Помоги проекту - поделись книгой:
его собственное поведение, которое призвано на эту реальность в той или иной форме повлиять, т.е. шокировать, озадачить или разжалобить.
Уголовник знает, что его реальных сил всегда недостаточно, чтобы приспособить к себе весь окружающий мир. Но, если его решимость (вдохновение - "дух" на фене) действительно безгранична, а, главное, впечатление, которое он способен произвести на аудиторию, внушает надлежащий трепет, ближайшая к нему часть мира, может склониться перед ним, обеспечив ему точечный успех. Конечно, он рискует сорваться и пропасть, но готовность к риску - обыденная часть его профессии. Поэтому он (как и викинги, и асассины в древности, как террористы-смертники сегодня) культивирует в себе способность к сомнамбулическим, невменяемым состояниям, при которых действительность перед его глазами как бы прогибается и временами действительно идет навстречу...
Именно так уже в течение десятилетий ведет себя Палестинское руководство и, вслед за ними, многие другие "освободительные" и "революционные" движения "третьего мира". Варяжские витязи, рыцари-крестоносцы или мусульманские чудо-воины тоже не склонны были тянуть трудовую лямку и в большинстве были отщепенцами в своей народной среде. Они не рассчитывали прожить долго и между грабежами не задумывались о будущем.
Слабость любой существующей цивилизации состоит, в частности, в том, что между преступлением и наказанием всегда остается зазор времени, который для преступника может показаться вполне достаточным для оптимистического отношения к жизни. Персонаж романа Достоевского "Преступлении и наказании",Родион Раскольников, прежде чем попал на каторгу, успел пережить целую сентиментальную драму с Соней Мармеладовой и, т.о., отчасти устроил свою дальнейшую жизнь.
Нормальный человек с трудом понимает и предугадывает поведение отморозка, потому что он ценит свою жизнь на свободе. Профессиональный преступник, напротив, воспринимает свое пребывание в тюрьме, как основное, нормальное состояние в жизни, и его внутренняя свобода продлевается и в заключении. Для него, как раз, ежедневная рабочая рутина нормального человека - тюрьма. Член блатного сообщества живет минутой и ловит кайф при всякой возможности, в том числе и на тюремных нарах. Он стремится только к сиюминутному счастью, и краткие перерывы между отсидками проводит в счастливом, совершенно беззаботном состоянии, соответствующем его представлению о райском блаженстве.
Английские пираты правильно называли себя "джентльменами удачи". Никаких привходящих обстоятельств - только удача и кайф. Неудача не в счет, потому что, если нет удачи, нет и жизни - впереди виселица.
Такому, наполовину солипсическому, сознанию чрезмерная расчетливость - только помеха. (Все же лишь наполовину солипсическому, потому что с опытом наш герой научается симулировать обманчивые или устрашающие состояния, призванные электризовать окружающих, но не обязательно глубоко задевающие его самого.) При поимке вора его психологическая установка близка к поведению капризного ребенка, который бросается на пол и бьет ногами, если родители не поддаются манипулированию. Часто, это - не столько поступок, сколько жест. Если родители отвечают полным невниманием, ребенок может остановиться.
Если обыватель не пугается, уголовник не всегда знает, что ему делать дальше. Его действия направлены не на объективную реальность, данную нам всем в ощущениях, а на противопоставленную ему коллективную волю общества, обывательскую психологию. Здесь большую помощь ему могут оказать члены правозащитных организаций, исходящих из презумпции доброй воли. Очень редко ему удается провести опытных полицейских.
Еще больше, чем с детьми, все эти признаки сближают образ действий уголовников с ритуализованным поведением примитивных племен, которые живут в постоянном, тесном контакте с населяющими окружающую природу потусторонними духами и надеются их запугать, обмануть или задобрить. Своей устрашающей татуировкой, воинственными плясками и жестокими казнями врагов они отпугивают духов, своими жертвами ублажают их и обеспечивают себе успех на войне и охоте. При этом они допускают, что духи сильнее их и могут не поддаться магическим усилиям, но они привыкли жить в присутствии опасности и рано умирать.
Зато героическое поведение погибших (и особенно приукрашенный рассказ о нем) укрепляет общую традицию и дух следующих поколений и обеспечивает мертвым почетное место среди храбрых... Эти черты преступных сообществ не столько демонстрируют их низкий культурный уровень, сколько подчеркивают именно их сугубо человеческий характер.
Конечно, вся эта субкультура создана поведением выдающихся одиночек, которые, возможно, и впрямь не знали страха, не ведали колебаний в своем зверстве и не чувствовали боли, голода и холода. Артистизм натуры позволял этим людям даже и в гибели черпать упоение своим превосходством над унылой законопослушностью их жертв и преследователей. Большинство же в блатном сообществе (как и во всяком другом) просто копирует формы поведения авторитетных воров-старожилов ("воров в законе") и обычно может быть сбито с ритма и обращено в бегство всяким решительным сопротивлением.
Также и современный терроризм - это не единичный поступок, который можно объяснять отчаяньем или религиозным психозом. Терроризм не объясняется и одними стратегическими решениями преступных политических групп. Это специфический образ жизни, патетическая культура, включающая свой внутренний язык и жестикуляцию, иерархию авторитетов, жажду престижа.
А также свободу от обыденных норм, восхищение женщин и любовь друзей, недоступные простым смертным. Террор - это власть сильных своим бесстрашием одиночек над бесчисленными, беспомощными "фраерами", неспособными противостоять "настоящим людям".
Напрасно европейцы всерьез обсуждают нелепость веры шахидов-смертников в мусульманский рай. Рай тут не главное, они успевают отведать всю полноту ощущения сильной жизни еще на этом свете. И острота их переживания героической борьбы и близости победы (которые неизменно видятся им в сильно приукрашенном виде) не сравнится со скукой их тягомотного существования на задворках Европы в качестве чернорабочих...
Уголовники презирают фраеров. У них есть для этого основания. Фраера живут в мелочных заботах о надежности своего существования. Они подвержены бесчисленным страхам, которые преступнику неведомы. Их снедает беспокойство о хлебе насущном, о близких, о будущем...
Искусство всех народов внесло свою долю в обнажение пресности обыденного существования и эстетизацию лихой беззаботности и преступления: "Орел клюнул раз... и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог даст!" (А.С.Пушкин, "Капитанская дочка"). Потому что искусство любит все из ряда вон выходящее, преувеличенное, впечатляющее. Искусство любит успех. А успех достается тому, кто выходит за пределы обывательского воображения.
У преступника (как и у революционера) всегда есть возможность отобрать у фраера хлеб. У преступника нет близких, которыми он не мог бы пожертвовать. Воровство и грабеж в его сознании суть справедливые формы перераспределения жизненных благ между трусливыми и неспособными с одной стороны и смелыми и гордыми с другой... - "Запирайте етажи, нынче будут грабежи..." (А.Блок). "Грабь награбленное..." (В.И.Ленин).
Этот стереотип совсем не бесчеловечен. Нелепо называть бесчеловечным то, что так глубоко укоренено в человеческой истории. На протяжении многих тысячелетий так вели себя лихие представители всех народов. Например, этот образ действий близок к героическим представлениям варварских племен Римской империи, среди которых считалось, что "стыдно добывать плугом то, что можно добыть мечом". Действительно, как только Империя ослабела, шайки кельтов и германцев рассыпались по всей Европе и создали свои минигосударства-загоны, где они издевались над культурным населением, как хотели, а настоящее сопротивление встречали лишь друг от друга (при дележе).
Так же поступали и многие другие завоеватели. Еще в ХУ11 в. в Европе солдатский грабеж и насилие считались законной наградой победителей. Всего 30 лет назад в Нью-Йорке из-за аварии на электро-передаче на несколько часов произошло затемнение ("Blackout"). За эти часы все магазины в затемненном районе оказались разграблены...
Нечто подобное произошло и в златоглавой Москве, которая без всякого сопротивления была поделена на районы, "опекаемые" разными экзотическими мафиями, "азербайджанской мафией", чеченской мафией, "солнцевской" группировкой, орехово-зуевской и т.д., и т.п.
Т.о. преступная субкультура всегда тлеет в складках цивилизованных обществ. Профессор Дельбрюк, автор фундаментального труда "История войн и военного искусства" утверждает, что взрыв варварской мощи происходит всякий раз, как титульная нация теряет охоту к войне.
Бесчеловечной я бы скорее назвал массовую неготовность людей к защите своей жизни и благосостояния и неспособность поддержать (хотя бы простым сочувствием) те общественные силы, которые предназначены защищать их интересы.
В периоды социальных бедствий и катастроф у многих обывателей возникает соблазн предпочесть открытую воинскую доблесть воров в законе сомнительным гражданским добродетелям честных полицейских, хладнокровных биржевиков и ловких менеджеров. Кому из них лучше вручить заботу о своей жизни и собственности?
Обыватель - не "джентльмен удачи" - всегда ищет, кому перепоручить заботу о своей жизни. К этому и сводится смысл политических прав для лишенного честолюбия гражданина. По мере роста общего благосостояния даже и реализация политических прав становится ему в тягость, как мы ясно видим во всех богатых обществах, где даже в судьбоносных выборах участвуют едва ли 40% избирателей.
Десятилетия господства упорядоченной жизни под защитой закона создали у многих из нас иллюзию, что государство и закон имеют под-линное, субстанциональное существование и эти структуры держатся своим собственным весом. На самом деле и государство, и закон существуют лишь условно и лишь в той мере и до тех пор, пока подавляющее число граждан склонно их систематически поддерживать своим деятельным соучастием.
Во всяком цивилизованном обществе существуют преступные структуры и потенциальная люмпенская среда, готовая воспринять уголовные правила. Полностью уничтожить преступность не удается ни в одной стране. С развитием глобализации глобализуется и эта преступная культура. В наше время обнаружились преступные, террористические движения (например, "Светлый Путь" - организация китайских бандитов в Перу, вооруженные формирования наркодилеров в Колумбии и Мексике и др.), принимающие разные политические формы прикрытия. Коррупция правящих кругов, избыток свободного капитала в мире и извращение понятий в духе "политической корректности" позволяет этим группам существовать и даже представительствовать на международном уровне, где разница между допустимым и нетерпимым с каждым днем катастрофически размывается.
Соединение преступных стихий с романтическим идиотизмом (Че Гевара) грозит совершенно размыть основы всякой цивилизации.
Если верить Жозефу Де Местру*, нас отделяет от бездны хаоса очень тонкая психологическая преграда, созданная еще несентиментальными предками сегодняшних граждан в суровые времена религиозного засилья и беспредельно жестоких наказаний. Эта преграда утончается на наших глазах с каждым днем. Свободный мир практически отменил наказания в своих пределах, а влияние религий на светские дела сугубо ограничено.
*
У свободного мира не остается прямых, оперативных средств контролировать поведение преступных групп и индивидов. Всякий сдвиг в сторону усиления контроля воспринимается обществом как шаг к тоталитаризму, и, действительно, открывает для правящих кругов слишком широкие, если не беспредельные, возможности.
Впрочем, перед лицом смертельной угрозы во время 2-й мировой войны, по крайней мере, два традиционно супер-либеральные общества (Британия и США) сумели мобилизоваться и, вопреки собственному внутреннему сопротивлению, дать сокрушительный отпор и Германии, и Японии. Но это произошло только после пяти лет изнурительной войны,
в течение которых они понесли тяжелые жертвы и потерпели не одно горькое поражение.
Война, говорят, великий Учитель, но до чего же не хочется идти к нему в эту школу...
УЧИТ ЛИ ИСТОРИЯ?
Библии приписывают открытие феномена Истории. Не простого пересказа отдаленных и отделенных друг от друга событий, а как бы связного сюжета, который существует в объективной действительности и куда-то ведет (или заводит) народы. Всякий человек, в принципе, может ощутить соучастие в таком сюжете, как ценность, как повод для гордости или стыда.
В России эту идею принял в полноте П.Я.Чаадаев: "Народы ... воспитывают века, как отдельных людей воспитывают годы. ... Это и составляет атмосферу Запада; это - больше, нежели история: это физиология европейского человека. Чем вы замените это у нас?
Мы живем одним настоящим... , среди мертвого застоя... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня ... С каждым нашим шагом вперед прошедший миг исчезает для нас безвозвратно... Каждая новая идея бесследно вытесняет старые, потому что она не вытекает из них, а является Бог весть откуда. Исторический опыт для нас не существует..."
Сегодня, после всемирного "восстания масс", легко видеть, что он сильно переоценивал западного человека и слишком самокритично приписал соотечественникам то, что свойственно, к сожалению, человеку массы вообще. Но идея Истории надолго поселилась в русском сознании. Окончательно утвердило эту идею внедрение марксизма в Россию.
Анализируя свое отношение к миру, я обнаруживаю и в себе эту фундаментальную априорность, которую несомненно подарил мне марксизм, внушенный воздухом российской средней школы.
Вот, в пятом классе начинается История древнего мира, сплошь состоящая из греческих мифов и римских доблестей, потом в шестом - Средние века, протекающие почти целиком в пестрящем гербами и крестами католическом мире, и к седьмому мы подходим к Новому времени, в котором уже лидирует Франция и звучит Марсельеза. Школьная наука создавала у нас цельное впечатление, что все это были звенья одной цепи, неуклонно ведущей от бесчеловечного рабовладения через красочный рыцарски-турнирный феодализм к мнимой буржуазной свободе, которая, конечно, есть лишь предпосылка к будущему нашему социалистическому братству: "Вся история - это история борьбы классов".
Когда в свои 14 лет я понял, что советское общество несправедливо, мне не хватало только окончательной уверенности, какой именно класс нас угнетает.
В этой схеме важна не наукообразная фантазия Карла Маркса, что европейский феодализм якобы наследовал античному рабству, а сама иудаистская идея общемирового времени (и общемировой морали), которое объемлет эти разные цивилизации, разделенные на самом деле не только временем и пространством, но и относящиеся к совершенно разным народам. Благодаря этой сомнительной идее мы, бывшие советские люди, до сих пор удерживаем в памяти огромный кусок культурного прошлого, который сообщает глубину многим общепринятым условностям и иногда дает нам ключ к пониманию иных культурных моделей.
Современный постмодернизм, отнимая (и отменяя) универсальные мерки, утверждая отдельную историю для каждого культурного ареала, частично отнимает и эту нашу связь с прошлым. Счастлив тот, для кого религиозная традиция, отсчитывающая время "просто от создания мира", эту связь восстанавливает.
Ну, хорошо, пусть наша история это только история нашей "иудео-христианской" цивилизации, как бы ни определять это понятие. При любом определении Россия не полностью принадлежит к этому историческому целому. Для российского выходца чрезмерный либерализм западного общества необъясним и недальновиден. Его нельзя понять без анализа всей предшествующей истории европейских стран, полной (впрочем, не больше, чем у всех остальных) звериной жестокости и диких притеснений. Может быть этот либерализм - хотя сегодня это прозвучит cовершенным парадоксом - как раз один из тех немногих случаев, когда история (прямо по Чаадаеву) чему-то все-таки человека научила. Целые века она учила людей в Европе бояться деспотического произвола королей, сила которых не ограничена уравновешивающим гражданским сопротивлением. Масс-медиа, парламенты и суды в наше либеральное время всячески стараются выполнить эту свою первостепенную функцию ограничения власти, когда о самодурах-королях и о собственном произволе их самодуров-чиновников все уже почти забыли. Сложная юридическая канитель и бесконечные "права" преступника имеют исходной целью оградить законопослушного гражданина от, все еще возможной, злой воли представителя судебной инстанции, действующего от имени государства. Пока еще преступления считались из ряда вон выходящими событиями, изоляция и наказание преступника, и в самом деле, могли казаться современникам второстепенной задачей.
К сожалению, эти идиллические времена ушли безвозвратно. Нельзя сказать, что в былые времена в европейском обществе не хватало преступников. Но у преступников в руках тогда не было таких средств.
Я имею в виду оба значения этого слова. У преступников в прошлые века не было таких грандиозных технических средств. Пока Альфред Нобель не изобрел динамит, а террористы не освоили взрывное дело, т.е. до конца Х1Х века, опасаться всерьез произвола отдельных заговорщиков или даже небольших добровольных коллективов обществу не приходилось. Но у преступников в прошлом никогда также не было и таких грандиозных денежных средств, которые теперь щедро поступают, как от заинтересованных государств, так и от политически или финансово вовлеченных частных спонсоров.
Мировая, якобы всеобщая, история сумела научить только европейского человека (конечно, не всякого), который - бог весть почему (может быть, чтобы заслужить одобрение Чаадаева?) - склонен был учиться. Все остальные страны и народы, не прошедшие эту школу (т.е. огромное большинство человечества), воспринимают юридические идеи европейцев как специфическое чудачество, с которым они, хотя на словах и вынуждены считаться, но могут (и, конечно, всемерно должны) использовать против них же самих. Зато динамит и другие смертоносные изобретения европейского гения (включая неконвенциональное использование самолетов и бульдозеров) по-прежнему на равной основе остаются в общем пользовании. И, конечно, злоумышленники на всех континентах пользуются ими при всяком удобном случае, нередко при активной поддержке своих нещепетильных правительств.
Западные страны оказались перед неприятным выбором. Что важнее - оградить себя всемерно от международного террора сейчас или, в расчете на будущее, попробовать приучить все другие народы считаться с демократическими законами, т.е. "уважать права человека"? Западная мысль, направленная сразу на обе эти цели без трезвого учета их конечной несовместимости, бессильно бьется в паутине юридических противоречий и взаимной демагогии, происходящей от заметания под ковер политической корректности факта фундаментального неравенства наций.
Возможно, мировое европейское сообщество подошло вплотную к тому крайнему пределу, у которого сказывается исходно христианская основа его цивилизации.
Ведь террор и пиратство можно остановить только террором. Незачем обманывать себя. Полюбить террориста, как собрата по человечеству - хорошее средство самим для себя стяжать царство Божие, но вряд ли эффективное для защиты будущих поколений. И без энергичных насильственных действий о прекращении террора можно только мечтать.
Яснее всех эту антихристианскую идею выражают мыслители, не связанные гуманистической традицией. Вот, что говорил почти 100 лет назад известный реакционер и пессимист О.Шпенглер: "Жизнь есть война. Можно ли отказаться от ее смысла и в то же время сохранить ее? ... Цветной видит белого насквозь, когда тот говорит о "человечности и вечном мире". Он чует неспособность и отсутствие воли себя защищать..."
В наше время, после свершившейся антиколониальной революции, чтобы насквозь разглядеть лицемерие политикана (будь он белый или цветной), рассуждающего о "человечности и вечном мире", не обязательно самому быть цветным. Достаточно быть трезвым и внимательным.
Сколько времени требуется в любой свободной стране для подготовки террористического акта, даже такого грандиозного, как разрушение небоскребов-близнецов 11 сентября ? - Около года или близко к тому.
А сколько времени понадобится для внедрения традиции юридически допустимого поведения в политику и обыденную жизнь страны, для которой эта традиция совершенно чужда?
- Хорошо, если хватит жизни целого поколения ...
Пока легалистская традиция повсеместно не закрепилась, все антитеррористические меры либеральных стран неизбежно будут нарушать их собственную либеральную традицию презумпции невиновности и, тем самым, ярко подчеркивать лицемерный характер требований либералов ко всем остальным. Настойчивые призывы к миру, исходящие от далеко превосходящих по своим военным возможностям стран, воспринимаются как однозначная демонстрация их фактической беспомощности.
На заре европейского либерализма Томас Гоббс, английский философ ХУ11 в., в своей книге "Левиафан" сформулировал теорию "войны всех против всех", которая по его мнению лежала в самом основании истории, как исходное, "природное" состояние человечества : "Равное право каждого на обладание всеми вещами провоцирует непримиримый конфликт, особенно при конкуренции за ограниченные ресурсы (сюда входят и такие вещи, как земля и женщины). Побуждаемые страхом нападения соседей, люди неизменно старались их опередить и напасть первыми. Конфликт затем был сильно подогрет и умножен разницей в толковании религиозных догм, различием в моральных суждениях или банальным расхождением взглядов на то, что кому полагается, и кто чего заслуживает..."
Тогда неизбежно в результате успешной инициативы одного из самых агрессивных возникает деспотическое государство ("Левиафан"), которое только и способно ограничить этот "природный" хаос, ввести его в определенные рамки и установить более или менее оправданную иерархию прав.
Весь следующий век многие философы вдоволь позабавились, критикуя Гоббса, который мало того, что не верил в природную добродетель человека, но к тому же еще придумал такую смешную идею, как равенство прав в начале истории...
Гоббс, может быть, и в самом деле думал, что в начале истории каждый сам был свободен решать, в чем он нуждается, чем он владеет и в чем состоит правильное поведение и достойный образ жизни. Но, поскольку он был не чужд математике, скорее можно предположить, что он рассматривал такое идеализированное состояние всего лишь, как упрощенную модель, имевшую целью объяснить разумную необходимость той самой абсолютной королевской (т.е. государственной) власти, от которой современный либерализм в западных странах с таким энтузиазмом нас защищает. При этом, он, в согласии с законами роста всех сложных организмов, рассматривал эволюцию такой системы во времени от полной неупорядоченности, хаоса личных стремлений, к государственному порядку, т.е. в сторону снижения энтропии.
Такое направление эволюции свойственно, на самом деле, только живым, развивающимся системам. В мертвых, неорганических системах энтропия всегда растет - сложное распадается на более простые элементы (о чем нам наглядно напоминает процесс гниения). Таким образом Гоббс оптимистически предположил, что история цивилизации - это антиэнтропийный процесс развития, который ведет человека от банального скотства к чему-то более высокому.
Такого природного положения, какое он полагал в начале истории цивилизации, действительно не было. Но такое положение стремительно надвигается по мере нашего приближения к ее концу. Равенство прав, людей и народов, превратилось в навязчивую идею в мире западной политики. Она захватывает массовое сознание, в котором это равенство прав никак не скоррелировано с соответственным равенством ответственности. И былая (черно-белая) математическая модель, которая была очевидным упрощением реальности, в упрощенном понимании широких масс грозит превратиться (и во многих странах уже превращается) в чаемый идеал.
Королей больше нет, положить конец своеволию. При такой тенденции, когда "каждый свободен решать, в чем он нуждается, чем он владеет и в чем состоит правильное поведение и достойный образ жизни" нам еще только грозит осуществление пророческой антиутопии Гоббса: "войны всех против всех". При современных средствах это не обойдется поединками одиноких храбрых рыцарей или даже битвами лихих воинственных ватаг, а грозит гибелью всему человечеству. Это значит, что история, по крайней мере в той части нашей цивилизации, где эта угроза реальна, вопреки видимой глобализации, движется задом наперед (от сложного к простому) и представляет собой скорее процесс разложения, чем развития.
Действительно, происходивший на наших глазах распад всех империй, постепенное отделение Шотландии от Англии, близящийся распад Бельгии и Канады заставляют думать, что и бескровное разделение Чехословакии, кровавый распад Югославии, и даже, все еще не завершившийся, развал Советского Союза происходят в рамках той же общей исторической парадигмы.
Может быть, и отчуждение евреев, и выделение (отпад) Израиля из состава "иудео-христианской" цивилизации (а ведь была в прошлом и "иудео-мусульманская") должно рассматриваться нами не как поразительная историческая флюктуация, связанная с пророческими идеями Герцля или с адскими фантазиями Гитлера, а как закономерный результат того же общего процесса распада этой цивилизации, ее социальной и культурной эволюции (хотя в данном случае уместнее назвать ее "инволюцией"), которая не приемлет какого-то важного чужеродного цивилизационного признака, по-видимому, заложенного в евреев еще на заре времен. Похоже, нечто вроде такого катастрофического предчувствия охватывало и библейского Ноя перед Всемирным потопом и, уж наверное, привиделось нашему предку Аврааму в Уре Халдейском перед его необъяснимым уходом в неизведанную страну.
Позвольте мне еще раз процитировать Шпенглера, который при всех своих недостатках глубоко переживал возможный конец своей западной, европейской цивилизации: "Пацифизм либеральных столетий должен быть преодолен, если мы хотим жить дальше. Является ли галдеж против войны ... серьезным отречением от истории за счет достоинства, чести и свободы? Потребность в покое, в застрахованности от всего, что нарушает рутину, означает сорт мимикрии, замирание человеческих насекомых перед опасностью, торжество бессодержательного существования, в скуке которого джазовая музыка и танцы негров играют похоронный марш великой культуре....."
Согласны ли мы следовать и дальше вместе со всем Западом по этой дороге до конца, или наш, отколовшийся от континента "великой культуры", островок начнет свой новый неведомый путь, узнают, может быть, только наши внуки.
ПРОРОКИ И "ПРАВЕДНИКИ"
Усвоенный нами в средней школе примитивный марксизм сыграл некую положительную роль в нашем мировоззрении.
Нас не пугают слова, что "государство есть орган насилия" и нас не шокирует любимая цитата Остапа Бендера из "Золотого теленка": "Большинство крупных состояний в современном мире нажито нечестным путем."
Но есть на свете чистые души, не задетые жизненным опытом, которые не смиряются с такой низкой прозой. Какое-то количество таких людей обязательно присутствовало во всех западных правозащитных организациях еще со времен Холодной войны, сообщая им оттенок политического бескорыстия, пока этот оттенок не выветрился окончательно в наше суматошное время. Многие прекрасные души украшали также и хорошо мне знакомые российские диссидентские кружки 60-х. Пожалуй, тот парадоксальный факт, что никто из этих кружков так и не вошел в демократический истаблишмент сразу после Перестройки, показывает, что чрезмерная чистота помыслов несовместима ни с каким реальным жизненным успехом. Для прочного жизнеустроения необходим корневой личный интерес, хотя и не обязательно материальный.
Такой интерес, конечно, присутствовал в сионистском движении, которое ставило себе целью вырваться из СССР
и состояло отнюдь не из праведников, озабоченных только юридической справедливостью своих требований.
Такой интерес несомненно присутствовал и у ранних кибуцников и первых индустриализаторов в Израиле. Никто из них не был праведником или юридическим казуистом. Они строили это государство для себя. И для своих детей и внуков. И понимали это.
Но уже в поколениях их детей и, особенно внуков, беспечная жизнь под защитой закона и, cозданной усилиями нещепетильных дедов, израильской армии, сформировала заметный процент крайне бескорыстных идеалистов, готовых (по крайней мере, на словах) пострадать, но не отступить от принципов, каким добросовестно учили их не столь добродетельные родители, воспитанные в жестоких странах. Спустя десятилетия эти люди иногда приходят в ужас, узнавая ненароком, что родители поступали не всегда безупречно.
Израильская культурная элита как-то до сих пор затрудняется открыто признать, что своим основанием наше государство (впрочем, подобно всем иным государствам) было обязано отнюдь не всемирно известному письму лорда Бальфура и не компромиссному решению ООН, заведомо составленному так, чтобы из него ничего не могло получиться, а твердой решимости тысяч озверевших от безнадежности евреев победить или умереть в Войне за независимость.
Если при этом в ходе военных действий какое-то число враждебного населения было в сердцах убито и разорено, то поражаться следует вовсе не самому этому факту, а скорее тому, что таких жертв оказалось все-таки сравнительно мало.
Израильской элите никуда не деться от фундаментального знания, что их отцы и деды захватили эту землю силой, что бы кто ни говорил, и с тех пор десятки лет удерживают ее силой. У гуманитарной (особенно, художественной) элиты присутствует тщетная надежда перескочить этот некомфортный моральный барьер на пути к своей, впрочем невиданной в истории, праведности.
Хотя это выглядит, как совершенно детское заблуждение, в склонности израильской культурной элиты к комплексу вины различимы свои чисто еврейские корни. Израиль имеет специфическое наследие почти трехтысячелетней давности, которое в какой-то степени может оправдать легкомысленное с обычной точки зрения поведение интеллектуалов.
Наши древние пророки, горько упрекая свой народ в неблагочестии, утверждали, что предстоящие Израилю военные поражения в жестоких войнах с Ассирией (а потом и с Вавилоном) будут посланы ему за его грехи: "За то, что они оставили закон Мой ... и не слушали гласа Моего, и не поступали по нему; ... вот, Я накормлю их... полынью, и напою их водою с желчью. И рассею их между народами, и пошлю вслед им меч..."
Хотя в наше скептическое время кажется, что были для этих поражений и более обыденные причины, древние пророки смотрели чрезвычайно, даже может быть чрезмерно, глубоко:
"Походите по улицам Иерусалима, посмотрите, разведайте, поищите на площадях его, не найдете ли человека, нет ли соблюдающего правду, ищущего истину? ... Дома их полны обмана; через это они и возвысились, и разбогатели. Сделались тучны, переступили даже всякую меру во зле, не разбирают судебных дел, дел сирот, благоденствуют и справедливому делу нищих не дают суда. ... Как лук, напрягают язык свой для лжи..Всякий брат ставит преткновение другому и всякий друг разносит клеветы. Каждый обманывает своего друга, и правды не говорит... ...Сердце мое рвется во мне, все кости мои содрогаются, стал
я подобен пьяному... Из-за Господа, из-за святых слов его, потому что страна полна прелюбодеев, потому что скорбит страна из-за ложной клятвы, засохли пастбища в пустыне; стремление их - зло и сила их в неправде." (Иер.23,9,10,11)
- Ну, действительно, похоже, что нравственный прогресс сильно отстает от технического. Человечество, хотя уже очень далеко ушло от лука и стрел, еще и теперь не пришло
к верности и прямодушию. -
"Неужели Я не накажу их за это? Говорит Господь. ...
Вот Я приведу на вас, дом Израилев, народ издалека, народ сильный.... Колчан его как могила разверстая... И поест он жатву твою и хлеб твой, съест он сыновей твоих и дочерей твоих, съест овец твоих, объест он виноградник твой и смоковницу твою; опустошит мечем укрепленные города твои, на которые ты надеешься...".( Иер.5, 15.16,17)
Может быть, все это и было именно так. Пророков жгли несправедливость и неравенство, царившие в обществе, и, особенно, идолопоклонство людей избранного народа. - "Вы оставили Меня и служили чужим богам ..Производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте..." Пророки решительно предпочитали гибель и поражение Израиля безответственной жизни в пучине греха. "Если спросят тебя (т.е. Иеремию,
Вряд ли грехи Израиля заметно превосходили общечеловеческие грехи смежных народов, но пророки требовали от своего народа больше, чем от других. И считали военные поражения заслуженным наказанием "за слезы вдов и сирот", проливаемые от притеснений "сильными в Израиле".
Впрочем, по нравам того времени "вдовам и сиротам" грозили от агрессора те же смерть и неволя, что и "сильным".
Неистовый Иеремия заходил в своем пораженчестве так далеко, что открыто требовал прекратить всякое сопротивление Вавилонскому завоевателю. Царю Седекии (Цидкиягу) нехотя пришлось посадить его в яму, чтобы предотвратить разлагающее влияние его пропаганды на народ и армию.
Поделиться книгой: