Помоги проекту - поделись книгой:
— Пустяки, — отвечал Деменчук. — Птенца, взятого из гнезда, легче научить брать строго определенную добычу. Скажем, охотиться только на куропаток или уток. Я ведь думаю в будущем этим хищникам и отлов птиц для зоопарков перепоручить. А что? Вполпе реально, стоит им лишь укоротить когти. И тогда лучше будет работать с птицами, выведенными в вольерах. А то ведь как иной раз бывает. Начнешь охотиться с видавшей виды птицей, а она, вместо того чтобы за кекликом гнаться, норовит в курятник нырнуть. Понравилось, видно, брать петухов на свободе, так туда и тянет.
...В ловушку егеря попался большой ястреб-тетеревятник. Прав оказался старый мунишкер. Опять не повезло мне с кречетом. Но увидеть такую птицу тоже случается пе так уж часто.
— Красавец, — восхищался Деменчук, обласкав его, уложив на колени. Оказавшись в комнате, птица присмирела, загнанно озиралась, но вела себя достойно.
— Вот ловец, — продолжал Деменчук, одновременно занимаясь изготовлением опутенок, ремешков, которые сразу же надевают на ноги птице и не снимают, пока она живет у человека. — Правда, берет добычу не так красиво, как сокол. Тот забирается вверх, и оттуда, сложив крылья, падает на добычу так, что свист стоит. Он может настигнуть птицу и за километр. Ястреб же такой прытью не обладает. Его надо шагов на сто подвезти, но тут он без дичи не вернется. Из кустов достанет, из воды вытащит В работе он неутомимей.
— А у нас за тетеревятника, если он на территории заказника объявится, — сказал внимательно наблюдавший за действиями Деменчука Михаил, — пара патронов премии полагается.
— Дам я тебе эти патроны, только ты птиц не стреляй, а лучше лови. И запоминай — у ястребов глаза небольшие и желтые, с черной точкой посередине. Этим они перво-наперво от соколов отличаются. Крылья широкие, пестрины на груди, рябь поперечная, а у соколов продольная. Не спутай — соколов-то трогать нельзя.
Вскоре я присутствовал при первой посадке дикой птицы на руку человека. Ястреб рванулся, свалился с перчатки, застрекотал. Но Деменчук вновь и вновь усаживал его на руку, ласково уговаривая. Ястреб, убедившись в тщетности попыток улететь, вдруг закричал протяжно, плаксиво и умолк. Больше он не рвался, только взъерошивал перья на затылке, когда Деменчук ощупывал его зоб, раскрывал клюв.
Геннадий Аркадьевич опрыскал его водой, мятые перья расправлялись, ястреб стал изумительно красивой птицей.
— Выйдет толк, — говорил Деменчук. — Главное — сейчас его с руки спускать нельзя. Чтобы привык к человеку, чтобы чувствовал себя на руке спокойно.
Он пил вместе с ястребом чай, смотрел телевизор. На ночь включил приемник, и, засыпая, я слышал, как Деменчук все ходил и разговаривал с птицей. Когда я вошел к нему утром, он лежал одетым на кровати. На руке, откинутой на подставленный стул, сидела, подремывая, птица.
— Отлично дело идет, — сказал Деменчук, — я даже, признаться, прикорнул немного. Еще дня два поносить, и можно притравливать.
— Когда же вы успеете? — спросил я, узнав, что он вскоре собирается выезжать в Белоруссию на совещание, посвященное разведению диких птиц.
— Этого ястреба я подарю одному мунишкеру, — отвечал Деменчук. — Самый молодой у нас, еще на пенсию не ушел. Хорошо обучает! А у него заберу уже выношенную птицу. Третий год ястреб у него живет, дважды перелинял. Ловец изумительный.
— А согласится ли он меняться? — удивился я. — Что ему-то за интерес?
— Для профессионала важно постоянно делом своим заниматься, иначе все умение пропадет. Навыка не будет, хотя знания останутся. Вот я и думаю, что повозиться с новой птицей ему будет интересно. Обученного же ястреба, — продолжал Деменчук, — я подарю Джологу Мамбеткеримову. Он всю жизнь саятчи был. Соколов ловил. Сто семь штук поймал. А теперь без дела остался. Мунишкером стать решил, а птицы нет. В тех местах ястребы не ловятся. Вот и решил я раздобыть ему птицу, пусть будет у нас еще один мунишкер.
Не спуская с руки птицу, Деменчук встал, позавтракал, вышел на улицу. Ястреб протяжно, по-кошачьи закричал, попытался сорваться с руки, но вскоре, успокоившись, уселся на место.
Вышло все так, как и задумал Деменчук: пойманного ястреба он обменял на выученного. А потом мы поехали к Джологу — саятчи, который жил в северо-западном углу Иссык-Куля. Аул его стоял среди голой, каменистой местности. Джологу вышел встречать нас в коричневом вельветовом халате, подпоясанном платком, и в кожаной шапке набекрень. Ястребу он так обрадовался, что не знал, куда усадить Деменчука и чем его угостить. Джологу вдруг вспомнил, что несколько лет назад он поймал кара-шумкара — темной масти сокола, которого ученые называют алтайским кречетом. Похож он на северного своего собрата, как две капли воды.
Кара-шумкар достался Курману Абдыкалыкову. Джологу не сомневался, что он и сейчас живет у него — соколы у хозяев, как и беркуты, живут до сорока лет. Мы сели в машину и вскоре были у Абдыкалыкова. Во дворе у него, на снегу, среди яблонь, сидели три огромных беркута в клобучках. Курман жаловался, что стотрехлетний отец не разрешает ему охотиться с кара-шумкаром. Сам не может и ему не доверяет: кречет дважды отлетал. С трудом приручается, хотя и живет у него давно. Курман сходил в дом и вынес птицу.
Увидев ее, я понял, отчего соколов называют ясными: тот, кто хоть раз взглянул на эту птицу, не спутает ее ни с какой другой. Все в ней было каким-то цельным, плотно сбитым. Кара-шумкар стоял на руке гордо, держался прямо, выставив вперед грудь, откинув голову — боец бойцом! И взгляд у него был резкий, пронзительный...
Я смотрел на птицу и ликовал. Удалось-таки снять пусть не северного кречета, но собрата его!..
Игра в кольцо
Соревнования в меткости популярны в Далмации повсюду. В Сплите и Шибенике, Скрадине и Задаре в старину любили упражняться воины, целясь копьем в подвешенное на высоте человеческого роста дверное кольцо — алку, как его здесь называли. Так же прозвали и сам турнир — Алка. Шло время, тупились булатные сабли. Дедовские копья и стрелы заняли свое место в музее. Уходили в прошлое алкарские турниры. Лишь один городок Синь упорно придерживался старой традиции. Тому была веская причина.
Синьская Алка зародилась так. Два с половиной столетия назад к городу подошло вражеское войско. Защитники Синя смогли выставить только пятьсот человек. Казалось, этой горстке не сдержать многотысячную турецкую рать. Но горожане умело организовали оборону, меткими выстрелами прореживая ряды турок.
Одиннадцать тысяч неприятельских воинов полегло у стен Синя. Полтора месяца враг стоял под стенами города, рассчитывая взять крепость измором. Наконец Мехмет-паша, турецкий полководец, потеряв терпение, отдал приказ готовиться к штурму. Однако среди осаждавших вспыхнула эпидемия, осаду пришлось снять, а горожане, отмечая победу, устроили праздник, кульминацией которого стали состязания в меткости. С тех пор в середине жаркого средиземноморского августа, в канун Синьской победы, со всей округи съезжаются стар и млад: кто посмотреть состязание, а кто и сам попытать счастья. Добрых коней всегда вдоволь паслось на привольных лугах по берегам небольшой речки Цетины. Хватало и отважных парней, с детства сжившихся с седлом, но — увы! — не каждому были по карману роскошная сбруя и дорогая одежда. Потому-то состязаться чаще всего выходили сыновья зажиточных людей...
С крепостных стен видно обширное поле, прорезанное рядами яблонь и верб. С раннего утра, словно войско на битву, стекаются к скученным домишкам города участники состязаний и их свита. На каждом алкаре кунья шапка с серебристым султаном из журавлиных перьев, доломан из синего шелковистого бархата. Ечёрма, безрукавка из лучшего сукна, расшита серебряными, а то и золотыми накладными пластинками — токами. Пуговицы на ечерме сверкают малюсенькими солнцами. Рейтузы украшает шелковый шнурок. Сапоги мягкой кожи, с цветной бахромой по голенищу, с металлическими накладками, с начищенными до блеска серебряными шпорами. Бьется о бедра острая, изогнутая дугой сабля. Рука крепко сжимает боевое копье, длинное и тяжелое. Легконогий конь убран в парадную сбрую. К седлу приторочены тонкой выделки кожаные сумки для пистолетов.
Не хуже выглядит и свита алкара — парни, несущие щит и буздован — увесистую дубинку, окованную железом. Все они в красных суконных рубашках, белых жилетах и синих рейтузах; золотые токи пущены по безрукавкам; на головах красуются алые шелковые тюрбаны. За шелковые пояса заткнуты старинные кинжалы, пистолеты, серебряные патроны, за спиной — длиннющая кремневая одностволка. Эта одежда обязательна для участников состязаний и в наши дни.
Алка состоит из двух концентрических металлических обручей. Диаметр внешнего кольца тринадцать сантиметров. Все поле алки делится на четыре части: маленький центральный круг и три сегмента между обручами, устроенные таким образом, что верхний сегмент вдвое больше равновеликих друг другу нижних. Кольцо прикрепляют к веревке, горизонтально натянутой на высоте трех с половиной метров над землей. За попадание в центральный круг участник получает три очка; попадание в малый сегмент оценивается в два, а в большой в одно очко. Если ловкий всадник, сбив алку, подбросит ее снова в воздух, а потом поймает на копье, он получит двойной зачет. Так что в одной попытке можно набрать шесть очков.
Синьскую Алку устраивают в воскресный день. Возбуждение, суматошное веселье с утра завладевают городом. После обеда зрители устремляются к месту состязаний. Скаковая дорожка сжата легкими деревянными трибунами. Ближе всех к алке располагаются судьи и почетные гости. Здесь же устроились родные соревнующихся и прославленные алкары прошлого.
Судьи в черных одеждах с синими витыми аксельбантами на груди заняли свои места. Резкий металлический призыв трубы заставляет на время умолкнуть гомон трибун. Но тишина мимолетна. Залихватски обрывает ее походный марш: парад открытия. Неторопливо, торжественно проходят перед трибунами музыканты, а следом за ними старшина выводит красочную колонну участников. Сначала парами шествуют оруженосцы и помощники. По традиции оруженосец ладонью правой руки обхватывает ствол своего кремневого ружья с тем, чтобы инкрустированный приклад выглядывал из-под плеча. Тяжело покачиваются в воздухе массивные буздованы. Сверкают под вечерним солнцем до блеска начищенные чеканные круглые щиты, изукрашенные фантастическим орнаментом.
На поле выводят коня. Парадного коня, огромного и широкогрудого. В свое время балканская знать держала в конюшнях подобных гигантов специально для торжественных случаев. На коня навьючены хурджины, куда сложено все, что в старое время нужно было уходившему в поход воину. Медленно ступает конь. Из-под тяжелой и длинной попоны еле виднеются могучие ноги. Два статных молодца ведут его под уздцы. Задача их непроста: если, ошалев от громкой музыки, криков, лязга оружия, бряцания металлических подвесок, гигант встанет на дыбы или рванет — попробуй удержи! В сопровождении почетной стражи проносят городское знамя. С обнаженной саблей в руках следует за знаменем помощник воеводы. А потом на сухом, поджаром скакуне, в парадной старинной одежде, на которой золотым пламенем вспыхивают в солнечных лучах токи, выезжает сам алкарский воевода. Торжественна поступь коня, величественна осанка всадника, а по трибунам уже прокатывается рокот: приближаются главные действующие лица — алкары. Они едут парами, прижав боевые копья к правому плечу. Колышутся султаны на шапках. Пара за парой проезжает мимо зрителей, и по трибунам, словно шум разбивающейся морской волны, вслед родственнику или соседу несутся приветствия.
Всадникам отвлекаться некогда, их лица серьезны. Замыкает шествие на вороном коне алай-чауш, одетый в черный бархат. Он держит наперевес длинное копье — символ своей власти. На его плечи возложены и ответственность за порядок во время процессии, и общее руководство состязаниями. Чести быть алай-чаушем удостаивают обычно горожанина из старинного синьского рода.
Шествие замирает перед почетной трибуной. Всадники, приветствуя судей, склоняют до земли копья. Знаменосец отдает салют стягом, его эскорт обнажает сабли. Воевода спешивается и вместе с помощниками занимает место в рядах судей. Разыгрывают жребий — кому стартовать, а тем временем за линией алки выстраиваются оруженосцы. Опустив к ноге свои одностволки, они занимают места в порядке старта конников. Воевода поднимает руку: Алка может начаться. Встает трубач, и в спокойное предвечернее небо врезается призывный сигнал. Старт первого всадника. Тот уже застыл в сотне метров от железного обруча.
Слышен только нарастающий топот копыт летящего скакуна. «Всадник должен развить максимальную скорость, — гласит закон Синьской Алки, — такую, чтобы его едва можно было увидеть». Стремительно приближается всадник к мишени. От встречного ветра слезятся глаза, а легковесный обруч предательски покачивается при малейшем дуновении ветерка. Остается до мишени не больше десятка метров. У всадника уже нет времени на раздумье. Решает навык, приобретенный в ходе многолетних тренировок. Пора! Укол — и обруч болтается на копье. А если наездник особенно ловок, он не спешит нацепить алку: прежде резким ударом подбросит ее в воздух, а потом уж подставляет под падающий обруч копье.
Всадник пролетает финиш. Его помощники бросаются ловить коня. Спешившись, воин на копье протягивает судьям сбитый обруч. Затем положено приветствовать судей, воеводу, почетных гостей. Каков бы ни был результат, алкар держится невозмутимо, как и положено испокон веков опытному воину. Чрезмерная радость считается недостойной юнака, выражение досады или раздражения — проявлением слабости. Ни одобрение, ни насмешки зрителей не пристало пропускать под расшитую металлическими пластинками ечерму. Участник отправляется на трибуну, ждет приговора судей. А те оценят не только меткость. Во время скачки нельзя уронить ни одного предмета — ни из одежды, ни из снаряжения — с ними растеряха теряет и очки.
Когда судьи утвердят результат, опять взлетает звонкий голос трубы. Новый наездник занимает место на старте... Последним скачет алай-чауш.
Каждому всаднику дается три попытки. Набранные в отдельных попытках очки суммируются. У кого лучшая сумма, тот и победитель. Ну а если одинаковую сумму очков наберут несколько человек? Все они получают право на дополнительные попытки. Состязания продолжаются, пока один из юнаков не победит окончательно. Под ликующие крики толпы перевязывают его копье шелковой лентой. Воевода торжественно передает ему переходящий приз: круглый парадный щит. Его серебряную поверхность мастер украсил великолепным чеканным орнаментом. Кто-нибудь из отцов города выносит отрез алой чои — тонкого дорогого сукна: носи, юначе, во славу и здравие.
Чтобы каждый, кто встретит парня в красной рубахе, знал: этот человек хладнокровен и меток, в этом году он «забрал алку», и дома у него хранится серебряный щит.
До следующей Алки.
Без поправки на циклон «Кевин»»
В этот день в Бенгальском заливе неистовствовал тропический циклон «Кевин». Танкер «Горноправдинск» Приморского морского пароходства совершал балластный переход из индийского порта Мангалур в Рангун... Судовое собрание подходило к концу, когда в кают-компанию стремительно вошел начальник радиостанции Альберт Иванович Анашкин и положил перед капитаном радиограмму, отпечатанную на машинке.
— Иван Никифорович, аварийная из Москвы...
Поднявшись в штурманскую, капитан Киридон нанес координаты гибнущего судна на карту. До «Юнайтед Вэнгард» было порядка ста миль. «Значит, теплоход «Федор Петров» идет с грузом, — подумал он, — и потому выбор пал на нас...»
— Курс 277, — коротко бросил Иван Никифорович рулевому.
— Есть курс 277...
Танкер плавно пошел вправо, и сразу же усилилась качка. Вода в заливе бурлила, врывалась на борт с пушечным грохотом и с шумом и шипением скатывалась назад. Восьмибалльный ветер свистел в антеннах танкера, швырял вспененные брызги в лобовые иллюминаторы ходового мостика.
— Товарищи. — Капитан оглядел собравшихся командиров. В его руках было уже две радиограммы. Вторая — от береговой радиостанции Мадраса, которая периодически повторяла сообщение о «Юнайтед Вэнгард». — В ста милях от нас терпит бедствие панамский теплоход. Он лежит на борту с креном порядка 50 градусов. Вышли из строя двигатели, оборвало антенны, отсутствует связь. Идем на спасение. Проинформируйте экипаж и начинайте подготовку.
Восемь часов перехода до гибнущего судна были заполнены работой. Механики проверяли двигатели спасательных ботов, пожарные системы. Палубная команда готовила штормтрапы, спасательные плоты, круги, линеметательную установку. Собиралась к возможным операциям судовой медик Галина Анатольевна Богданова. Но «Юнайтед Вэнгарда» в указанной точке не оказалось...
Капитан Киридон, приняв во внимание силу ветра, а следовательно, и возможный дрейф судна, направление течения в этом районе Бенгальского залива, проложил курс на юго-запад. В 12 часов по московскому времени вахтенный второй штурман Анатолий Игнатьевич Удовенко доложил по телефону с мостика.
— Иван Никифорович, в 16 милях справа радар «бьет» какой-то предмет. Движение очень слабое...
Капитан приник к тубосу «Океана». На экране локатора, каждый раз, когда светло-зеленый луч развертки проходил чуть правее черты, четко пробивалась небольшая цель. Сомнений быть не могло: впереди — судно.
— Планшет, — коротко бросил капитан и сразу же начал вычисления. Затем, разогнувшись, скомандовал: — Вправо, пятнадцать. Анатолий Игнатьевич, объявляйте общесудовую тревогу. Похоже, это он.
Да, это был «Юнайтед Вэнгард». Когда его серая громада стала проявляться сквозь рваные клочья тумана и дымку, нависшие над заливом, советские моряки увидели прямо по курсу семитрюмный теплоход, временами исчезающий во вспененных волнах. И чем ближе «Горноправдинск» подходил к «Юнайтед Вэнгарду», тем более серьезными становились лица людей, высыпавших на палубу, застывших в напряженном ожидании.
— Усилить наблюдение, — раздался в динамике голос капитана. — Докладывать при обнаружении любого плавающего предмета.
Капитан Киридон передвинул ручку машинного телеграфа в положение «малый ход». Он ощущал теперь каждый удар волны о корпус танкера, каждый поворот винта. Навязчиво лезла в голову мысль, что пришли поздно.
— Иван Никифорович, — донеслось с крыла. — На мостике «панамца» кто-то подает световые сигналы.
— Понял, следите внимательнее... На руле, чуть вправо... Так держать. Пойдем на циркуляцию.
На душе капитана стало легче. Раз есть сигналы, значит, кто-то жив. Но зрелище, которое предстало перед взорами советских моряков, заставило содрогнуться даже опытного судоводителя Ивана Никифоровича Киридона.
«Юнайтед Вэнгард» — 150-метровой длины теплоход раз за разом черпал левым бортом воду. На палубе царил хаос. Десятки концов свисали с борта и кормы, словно корни мангров, и исчезали в глубине. На третьем, четвертом и пятом трюмах зияла темнота — не хватало лючин. За кормой судна тянулся масляный след.
— Вижу людей, — донеслось с левого борта.
Их увидели сразу многие. Люди, одетые в оранжевые спасательные жилеты, сидели на переборках, на фальшборте. Здесь же, пересекая сверху вниз покрытый ржавым ракушечником борт, висел совершенно бесполезный штормтрап, достигая оголяющегося при качке бортового киля «панамца».
— Анатолий Васильевич, — раздалось в динамиках (по судну была постоянно включена принудительная трансляция, и каждая команда, каждый ответ раздавались во всех без исключения помещениях и на палубе). — Подготовьте линеметательную установку. Будем с кормы подходить.
— Понял, Иван Никифорович, — ответил старший помощник капитана Лях.
— Хорошо. Готовьте спасательные плоты, круги...
Выстрел был не совсем удачен. Ветер отнес линь на корму Панамского судна, но один из моряков сумел все-таки достать его.
— Готовьте плот. Будем передавать его на «панамца», — прозвучало по судну.
Но на «Юнайтед Вэнгарде» думали иначе.
— Иван Никифорович, — донесся с бака голос третьего помощника капитана Сергея Анатольевича Фрейберга. — На «панамце» предлагают принять более толстый конец. Переубедить не могу.
— Хорошо, принимайте, а затем к нему привяжите спасательный плот. Действуйте...
На корму аварийного судна перебралось уже несколько человек. И едва на «Горноправдинске» приняли конец, как по нему начал спускаться одетый в ярко-оранжевый жилет человек.
Он медленно спускался какое-то время и, вдруг вскрикнув, стремительно полетел вниз, прямо на оголявшиеся при каждом очередном такте качки винты и детали руля.
Тишина царила на палубе танкера, пока в воде не появилась голова упавшего. Человек вначале попытался просто плыть к советскому судну, затем, вероятно, поняв свое положение, повернул к лежащему на воде, изогнувшемуся полукругом концу, и начал, перебирая руками, продвигаться к «Горноправдинску».
— Молодец! Сообразил-таки, — радостно выкрикнул боцман Виктор Гуляев. — Иначе амба...
Но радоваться было рано. Протянувшись метров десять-пятнадцать по концу, человек вдруг выпустил его из рук и, опрокинувшись лицом в воду, стал удаляться по течению от спасательного конца.
— На мостике, человек отпустил конец. Его дрейфует к баку Панамского судна.
— Видим... — Голос капитана Киридона был внешне спокоен, но чрезмерная четкость и металл выдавали волнение. — Всем максимум внимания. Включите прожекторы. На баке, отдать конец с «панамца». Даю ход...
Но поиски оказались безрезультатными. Лучи прожекторов вырывали куски поверхности залива, над которым стремительно опустилась густая тропическая ночь. Люди буквально приросли к фальшборту, леерным ограждениям, но несколько часов поиска ничего не дали. И, совершив не один круг, не один десяток зигзагов по штормовому заливу, «Горноправдинск» лег в дрейф в полутора милях от «Юнайтед Вэнарда». Сделать что-либо больше было нельзя. Штормовой ветер завывал на крыльях мостика, по-прежнему высота волны достигала пяти-шести метров. Спускать шлюпки не представлялось возможным. Нельзя было и подойти, тем более ночью: временами «Юнайтед Вэнгард» кренился до 70 градусов, почти касаясь ноками мачт воды, и малейшего толчка было бы достаточно, чтобы судно опрокинулось вверх килем.
Оставалось лишь ждать рассвета...
Спасательные операции начали с первыми лучами солнца.
— Ночью подошел англичанин «Ривербан», — докладывал старший помощник Анатолий Васильевич Лях, показывая в сторону трех судов, покачивающихся на волнах милях в двух от танкера, — и два индийских судна — «Вивэкананда» и «Стейт оф Уттарпрадеш». Капитан с «Вивэкананды» заявляет, что он назначен старшим по спасению.
— Ладно, пусть считает себя старшим, — спокойно произнес Иван Никифорович. Для него сейчас это не имело никакого значения. Главное было спасти людей. — Готовьте плот. Попытаемся передать на «Юнайтед Вэнгард»...
Но операция не удалась. На «панамце» не смогли подтянуть спущенные на воду плоты ни с «Горноправдинска», ни с «Ривербана». И оба они, провиснув на оборвавшихся концах и вынесенные течением к баку теплохода, бились об его стальные скулы.
— На мостике. С кормы «панамца» прыгнула группа людей, — разнеслось по судну.
— Видим, — ответил Киридон. — Спустить все штормтрапы по правому борту. Приготовить круги, выброски...
В эти минуты Иван Никифорович вновь вспомнил погибшего. Капитан Киридон прекрасно понимал сейчас, что от того, как сумеет подойти к этой группе, как будут подняты пятеро связанных между собой людей в оранжевых жилетах, держащихся за двухцветный — оранжевый с белым — круг, будет зависеть успех всей спасательной операции в дальнейшем. Удача вселит в оставшихся на «панамце» надежду и веру в спасение, неудача усилит страх и нерешительность.
Едва группа оказалась метрах в 10—15 от борта застопорившего ход судна, в воду полетело одновременно несколько спасательных кругов. За них ухватились спасавшиеся.
— На каждый штормтрап шесть человек, — командовал старпом, находившийся на главной палубе. — Поднимать только тогда, когда человек прочно ухватится за трап. Не очень быстро, люди измучены...
Но едва начали поднимать самого крупного моряка, поняли, что вытащить его невозможно. Вместе с ним тянулись из воды остальные четверо, связанные с ним одним концом. В это время «Горноправдинск» начал заваливаться на левый борт. Здоровяк вцепился в штормтрап, а остальные, потянувшиеся за ним виноградной гроздью, оказались в самых невероятных положениях — висящие боком, вниз головой. Здоровяк не смог удержаться и с высоты примерно пять-шесть метров рухнул на своих товарищей.
— Анатолий Васильевич, разрешите, — перед старпомом стоял матрос Петр Игнатюк — двадцатитрехлетний парень в спасательном жилете. В руках его был матросский нож.
— Давайте... Только надеть на жилет страховой пояс. Боцман, будете страховать Игнатюка...
Теперь за бортом было уже шесть человек. Шестой — Петр Игнатюк — советский матрос, подплывая то к одному, то к другому спасаемому, разрезал соединявший их конец, а затем помогал добираться до одного из трапов, висевших вдоль борта. Люди хватались за него мертвой хваткой, и уже через несколько секунд оказывались наверху, где их подхватывали стоящие за леерами моряки, передавали своим товарищам на палубу. И там спасенные падали навзничь.
Здоровяка поднимали последним. Он не упал на палубу, хотя был измотан падениями и ударами о борт танкера.
— Прошу проводить меня на мостик, — были первые его слова.
Но вначале пришлось принять душ, выпить стакан крепкого чаю, а уж потом, обернувшегося в чистую простыню, его провели на ходовой мостик.
— Хэлло, кэптен. Я чиф-инженер Джогиндар Синг, — представился он по-английски и продолжал: — Думаю, это единственный способ спасения для наших людей, хотя желающих прыгать в этот коктейль соленой воды, нефти и брызг немного. Кое-кто смирился со смертью...
Поделиться книгой: