке листок, на котором еще не высохли чернила. – А это письмо, одобряющее назначение сестры Урсулы на пост аббатисы.
– Как это ты так быстро и ловко успел все сделать! – притворно восхитился Лука.
Клирик изумленно глянул на приятеля, почувствовав холодность его тона.
– Я думал, что все уже решено? – неуверенно пробормотал он.
– Почти. Осталось только одно, – сказал Лука, подошел к двери и открыл ее. На пороге мгновенно возник Фрейзе с кожаным мешком в руках. Лука молча взял у него этот мешок, положил его на стол и, распустив стягивавшую горловину тесемку, стал по очереди вытаскивать из мешка различные предметы, громко их называя: – Вот сапожное шило, которое было спрятано сестрой Урсулой в потайном шкафчике за резной каминной панелью… – Он услышал, как монахиня невольно охнула и тут же что-то прошептала, явно отрицая свою причастность к этому опасному предмету. Не глядя на нее, Лука сунул руку в карман и вытащил оттуда аккуратно свернутый листок бумаги. Вокруг все молчали, внимательно следя за его действиями. Он неторопливо развернул листок и продемонстрировал участникам суда отпечаток окровавленной ладони той монахини, что приходила к нему в ночи, чтобы дать свидетельские показания и показать свои «стигматы». Затем он приложил треугольное острие сапожного шила к кровавому отпечатку, и форма острия в точности совпала с краями отпечатка.
Лука даже зубами скрипнул, сам убедившись, сколь справедливыми оказались его подозрения, хотя, если честно, он очень надеялся, что и эта догадка, и его запоздалое прозрение окажутся ложными. Он чувствовал себя как человек, который играет в кости, поверхность которых абсолютно лишена каких бы то ни было пометок; теперь он, пожалуй, и сам уже не понимал, на что все-таки ставил в этой игре.
– В данном случае я могу быть совершенно уверен только в одном, – тихо, каким-то сдавленным голосом сказал Лука. – Только одно представляется мне несомненным: я полагаю, что в высшей степени не похоже, чтобы священные раны, нанесенные Христу, имели в точности ту же форму и размер, что и острие самого обыкновенного сапожного шила. Я уверен, что раны, которые я собственными глазами видел на ладонях молодой монахини и запечатлел на бумаге, нанесены рукой человека с помощью самых примитивных орудий труда, в частности этого вот сапожного шила.
– Молодые сестры постоянно сами себе наносят различные увечья, – быстро сказала сестра Урсула. – У истеричек такое часто случается. Я же предупреждала тебя об этом, брат Лука.
– И для этого они используют сапожное шило, которое ты хранишь у себя в потайном шкафчике, сестра моя? – сказал Лука и вытащил из мешка следующий предмет – небольшой стеклянный кувшинчик, полный то ли каких-то семян, то ли сухих ягод. Он поднял его повыше, показал монахине и спросил: – Насколько я понимаю, это сушеные ягоды белладонны?
– Я что-то не понимаю, к чему ты клонишь? – вмешался дон Лукретили.
– Разве? – удивился Лука с крайне заинтересованным видом. – А здесь есть кто-нибудь, кто это понимает? Например, ты, сестра моя, понимаешь, к чему я клоню?
Лицо монахини стало белым, как ее апостольник. Глядя на Луку, она молча покачала головой, но ее прекрасные серые глаза молили его не говорить больше ни слова. Некоторое время он тоже молча смотрел на нее, потом его юное лицо помрачнело, и он сказал, словно отвечая на так и не заданный ею вопрос:
– Я вынужден продолжить, сестра. Я был сюда послан, дабы произвести здесь всестороннее расследование, так что я вынужден продолжить. Кроме того, я и сам обязан понять суть происходящего. Мне необходимо выяснить все, чтобы понять…
– Нет никакой необходимости выяснять все… – прошептала она. – Эта злодейка, наша бывшая аббатиса, исчезла, и мне все равно, что она там делала с помощью этого шила и ягод белладонны…
– Мне нужно понять суть, – повторил Лука и извлек из мешка последний предмет – монастырскую расходно-приходную книгу, которую Фрейзе ловко стащил у сестры Урсулы.
– Все записи здесь в полном порядке, – тут же заявила она, вновь обретая былую уверенность. – Никто не смог бы доказать, что списки проданных товаров и сделанных на эти деньги покупок, предназначенных для монастыря, хоть в чем-то не совпадают. Я весьма добросовестно отношусь к своим обязанностям и неплохо послужила этому монастырю. Я всегда заботилась о нем, как о своем родном доме. Я трудилась во благо всех его обитательниц, как если бы была здесь настоящей хозяйкой; по сути дела, мне приходилось всем здесь командовать, даже судить монахинь за совершенные проступки.
– О, ты, несомненно, отлично управляла здешним хозяйством и решала различные монастырские проблемы, – заверил ее Лука. – Вот только в списке проданных товаров не хватает одного звена. – Он повернулся к клирику. – Брат Пьетро, посмотри-ка внимательно и скажи мне: ты видишь где-нибудь здесь упоминания о доходах, полученных за сбытое золото?
Пьетро как ни в чем не бывало взял в руки амбарную книгу в кожаном переплете и быстро перелистал страницы.
– Яйца, – бормотал он себе под нос, – овощи, кое-что из шитья, стирка, переписывание текстов… нет, никаких доходов от продажи золота я не вижу. Золото тут совершенно точно не указано.
– Ты же прекрасно знаешь, брат Лука, что я этого золота не брала! – сказала сестра Урсула, умоляющим жестом касаясь его плеча. – Я ничего не украла! Этим занималась госпожа аббатиса. Это она, ведьма, посылала монахинь замачивать очески в речке, она собирала потом золотую пыль и отсылала ее на продажу. Я же все это тебе уже рассказывала. Да ты и сам все видел. Это не я! Никто никогда не скажет, что я этим занималась. Это все ее рук дело!
– Золото? – изумленно воскликнул дон Лукретили, стараясь все же сохранять подобающее его положению достоинство. – Какое такое золото?
– Госпожа аббатиса и ее рабыня с помощью монахинь добывали в ручье, принадлежащем аббатству, золотой песок и продавали его, – быстро пояснила сестра Урсула. – Я случайно узнала об этом, когда они в первый раз привезли мокрые очески и развесили их на просушку. А нашему следователю это стало известно только вчера.
– И где же это золото сейчас? – спросил Лука.
– Продано купцам на Виа Портико д’Оттавиа, полагаю, – она гневно сверкнула глазами. – А все доходы достались этим ведьмам. И мы никогда ничего вернуть уже не сможем. И ничего никогда наверняка не узнаем.
– Кто же его продал? – спросил Лука, словно ему просто любопытно это узнать.
– Ее рабыня-еретичка, разумеется. Это наверняка она ходила к евреям, которые занимаются скупкой золота, – быстро ответила сестра Урсула. – Уж она-то знает, как в таких случаях поступать нужно и как с ними торговаться. Она, конечно же, и язык их знает, и торговаться умеет – ведь она из тех же краев, что и они, и такая же еретичка. И такая же алчная, как они, готовая на чем угодно нажиться. И такая же отвратительная, как и они… даже хуже!
Лука только головой качал, глядя на нее; казалось, ему жаль, что она так легко угодила в расставленную им ловушку.
– Ты же сама мне говорила, что ни аббатиса, ни ее рабыня никогда не выходили за пределы монастыря, – медленно сказал он и кивнул брату Пьетро: – Ты ведь записывал все, о чем нам рассказывала сестра Урсула в тот день, когда мы впервые вели допросы монахинь? Она тогда вела себя просто очаровательно и горела желанием помочь нашему расследованию.
Клирик порылся в своих записях и сообщил:
– Сестра Урсула сказала: «Она никогда не оставляет аббатису одну, а госпожа аббатиса никогда из монастыря не выходит. Эта рабыня прямо-таки ужас на всех наводит».
Лука повернулся к монахине, успев заметить, что взгляд ее серых глаз – правда, лишь на одно мгновение – метнулся в сторону дона Лукретили, словно умоляя его о помощи; потом она снова перевела взгляд на Луку, а он ровным тоном сказал ей:
– Ты же сама говорила мне, что эта рабыня следует за госпожой аббатисой как тень. Обе они никогда не покидали монастырь, значит, и золото это тоже никогда монастырь не покидало. Ты спрятала его где-то здесь.
Бледное лицо сестры Урсулы стало белым как мел, но она все же не сдавалась, словно черпая мужество из какого-то неведомого источника.
– Ну так ищи его! – крикнула она. – Можешь хоть всю мою кладовую вдребезги разнести, но все равно ничего не найдешь! Можешь обыскать мою комнату, весь мой дом – нет там никакого золота! И ты ничего доказать не сможешь! И ни в чем не сможешь меня обвинить!
– Довольно, – внезапно вмешался в их словесную перепалку дон Лукретили. – Моя проклятая сестрица была грешницей, еретичкой, ведьмой, а теперь, значит, еще и воровкой оказалась. – Он быстро подписал все документы и вернул их брату Пьетро. – Пусть всех незамедлительно известят о решении нашего суда. Объявите за ведьмами погоню, пусть все их ищут. Если нам удастся поймать и бывшую аббатису, и ее подружку-еретичку, я обеих сожгу безо всяких отлагательств, даже рта им раскрыть не дам. – Он повернулся к Луке. – Позволь мне пожать твою руку, – сказал он, – и поблагодарить за столь удачно проведенное и завершенное расследование. Слава богу, теперь все кончено! Все позади. Так давай завершим все это дело, как подобает мужчинам. И поставим точку.
– Нет, точку ставить еще рано, – сказал Лука, высвобождая пальцы из крепкой руки дона Лукретили. Затем он отворил входную дверь и первым вышел на крыльцо, предложив всем остальным последовать за ним. Во дворе в эти минуты как раз грузили на дроги, затянутые черной материей, гроб умершей монахини.
– Что это? – раздраженно спросил у Луки дон Лукретили. – Ты не имеешь права сейчас открывать этот гроб! И потом, мы же договорились. Его отвезут в мою часовню, и монахини всю ночь будут бодрствовать возле него. Но сейчас ты даже касаться его не смеешь. Прояви, наконец, должное уважение. Неужели эта бедняжка мало страдала?
Сестры-мирянки с трудом подняли гроб на дроги; они прямо-таки все взмокли от усилий. Странно, подумал Лука, их ведь по крайней мере человек восемь, а то и десять в гроб вцепилось? Да и повозка довольно низкая… И ему стало ясно, что гроб действительно весит гораздо больше, чем ему полагалось бы.
Дон Лукретили тем временем крепко взял его за плечо и шепнул на ухо:
– Приходи сегодня вечером в замок. Там мы сможем его открыть, если ты так уж на этом настаиваешь. Я помогу тебе, как и обещал.
Лука не ответил; он смотрел, как Фрейзе помогает сестрам установить гроб на повозке. Сперва он просто подпирал гроб плечом, слегка его подталкивая, а потом сам взобрался в повозку и, поместившись сбоку, старался поставить гроб поровнее. В руках у него был небольшой ломик.
– Не смей этот гроб трогать! – В один миг сестра Урсула тоже взобралась на дроги и обеими руками схватила Фрейзе за запястье. – Он освящен! Наш священник сам окропил его святой водой и благословил. Не смей касаться гроба нашей покойной сестры! Над ним курили ладан, его окропили святой водой, так пусть же она, бедняжка, покоится в мире!
Среди сестер-мирянок пролетел какой-то странный шепоток. Одна из них, глянув в решительное лицо Фрейзе, пытавшегося мягко отстранить цеплявшуюся за него сестру Урсулу, со всех ног бросилась в сторону часовни, где монахини молились за упокой их усопшей сестры.
– Слезай! – кричала сестра Урсула, ухватив Фрейзе за плечо. – Я тебе приказываю! Я не позволю тебе осквернить ее тело после смерти! Не позволю увидеть святой лик нашей бедняжки!
– Скажи своему слуге, чтобы он немедленно слез с повозки, – тихо, но настойчиво потребовал дон Лукретили, чуть наклоняясь к Луке. – Какие бы подозрения тебя ни терзали, будет только хуже, если сейчас здесь разразится скандал. Делу это не поможет, а несчастные монахини и без того достаточно настрадались. Впрочем, все мы сегодня пережили немало. Повторяю: мы с тобой все можем выяснить позже, в моей часовне. А сейчас позволь монахиням попрощаться с сестрой, и пусть этот гроб наконец увезут.
Тем времени из дверей часовни во двор высыпала целая толпа монахинь; лица их были бледны от гнева. Увидев, что Фрейзе с ломом в руках стоит на похоронных дрогах, сестры бегом бросились к нему.
– Фрейзе! – крикнул Лука, желая предупредить друга, и в эту минуту монахини окружили повозку, заглушив крик Луки своими пронзительными воплями, которые звучали нараспев, точно хор безумных фурий, стремящихся растерзать своего врага. – Фрейзе, оставь!
Но он опоздал. Фрейзе уже успел поддеть своим ломиком крышку гроба и приподнял ее в тот самый момент, когда монахини, подбежавшие первыми, принялись стаскивать его с повозки. Крышка с жутким скрежетом приподнялась, взвизгнули накрепко забитые гвозди, и Фрейзе, без особого энтузиазма отодвинув в сторону одну из разъяренных, но весьма хрупких женщин, с победоносным видом кивнул Луке и сказал:
– Все в точности как ты и думал.
Первые из подбежавших монахинь тут же шарахнулись прочь от раскрытого гроба, шепотом рассказывая остальным о том, что успели увидеть. Другие, подойдя ближе, заставляли себя остановиться, чтобы не налететь на своих сестер, и кто-то в задних рядах, не выдержав страшного напряжения, повисшего над двором, и ничего не понимая, стал громко и растерянно спрашивать сквозь рыдания:
– Боже мой, что там еще может быть? Что же нам теперь делать, подскажи, Пресвятая Богородица?
Поделиться книгой: