Помоги проекту - поделись книгой:
— Так и быть, сядем в первую попавшуюся, — не выдержал Семен Валерьянович.
Тут же возле голосующего Гарика остановилось такси — нормальное такси, желтое с черными шашечками, ничуть не подозрительное. За рулем оказалась женщина. Семен Валерьянович устраивался на переднем сиденье, пока Гарик, пыхтя, втаскивал на заднее свой неподъемный рюкзак.
Такси резво, как хорошая лошадка, тронулось с места.
— А куда вы нас везете? — изменившимся голосом спросил Семен Валерьянович. — Мы же не назвали адреса!
Шоферша окинула его испытующим взором из-под густо накрашенных синими тенями век. Была она женщина плечистая, рослая; за стеклами своей машины казалась мужчиной, и только вблизи вырисовывалась грудь под кожаной курткой и косметика на лице.
— А то я не догадалась, — произнесла она ленивым, но, впрочем, не без песенной приятцы, низким голосом. — У вашего мальца из рюкзака ракетки торчат, стало быть, на корт собрались. Моя младшая дочка по теннису с ума сходит.
Семен Валерьянович приложил руку к груди, успокаивая часто заколотившееся сердце.
— Тренер говорит, — развивала тему тенниса водительница такси, желая похвастаться детьми, — моя Наташка очень способная. Прямо, говорит, будущая международная звезда. Курникова ей в подметки не годится: та только и умеет, что перед фотографами трусами светить. Наташка вроде Мыскиной взлетит, а то и повыше.
— А у кого она тренируется? — спросил Гарик: все, связанное с теннисом, его занимало.
— У Бабиченко, Эмилии Витальевны. А ты у кого?
— Я еще ни у кого… Сегодня первое занятие.
— А к кому записался?
— К Михайлову.
— Сильный тренер, — с одобрением отозвалась таксистка. — Женю Кувшинникова это ведь он вывел в чемпионы. Вот только, — она скривилась и причмокнула языком, — нехорошо о нем поговаривают.
— А что поговаривают? — всполошился Семен Валерьянович.
— Не надо бы при мальчике…
— Нет, вы уж давайте.
— Будто выпивает он… — И тут же спохватилась: — Может, то и неправда. А если и правда, так мужчине выпить иногда требуется. А на деле это не отражается. Михайлов — отличный тренер. Знаете, как в басне: «По мне, хоть пей, да дело разумей…»
Семен Валерьянович с секундным облегчением вообразил, что эта новость разочарует Гарика, мальчик откажется заниматься под руководством пьющего тренера, и не придется больше совершать такие нервные поездки, как эта. Вот было бы отлично! Но он слишком хорошо знал своего внука, поэтому не обольщался: если Гарик ставил себе цель, то добивался ее, невзирая ни на какие препятствия. То, что тренер — пьющий, относилось как раз к таким мелким препятствиям.
Гарик еще что-то спросил о теннисе, таксистка охотно ответила, между ними завязалась оживленная беседа двух людей, которые случайно обнаружили, что увлечены одним и тем же. Семен Валерьянович безразлично созерцал красоты подступающей сочинской весны, а сам переживал, удастся ли им в целости и сохранности доехать до корта и вернуться домой. Закололо в сердце. Нет, такие испытания не для его возраста! Надо будет попросить Валеру, чтобы он своей отцовской властью запретил Гарику выходить из дому, пока не вернется Алена, обещавшая привезти из Москвы надежных охранников; у него не получается… Семен Валерьянович отличался мягкостью и уступчивостью нрава; признавая это, он даже удивлялся, как это у него мог получиться такой волевой, даже, пожалуй, жесткий сын, у которого хватает настойчивости для управления целым городом. Алена тоже волевая, так что понятно, в кого Гарик уродился. Еще когда мальчику было пять лет, Семену Валерьяновичу стоило огромных трудов заставить его слушаться. Но если тогда речь шла о манной каше, то теперь — о жизни… Нет, Семену Валерьяновичу пора научиться категорично стоять на своем!
Но как будто бы все складывалось нормально. Таксистка, вопреки внешности, оказалась милой женщиной, никакой не бандиткой; у нее тоже были дети… И Семен Валерьянович подобрел, возвращаясь к своему обычному благодушному состоянию. В возрасте семидесяти восьми лет поздно менять характер. К тому же внук оказался прав: с ними ничего не случилось. Алена — известная перестраховщица. А возле кортов обычно полно людей, там их тронуть не посмеют.
Высадив старика и подростка возле кортов, такси тронулось в обратном направлении, подбирать новых пассажиров.
— Тренер Михайлов! — крикнул, подпрыгивая, Гарик. — Я его вижу! Вон он стоит!
Но дедушка не смотрел туда, куда ему указывал внук: он вертел головой, разглядывая мускулистых парней, которые подступали к ним — слева и справа. Семену Валерьяновичу стало жарко, потом сразу холодно.
— Беги, Гарик! — крикнул Семен Валерьянович моментально пересохшим ртом. — Скорей беги!
Отрадно попасть из заснеженной морозной Москвы в сочинский февраль! На Арбате весна еще едва-едва принимается за свою неслышную работу, намекая о себе постепенным возрастанием светового дня; в центре Сочи — уже царит и властвует, наводя позолоченную солнцем синеву на небо, по которому скользят кучевые облака, и москвичам, попавшим сюда среди зимы, остается одно: радоваться этим неожиданным теплым каникулам, как подарку судьбы.
Впрочем, радость не всегда уместна. А неуместна она тогда, когда прибывший в Сочи по срочным делам коллектив обнаруживает, что здесь будет не то что тепло, а жарко. Крайне жарко…
Еще в аэропорту, когда все прибывшие московским рейсом переминались с ноги на ногу в ожидании багажа, Алена Борисовна достала из мехов мобильный телефон «Motorola» последней модели, розовый и блестящий, как помада модницы, и вызвала домашний номер. Трубку взяла, очевидно, свекровь.
— Лариса Васильевна! — взывала Алена Борисовна, стараясь перекричать грохот грузчицких тележек и сообщения диктора, и Денис печально подумал об устойчивости стереотипов: умная женщина, художница, упорно отказывалась приложить умственное усилие и сообразить, что свекрови ее прекрасно слышно, в то время как это она плохо слышит свекровь из-за шума в аэропорту. — Лариса Васильевна, как там без меня Валера? Как Гарик? Вы плачете? Что? Что случилось?
«Так, начинается, — фаталистически сказал себе Денис Грязнов. — Точнее, продолжается».
Неприятности принялись за них еще в Москве — поначалу не слишком серьезные, они игриво намекали, что дальше будет хуже и хуже. Еще в агентстве секретарша, споткнувшись, опрокинула на директора ЧОП «Глория» горячий чай; на серых зимних брюках пятна не осталось, зато на внутренней стороне правого бедра проступил ожог, легкий, но существенно осложняющий передвижение, особенно во время дальних поездок. Потом Коле Щербаку позвонили из дому и взволнованно прочирикали, что в стиральной машине вырвало шланги напором воды — потоп ликвидирован, но в квартире толпятся соседи снизу, требуя возмещения ущерба. Потом угрожающе зашипел и задребезжал мотор на днях починенного Денисова автомобиля. До аэропорта на перекладных тачках удалось добраться без особых приключений, но, когда перед рейсом Денис провел смотр вверенных ему сотрудников, оказалось, что Макса нет. То ли он решил последовать непристойному совету Дениса и маленько не рассчитал со временем, то ли просто, по своему обычаю, объелся, забылся и заснул… В самолете
Денис расспрашивал Алену Борисовну о подробностях поведения ее близких, о маршрутах главы семьи, пытаясь максимально грамотно спланировать охрану, при этом ерзая в кресле, чтобы хоть немного уменьшить давление на ожог, который, сука эдакая, по-прежнему саднил.
И вот прилетают они, и обнаруживается, что все рожденные в самолете планы приходится послать псу под хвост, потому что в отсутствие Алены Борисовны ситуация радикально изменилась.
Сложив телефон, Воронина застыла с таким лицом, словно через невинную трубку связи ей в мозг влили что-то непонятное, и не исключено, что ядовитое.
— Алена Борисовна! — позвал клиентку Денис. Она посмотрела на директора агентства округлившимися досадливыми глазами, как будто он пытался что-то ей сказать, стоя за стеклянной звуконепроницаемой стеной. Но Денис не оставил попытку пробиться за эту стену: — Алена Борисовна, мы здесь, с вами. Мы не бросим вас в беде. Мы отработаем свои деньги…
— Деньги! — всхлипнула Воронина-Сокольская. — Что деньги! Я бы любые деньги отдала… я бы все отдала!
И тут, вернув себе способность говорить, она рассказала глориевцам то, что услышала от рыдающей, почти невменяемой свекрови: мальчик с дедушкой пропали. Куда они могли уйти, она не знает: вчера мучилась головными болями, поздно уснула и поздно проснулась, и заботливый Семен Валерьянович, очевидно, решил ее не будить. Во второй половине дня Валерию Воронину позвонили в мэрию по его личному телефону и предупредили, что, если он не внесет миллион долларов куда прикажут, его папочку и сынишку выдадут ему в целлофановых пакетах по частям.
…Остаток суматошного дня у сотрудников агентства «Глория» ушел на поиски по горячим следам, которые не дали никакого результата. Удалось только установить, что подростка с каштановыми волосами и худощавого высокого старика видели на шоссе… дальше следы обрывались. Кооперация с группой, возглавляемой Турецким, помогла уяснить только то, что, в общем, и так предполагалось: похищение Семена Валерьяновича и Гарика — дело рук ускользнувших от правосудия членов «Хостинского комплекса», которым требуются деньги для восстановления пошатнувшегося равновесия и совершения дальнейших бандитских операций. Мэра поручили вниманию Севы Голованова, охраной Алены Борисовны занялся Коля Щербак. Успокаивая себя тем, что сегодня они сделали все, что могли, а новый день работы принесет новые открытия, Денис нырнул в постель с простыней, лавандово пахнущей прачечной, и уснул, заведя будильник мобильного телефона на семь часов утра. Отплывая в страну сновидений, он успел еще подумать, что не мешало бы поменьше общаться с мобильником, потому что везде пишут, что мобильные телефоны неблагоприятно влияют на потомство, а они с Настей не исключают детей; в следующую минуту ему показалось глупостью заводить детей, которых, всех без исключения (так померещилось в предсонье), рано или поздно похищают бандиты; а потом он уже ни о чем не думал, а просто спал…
Мобильник запиликал в половине шестого. Это был не будильник в телефоне, а телефон сам по себе, в своей основной коммуникационной функции. Не в силах разлепить веки, Денис вслепую, привычным движением указательного пальца, нажал кнопку приема.
— Алло! — раздался в пустоте раннего утра жизнерадостный Максов рев. — Это я! Прилетел ваш Карлсон!
— Ты куда пропал, Карлсон? — хрипло спросил Денис и прочистил горло.
— Чинил моторчик… то есть ноутбук. Пришлось матрицу менять, зато теперь все классовенько фурычит.
— Ты где?
— В аэропорту.
— Заселяйся в «Зори России», дурень.
— Непременно заселюсь, злыдень, — ответствовал Макс. — Только сначала скажи: где тут можно купить чего-нибудь пожрать? У меня разыгрался аппетит от этих путешествий.
— Самый крупный рынок — Хостинский. Желаю удачи, — сухо сказал Денис и нажал кнопку отбоя, гадая, удастся ли ему доспать оставшиеся полтора часа или не стоит даже стараться, а стоит вставать и начинать новый день, полный опасностей и непредвиденных хлопот. В этот полный внутренних колебаний момент он почувствовал, как саднит ожог на бедре…
Солнце еще не окрашивало чердаки самых высоких зданий города Сочи, а на территории Хостинско-го рынка уже кипела деловитая жизнь. Заступали на места за прилавками продавцы, раскладывали покупателям на поглядение все, чем могут похвалиться. Тут — овощи, там — фрукты, тут — оковалки красного, почти без прожилок, мяса, там — пупырчатые тушки свежеощипанной птицы, тут — принадлежности грузинской кухни, там — абхазской, чуть подальше — приобретающие поклонников корейские блюда, которые славятся остротой и маслянистостью… Не говоря уже о текстиле, бижутерии, парфюмерии, шампунях, зубных щетках, пене для бритья и многом другом. Богатейшее место!
Рядовые труженики принимались за дело рано, однако и начальство не отставало от них. Все невольно поднимали голову и подтягивались, когда сквозь ряды двигалась в безукоризненно белом халате директор Хостинского рынка, сама Зоя Барсукова. Модельный рост — сто семьдесят девять сантиметров — позволял ей быть видимой из самых дальних углов. Две беременности не испортили худую подтянутую фигуру. Лицо с безукоризненно правильными чертами — без намека на улыбку. Совершая обход своего хозяйства, директор чуть замедлила шаг возле молоденькой продавщицы, торговавшей овощами и зеленью, и с хорошенькой деревенской мордочки девушки мигом сбежали краски. Но Барсукова, жестом королевы поправляя платиново-белокурые волосы, проследовала мимо.
— Я уж подумала, Оксана, — шепнула ей соседка, у которой на прилавке выстроились пластмассовые мокрые тазики с солеными и маринованными дарами природы, — Эсэсовка снова по твою душу пришла.
— Сплюнь, — суеверно ответила девушка, настороженно следя за удаляющейся платиновой прической.
Зою Матвеевну Барсукову за глаза наделяли разными прозвищами, в основном из животного мира: Скорпионша, Крокодилица, Аллигатор, Паучиха… Но все они возникали и исчезали. По-настоящему привилось одно: Эсэсовка. Этому способствовала как Зоина внешность, делающая ее, уроженку казачьей станицы, похожей на идеальную немку, так и методы работы. В ее кабинет люди входили робко, а выходили и вовсе — ни живы ни мертвы.
Эта робкая Оксана вчера не на шутку расплакалась, побывав в Зоином кабинете. Утешавшие ее продавщицы добились расспросами лишь того, что выяснили: у Оксаны вышла какая-то путаница с накладными, и Зоя пообещала, что, если такое повторится, на рынок ее больше не пустят. Да, неприятность, но не смертельная! Однако Оксана захлебывалась слезами так, словно за угрозой Зои скрывалось нечто похуже потери рабочего места… Гораздо хуже. Вот и сейчас она неотрывно следит за директором. Только когда Зоя выразительным движением руки приказала следовать за собой длинноносому южному мужику, который торгует экзотическими фруктами, Оксана словно вышла из-под гипноза, с облегчением убедившись, что сегодняшней жертвой суждено стать не ей.
Стену кабинета над рабочим столом Зои украшали многочисленные дипломы и грамоты, которые никто не читал, и почетный, перевитый лентами, венок из колосьев пшеницы, покрытый лаком, чтобы не рассыпался. На этот венок уставился длинноносый южанин, чтобы не смотреть в глаза Зое. Но голубые Зоины глаза были устремлены в бумаги, на полях которых она время от времени что-то царапала карандашом.
— Ответь мне, Ахметик, — Зоя устремила на испытуемого взгляд так внезапно, что он не успел уклониться и только почувствовал себя наколотым на булавку жуком, — куда девались твои пятьсот тысяч?
— Никаких пятьсот тысяч не знал, — сдержанно ответил Ахмет.
— Как, Ахметик, а за санитарную инспекцию?
— Оплатил, слушай, давно оплатил. Дешевле встало…
— Дешевле, Ахметик, не значит лучше, — наставительно заметила Зоя. — Сэкономил один раз, придется больше платить в другой. Ну, я жду!
— Чего? — напрасно прикидывался непонимающим Ахмет.
— Пятьсот тысяч. Всего лишь. Рублей, не «зелененьких». Мне заплатишь или через бухгалтера проведем?
— Где пятьсот? Дай посмотреть. — Ахмет недоверчиво протянул волосатую коричневую ручищу через стол.
В этом заключалась его роковая ошибка. В посветлевшие глаза Зои пробилась грозная желтизна, они приобрели цвет неба перед тайфуном — ужасом рыбаков юго-западных морей. Ахмет похолодел, как куриный окорочок возле заиндевелой стенки рефрижератора. По контрасту ему отчего-то представилась собственная жена, стыдливо опускающая бархатные ресницы перед мужчинами, каждые два года исправно приносящая по ребенку… Распустили русские своих женщин. Ух, дали бы ему возможность, он бы указал этой Зое, где ее место! Однако, к величайшему сожалению Ахмета, никто ему такой возможности не предоставлял.
— Ты мне, Ахметик, тут не возбухай, — с расстановкой произнесла Зоя. — Твое счастье, что я добрая. А ты ведь злоупотребляешь моей добротой. Давно мне следовало сказать, что, перед тем как к Жилану на квартиру с обыском пришли, кое-кто в милицию бегал… Если б я только намекнула, из тебя, Ахметик, не то что деньги — из тебя бы все внутренности до последней кишочки вытащили. Все твое поганое нутро! А ты ведь живешь, Ахметик, живешь…
Человека, который сидел перед Зоей, справедливость в данный момент требовала назвать живым лишь отчасти. Живой оставалась разве что правая рука, спазматически лезущая во внутренний карман за бумажником.
— Брату нэ гавары, — с неожиданно обострившимся акцентом взмолился Ахмет.
Зоя улыбнулась. Скупая надменная улыбка, похожая на бледный разрез со слегка разошедшимися краями, не красила ее лицо.
Служебное расследование в связи с побегом из СИЗО № 1 города Сочи — большая редкость. Потому что сам успешный побег отсюда — редкость чрезвычайная: последний, не считая сапинского, состоялся тридцать лет назад. И, помнится, тогда всех на уши ставили, перерывали каждую подробность биографии, а теперь, с приездом москвичей, наведут шмон еще похлеще. Нетрудно представить, что сотрудники Управления исполнения наказаний по Краснодарскому краю (ГУИН Министерства юстиции) были не в восторге от вторжения Грязнова и Турецкого в свою епархию.
Москвичи бесцеремонно бродили по территории в сопровождении проверенных сотрудников, одним из которых стала спешно вызванная из Москвы Галя Романова, и разыскивали. Анализировали. Сравнивали. Присматривались к мелочам.
Первым делом разобрались: каким образом Сапин выбрался на волю? Это представлялось практически невозможным: весь внутренний двор СИЗО № 1 был обнесен высокой каменной стеной, по верху которой, как положено, проведена колючая проволока. Ворота? Усиленно охраняются. Сильные подозрения возникли против наряда, стоявшего в ту ночь на посту. Однако тщательный осмотр помог разрешить недоумение. В каменной стене имелся изъян — правда, такой, что заметить его было так же трудно, как потерянное письмо в известном рассказе Эдгара По. Это было двухэтажное здание, одной из стен «выходящее на улицу: формально — часть административного корпуса, реально — подсобное помещение, на первом этаже которого располагалась прачечная, чердак же был пуст и захламлен. Пробравшись во внутренний двор (почему все же не залаяла собака?), Сапин забрался на чердак, спустился на карниз, накинул куртку на колючую проволоку и спрыгнул на волю. Эту схему действий помогла восстановить куртка, так и оставшаяся висеть, привлекая к себе внимание, словно последний гигантский лист на сухом дереве. Охрана ворот была реабилитирована.
И, лишь покончив с финишем побега, вернулись к отправной точке.
Отправной точкой явилась медсанчасть, откуда, точно по мановению волшебной палочки, испарился беглец. Первым делом допросили врача, который поместил заключенного Антона Сапина «на больничку». «Лепила», недавний выпускник мединститута, беспокойно моргающий глазами, уверял, что состояние того требовало госпитализации. Когда его вызвали в камеру, Сапин катался по койке, поджимая колени к животу, раздевшись до пояса и отчаянно скребя кожу. Лицо его было багровым, с отчетливо выделявшимся бледным носогубным треугольником. На груди и на спине, под жидкой порослью, проступали бледные вздутые участки, словно от укусов комаров, полускрытые красными расчесами. Врач теоретически был осведомлен, что заключенные, чтобы попасть «на больничку» с ее относительно мягким режимом, способны на всяческие ухищрения, вплоть до членовредительства. Но он был в первую очередь врачом, а уж во вторую — сотрудником Управления исполнения наказаний. Он не мог оставить в камере человека с болезнью, клиническая картина которой была ему неясна, и видел свой долг в том, чтобы поместить Сапина в медсанчасть. В медсанчасти, осмотрев больного с ног до головы, врач поставил предварительный диагноз — аллергическая реакция и сделал инъекцию антигистаминного препарата. После укола больному стало легче: он утихомирился, прекратил чесаться. Спустя часа четыре, когда действие лекарства кончилось, сыпь появилась снова, Сапин начал задыхаться. Получил еще одну инъекцию. К вечеру ему стало лучше, на вечерней поверке выглядел бодрым, и врач решил, если во время утреннего осмотра он будет чувствовать себя так же, отправить его обратно в камеру. Рассказ этот в деталях соответствовал записи в медицинской карте Сапина, и врача оставили в покое.
Перешли к осмотру тюремной палаты, где содержался заключенный. «Куклу» он свернул из подушки, голову — из кома вафельного полотенца. В остальном оборудование комнаты было стандартное и состояло из унитаза, раковины, забранной металлической сеткой, и привинченной к полу кровати.
— Старший лейтенант Романова, — обратился Вячеслав Иванович Грязнов к своей подопечной, которую ценил и наставлял, — ну-ка посмотрите: что здесь мог использовать Сапин для того, чтобы выйти на волю?
Галя Романова повела себя, в тон генералу Грязнову, точь-в-точь как студентка-отличница, получившая сложную задачу. Без паники, но и без неуместной самоуверенности она осмотрела каждую деталь, низко нагибаясь, когда это требовалось. Проверив все, по-школьнически куснула колпачок шариковой ручки, которой перед этим торопливо зацарапывала что-то в миниатюрный блокнот, и, отойдя к двери, окинула взглядом общий вид.
— В спинке кровати прутья всегда так неровно расположены? — обратилась она к сотруднику изолятора капитану Никифорову, который вместе с прапорщиком Бойко дежурил в ту ночь.
— Это как это — неровно? — переспросил Бойко, сохранявший солидный флегматичный вид, в то время как Никифоров поминутно облизывал губы и приплясывал на месте, словно не мог устоять.
Вместо ответа Галя ткнула пальцем в пробел. Один из металлических, крашенных в больничный белый цвет прутьев был удален, отчего весь их ряд выглядел сдвинутым влево.
— Без понятия, — нагловато ответил Бойко шустрой московской девице. — Я к ним что, приглядываюсь?
— И на третий день Зоркий Глаз заметил, что в салуне не хватает одной стены, — прокомментировал Турецкий. — Смотри ж ты, какие аккуратные прутья.
Гладенькие, тоненькие… Из таких хоть отмычку делай, хоть что хошь.
— Отмычку? — усомнился майор Резеда. — Не получится. То есть получится, но… Если таким прутом орудовать, здесь бы скрежет до небес поднялся.
Пошли исследовать замки. На них были явно видны характерные царапины.
— Неужели не слышали, господа Никифоров и Бойко? Что, ватой уши заложили или берушами воспользовались? — напирал Турецкий.
— Я бы сказал, — Резеда снова старался смягчить суровость москвичей, — что нашими сотрудниками была допущена халатность…
— Халатность? — язвительно бросил Турецкий. — Речь идет о преступном сговоре. И о предательстве. Сколько вам заплатили, господа, чтобы вы сделали вид, будто ничего не видели и не слышали?
И, не пытаясь найти компромиссы с угнетенным Резедой, Турецкий сказал, что видит все основания для передачи дела Никифорова и Бойко старшему следователю по особо важным делам Краснодарской краевой прокуратуры Николаю Чижову. Мало инициативному, но честному служаке, которому он полностью доверял.
«Все-таки как много общего между Сочи и Москвой», — размышлял Турецкий, поглядывая в окно». Вообще-то, надо полагать, выглядывание из окна автобуса с черной надписью «Ритуал» должно считаться верхом неприличия, однако взирать всю дорогу на сидевшую напротив липатовскую вдову было бы слишком печально. Деморализующее зрелище! Склонив голову, вдова неподвижно уставилась в пустоту, где, возможно, видела отсутствующего на земле Бориса Никифоровича. Ее пальцы, шевелясь сами по себе, ощипывали траурную хризантему по одному лепестку: так девчонки ощипывают ромашки, решая глобальный вопрос: «Любит — не любит?» Сострадательный Слава Грязнов, плечом подпиравший вдову, тоже шевелил пальцами самым заковыристым образом — наверное, из сочувствия. Никто не смел нарушить молчания, и в салоне автобуса слышались лишь гудение двигателя и легкий скрип, создававшийся незначительным перемещением гроба, когда ко всему равнодушный водитель прибавлял скорость, стремясь побыстрее достигнуть печального пункта назначения.
Поделиться книгой: