Г. Кружков
FROM THE PRINCESS
ПЕСНИ ИЗ ПОЭМЫ «ПРИНЦЕССА»
‘TEARS, IDLE TEARS’
Tears, idle tears, I know not what they mean, Tears from the depth of some divine despair Rise in the heart, and gather to the eyes, In looking on the happy Autumn-fields, And thinking of the days that are no more. Fresh as the first beam glittering on a sail, That brings our friends up from the underworld, Sad as the last which reddens over one That sinks with all we love below the verge; So sad, so fresh, the days that are no more. Ah, sad and strange as in dark summer dawns The earliest pipe of half-awaken’d birds To dying ears, when unto dying eyes The casement slowly grows a glimmering square; So sad, so strange, the days that are no more. Dear as remember’d kisses after death, And sweet as those by hopeless fancy feign’d On lips that are for others; deep as love, Deep as first love, and wild with all regret; О Death in Life, the days that are no more. СЛЕЗЫ
О слезы бесполезные, зачем Вы снова приливаете к глазам Со дна души, из тайных родников, Когда гляжу на тучные поля И вспоминаю канувшие дни? Отрадны, как заря на парусах, Везущих нам друзей издалека, Печальны, как далекие огни Навеки уходящих кораблей, Невозвратимые былые дни. Печальны и таинственны, как свист Каких-то птах, проснувшихся в саду Для умирающего, что глядит В светлеющее медленно окно, Непостижимые былые дни. Безумны, как загробный поцелуй, Как безнадежное желанье губ, Цветущих не про нас, — горьки как страсть, Обида, боль и первая любовь, — О смерть при жизни, канувшие дни! Г. Кружков
‘SWEET AND LOW’
Sweet and low, sweet and low, Wind of the western sea, Low, low, breathe and blow, Wind of the western sea! Over the rolling waters go, Come from the dying moon, and blow, Blow him again to me; While my little one, while my pretty one, sleeps. Sleep and rest, sleep and rest, Father will come to thee soon; Rest, rest, on mother’s breast, Father will come to thee soon; Father will come to his babe in the nest, Silver sails all out of the west Under the silver moon: Sleep, my little one, sleep, my pretty one, sleep. КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Тихо и нежно издалека, Западный ветер, повей — И возврати издалека Милого к нам поскорей! Не разбудив урагана в пути, Над озаренной пучиной лети Лунного света быстрей! Видишь — в спаленке спит мой маленький, спит. Тихо и нежно спи-засыпай, Глазки покрепче закрой — Спи безмятежно, баюшки-бай: Матушка рядом с тобой. Дремлет луна в золотых небесах, Папин кораблик на всех парусах Мчится к сыночку домой. Спи, мой маленький, в тихой спаленке, спи. Г. Кружков
‘THE SPLENDOUR FALLS ON CASTLE WALLS’
The splendour falls on castle walls And snowy summits old in story: The long light shakes across the lakes, And the wild cataract leaps in glory. Blow, bugle, blow, set the wild echoes flying, Blow, bugle; answer, echoes, dying, dying, dying. О hark, О hear! how thin and clear, And thinner, clearer, farther going! О sweet and far from cliff and scar The horns of Elfland faintly blowing! Blow, let us hear the purple glens replying: Blow, bugle; answer, echoes, dying, dying, dying. О love, they die in yon rich sky, They faint on hill or field or river: Our echoes roll from soul to soul, And grow for ever and for ever. Blow, bugle, blow, set the wild echoes flying, And answer, echoes, answer, dying, dying, dying. «ТРУБИ, РОЖОК, ТРУБИ!»
На стены замка лег закат, Над ними горы в яркой сини; Блистая, скачет водопад, Лучится озеро в долине. Труби, рожок, труби! Пусть эхо, улетая, Кружит среди вершин — витая, тая, тая… Прислушайтесь! Из-за реки Так ясно и неумолимо Звучат эльфийские рожки И тают, словно струйки дыма. Труби, рожок, труби! Таинственно-простая Мелодия, лети — витая, тая, тая… Любимая! Умолкнет шум Военных труб и флейт пастушьих; Но эхо наших смертных дум Пробудит отклик в новых душах. Труби, рожок, труби! Пусть эхо, улетая, Кружит среди вершин — витая, тая, тая… Г. Кружков
‘AS THRO’ THE LAND AT EVE WE WENT’
As thro’ the land at eve we went, And pluck’d the ripen’d ears, We fell out, my wife and I, О we fell out I know not why, And kiss’d again with tears. And blessings on the falling out That all the more endears, When we fall out with those we love And kiss again with tears! For when we came where lies the child We lost in other years, There above the little grave, О there above the little grave, We kiss’d again with tears. «МЫ ШЛИ ПОД ВЕЧЕР ВДОЛЬ МЕЖИ»
Мы шли под вечер вдоль межи, Колосья спелые срывая; Но что-то сердце обожгло, Мы стали спорить резко, зло — И вдруг опомнились, рыдая. О, эти ссоры меж родных, Когда, обидой закипая, Бог знает что наговоришь — И вдруг опомнишься, рыдая. И мы пришли туда, где спит Малютка наша дорогая Под серым холмиком земли, Заросшим холмиком земли — И обнялись, рыдая… Г. Кружков
‘ASK ME NO MORE’
Ask me no more: the moon may draw the sea; The cloud may stoop from heaven and take the shape With fold to fold, of mountain or of cape; But О too fond, when have I answer’d thee? Ask me no more. Ask me no more: what answer should I give? I love not hollow cheek or faded eye: Yet, О my friend, I will not have thee die! Ask me no more, lest I should bid thee live; Ask me no more. Ask me no more: thy fate and mine are seal’d: I strove against the stream and all in vain: Let the great river take me to the main: No more, dear love, for at a touch I yield; Ask me no more. «НЕ СПРАШИВАЙ»
Не спрашивай; луна взманит волну, Иль облака под ветром примут вид Каких-то замков или пирамид; Я этих пылких взоров не верну: Не спрашивай меня. Ты хочешь знать, что я тебе скажу? Мне скучны эти лепеты любви; И все-таки — не умирай, живи! Признаться ли? — я за тебя дрожу: Не спрашивай меня. Не спрашивай, мой друг: твоя судьба, Мою судьбу, как нить, переплела; Против теченья тщетно я плыла. О мой любимый, как душа слаба! Не спрашивай меня. Г. Кружков
‘COME DOWN, О MAID’
Come down, О maid, from yonder mountain height: What pleasure lives in height (the shepherd sang) In height and cold, the splendour of the hills? But cease to move so near the Heavens, and cease To glide a sunbeam by the blasted Pine, To sit a star upon the sparkling spire; And come, for Love is of the valley, come, For Love is of the valley, come thou down And find him; by the happy threshold, he, Or hand in hand with Plenty in the maize, Or red with spirted purple of the vats, Or foxlike in the vine; nor cares to walk With Death and Morning on the silver horns, Nor wilt thou snare him in the white ravine, Nor find him dropt upon the firths of ice, That huddling slant in furrow-cloven falls To roll the torrent out of dusky doors: But follow; let the torrent dance thee down To find him in the valley; let the wild Lean-headed Eagles yelp alone, and leave The monstrous ledges there to slope, and spill Their thousand wreaths of dangling water-smoke, That like a broken purpose waste in air: So waste not thou; but come; for all the vales Await thee; azure pillars of the hearth Arise to thee; the children call, and I Thy shepherd pipe, and sweet is every sound, Sweeter thy voice, but every sound is sweet; Myriads of rivulets hurrying thro’ the lawn, The moan of doves in immemorial elms, And murmuring of innumerable bees. «СОЙДИ, О ДЕВА, С ПЕРЕВАЛА ВНИЗ»
Сойди, о дева, с перевала вниз! Какая тебе радость (пел Пастух) В сверкании и холоде высот? Остерегись так близко к небесам Мерцать звездой меж скал, скользить, как луч, У расщепленной молнией сосны. Спустись в долину, где Любовь живет, Любовь найдешь ты только здесь, внизу, У жаркого огня — или в полях, В обнимку с Урожаем молодым, Или меж бочек с пурпурным вином, Или в саду гоняющей лисят; Ей скучен серебристорогий лик, Гримаса бледной смерти ей страшна. Любви не сыщешь между диких скал И ледников, сползающих с горы В ущелье, вместе с грудами камней, Чтоб хлынуть пенистым потоком вниз. Сойди же за танцующей водой В долину; пусть плешивые орлы Кричат вверху и между страшных круч Дымятся брызги тысяч мелких струй, Как попусту растраченных надежд. Так не губи себя; спеши сюда! Долина ждет тебя, лазурный дым Восходит в воздух, детвора кричит; И твой пастух играет на рожке Так нежно, что лишь голос твой нежней; Звенят в лугах бессчетные ручьи, И стонут горлицы среди ветвей, И пчелы медоносные жужжат. Г. Кружков
FROM IN MEMORIAM A. H. H
ИЗ ЦИКЛА «IN MEMORIAM»
V
I sometimes hold it half a sin To put in words the grief I feel; For words, like Nature, half reveal And half conceal the Soul within. But, for the unquiet heart and brain, A use in measured language lies; The sad mechanic exercise, Like dull narcotics, numbing pain. In words, like weeds, I’ll wrap me o’er, Like coarsest clothes against the cold: But that large grief which these enfold Is given in outline and no more. V
Порой мне кажется: грешно Писаньем горе умножать — Как будто полуобнажать, Что прикровенным быть должно. И если сызнова пишу, То лишь затем, что я таким Занятьем истово тупым, Как опиумом, боль глушу. И, чтобы спрятать скорбь свою И холод жизни обмануть, В дерюгу слов укутав грудь, Я здесь, как чучело, стою. Г. Кружков
VII
Dark house, by which once more I stand Here in the long unlovely street, Doors, where my heart was used to beat So quickly, waiting for a hand, A hand that can be clasp’d no more — Behold me, for I cannot sleep, And like a guilty thing I creep At earliest morning to the door. He is not here; but far away The noise of life begins again, And ghastly thro’ the drizzling rain On the bald street breaks the blank day. VII
Дом пуст. К чему мне тут стоять И у порога ждать теперь, Где, прежде чем ударить в дверь, Я сердце должен был унять? Укор вины, укол тоски; Взгляни — я не могу уснуть, Бреду в предутреннюю муть Вновь ощутить тепло руки, Которой нет… Тебя здесь нет! Но снова слышен скрип забот, И в мокрой, серой мгле ползет, Как привидение, рассвет. Г. Кружков
XI
Calm is the morn without a sound, Calm as to suit a calmer grief, And only thro’ the faded leaf The chestnut pattering to the ground: Calm and deep peace on this high wold, And on these dews that drench the furze, And all the silvery gossamers That twinkle into green and gold: Calm and still light on yon great plain That sweeps with all its autumn bowers, And crowded farms and lessening towers, To mingle with the bounding main: Calm and deep peace in this wide air, These leaves that redden to the fall; And in my heart, if calm at all, If any calm, a calm despair: Calm on the seas, and silver sleep, And waves that sway themselves in rest, And dead calm in that noble breast Which heaves but with the heaving deep. XI
Как тихо, Господи, вокруг! Такая тишь среди полян, Что, если падает каштан, Слой листьев поглощает звук. Тишь в поле. Зябкою росой Калины каждый лист омыт; И паутину золотит Зари осенней луч косой. Тишь в воздухе, ни ветерка; Недвижный лес день ото дня Пустей. И в сердце у меня Покой и мертвая тоска. Тишь, как туман, у ног течет, Равнина дышит тишиной И хочет слиться с пеленой Холодных мутно-серых вод. Над океаном — тихий бриз; И в той груди навек покой, Которую лишь вал морской Колышет мерно вверх и вниз. Г. Кружков
LIV
Oh yet we trust that somehow good Will be the final goal of ill, To pangs of nature, sins of will, Defects of doubt, and taints of blood; That nothing walks with aimless feet; That not one life shall be destroy’d, Or cast as rubbish to the void, When God hath made the pile complete; That not a worm is cloven in vain; That not a moth with vain desire Is shrivell’d in a fruitless fire, Or but subserves another’s gain. Behold, we know not anything; I can but trust that good shall fall At last - far off - at last, to all, And every winter change to spring. So runs my dream: but what am I? An infant crying in the night: An infant crying for the light: And with no language but a cry. LIV
О да, когда-нибудь потом Все зло мирское, кровь и грязь, Каким-то чудом истребясь, Мы верим, кончится добром. У каждого — свой верный шанс; Ничто не канет в никуда, Как карта лишняя, когда Господь закончит свой пасьянс. Есть цель, невидимая нам: Самосожженье мотылька И корчи в глине червяка, Разрезанного пополам — Все не напрасно — там, вдали, Где нет зимы и темноты, (Так мнится мне) для нас цветы Неведомые расцвели… Но кто я, в сущности, такой? Ребенок, плачущий впотьмах, Не зная, как унять свой страх В кромешной темноте ночной. Г. Кружков
LXVII
When on my bed the moonlight falls, I know that in thy place of rest By that broad water of the west, There comes a glory on the walls; Thy marble bright in dark appears, As slowly steals a silver flame Along the letters of thy name, And o’er the number of thy years. The mystic glory swims away; From off my bed the moonlight dies; And closing eaves of wearied eyes I sleep till dusk is dipt in gray: And then I know the mist is drawn A lucid veil from coast to coast, And in the dark church like a ghost Thy tablet glimmers to the dawn. LXVII
Когда луна на полог мне Прольет свой луч, я знаю: он У моря, там, где тих твой сон, Сияньем вспыхнул на стене. Твой мрамор выступил на свет, Серебряный пожар луны Крадется тихо вдоль стены, Вдоль имени и чисел лет. Но вот — он уплывает прочь, Как луч на пологе моем. Усталый, я забудусь сном, Пока рассвет не сменит ночь. Тогда, я знаю: развита Над морем искристая шаль, А в церкви, там, где спит печаль, Как призрак, светится плита. М. Соковнин
CIV
The time draws near the birth of Christ; The moon is hid, the night is still; A single church below the hill Is pealing, folded in the mist. A single peal of bells below, That wakens at this hour of rest A single murmur in the breast, That these are not the bells I know. Like strangers’ voices here they sound, In lands where not a memory strays, Nor landmark breathes of other days, But all is new unhallow’d ground. CIV
Подходит к Рождеству зима. Ныряет в тучах лунный круг; В тумане колокола звук Доносится из-за холма. Удар глухой во мгле ночной! Но не пронзил он грудь насквозь, Лишь вяло в ней отозвалось: Здесь даже колокол другой. Здесь всё другое — лес, поля, Душе — ни вехи, ни следа… Пустыня, памяти чужда, Неосвященная земля. Г. Кружков
FROM «MAUD»
ИЗ ПОЭМЫ «МОД»
‘COME INTO THE GARDEN, MAUD’
I Come into the garden, Maud, For the black bat, night, has flown, Come into the garden, Maud, I am here at the gate alone; And the woodbine spices are wafted abroad, And the musk of the rose is blown. II For a breeze of morning moves, And the planet of Love is on high, Beginning to faint in the light that she loves On a bed of daffodil sky, To faint in the light of the sun she loves, To faint in his light, and to die. III All night have the roses heard The flute, violin, bassoon; All night has the casement jessamine stirr’d To the dancers dancing in tune; Till a silence fell with the waking bird, And a hush with the setting moon. IV I said to the lily, ‘There is but one With whom she has heart to be gay. When will the dancers leave her alone? She is weary of dance and play.’ Now half to the setting moon are gone, And half to the rising day; Low on the sand and loud on the stone The last wheel echoes away. V I said to the rose, ‘The brief night goes In babble and revel and wine. О young lord-lover, what sighs are those, For one that will never be thine? But mine, but mine,’ so I sware to the rose, ‘For ever and ever, mine.’ VI And the soul of the rose went into my blood, As the music clash’d in the hall; And long by the garden lake I stood, For I heard your rivulet fall From the lake to the meadow and on to the wood. Our wood, that is dearer than all; VII From the meadow your walks have left so sweet That whenever a March-wind sighs He sets the jewel-print of your feet In violets blue as your eyes, To the woody hollows in which we meet And the valleys of Paradise. VIII The slender acacia would not shake One long milk-bloom on the tree; The white lake-blossom fell into the lake As the pimpernel dozed on the lea; But the rose was awake all night for your sake, Knowing your promise to me; The lilies and roses were all awake, They sigh’d for the dawn and thee. IX Queen rose of the rosebud garden of girls, Come hither, the dances are done, In gloss of satin and glimmer of pearls, Queen lily and rose in one; Shine out, little head, sunning over with curls, To the flowers, and be their sun. X There has fallen a splendid tear From the passion-flower at the gate. She is coming, my dove, my dear; She is coming, my life, my fate; The red rose cries, ‘She is near, she is near;’ And the white rose weeps, ‘She is late;’ The larkspur listens, ‘I hear, I hear;’ And the lily whispers, ‘I wait.’ XI She is coming, my own, my sweet; Were it ever so airy a tread, My heart would hear her and beat, Were it earth in an earthy bed; My dust would hear her and beat, Had I lain for a century dead; Would start and tremble under her feet, And blossom in purple and red. РАССВЕТ
I Выйди в сад поскорее, Мод! Уже ночь — летучая мышь — Улетела в свой черный грот; Поздно спать; неужели ты спишь? Роза мускусная цветет, И луна глядит из-за крыш. II Видишь, стало в саду светать, И звезда любви в вышине Начинает меркнуть и угасать На заре, как свеча в окне, — И в объятиях солнечных исчезать, Тая в нежном его огне. III До утра со скрипкой спорил гобой, Хрипло жаловался фагот, И мелькали вместе и вразнобой Тени в окнах — ночь напролет; Тишина настала лишь пред зарей, С первой россыпью птичьих нот. IV И сказал я лилии: «Лишь с одним Она может быть весела; Гомон бала ей больше невыносим, Болтовня толпы тяжела». Наконец-то рассеялся шум и дым, В зале музыка замерла; Укатили гости один за другим, Эхо смолкло, и ночь прошла. V И сказал я розе: «Промчался бал В вихре танцев, красок, огней. Лорд влюбленный, как бы ты ни мечтал, Никогда ей не быть твоей. Навсегда, — я розе пообещал, — Она будет моей, лишь моей!» VI И пылание розы вошло мне в грудь, Затопляя душу мою, И я долго стоял, не смея вздохнуть И слушал, словно в раю, Плеск ручья, спешащего в дальний путь — Через луг твой — в рощу твою.
