Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Избранные статьи - Александр Владимирович Воронель на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

   Одно из фундаментальных "прав человека", к примеру, состоит в "праве получать и распространять информацию", т.е. в свободе коммуникаций. Однако эта свобода сама имеет тенденцию превратиться в нарушение прав, потому что в понятие свободы не входит обязательство распространять только "правдивую" информацию или информацию, "не нарушающую нравственность". Ни строгого определения "правдивой информации", ни общепринятого представления о нравственности не существует. Описание дарвиновской теории эволюции или библейской истории евреев в умах десятков миллионов людей подпадает под определение ложной информации. Игривые карикатуры Эффеля (не говоря уж о датских карикатурах на Мохаммеда) оскорбляют нравственность многих искренне верующих. А информация, распространяемая мусульманскими СМИ, превосходит все допустимые в Западном мире стандарты недостоверности, вовсе не нуждаясь в правдоподобии. Возможно, что и восприятие материальной действительности в разных культурных кругах тоже в чем-то различно. Кто знает, "что есть истина"?..

   Вплоть до ХХ в. Западная цивилизация не нуждалась ни в каком одобрении со стороны остальных и приводила другие народы к согласию силой. Во многих исторических случаях (например, побежденные Германия и Япония) это привело к отличным результатам. Такое "согласие", однако, включало и усвоение множества западных либеральных идей (в том числе и идеи "прав человека"), которые неизбежно вступали в противоречие с насильственным способом их внедрения.

   Российские выходцы, хорошо понимают эту проблему на примере насильственного внедрения европейских порядков Петром I-ым. С тех пор прошло 300 лет, но и сейчас не перевелись еще там убежденные сторонники допетровского уклада. Основатель современной "Евразийской партии" и горячий поклонник теорий Льва Гумилева, Александр Дугин, определил свое видение чаемого будущего "евразийской" цивилизации в России, как "Цивилизации пространства", в отличие от беспокойной "Атлантической цивилизации времени"*.

*Хотя многие "атлантисты" вовсе не спешат звать нас в свою компанию, весь "евразийский" мир совершенно уверен, что Израиль с головой принадлежит к этой "цивилизации времени". Конечно, при сопоставлении с допетровской "цивилизацией пространства", это выглядит правдоподобно.

   Не только согласие, но даже и обсуждение подобных вопросов, не может быть обеспечено без принятия какого-нибудь общего принципа,

   который смог бы послужить начальной аксиомой для обществ, ориентирующихся на столь различные ценности.

   Есть, однако, в Библии призыв, который внятен почти всем вариантам послебиблейских конфессий и, в первом приближении, мог бы рассматриваться как нулевая аксиома для всех:

   "Вот, я сегодня предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло... Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие...

   Избери жизнь, дабы жил ты и потомство твое..." (Втор. 30, 19.)

   Мир Библии асимметричен. Жизнь лучше смерти. Свет лучше тьмы. Материя лучше пустоты...

   Природа не знает этих противопоставлений. Наше сознание (и познание) невольно детерминировано нашими глубинными интереса-ми. Сама эта концептуальная двойственность отражает нашу страстную заинтересованность в одной из сторон. Мы знаем только жизнь.

   А смерть для нас остается предметом пугающих спекуляций. Даже не минусом, а сплошным вопросительным знаком...**

** Мир китайских представлений, развитый отрешенными мудрецами, более нейтрален и включает на равных "Инь" и "Ян".

   Так же отчасти сбалансированы мировые тенденции и в цивилизации индусов. Поэтому и время в этих культурных группах, не имеет определенного направления, а ведет их по кругу, сообщая характеру их обществ некоторую избыточную пассивность.

   Предпочтение жизни для всех жизнелюбивых народов еще недавно казалось чуть ли не само собой разумеющимся. Если люди хотят жить, можно попытаться найти такую общую формулу, которая позволила бы им примирение перед лицом неминуемой смерти. Даже и "джихад" - неудержимая тяга к преодолению - категорический императив, культивируемый Исламом, предусматривал такой компромисс для крайних случаев - "сульх" - перемирие.

   Однако библейская жизнеутверждающая асимметрия, превращаясь в господствующее мировоззрение, порождает и свою внутренную оппозицию. Сосуществование в видимом мире контрастов и различий, света и тени, богатства и нищеты соблазняет изощренный человеческий разум к мысли о возможной вражде между ними. Иногда даже в форме непримиримой космической борьбы между Добром и Злом.   

   Влияние такой мысли, впервые укрепившейся в древнем Иране благодаря зороастризму, проникло во все варианты монотеистической религии еще в античные времена (ессеи в иудаизме, множество сект гностиков, манихеев, катаров в христианстве и исмаилитов в исламе) и иногда направляло мысли людей и судьбы народов в течение веков.

   Во всех послебиблейских религиях сложились с тех пор, так называемые, "гностические" ереси и толки, склонявшие своих последователей переменить направление асимметрии на противоположное

   и представлять торжество жизни на земле как победу зла, небытие как более высокое состояние и материю как грязь, засоряющую сияющую пустоту. Это неизменно приводило к мрачным, мироотрицающим идеям и даже к культу смерти и несуществования. Для членов такой секты предпочтительность жизни не очевидна, и упомянутый выше общий принцип не может вести к взаимопониманию.

   Христианство систематически боролось с этими ересями, порою словом, а чаще, огнем и мечом. Против альбигойцев (катаров), населявших Прованс и Лангедок, римский папа даже организовал целый Крестовый поход. Когда благочестивые рыцари обратились к духовному авторитету с вопросом, как отличить еретика от честного католика, он ответил исчерпывающе: "Убивайте всех. На том свете Господь распознает своих." Война продолжалась 30 лет. Целые области Франции были опустошены... Поэтому в христианской культуре почти не осталось наследников гностических учений.

   Иначе обстоит дело в Исламе. Возникновение и распространение Ислама совпало с возникновением и расширением мусульманского государства, и вопрос о вере всегда переплетался у них с вопросом о власти. Три из первых четырех ("праведных") халифов были убиты на почве якобы религиозных разногласий. Убийство халифа Али (из рода пророка Мохаммеда) узурпатором Муавией (из рода Омейядов) послужило причиной первого, фундаментального раскола Ислама на две ветви - шиитов (сторонников Али) и суннитов - всех остальных.

   Прецедент несправедливого отстранения от власти халифа - всемирного главы верующих - впоследствии повторялся много раз, и едва ли не каждый раз это приводило к образованию новой секты последователей обиженного или замученного "праведника". Члены отделившейся секты затем развивали Ислам, как им казалось, в духе заветов Пророка, но уже с поправками, внесенными их временем и обстановкой.

   В одной из больших шиитских гностических сект "исмаилитов" к концу IХ в. оформилось сильное радикальное крыло, "низариты", - от имени Низар - очередной неудовлетворенный претендент на халифат - впоследствии печально прославившееся в Европе под именем "асассинов" (гашишников). Тайное, мистическое учение низаритов позволяло им не только явно курить гашиш, но и аллегорически толковать Коран, включая истовую веру в переселение душ и презрение к наличной, материальной жизни вплоть до прямой тяги к смерти. Бесстрашные посланцы секты -асассины - проникали повсюду и демонстративно открыто убивали своих врагов, не заботясь о собственной судьбе.

   В конце Х1 в. низариты овладели несколькими крепостями в Иране и Сирии и создали централизованную структуру (орден - государство в государстве), оказавшуюся способной более 150 лет противопоставлять себя всему окружающему миру. Их мощь основывалась не столько на их военной силе, сколько на систематической практике политических убийств. Множество вождей крестоносцев, сельджукских сановников и египетских мамелюков погибло от рук бестрепетных асассинов-смертников, посланных Горным Старцем из Аламута (так назывались глава секты и их крепость в северо-западном Иране близ Каспийского моря).

   Правление Старцев, наводившее ужас на все соседние страны, было прервано только нашествием монголов, которые, будучи еще варвара-ми-язычниками, не вникли в вероисповедные тонкости мусульман, сравняли с землей Аламут и перебили все его население (т.е. они поступили, как крестоносцы во Франции поступали с катарами). Мамелюки воспользовались замешательством и сделали то же самое с опорными пунктами низаритов в Сирии.

   Низариты, как единая политическая сила, рассеялись, но, в отличие от альбигойцев, не исчезли. Они навсегда остались в памяти народов, как устрашающий прецедент. Во всех европейских языках слово "аsassination" с тех пор означает "убийcтво". Хотя с точки зрения ортодоксального Ислама, все они были несомненные еретики, их былая пугающая слава способна и сейчас подавать вдохновляющий пример мусульманским экстремистам. Число их открытых последователей в разных районах Азии достигает теперь нескольких миллионов человек.

   Поскольку гностические секты (и катары в Европе, и исмаилиты в Азии) веками подвергались гонениям, в их среде выработались при-вычные способы маскировки под ортодоксию, которые получили арабское название "такыйя" - мысленная оговорка. Член такой секты может (и часто даже должен) скрывать свою религиозную принадлежность и расхождение с общепринятой догматикой, внешне выполняя все правила общины, в которой он живет. При такой тактике никто не может знать наверняка, сколько из правоверных принадлежит к этой секте.*** Более того, уровень знания своих первоисточников у мусульманских (да и у всех прочих) масс сегодня таков, что отличить ересь от ортодоксии в своей вере они могут не более, чем могли крестоносные рыцари в ХIII в.

*** Приняв в расчет эту практику, мы поймем, что недоуменные вопросы крестоносцев к папе о катарах, возможно, происходили не только от их простодушия.

   Никто из мусульманских священнослужителей не гарантирован от мести тайных асассинов, если он публично попытается протестовать против их практики использования понятия "джихад" в политических целях, которое в последние годы стало чуть ли не нормой. Не скрывается ли за идеологией шахидов, которая в столь короткое время распространилась по всему мусульманскому миру, несмотря на очевидное противоречие с Кораном, влияние тайной секты, сильной своей древней верой и хранящей опыт тотальной войны против всего мира?

   Представители крайних мусульманских организаций уже не раз открыто заявляли, что "западный мир обречен, потому что они слишком любят жизнь, а мы любим смерть". Это совсем не согласуется с буквой Корана. Однако исламские священнослужители, по-видимому, тоже "слишком любят жизнь", чтобы обратить внимание своих верующих на то, что это не правоверный Ислам, а еретическое исповедание асассинов.

   Пожалуй, не стоит гадать о неизвестном. Достаточно того, что мы достоверно знаем. Многочисленные представители мусульманского мира (ортодоксальны они или нет)в своем демонстративном противостоянии западной цивилизации успешно освоили новый вид оружия и застали западное общество врасплох на полдороге к торжеству пацифизма. Введение в практику боя самоуправляемого, самомаскирующегося и самокорректирующегося снаряда с неограниченным радиусом действия, которым становится снаряженный и обученный шахид, меняет все сегодняшние тактические правила войны на земле, на море и в воздухе, и отчасти уравнивает шансы.

   В западном мире нанесение ущерба противнику всегда сопоставлялось с риском возможных потерь для себя. И предполагаемые действия противника до сих пор оценивались по той же рациональной схеме.   

   Современное оборонительное оружие было рассчитано на врага, которому есть, что терять, и он не ищет гибели. При тактической игре в поддавки упрощенная партизанская доктрина самоубийственных террористических атак оказывается вполне конкурентноспособной с суперсложными системами, призванными обеспечить безопасность западного человека. Это нововведение меняет понятие о войне...

   Изменение понятия о войне меняет и понятие о мире. Точнее, меняет наше представление о возможности заключения мира.

   Принимая общебиблейский принцип - "Избери жизнь!" - мы все еще остаемся на одной почве с противником. И мы можем с ним торговаться, но можем и уступить, допустив существование у нас общих интересов и, возможно, даже общего будущего.

   Отвергая этот общий принцип, противник не оставляет нам выбора.

   Западный человек под страхом смерти оказывается вынужден принять тотальный способ ведения войны варваров-монголов (или варваров-крестоносцев), от которого он уже давно, в принципе, отказался.

   Американский президент вынужден выслушивать упреки в нарушении "прав человека" от представителей стран, где об этих правах знают только из американской пропаганды. Внутри западного либерального общества принять решение о тотальной войне почти столь же трудно, как и принять решение о тотальной капитуляции, и наши постоянные уступки террористическому противнику всегда рассчитаны лишь на оттягивание решающей конфронтации.

   Внутри мусульманских обществ любая уступка агрессивной еретической идеологии означает замедление в их общественном развитии, которое и так слишком медленно, чтобы предотвратить их неуклонное сползание в нищету.

   Библейская жизнеутверждающая асимметрия небезразлична к благосостоянию обществ.Время у пост-библейских народов однозначно течет от прошлого к будущему. Оно движется от создания мира к его концу. И это направление для нас многозначительно, ибо оно совпадает с направлением времени в каждой индивидуальной жизни. Совпадение это невозможно переоценить. Именно оно порождает концепцию Истории и Прогресса. ****   

   **** Впрочем, во всех религиях сохраняется, как не обязывающая, пессимистическая тенденция ссылаться на прошлые, более счастливые времена, когда уровень благочестия якобы стоял выше, а идеализм и добродетель процветали.

 Оно порождает иллюзию Цели и Смысла и направление стрелы времени в нашем сознании. Совпадение это заложено в самом основании Западной цивилизации***** и сообщает также и Исламу его наступательный характер.

***** "Только цель, вынесенная вперед, превращает путь в железно-дорожную колею, аккуратно разбитую на километры. На этой модели времени (которое считают как деньги) основана вся современная экономика и техника." (Г.Померанц, "Синтаксис", N 15)

   Оно придает неосознанной природной активности человека онтологически положительную оценку и благословляет его на дальнейшие свершения. Западное общество не остановится. Оно развивается не по воле отдельных лиц. Инерция его развития далеко еще не исчерпана.

   Однако, и террор мусульманских (хотя бы и еретических, квази-мусульманских) экстремистов-фанатиков не может остановиться. Он психологически необходим всему мусульманскому сообществу в целом, как открыто не признаваемое ободрение, как скрытая моральная компенсация за их историческое отставание. Как допинг отстающему спортсмену. Как лекарство от многолетнего комплекса неполноценности...

   К счастью отдельные преуспевающие группы и организации в мусульманском мире совершенно не нуждаются в таком допинге. Более того, террор, осуществляемый якобы от имени всего мусульманства, разрушает их благосостояние и преуспеяние...

   Однако до сих пор еще влиятельные мусульманские круги не выступили с открытым осуждением еретического характера идеологии террора. Скорее всего потому, что этот террор угрожает им самим в первую очередь, и в их обществах нет эффективных средств защиты. Однако, пожалуй, только на существовании этих немногих преуспевающих мусульман и основаны все надежды Запада на достижение мира. Они и есть та чрезвычайно тонкая нить, на которой подвешена судьба человечества в ХХI веке.     

НАЧАЛО И КОНЕЦ

  "История культуры есть цепь уравнений в образах, попарно связывающих очередное неизвестное с известным, причем этим известным, постоянным для всего ряда, является легенда, заложенная в основание традиции, неизвестным же - каждый раз новым - актуальный момент текущей культуры. Мир построен из двух времен, наличного и отсутствующего".

   Б.Л.Пастернак, "Охранная грамота"

  Предчувствие конца христианской эры побуждает чувствительные художественные натуры возвращаться мыслью к ее началу. В русской литературе такое возвращение было впервые возвещено в "Мастере и Маргарите" М.Булгакова, а спустя несколько лет и в евангельском цикле стихов к "Доктору Живаго" Б.Пастернака.

  Оба романа были написаны авторами, воспитанными еще в досоветской культуре, в которой евангельские подробности составляли необходимую часть памяти образованного человека - "легенду, заложенную в основание традиции" - но оказались cовершенной культурной новостью для советского читателя и до основания потрясли его воображение.

  Впрочем, за последние десятилетия и западный читатель так основательно отошел от традиционного религиозного воспитания, что евангельская история выглядит для него если не полной новостью, то во всяком случае подходящим материалом для домыслов и интерпретаций.

  Дэн Браун и многие другие по-своему переписали сегодня Евангелия, и их коммерческий успех подтвердил одновременно и правоту сентенции, высказанной в эпиграфе, и плотность непроглядного тумана, в который погрузился исходный текст в сознании большинства читателей.

  Сравнительно недавно к такому повороту подошли и в современном кино. Почти одновременно на этом поле выступили два баловня успеха - Мэл Гибсон и Ларс фон Триер, - каждый в соответствии со своим артистическим амплуа.

  Мэл Гибсон, суперзвезда, многократный исполнитель ролей героических персонажей, любимец массового зрителя, не стал опускаться до переинтерпретаций, осовременивающих Евангелия, подобно М.Булгакову или Б.Пастернаку, ни, тем более, перевирать их, как Дэн Браун, а поставил себе фундаментальную (но также и фундаменталистскую) задачу воспроизвести "подлинную" картину события и прямо принял канонический евангельский текст за свой сценарий.

  Ларс фон Триер противоположен Мэлу Гибсону во всем, но их объединяет тонкое понимание пружин зрительского успеха. Для громкого успеха не всегда нужно потакать публике, иногда есть смысл публику раззадорить или даже умело оскорбить. Это особенно верно, если речь идет о публике изысканной, о театральных снобах и пресыщенных кинокритиках, как в случае фон Триера. В обоих случаях публику нужно ошеломить и озадачить. Оба фильма блестяще справляются с задачей.

  Если cовременная европейская публика и привыкла к мысли о распятии Христа, она привыкла к лакированному, эстетически облагороженному образу этой, когда-то позорной, казни. Варварские подробности мучений казнимых, физиологические детали истязаний в фильме Мэла Гибсона сделали из канонически закрепленных, освященных (и отчасти одухотворенных) традицией сцен распятия современный кровавый триллер, способный по своей экспрессии конкурировать со сценами гладиаторских боев, заполнивших в последние десятилетия экраны кинотеатров.

  Напротив, нарочито условная, обманчиво игровая режиссура фон Триера, возвращающая зрителя к упрощенным "шекспировским" театральным меркам, затрудняет восприятие неискушенным зрителем издевательски мизантропического замысла фильма "Догвиль" ("Псоград").

  На первый взгляд фильм фон Триера вообще ничего общего с Евангелиями не имеет. Это история избалованной дочки (суперзвезда Николь Кидман) всемогущего гангстера-миллионера, бежавшей из отцовского дома, где жизнь людей была основана на грехе и жестокости, в поисках "простой и чистой" жизни.

  Она попадает в маленький городок, заповедник американо-протестантской добродетели, где пытается на деле осуществить евангельские заповеди, которые якобы искренне исповедуют его обитатели. Здесь она встречается с местным интеллигентным молодым человеком, который так глубоко ее понимает и сочувствует, что становится ее доверенным лицом и представителем, озвучивающим и осуществляющим ее связи с жителями города, ее советником и наставником в новой, незнакомой для нее, обстановке коммунальной жизни американской глубинки. Они ведут задушевные разговоры о красоте простоты и прелести неиспорченной низкими страстями провинциальной жизни.

  Городок живет по правилам ранней американской демократической традиции, принимая все свои решения на общем собрании, неизменно сопровождая их пуританской, христианской риторикой. Сначала героиню увлекает эта идиллия. Именно о такой чистой, общей с простым народом жизни она и мечтала, к этому всей душой стремилась. Ее принимают в городскую общину на условии безоговорочного принятия их давно устоявшихся правил. Она изо всех сил старается понравиться обывателям и всячески услужить каждому из них.

  Однако евангельская кротость и безграничная уступчивость героини очень быстро приводят к тому, что город понемногу привыкает ею помыкать и ее эксплуатировать. Молодой человек каждый раз со знанием дела объясняет, хоть и не всегда идеально чистые, но оправданные общечеловеческим несовершенством, мотивы горожан и горячо одобряет ее самоотверженное смирение, утешая ее цитатами из Писания.

  Постепенно прорисовывается евангельская ситуация, при которой город привыкает взваливать на нее свои огрехи (а в конце концов и грехи) и требует от нее все большей самоотверженности в ее преданности людям.

  Через небольшое время она устает от своей добродетели и в отчаянии пытается бежать из города. Однако ее останавливают на полдороге, напоминая о бесчисленных недовыполненных обязательствах, которые она невольно на себя взяла в тщетном усилии никому и ни в чем не отказать.

  После неудачной попытки бежать она окончательно попадает в рабство к окружению, выполняя всю черную работу, которую на нее сваливают, а весь город еще дополнительно винит ее в неблагодарности. Жители города, еще так недавно единодушно хвалившие ее бескорыстие и отзывчивость, принимают все новые фарисейские решения о ее недостаточной уступчивости, неблагочестии и несоблюдении правил.

  Окончательно проясняется евангельский сюжет о Иисусе Христе, которого непостоянный и неблагодарный народ, еще недавно обожавший (и обожествлявший) его, уже готов был развенчать и распять. Совершенно в духе современной нетерпимости к мужскому шовинизму здесь по произволу режиссера-модерниста в качестве страдающей за грехи всех людей фигуры выступает женщина.

  Молодой человек, красноречиво уговаривающий ее "подставить вторую щеку", каждый раз представляет ей (и зрителю) новую изысканную казуистику, с помощью которой требует поверить, что каждое очередное надругательство над ее человеческим достоинством может (и даже необходимо должно) быть оправдано духом христианской кротости и всепрощения.

  После многих недель унизительной нищеты, недоедания, непосильного труда, издевательств местных подростков (включающих, между прочим, и серию изнасилований, за которые позорят ее же) героиня порывает со своим гидом, добровольным идеологом непротивления и возвестителем коллективной воли жителей, и окончательно решает вернуться к своему отцу-гангстеру.

  Здесь у ее отца (блестящий актер Майкл Кан) открываются черты Отца-Саваофа и религиозный сюжет окончательно выходит на поверхность. Отец прямо задает дочери вопрос Громовержца: оставить ли жизнь этому жалкому городку и его жителям или уничтожить все разом.

  Дочь уже в совершенно пророческом стиле приговаривает город к гибели и лично стреляет из пистолета в ханжу-идеолога (то есть попросту в христианского гуманиста), который все это время оправдывал перед ней вопиющее лицемерие и двойные стандарты жителей этого вместилища ложной веры и скрытого порока. Таким образом, евангельской легенде в фильме приписано новое завершение вполне в ее апокалиптическом духе: после предсмертного взывания Иисуса с креста - "Зачем же ты меня покинул, Господи!" - Всемогущий отец-гангстер (гневный, жестокий Иегова - Бог мщения!) явился во плоти и силе и по слову Апокалипсиса разрушил весь мир греха.

  Искусные условные постановочные ходы и прекрасная игра актеров отчасти прикрывают намеренное кощунство режиссерского замысла, но рассыпанные по сценарию многочисленные намеки не оставляют сомнений. Сторожевого пса в городе зовут Моисей, и он неприкаянно торчит на краю города в виде молчаливого картонного манекена, никак не участвующего в драматическом действе, но сообщающего ему его библейскую многозначительность.

  Оба режиссера получили шумный и скандальный успех.

  Мэл Гибсон - за то, что возвестил миру свою преданность христианской цивилизации, хотя при этом и не отказал себе в личном удовольствии подчеркнуть зловещую роль евреев при самом ее зарождении. Как он сам сказал, отвергая обвинения въедливых журналистов в намеренном показе евреев в таком некомплиментарном сюжете: "Чего вы от меня хотите? Норвежцев там не было!"

  Ларс фон Триер - напротив - за то, что он на весь мир проклял эту цивилизацию. Он проклял ее за ее фактическую неспособность соответствовать своим собственным заповедям и настойчивое лицемерие, с которым эта несостоятельность ею отрицается.

  Впрочем, это также единственная цивилизация, которая может позволить внутри себя такое безоговорочное осуждение. Мера свободы художника в европейской (уже не совсем христианской) культуре давно выплеснулась за рамки не только христианства, но и простого инстинкта самосохранения христианских когда-то народов. Именно эта безграничная свобода провоцирует особо чувствительных граждан нагло бросать свой ботинок в истеблишмент, который не в силах удовлетворить их обостренную потребность ощущать себя праведными.

  Да! Гуманистическая цивилизация дала просвещенному человеку безбедную жизнь, но она не нагрузила его сознанием неотменимого долга, который составил бы смысл этой жизни. И он бунтует, чувствуя себя обманутым. Как будто в самом начале этот смысл проглядывался. Или это была иллюзия?  

ПРЕСТУПЛЕНИЕ КАК ОБРАЗ ЖИЗНИ

   А.Солженицын в "Архипелаге ГУЛАГ", касаясь неизбежных в лагере столкновений с блатными, писал, что уголовный мир не подлежит человеческим законам, и блатные - не люди. В этом представлении он сходится со многими авторами и читателями, потрясенными уровнем жестокости и цинизма, принятым в уголовной среде.

   Мне часто приходилось слышать от окружающих, что и террористы, особенно мусульманские террористы, не люди.

   Я хотел бы возразить против такого рода представления. Но вовсе не для того, конечно, чтобы защитить человеческое достоинство террористов или уголовников. Звание человека на мой взгляд вовсе не звучит гордо. Никакого достоинства в этом звании нет. Человек, если и не произошел от обезьяны, все же во многих важных отношениях остается очень близок к ней, и отличие не всегда к лучшему. Но, если мы хотим защититься от упомянутой опасной категории существ, нам придется понять их, именно, как людей. Прежде всего, как людей принадлежащих к определенной, чуждой культурной общности.

   Мой короткий опыт общения с уголовниками в детской исправительной колонии пришелся на такой ранний возраст, при котором мое понимание еще не было безвозвратно ограничено культурой моего круга. И потому, вероятно, моя еще несложившаяся душа была открыта альтернативным вариантам интерпретации явлений.

   Блатные, конечно, люди, и им вполне присущи все обычные человеческие свойства. Однако, их отщепенческое сообщество построено на принципе, который по отношению к общепринятым правилам является дополнительным. Понимание этого принципа дополнительности может пролить свет также и на многие загадочные для европейца черты поведения неевропейских народов.

   Уголовники составляют как бы иную, замкнутую цивилизацию внутри существующей, и их успешное функционирование определяется, как раз, факторами, составляющими ее слабость. Именно их демонстративное пренебрежение "общечеловеческими" нормами поведения позволяет им ошеломить обывателя ("фраера"), опередить реакцию толпы и восторжествовать над повседневностью.

   Поведение блатных, больше чем наполовину - артистическая форма жестикуляции, рассчитанной на аудиторию. Оно в сильной степени ритуализовано и имеет свои законы, этику и эстетику, свой фольклор и своих хранителей традиции.

   Блатной не живет в объективном мире вещей и установленных фактов. Он живет только в моментальном мире людей, к которым не чувствует ни уважения, ни симпатии. Поэтому он действует в соответствии с психопреобразующей моделью реальности, как циркач (еще лучше сказать, гипнотизер-иллюзионист) на арене. Единственной значимой величиной для него является



Поделиться книгой:

На главную
Назад