Помоги проекту - поделись книгой:
Они ехали вдоль колеи примерно с полчаса до того места, где браконьеры повернули к открытой границе. Преследовать их уже не было смысла, и патрульные вернулись по той же колее назад — не найдут ли они еще каких следов... Бушмен Хенрик залез в буш и почти у края кустов обнаружил свежий след льва.
— Кгам"ма! — воскликнул он. — Лев!
Остальные подошли и молча смотрели на след.
— Это царь всех львов, — сказал наконец Хенрик на африкаанс.
— Ты знаешь его?
Бушмен удивленно покачал головой и с восхищенной улыбкой измерил своей маленькой ладонью отпечаток огромной лапы.
— Кгам"ма, оубаас вам ди ле-еус! (Царь всех львов!) — повторил он.
Они нашли недалеко меньшие и более старые следы львицы и сгустки крови, и Хенрик по запаху учуял ее мертвое тело в зарослях. Извиваясь змеей, он полез с буксирным тросом в чащобу, и львицу вытащили на открытое место. Пуля прошла через легкие вверх и застряла под самой шкурой в ключице. Барнабас, молодой объездчик, выковырнул ее оттуда ножом — она была только слегка сплющена.
— Па, винчестер 309, — сказал он старшему объездчику, своему отцу, передавая пулю. — Я догадываюсь, кто это сделал. Гады!
Хенрик пошел по следу Кгам"мы. Потом он сбросил зеленый мундир и ботинки и побежал вприпрыжку вперед. Грузовичок катил следом, повизгивая и буксуя на крутых склонах рыжевато-красных дюн. Милю за милей бушмен бежал без передышки. Солнечные лучи жгли его бронзовую с золотистым отливом кожу и редкие прядки волос на голове. Следы большого льва привели в высохшее русло реки — мелкое, засоренное столетними наносами, с несколькими серебристыми деревьями терновника и соляными кустами. Хенрик остановился и со словами: «Он близко» залез в грузовик.
— Ясно, — сказал Симеон, старший объездчик. — Он идет со стороны Ботсваны — «пасет» травоядных на их «треке жажды» и, как мне кажется, держит путь сейчас к Нособскому водопою (1 Нособ — высохшая река на западе пустыни Калахари в Южной Африке.).
— Хотел бы я повстречаться с ним... — сказал сын.
— Повстречаешься, когда придет время. Не волнуйся.
Они покружили по пескам еще немного, но в тот день Кгам"мы так и не увидели. И никто больше пока не видел его. Пустыня огромна, и лев мог легко раствориться, исчезнуть в ее нехоженых просторах, прячась днем в кустах и одиноко бродя под звездным полотном ночами, а то и «на пару» с пыльным смерчем или грозой.
Однажды человек из Рамахоелы заблудился в безумной попытке пересечь пустыню пешком и, прикорнув вечером на корнях верблюжьей колючки, уснул; а когда проснулся, увидел рядом с собой льва. Человек подумал, что он бредит или уже стал духом, и зажмурил глаза, чтобы прогнать видение. Бушмен Хенрик там и нашел его — крайне испуганного, и стоило большого труда убедить беднягу, что тот на самом деле видел льва. Лев убил бейзу — быка, насытился, а остатки уже растащили гиены и шакалы — кости валялись на пятьдесят ярдов вокруг. Лев ушел дальше, но его следы, по словам бушмена, «больше других походят на следы Кгам"мы».
Три недели спустя Симеон взял с собой Хенрика — одного — в очередную патрульную поездку. Они работали вместе давно, еще с тех пор, когда река Нособ была полноводной — тому лет тридцать. У старшего объездчика были два врага: воры, браконьеры и живодеры — это внешний враг, и засуха — «внутренний». Симеон правил своей территорией — уголком пустыни, не меньшим, чем, скажем, Ирландия, — со всей справедливостью. Ему все живое было одинаково дорого: и большая антилопа, и бейза, и канна, и маленький дукер, и воинственный орел, и птица-ткач, и черепаха, и древесная змея, и ящерица, и гиена, и лев. В первозданной природе пустыни человек — разрушитель, звери глядят расширенными от удивления глазами на странный предмет — движущийся грузовичок — до тех пор, пока человек не вылезет из него и не станет самим собой, со знакомым запахом убийства, и тогда они узнают его.
И сейчас, как только два человека вылезают из машины у водопоя, антилопы-бейзы вскакивают и, откинув назад свои сабли-рога, с развевающимися темными хвостами, словно флагами на горячем ветру, несутся прочь, оставляя цепочки следов на твердом песке; страусы подаются вперед на своих длинных ногах-ходулях, и стервятники, подобно грязным нищим, ждущие своей последней очереди у водопоя, то и дело приподнимаются в воздухе. Симеон подходит к выводной трубе источника и пробует воду, накачиваемую скрипучим ветряком. Она была солоноватая и горькая, почти непригодная для человека, однако животворная для обитателей пустыни. И ее здесь много.
Потом они оба отходят от водопоя в разные стороны — читать следы. Симеон оставляет свою винтовку в машине, как он всегда делает в таких случаях, и бушмен тоже безоружен. Над ложем реки возвышается известняковая гряда, вся исчервленная дикими пчелами, устроившими здесь свои ульи, и с норами, где днем спят гиены или устраивают логовища леопарды. Симеон и Хенрик с разных концов взбираются на эту гряду — оттуда далеко видны заросли серо-голубых кустов и рябь песчаных дюн, подобно морским волнам уходящих в бескрайний красноватый океан. Они идут вдоль гряды, отмечая про себя все интересное: и состояние растительности около водопоя, и малейшие следы на песке, и клочок жесткой, как проволока, общипанной травы, и пупырчатые горькие огурцы, и плотный кустарник «три колючки», почти безлистный, но съедобный, а рядом и вокруг — сонмище птиц, пауков и всякой другой мелкой живности, соседствующей здесь под общим горнилом солнца.
Хенрик вдруг окликнул Симеона, и тот остановился. Бушмен сигналил: скорее назад! Не оборачиваясь, Симеон начал пятиться в его сторону. И тут он увидел, в чем дело... Среди соляных кустов и стелющихся ветвей верблюжьей колючки укрылись, почти невидимые со стороны, львы — не более чем в двухстах ярдах от людей. Львы лежали, разомлевшие от полуденной жары, но Хенрик отступал со всей быстротой, на какую был способен, к машине. Оба пригнулись и старались двигаться бесшумно, пока звери не исчезли из глаз. На всякий случай укрылись в известковой норе, а потом стремительно перемахнули через каменный гребень в ложбину.
— Ты чего так напугался? — спросил Симеон.
— Кгам"ма... — бушмен произнес это слово так, что сомнений не оставалось. Симеон взял в машине бинокль и, взобравшись на безопасном расстоянии на гребень, снова стал внимательно наблюдать. Там, где они увидели зверей, остались две львицы, а самец уже вылез вперед, ближе к людям, и припал к земле у карликового кустика. Он ждал их.
— Он к нам подкрадывается! — сказал Симеон.
— Ого!
— У нас считанные секунды — надо сматываться быстрее. — Симеон снял шляпу и поднял ее над головой — лев изготовился к прыжку, пригнув голову...
Они скатились с обрыва и побежали к грузовику. Бушмен уже ничего не говорил. И так было ясно, насколько опасен сейчас Кгам"ма. Он нашел себе новых подруг, намерен защищать их... и, кажется, не хочет покидать водопоя.
Небольшое стадо каракулевых овец, содержавшихся на мясо для стойбища и окрестных бушменских семей, паслось на выгоне за высохшим руслом. Каждые два дня пастух приводил их в стойбище на водопой. Ночи этот пастух коротал у костерка, пристроившись под кустиком верблюжьей колючки. И в самое жаркое время дня он дремал там, а овцы, сгрудившись, прятали от жары головы под брюхом друг у друга. Спустя неделю после того, как вновь был обнаружен Кгам"ма, пастух ночью крепко уснул, а костерок его потух. Лев забрался в гурт и разогнал-расшвырял овец в разные стороны. Пастух — ни жив ни мертв — слышал страшный львиный рык, хруст костей и топот копыт разбегавшихся овец. На рассвете он побежал за помощью на стойбище.
Симеон отправился с охотниками на место происшествия. Стадо рассеялось в радиусе восьми миль, и из семидесяти трех овец примерно треть была убита. Съел лев только одну. Хенрик прошелся немного по следу.
— Ну?
Бушмен покачал головой.
— Это большой лев.
— Тот же самый?
— Как будто он, Кгам"ма. Но хромой на одну ногу.
Симеон не знал, как ему быть. Такое яростное избиение домашнего скота — случай беспримерный в его жизни. Он тоже подозревал, что это сделал Кгам"ма, но полной уверенности у него пока не было.
— Ты думаешь, что его нужно стрелять, па? — спросил у него сын Барнабас.
— Не хотелось бы. Я не убивал зверей уже тридцать лет. Но этот зверь особый. Его нужно стеречь, если это тот самый.
— Хотел бы я увидеть его, па...
Старый объездчик сощурил свои проницательные синие глаза от солнца и достал курительную трубку.
— Ты его увидишь.
Лев кусал, лизал и грыз колючку, застрявшую в подушечке передней лапы. Лапа уже так распухла, что нужно было держать ее все время на весу, и приходилось ходить, прихрамывая, на трех лапах. Еще нужно было прогонять других самцов от своих двух новых львиц, а он теперь в невыгодном положении. Слишком стар, и больная лапа сделала его слабым. Каждый день львицы убивали у водопоя голубого гну или большую бейзу, и он ел, хотя сытости от этой еды ни разу не почувствовал. И однажды ночью, когда боль усилилась и пошла по всей ноге, он решил уйти. И он оставил водопой с горькой водой и увел обеих львиц с собой, хромая и свирепо рыча на них. И они пошли с ним. Они огрызались на его свирепые рыки, но были слишком покорны, чтобы сопротивляться или ослушаться. Они будут его подругами столько, сколько он пожелает. И поэтому они пошли за ним от высохшего русла к рассвету, к жизни. Ночь была лунная, и ветер кончился, а ветер мог бы замести их следы...
Они спали днем, а потом шли дальше. Львицы высматривали добычу, но они ведь далеко ушли от красных песков, и здесь не было больших антилоп. Они убили газель-прыгуна и пили ее кровь. Но крови было мало для Кгам"мы, и он томился жаждой. Третью ночь они уже никого не убивали. И четвертую. Три зверя лежали рядом в призрачной тени серо-голубой древовидной акации, с опущенными головами и, навострив уши, ждали...
Кгам"ма поднял голову, и львицы тоже насторожились. Они услышали слабый, чужой звук в отдалении, и шесть прижмуренных глаз повернулись туда, откуда этот звук шел. На краю дюны в слепящем солнечном свете появилась на двух лапах фигура, остановилась и вдруг побежала назад. Кгам"ма опустил голову и подобрал задние лапы. Львицы поднялись и затрусили прочь. Незнакомый шум усилился, и большая тень пересекла поверху дюну, там, где появилась незнакомая фигура, и оттуда надвигалась прямо на них, на львов... Львицы первыми пустились наутек. За ними потрусил и Кгам"ма. Ослабевший и хромающий на одну ногу, он кое-как перепрыгнул через кусты и влез на ближайшую дюну. Оттуда стал высматривать, где бы спрятаться, но вокруг ничего подходящего не было. Только в небе над ним победно кричал большой ястреб — творение воздуха и поднебесья, серебряная грудь и серебристо-черные крылья, он был свободен, он кружил над землей и нырял в глубину неба.
Львицы вприпрыжку пересекли ложбину между дюнами, а Кгам"ма плелся сзади. Грузовик стал преследовать его, машина взвизгивала, урчала и кренилась на крутых подъемах и убыстряла ход на пепельно-серых настах. Кгам"ма резко отклонился от курса, и грузовик, крутанул за ним. Автомобиль повис у своей жертвы на хвосте, изматывая ее.
Симеон вел грузовик, а Барнабас с обоими бушменами-следопытами стоял во весь рост в кузове. Одной рукой он ухватился за поручень, а в другой держал наготове самострел, заряженный коротенькой стрелой. Грузовик стал сближаться со львом: шестьдесят, сорок, тридцать ярдов... Затем Симеон замедлил ход, давая сыну выстрелить... Тот поднял самострел к плечу и, почти не целясь, нажал на спуск. Стрела с анестезирующим зарядом попала льву в плечо.
Симеон круто развернул машину и дал полный газ. Кгам"ма тоже повернулся к своим преследователям для последнего прыжка. Расстояние между ними еще сократилось, и лев издал могучий рев-рык убийства. Бушмены сбросили с грузовика ему под ноги несколько грубых мешков.
Кгам"ма бросился на один и распорол его, рыча и катаясь в пыли. Ровно через двенадцать секунд после выстрела огромное тело льва обмякло, и «возмутитель спокойствия» наконец утихомирился.
Люди оставили Кгам"му там, где он лежал, и погнались за львицами, которых благополучно успокоили тем же способом.
Кгам"ма растянулся на полу грузовичка во всю его длину, и казалось, даже сейчас, в бессознательном состоянии, глаза его смотрели на людей с вечной, неистребимой враждебностью. Люди измерили его в длину — от носа до «кисточки», осмотрели его зубы и очистили от клещей уши. Барнабас вскрыл ланцетом загноившуюся подушечку на передней лапе, вытащил колючку и дренировал рану, потом в подрагивающее мускулами бедро ввел «львиную дозу» пенициллина. Напоследок поставил на крестец железным клеймом опознавательный номер — «17».
Одиннадцатью часами позже все трое львов очнулись в сухом русле реки Авоб. Две газели-прыгуна были застрелены и оставлены для них. Кгам"ма постоял, шатаясь, на ногах, потом начал медленно лизать шершавым языком заживающую рану на лапе.
Он со львицами остался здесь, не уходя далеко от пресноводного источника. Он ждал. Обе львицы в положенное время принесли по три львенка. Каждый день они убивали бейзу или голубого гну. Объездчики заметили Кгам"му один раз, да и то на далеком расстоянии в бинокль, и бушмены несколько раз узнавали его следы. Потом лев однажды ночью снялся с места и втайне от всех двинулся снова к старому водопою с горькой водой в русле Нособа. И все семейство увел с собой.
Симеон шел рядом с сыном. Они разговаривали и смеялись, отчего синие глаза Симеона превратились в две совсем маленькие щелки. Он был безоружен, как обычно, а Барнабас нес свой скорострельный винчестер на сгибе локтя. Хенрик немного отстал от них и шел левее. Соляной куст и верблюжья травка росли по всему высохшему руслу, а бледные ветки смородины были усыпаны желтыми и красными ягодами. Недавно прошли дожди, и кусты темно-красного геймсбокграсса (1 Геймсбокграсс — растение, особенно любимое антилопой геймсбок.) были полны семян, похожих на большие пятна крови в пепельно-серой пыли.
Хенрик негромко прищелкнул языком, и в тот же момент отец и сын увидели торчащие над кустарником львиные уши у ствола павшего терновника. Примерно в двадцати ярдах.
— Обойдем, — сказал Симеон. — Я хочу посмотреть на него. Он не нападет.
— Оубаас (царь зверей), Кгам"ма! — сказал бушмен.
— Он не станет нападать на нас. Уйдем спокойно.
Хенрик и Барнабас стали медленно пятиться. Барнабас взял ружье наизготовку, не выпуская льва из поля зрения и бросая быстрые взгляды на отца. Они спасли льва от смерти, и все же он был очень опасен.
— Не лучше ли убить его, па? — спросил он тихо.
— Нет, сохраним ему жизнь. Он даже не шевельнулся.
Симеон снял шляпу, чтобы лев кинулся на нее в случае чего. Он долго не мигая смотрел прямо в желтые зрачки льва, и тот отвел глаза. Оба спутника Симеона под прикрытием пыльной завесы медленно отходили назад.
Лев вдруг отвернулся, поднялся на ноги и медленно вихляющей походкой пошел в противоположную сторону. Симеон смотрел, как он уходит. Потом вынул носовой платок, отер лицо и надел шляпу. Лев прошел тридцать шагов или около того и скрылся за кустами.
— Все в порядке. Теперь быстро назад! — повернулся Симеон к своим спутникам. Когда он обернулся через мгновение, то снова увидел Кгам"му, который поднялся вдруг из-за кустов и скачками двигался на них. Он нападал...
— Осторожнее, Барнабас! — Симеон приготовился отскочить в сторону. Челюсть льва отвисла в устрашающем рыке — реве убийства.
В тот же момент Барнабас выстрелил — через отцово плечо...
Они долго молчали. Бушмен подождал, пока мускульная дрожь у льва прекратится, и тогда подошел осторожно к мертвому телу. Он присел на корточки на расстоянии вытянутой руки от Кгам"мы и потрогал его за ухо. Выдернул несколько волосков из длинной рыжевато-коричневой гривы и намотал их на палец.
— Эх ты, горемыка. Зачем опять сюда пришел?.. — сказал он тихо.
За морем, за океаном
«Тихий канадец»
«Предатель или жертва шантажа, коллаборационист или ренегат, амбициозный политический деятель или недовольный государственный служащий, низкооплачиваемый железнодорожник или бедный рыбак — все они могут быть источником ценной информации... Поэтому офицеру разведки может потребоваться пойти на подкуп, насилие, обман, предательство и ложь. Ему, возможно, придется встретиться и с необходимостью тайно вторгнуться в личные взаимоотношения людей, в их переписку. Если офицер-разведчик и не был ловким, пронырливым человеком к началу своей службы, то к концу ее обязательно станет им».
Эти слова английского разведчика Дональда Маклахлана можно с полным основанием отнести к невысокому, худощавому мужчине с жестким ежиком седеющих волос, который солнечным весенним днем 1940 года сошел по трапу с океанского лайнера в Нью-йоркском порту. Пройдя таможенный контроль и предъявив паспорт на имя английского предпринимателя Уильяма Стефенсона, приезжий моментально растворился в шумной сутолоке огромного морского вокзала. Портье респектабельного манхэттенского отеля «Юнион», час спустя вручавший Стефенсону ключ от номера, также не обратил на него особого внимания. Типично английский твидовый костюм, сдержанные манеры, негромкий голос, спокойный взгляд карих глаз — словом, самый обычный бизнесмен с Британских островов.
Между тем у этого человека с заурядной внешностью была отнюдь не заурядная биография. Уроженец Канады, Уильям Стефенсон после окончания первой мировой войны остался в Англии и решил попробовать свои силы на поприще коммерции. Прирожденные хватка и энергия, подкрепленные капиталами отца, сыграли свою роль. К концу 30-х годов он стал крупным предпринимателем, миллионером, личным другом Черчилля и... опытным тайным сотрудником британской разведки.
Именно совокупность всех этих моментов и привела Стефенсона весной 1940 года в Соединенные Штаты. По поручению начальника английской секретной службы полковника, а позднее генерал-майора Стюарта Мензиса ему предстояло наладить сотрудничество между британским «четвертым видом вооруженных сил» и Федеральным бюро расследований.
Однако, внимательно выслушав предложение посланца «Интеллидженс сервис», директор ФБР Гувер заявил, что, хотя он лично не против, существует категорическое указание госдепартамента, которое запрещает какие-либо совместные операции с английской разведкой из-за опасности скомпрометировать нейтралитет США в европейском конфликте.
— Попробуйте встретиться с президентом Рузвельтом, — посоветовал Гувер «коммерсанту». — Лишь он сможет помочь в этом щекотливом деле.
Директор ФБР оказался прав. Конфиденциальная встреча Стефенсона с президентом США принесла плоды. Рузвельт в принципе одобрил «помолвку» ФБР с английской секретной службой, поставив при этом два непременных условия: во-первых, сотрудничество должно быть тщательно законспирировано и ограничиваться лишь обменом сведениями, касающимися нацистской Германии; а во-вторых, англичане обязаны регулярно ставить американских партнеров в известность обо всей своей деятельности, которая не должна выходить за рамки сбора разведывательной информации как на территории Соединенных Штатов, так и в других государствах западного полушария.
4 июня 1940 года, в тот день, когда английская армия потерпела поражение под Дюнкерком, в генеральное консульство Великобритании в Нью-Йорке прибыл новый сотрудник — Уильям Стефенсон, назначенный контролером за выдачей паспортов. Правда, у него была и другая, более высокая должность — начальника Британского центра координации безопасности (БЦКБ), представлявшего все разведывательные службы Англии. Вскоре в самом центре Манхэттена (5-я авеню, 630) на 35-м и 36-м этажах небоскреба «Интернэшнл билдинг» в Рокфеллеровском центре обосновалась новая организация, скромно именовавшаяся «Отделом паспортного контроля британского генерального консульства», но имевшая кодированный телеграфный адрес «Интрепид» — «Неустрашимый».
Одна из первых операций Британского центра координации безопасности относится к осени 1940 года. В сентябре во французское посольство в США прибыл новый посол вишистского правительства Гастон Анри-Хайе. Ближайшим помощником и доверенным лицом посла стал некий Жан-Луи Мюза, бывший официант в нью-йоркском ресторане «Лафайет», затем коммерсант-посредник во Франции и, наконец, платный агент немецкого абвера. Высокий, смуглолицый, Мюза, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, сохранил замашки типичного бонвивана. По вечерам его нередко можно было встретить в каком-либо шикарном ресторане в обществе красивых женщин не слишком строгих правил. Не прошло и месяца, как у Мюзы появился постоянный спутник по имени Билл, который также питал пристрастие к ночному миру фешенебельных баров и кабаре. Этот немного грубоватый техасский делец, с точки зрения Мюзы, обладал двумя несомненными достоинствами: деньгами, которые он щедро тратил на совместные кутежи, и откровенным преклонением перед своим собутыльником-дипломатом. Постепенно знакомство переросло в дружбу.
Однажды Жан-Луи поделился с приятелем мучившей его проблемой: где достать денег.
— Но ведь в посольстве тебе, должно быть, платят их целую кучу, — удивленно возразил тот.
— Какое там... Сущую чепуху. Три сотни «зеленых» жалованья да пару сотен на специальные расходы, — усмехнулся Мюза, выразительно щелкнув по стоявшей на столе бутылке шампанского.
Польщенный откровенностью Билл взялся на деле доказать другу свою симпатию. Уже на следующий день в небольшом оффисе «Техас лайв сток компани» для младшего компаньона Жана-Луи Мюзы были выделены две комнаты с отдельным входом и миловидная секретарша. За определенный процент с доходов фирмы новоявленный бизнесмен обещал в течение ближайших месяцев вывести продукцию «Техас лайв сток компании на европейский рынок. А пока... пока он превратил свой кабинет в штаб-квартиру шпионской сети французского посольства. Считая себя в абсолютной безопасности, Мюза принимал здесь агентов, вел конфиденциальные беседы по телефону и даже хранил большую часть своей документации. И хотя этот маскарад обходился Британскому центру координации безопасности в изрядную сумму, Стефенсон был доволен. Благодаря искусно скрытым в стенах микрофонам, подключенным и к телефону, донесениям секретарши, пунктуально записывавшей приметы всех посетителей, и ежедневному тщательному осмотру сейфа Мюзы англичане постоянно были в курсе дел незадачливого шпиона.
Вскоре Стефенсону представился случай использовать эту осведомленность на практике. Из полученной Мюзой шифрованной депеши явствовало, что на пароходе «Экскалибур», принадлежащем компании «Америкен экспорт лайнз», немцы намереваются отправить из Лиссабона в Соединенные Штаты свыше двухсот картин, награбленных во французских музеях. Среди них были тридцать полотен Сезачна, семь — Дега, двенадцать — Гогена, а также картины Ренуара, Мане, Пикассо и других известных мастеров. Мюза должен был встретить ценный груз в Нью-йоркском порту, через некоего Мартина Фабиани реализовать картины, а вырученные деньги перевести в адрес немецкого посольства в Аргентине для финансирования шпионской и подрывной деятельности нацистов в странах Латинской Америки.
Казалось бы, вывод напрашивался сам собой: уведомить об этом ФБР, тем более что на сей счет существовала вполне определенная договоренность, а затем в Нью-йоркском порту реквизировать контрабанду. Но Стефенсон не захотел отдать американцам столь лакомый кусочек. В Лондон полетела срочная шифровка. Пароход «Экскалибур» был перехвачен английским патрулем и отведен на Бермуды. В порту на борт судна вместе с таможенными чиновниками поднялись сотрудники «Интеллидженс сервис». Не вступая в объяснения с перепуганным капитаном, они направились в кают-компанию и, сняв деревянные панели, принялись осторожно резать портативным автогенным аппаратом стальную переборку. Через час напряженной работы взору присутствующих открылся небольшой отсек, до отказа забитый тщательно упакованными картинами.
Забегая вперед, интересно отметить, что в 1946 году президент Трумен первым из иностранцев удостоил Уильяма Стефенсона одной из высших американских наград — «Медали президента за заслуги». Не отстал от Трумена и глава американской разведки генерал Уильям Донован. На торжественном банкете в честь его английского тезки начальник Управления стратегических служб с пафосом заявил: «Стефенсон научил нас искусству разведки». Но ни президент Трумен, ни Донован в то время даже не подозревали о многих сторонах деятельности Британского центра координации безопасности, которые нередко прямо противоречили директиве президента Рузвельта. В качестве примера можно привести историю двух агентов Стефенсона, которая дает наглядное представление о его методах.
«Роковая женщина»
«Она отличалась храбростью и часто добровольно готова была идти на риск, что, однако, не разрешали ей делать английские шефы. Они обеспечивали ее безопасность, за что она платила им большой преданностью. Эта женщина не была жадна на деньги. Она стремилась только к одному — служить делу, в которое верила».
Так пишет бывший английский разведчик Монтгомери Хайд об одном из агентов Стефенсона, женщине по кличке «Цинтия», которую тот якобы лично завербовал в первые дни существования БЦКБ. «Ее заслуги во время работы в английской разведке, — подчеркивает он, — были неоценимым вкладом в военные усилия союзников». По словам Хайда, ее главным оружием были острый ум, исключительная наблюдательность и недюжинный интеллект.
В действительности за столь привлекательным и романтическим образом бескорыстной разведчицы скрывается заурядная соблазнительница-авантюристка по имени Ами Элизабет Торп. Первый шаг на этом поприще она сделала совсем еще юной девицей, женив на себе некоего Артура Пека, который был на 20 лет старше, но зато занимал пост второго секретаря торгового отдела английского посольства в Штатах.
Меняются столицы, куда судьба забрасывает Ами Торп с мужем-дипломатом, но везде она остается верной себе: в Сантьяго у нее бурный роман с миллионером Карлосом, фабрикантом динамита; в Мадриде ее благосклонностью пользуется некий граф Антонио; в Варшаве Ами отдает свое любвеобильное сердце ответственному сотруднику польского МИДа. Хотя на первый взгляд это может показаться парадоксальным, сам Пек не только не препятствовал, а, наоборот, поощрял многочисленные увлечения своей, мягко говоря, ветреной подруги жизни. Секрет раскрывался просто. Сей достойный дипломат отдавал силы не столько развитию британской торговли, сколько выполнению заданий «Интеллидженс сервис», агентом которой он сделал и свою супругу.
После внезапного самоубийства Артура Пека британская разведка перебрасывает Цинтию в Соединенные Штаты. Там в Нью-Йорке в номере 2215 манхэттенского отеля «Лексингтон» и состоялось знакомство Ами Элизабет Торп с ее новым начальником Уильямом Стефенсоном. Причем выполнение заданий шефа БЦКБ не требовало от Цинтии ни «недюжинного интеллекта», ни «исключительной изобретательности». Скорее можно считать исключительным везением то, что ей удалось соблазнить итальянского военно-морского атташе адмирала Альберто Лаиса и достать с его помощью военно-морские шифры Италии.
Придя к выводу, что больше никакой ценности адмирал-любовник не представляет, шеф БЦКБ передал компрометирующие сведения о нем госдепартаменту, который объявил итальянца персоной «нон грата» и потребовал его немедленного отзыва. Поскольку сам Альберто Лаис так и не догадался, кто был виновником его несчастий, Стефенсон на всякий случай приказал Цинтии играть свою роль до конца. И когда адмиралу оставались последние минуты пребывания на оказавшейся не очень-то гостеприимной американской земле, он провел их, стоя у трапа парохода с очаровательной миссис Торп и не обращая никакого внимания на плачущую семью.
Стефенсон по достоинству оценил высокую «квалификацию» своего агента. Уже на следующий месяц ей был поручен новый объект — посольство Виши в Вашингтоне. И здесь операция строится не на каких-либо сверхоригинальных комбинациях, а на дешевом соблазне и подкупе.
Майским днем 1941 года во французское посольство явилась привлекательная корреспондентка провинциальной американской газеты в сопровождении беспрестанно красневшей молоденькой помощницы. Дамы хотели взять интервью у посла Гастона Анри-Хайе и были очень огорчены, узнав, что тот отсутствует. Встретивший посетителей ответственный чиновник посольства приложил все силы, чтобы скрасить вынужденное ожидание. Завязалась оживленная беседа. Разговор с пришедшим через час послом тоже быстро утратил официальность. Растаявший буквально на глазах Анри-Хайе доверительно раскрывал перед неискушенными журналистками тайны мировой политики.
— Будущее Франции в союзе с Германией, — упивался он собственным красноречием. — Почему? О, это же так очевидно. Если ваш автомобиль опрокинулся в кювет, вы обратитесь к человеку, который сможет помочь водворить его на дорогу...
Прощаясь, Анри-Хайе пригласил «корреспондентку» в любое время запросто заходить в посольство, он всегда будет рад ее видеть. Цинтия не преминула воспользоваться любезным приглашением. Увы, к величайшему огорчению посла, во время ее визитов сам он чаще всего отсутствовал, но зато на месте был встретивший ее в первый раз чиновник. Об этом специально заботились наблюдавшие за посольством сотрудники Стефенсона, в планах которого этот человек фигурировал под условной кличкой «капитан Бестран».
Быстро потерявший голову Бестран с каждой встречей становился все откровеннее. Как «честный» француз, он искренне ненавидел Лаваля и мучился от того, что приходилось служить фашистской марионетке Петену. Но что поделаешь, когда нужно кормить семью. Ведь идет война...
Когда вечером 7 июля Цинтия встретилась с «капитаном», то по его расстроенному виду сразу поняла: произошло нечто серьезное. Она узнала, что должность Бестрана упразднена, и, хотя он остался в штатах посольства, его перевели на мизерный оклад, которого едва могло хватить, чтобы кое-как свести концы с концами. Ами Торп безошибочно почувствовала, что настал подходящий момент для вербовки француза.
Зачем же так отчаиваться? — принялась утешать Цинтия. Ведь главное — они любят друг друга, и она готова на все ради него. Неожиданное признание ошеломило «капитана». Оно произвело на него куда большее впечатление, чем последовавшее затем еще одно признание в том, что его будущая возлюбленная... американский агент. Бестран был слишком счастлив, чтобы обращать внимание на такие «мелочи». Американский агент? Какое это имеет значение! Короче говоря, той же ночью в номере дешевой гостиницы он дал согласие узнавать в посольстве все, что нужно Цинтии. Она, в свою очередь, обещала делить с нлм полученные за эти сведения деньги.
Поделиться книгой: