Помоги проекту - поделись книгой:
— Да будет здоров хозяин дома!
— Угм.
— И его жены.
— Угм.
— И его дети.
— Угм.
И так далее. Любезная беседа заканчивается взаимным пожеланием счастья:
— Алафья!
— Алафья! — отвечает хозяин и пожимает гостю руку.
(Оговорюсь сразу — через пару дней я тоже научился отвечать глубокомысленным «угм», хотя и не всегда понимал, о чем меня спрашивают.)
Затем хозяин провожает меня на «дачу для почетных гостей» — обычную хижину, которая в отличие от других, как и жилище вождя, побелена мелом. Это маленький глинобитный домик, крытый соломой, с двумя окошками и низкой дверью, завешенной циновкой.
Сыновья вождя, мал мала меньше, помогают мне в устройстве на новом месте. К каждой появляющейся из багажника машины вещи моментально протягивается несколько рук, и вскоре весь мой нехитрый скарб — спальный мешок, керосиновая лампа, мачете, аптечка, чайник, коробка с консервами и бутылка с питьевой водой — усилиями добровольных носильщиков перекочевывает в хижину. Самый младший с готовностью подставляет голову под пудовый кофр с фотоаппаратурой и явно недоволен тем, что, отказавшись от его услуг, я несу кофр сам.
Через полчаса на сложенном из трех камней очаге уже закипает чайник. Начинаются официальные визиты, один за другим приходят старики, усаживаются по-турецки у входа и, глядя на огонь, неспешно заводят разговор. Каждый приносит что-нибудь с собой, кто стул, кто циновку, чтобы гостю было удобно на новом месте. Один старик, покряхтывая, притащил новехонький, еще в промасленной бумаге керогаз, другой — громадный, с оглушительным ходом будильник. Вождь прислал в дар курицу и чан с водой, причем второй подарок куда более ценен, так как стоит сухой сезон, почти все колодцы пересохли и за водой ездят за двенадцать километров на общинном тракторе.
Медленно наступает вечер, и деревья, словно вздохнув после дневного зноя, вытягивают над крышами хижин разлапистые тени. И, как всегда в это время, в городе становятся особенно отчетливо слышны чисто деревенские звуки: кудахтанье кур, ржание лошадей и... вопли транзисторных приемников.
Утро в Никки
На рассвете просыпаюсь от страшного крика. Выглядываю за порог. Оказывается, хозяйка соседней хижины моет в большом тазу свое многочисленное потомство, которое выражает недовольство этой процедурой оглушительнейшим ревом. У дверей хижины напротив священнодействует, совершая утреннее омовение из помятого чайника, древний старик. На пятый день пребывания в Никки я умудрился обойтись двумя ведрами воды, но надо обладать многолетней практикой и жить в краю, где в сухой сезон на счету каждая капля воды, чтобы уметь, как этот старик, вымыться с головы до пят одним чайником воды. В Никки встают рано, и в шесть часов население городка уже на улице. Умару давно ждет меня на пороге хижины. С собой он привел кузину Адаму, девочку лет двенадцати, убрать хижину. Она шустро взялась за дело, и через пятнадцать минут земляной пол был чисто выметен, посуда вымыта, а сама Адама застыла в дверях в позе заправской хозяйки: руки скрещены на груди, голова склонена набок. Завтра в Никки праздник, и Адама принарядилась: синее, скроенное из цельного куска платье, перетянутое в талии поясом из белой домотканой материи, на голове высокая, похожая на петушиный гребень прическа, на руках толстые, в три пальца, браслеты, отлитые из старых серебряных монет. Глаза у Адамы черные, блестящие, как маслины, веселая белозубая улыбка не сходит с лица. Но сейчас вид у нее очень серьезный, даже суровый. Увидев, что я, выкурив трубку, вновь набиваю ее табаком, Адама говорит что-то неодобрительное. Спрашиваю Умару, в чем дело.
— Ах эти женщины, — он поднимает глаза к небу. — Она говорит, что ты много куришь...
Мы с Умару отправляемся на прогулку по городу. Никки невелик, и за полчаса его можно пройти из конца в конец. Когда-то он был столицей королевства бариба и крупным торговым центром, через который проходили караванные пути из страны ашанти в страну хауса
Пёль и бариба
Впервые упоминания о Никки встречаются в записях арабских путешественников XIV века. Он был основан воинами бариба, пришедшими сюда с территории нынешней Нигерии. Подлинного расцвета город достиг лишь к XIX веку, когда стал столицей королевства бариба. В это же время сложилась и социальная структура бариба, во многом сохранившаяся до наших дней. Она основывалась на строгом разделении обязанностей между представителями различных этнических и социальных групп, отличавшихся по происхождению, языку и роду занятий. Таких групп насчитывалось три: сами бариба, чьим основным занятием была война и охота, скотоводы — пёль и рабы — гандо, занимавшиеся земледелием.
На вершине социальной лестницы общества бариба стояла знать — принцы и члены королевских семей. Эти люди жили только войной и ожиданием новых походов. Простолюдины бариба занимались охотой, ремеслами и были известны своими познаниями в медицине и колдовстве. Недаром поговорка соседнего народа йоруба гласит: «Болезнь, которую не вылечит бариба, никто не вылечит». Что касается религии, то бариба оказывали упорное сопротивление исламу, занесенному сюда с арабского Востока, и хотя во многих селениях бариба есть мечети, а имам занимает высокое положение в местной иерархии, большинство бариба сохранили традиционные культы и продолжают верить в существование духов, живущих в деревьях, реках, горах.
Вместе с бариба живет одна из самых загадочных народностей Африки — пёль. Ее представителей можно встретить в большинстве стран Западной Африки, где они известны под названиями фульбе, фулани, афули, фула, бафилани... Высокие, худощавые, с тонкими чертами лица и светлой, красноватой кожей пёль резко отличаются от негроидных племен. О происхождении этого кочевого народа, который часто называют «африканскими цыганами», существует множество гипотез. Некоторые ученые приписывают ему семитское или хамитское происхождение, другие считают пёль особой этнической группой, родственной эфиопской.
По преданиям, в Никки пёль пришли более ста лет назад с плато Фута-Джаллон в западной части современной Гвинейской Республики. Будучи малочисленными, пёль нуждались в защите, которую они нашли здесь в лице могущественных повелителей бариба. Отдавая своих дочерей в жены барибской знати, пельские вожди закрепили этот союз кровными узами. Впрочем, сейчас браки между пёль и бариба весьма редки. Дело в том, что если девушке-пёль еще можно выйти замуж за бариба, то мужчины-пёль не имеют права брать жен из другого племени.
Взаимоотношения пёль с оседлыми племенами определяются естественным разделением труда. Пёль пасут стада своих соседей, получая в обмен продукты земледелия, причем существуют неписаные, но строгие правила, регулирующие эти отношения. Например, первый, второй и третий народившиеся в стаде бычки отдаются хозяину, четвертый — пастуху, пятый — хозяину, шестой — пастуху и т. д. Все разногласия решаются полюбовно главами семей, а если дело серьезное — с помощью вождя.
И, наконец, третья группа, составляющая общество бариба, — гандо, или как их иногда называют, «черные пёль». Они не являются особым племенем или народностью, скорее это своеобразная каста, состоящая из самих бариба, отданных когда-то в рабство к пёль. Ее возникновение объясняется следующим образом. Правители бариба платили пёль за скот военнопленными, как правило, захваченными во время походов против других бариба, отказавшихся признать власть короля Никхи. Пёль использовали этих рабов для работы на полях. Причем рабство носило своеобразный характер, так как раб в имущественном отношении немногим отличался от своего хозяина: он имел собственную хижину, свои земледельческие орудия. Через какое-то время хозяин обычно отпускал раба на волю и даже давал ему для начала участок земли и пару быков. Различия между двумя категориями носили скорее моральный характер. Гандо, например, запрещалось участвовать в военных походах — это была привилегия свободных людей — или жениться на свободных девушках бариба или пёль.
Давно канули в Лету военные походы бариба, но каста гандо и в наше время пополняется новыми членами. Дело в том, что у бариба существует своеобразное поверье: если у младенца первые зубы начинают резаться на верхней челюсти, значит, в него вселился злой дух. Такого ребенка раньше полагалось убить. (Некоторые ученые усматривают в существовании этого древнего обычая бариба своеобразный способ сокращения рождаемости.) Теперь их отдают на воспитание пёль, которые в эту примету не верят, но вовсе не против получить бесплатно лишнюю пару рабочих рук. Ведь дети, подросши, становятся гандо.
Особое место в обществе бариба занимают кузнецы. Люди этой профессии пользуются в стране бариба, как, впрочем, почти повсюду в Африке, большим уважением. Именно из их рук выходит то, что несет бариба и жизнь — сельскохозяйственные орудия, и смерть — оружие. Кузнец и его ремесло окружены атмосферой тайны и множеством табу. Так, никто не может взять в руки молот кузнеца без риска стать жертвой тяжелого недуга. А духам железа даже приносятся дары: например, прежде чем приступить к изготовлению какого-нибудь очень важного орудия, наковальня кропится кровью жертвенного козленка. Короче говоря, хотя некоторые из законов и обычаев, управляющих жизнью бариба, уже отмерли или утратили былую силу, основы их общества во многом остаются неизменными.
Наказанный город
Этому способствовали и перипетии истории бариба. Высокорослые, физически сильные люди — они были отличными воинами. Осыпав врага градом отравленных стрел, пешие лучники уступали место коннице, которая стремительно врывалась в гущу неприятеля и яростным сабельным ударом решила исход схватки. Поэтому захват в конце прошлого века земель бариба стоил французской колониальной армии немалой крови. Да и впоследствии они еще не раз выступали с оружием в руках против колонизаторов. Особенно серьезным было восстание 1915 года под руководством Био Гера, вождя одного из селений близ Никки. Оно охватило почти всю страну и продолжалось более трех лет. Только перебросив значительные подкрепления из метрополии, колонизаторам удалось подавить восстание. Био Гера был схвачен и обезглавлен, а короля Никки, оказавшего поддержку восставшим, сослали в Гвинею на острова Лос, где он и умер. Селения бариба были обложены большими штрафами. Никки тоже был «наказан» — административный центр северной Дагомеи перенесли в Параку.
После этого Никки захирел. Сейчас его население насчитывает немногим более десяти тысяч человек, и по внешнему виду это скорее деревня, чем город. Да и жизнь в нем своей неторопливостью и монотонностью мало чем похожа на городскую. Только на центральной площади под тенистыми деревьями с утра до вечера шумит причудливый и разноголосый, переливающийся всеми цветами, как узоры калейдоскопа, африканский рынок. Здесь продают пряности, орехи кола, большие, будто обсыпанные красным перцем, оковалки сыра, птицу, ткани, украшения, оружие. Почти нет фруктов и овощей — стоит сухой сезон. В мясном ряду веселые мясники с кривыми ножами страшного вида в руках расхваливают свой облепленный мухами товар, зазывают покупателей.
Под прибитой к дереву вывеской «Известный врачеватель велосипедов и мопедов» перепачканный смазкой до самых бровей парень пытается вернуть к жизни древний велосипед. Тут же расположился местный парикмахер и в ожидании клиентов бреется сам. Неподалеку разложил свой товар книготорговец — старик в белой чалме, с четками в руках. В старости время течет медленно, неспешно течет и жизнь в Никки, поэтому старик, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, неторопливо перебирает четки в ожидании, что кто-нибудь остановится рядом с ним, поднимет с земли пожелтевшую арабскую брошюрку, и тогда можно будет поговорить, а может, и поторговаться — словом, скоротать время до полудня, когда рынок, как и весь город, замрет в послеобеденной дреме.
«Здравствуйте, ваше величество!»
На центральной площади Никки, в пятидесяти метрах от королевского дворца, растет громадный капок, или, как его здесь называют, «королевское дерево». По легенде, оно было посажено на могиле первого короля бариба. Размеры дерева говорят о многовековом возрасте великана, а значит, и о многовековой истории династии королей бариба. Под этим деревом любят собираться местные «пикейные жилеты» — посудачить, обсудить городские новости. Вот и сейчас здесь стоит небольшая толпа. Оказывается, идет партия «табуру» — игры, представляющей смесь шашек, нард и, похоже, крестиков-ноликов. Игроки — два почтенных старца, судя по количеству болельщиков, являются местными чемпионами. Обстановка очень напоминает шахматные сражения между пенсионерами где-нибудь на Гоголевском бульваре в Москве.
Подбираюсь поближе и настраиваю свою аппаратуру. Старики каменно невозмутимы, но после трех вспышек моего блица один из них, не поднимая головы, с сердитым видом произносит несколько слов — не иначе: «Уберите фотографа, он мешает полету моей творческой мысли!»
Меня торопит Умару: пора идти во дворец с визитом вежливости. Ведь сегодня пятница — приемный день короля. Вместе со своими министрами он сидит в небольшой глинобитной башне, прихожей-приемной королевского дворца, состоящего из десятка глинобитных построек, окруженных стеной высотой в полтора человеческих роста. Башня — единственный вход во дворец, и через нее с тазами и кувшинами на головах непрерывно снуют к колодцу многочисленные королевские жены. Неподалеку есть, правда, еще одна дверь, выходящая на широкое каменное крыльцо, но она открывается только в дни больших праздников.
Приветствовать короля его подданные обязаны падая Ниц, гость-иностранец должен входить во дворец, сняв обувь. Что делать, этикет есть этикет, и, скинув сандалии, приплясывая на раскаленном песке, я вслед за Умару вхожу в приемную. Король, пятидесятилетний крепкий мужчина в белой чалме и длинном белом одеянии — бубу, восседает в деревянном кресле — шезлонге, министры сидят прямо на глиняном полу. Зовут монарха Серо Тассу, он тридцать девятый король Никки. Его величество весьма тронут видом моих босых ног и, восклицая «Ну что вы, ну что вы!», быстро послал прислугу за моими сандалиями и за креслом для гостя.
Начинается все тот же неспешный разговор со множеством пауз и вежливых улыбок. Король говорит по-французски — до восхождения на престол он был жандармом в колониальной администрации, — поэтому мы обходимся без помощи Умару.
Столь необычный для монархов демократизм объясняется исторически. Власть королей бариба никогда не была абсолютной и ограничивалась рядом традиций и обычаев, а также отдаленностью и могуществом его вассалов. Его функции как главы государства сводились лишь к приему по пятницам просителей и обсуждению дел королевства с министрами. Правда, король бариба являлся еще высшим судьей, выносившим приговоры провинившимся — от наказания палками до отдачи в рабство и смертной казни. Приговоры приводил в исполнение королевский палач, чья должность при дворце считалась одной из самых почетных. Во время войны король возглавлял свое войско, и, соответственно, ему доставалась большая часть военной добычи и захваченных рабов.
Символ королевской власти — четыре обладающих магической силой барабана — барабакару, через которые духи предков диктуют свою волю живым. Звучат они только в дни больших праздников, во время похорон короля да избрания его преемника. Кроме барабанов, королю принадлежат шестнадцать длинных медных труб — канканди. Они не носят священного характера и являются скорее символом королевского статуса. Есть такие трубы и при дворах его вассалов, причем по количеству канканди определяется место того или иного рода в иерархии бариба.
После похорон короля кожа на священных барабакарах прокалывается, и никто под страхом немедленной смерти не смеет заглядывать внутрь барабанов. Короля хоронят на территории дворца около могил его предков. Траурные церемонии продолжаются три месяца. Королевских жен, обрив наголо, запирают на это время во дворце. Позднее они вновь могут) выйти замуж. Их судьба не так печальна, как судьба жен королей соседнего абомейского королевства, которых до недавнего времени убивали, чтобы и после смерти они служили своему властелину.
Когда траурный ритуал завершен, начинаются выборы следующего монарха. Легенда гласит, что один из первых королей взял в жены шесть девушек из различных кланов бариба, принесших ему шестерых сыновей, каждый из которых основал новую королевскую династию. К настоящему времени осталось лишь четыре семьи, имеющих право выставлять кандидатов в короли. Количество кандидатов во многом ограничивается строгостью предъявляемых к ним требований: быть сыном или внуком одного из королей, получить посвящение и имя принца на традиционном празднике Гани, иметь медные стремена — признак высокого происхождения, и, наконец, к этому времени лишиться матери — у бариба это обязательное условие для того, чтобы считаться взрослым.
Выборы происходят на заседании совета министров, на котором присутствуют старейшины и главные традиционные вожди. После провозглашения нового короля священные барабаны получают новую кожу из шкуры жертвенного рыжего быка. Начинается правление нового монарха, тяготы которого с ним делит его кабинет.
Министры короля выбираются из традиционных вождей и принцев бариба, а также из вождей пёль. Наиболее уважаемыми из них являются королевский конюший, глава мясников, хранитель королевских могил, глава кузнецов, а также грио — королевский историк — живая энциклопедия монархии бариба. Грио знает историю жизни всех королей, чьи военные подвиги и благородные деяния он воспевает под аккомпанемент небольшого барабана в дни праздников и ритуальных церемоний.
Особое место при дворе занимает гнон коги, или «королева». Это дочь одного из королей и, как правило, двоюродная сестра царствующего монарха. Гнон коги не только является хранительницей традиций, но руководит церемонией посвящения в принцы во время праздников Гани, причем от нее во многом зависит служебная деятельность самих министров. Всего их при дворе насчитывается около двадцати, но столь большое число не должно вводить в заблуждение. Обязанности большинства из них заключаются лишь в посещении короля по пятницам. Вот и сейчас по правую руку от королевского шезлонга полукругом сидят на земляном полу шесть-семь министров. Все в белом, в белых же чалмах, намотанных на красные фетровые колпаки с кисточкой. Неторопливо перебирая четки, они внимательно слушают наш разговор с его величеством.
Речь заходит о предстоящем ежегодном празднике Гани, на который собираются всадники из всех селений бариба.
— Нынешний год засушливый, и многие колодцы в городе пересохли, — говорит король. — Для людей воды еще хватит, а для лошадей нет. Поэтому мы послали гонцов во все селения с Просьбой направить только небольшие отряды, так что на этот раз соберется лишь 500—600 всадников. Некоторые отряды уже на подходе.
Король поднимает руку.
— Вот, слышите?
Действительно, вдали раздается бой барабанов — это в город вступает отряд одного из королевских вассалов.
На празднике гани
Громче и громче воинственный, сухой и резкий звук барабанов. Вдали в сбиваемом ветром вбок облаке ныли появляется отряд верховых. Впереди чинно вышагивает барабанщик с громадным барабаном на перевязи. Сразу за ним на богато украшенной лошади — вождь. Рядом идет грио, отбивая такт закругленной палочкой на зажатом под мышкой небольшом барабане: он поет хвалу вождю и его предкам. Голос его, гортанный и слегка охрипший, причудливо вплетается в рубленый ритм большого барабана. За вождем следуют старейшины, зачастую глубокие старики, несмотря на годы, сидящие в седлах как влитые. В задних шеренгах горячила коней молодежь, заставляя их вставать на дыбы, пугая прохожих.
Большинство всадников одеты в темно-синие, с белыми полосами домотканые таку. Эти длинные одеяния с разрезами спереди и сзади, чтобы было удобно садиться в седло, еще называют «пальто бариба». Таку защищает от солнца и пыли не только всадника, но и лошадь. На голове у каждого всадника громадный, сферической формы, плетенный из соломы шлем. Он надевается на чалму и прекрасно предохраняет от беспощадного африканского солнца. Знать выделяется белой одеждой и сверкающими медными стременами. У молодых и тех, кто победнее, такие же по форме, ажурные, выгнутые дугой, но деревянные стремена.
Если всадники одеты весьма скромно, то лошади украшены богаче. Разноцветные, вышитые попоны, седла, инкрустированные бисером и металлом, с высокими окованными медью луками. У некоторых коней по старой традиции головы закрыты цветными, тисненой кожи капюшонами, которые должны были защищать от стрел. Несмотря на дальний переход, у лошадей свежий, холеный вид. Бариба понимают в них толк, и ничто не ценится в этих краях так дорого, как хорошая верховая лошадь.
Под треск барабанов, под песни грио отряд чинно пересекает весь город и направляется к королевскому дворцу. Только иногда из его рядов вдруг с лихим гиканьем выскочит какой-нибудь молодец-удалец и промчится в клубах пыли по улице, распугивая детишек и кур. Потом под строгим взглядом вождя разом осадит коня и быстро займет свое место в кавалькаде.
На площади перед королевским дворцом, в тени манговых деревьев, всадники спешиваются, и вождь с несколькими старейшинами направляется к королевской «приемной», по пути несколько раз вставая на колени и падая ниц. Монарх милостиво встречает гостей, принимает от них подарки, сам дарит им пару баранов и корм для лошадей, после чего отряд направляется на постой в один из кварталов города. А в это время вдали опять раздается рокот большого барабана — это приближается следующий отряд.
На праздник Гани собираются издалека. Приезжают бариба и из столицы — чиновники, достигшие высоких постов. Они оставляют свои «мерседесы» и «ситроены» в Параку и оставшиеся 130—140 километров едут верхом — так велит обычай предков.
Накануне праздника Гани маленький, сонный Никки полностью преображается. За счет жителей окрестных деревень и прибывших отрядов его население вырастает вдвое. В эти дни разноцветное кипение базара выплескивается далеко за пределы рыночной площади, повсюду пасутся расседланные лошади, и город, полный шума, звона и ржания, напоминает громадный бивак.
Как уже говорилось, бариба не поддались влиянию ислама. Во всяком случае, наказ Пророка не прикасаться к спиртному здесь не был услышан, и в лавчонках бойко идет торговля пивом, вином и содаби — семидесятиградусным пальмовым самогоном. Мужчины ведут за стаканом нескончаемые разговоры, женщины уже разожгли огонь во двориках, откуда тянется аппетитный запах жареной баранины. До самого рассвета не будет спать город, прислушиваясь к рокоту барабакаров, предупреждающих о приближении праздника Гани.
На следующее утро город встает поздно: спешить некуда, праздничные церемонии начнутся только после полудня, когда спадет жара. К этому времени на площади перед королевским дворцом полукругом выстраиваются все всадники. В центр выезжает кпаро — городской глашатай, чтобы дробью своего барабана пригласить короля появиться перед народом.
Из-за стены дворца показывается небольшая кавалькада. Впереди в тени балдахина на белом арабском жеребце — король. Один за другим, в зависимости от положения, к нему присоединяются вожди, старейшины, грио. Вскоре всадники в облаке пыли, под звуки труб и барабанов покидают площадь и направляются к расположенной в нескольких километрах от королевского дворца могиле матери великого вождя Сунона Серо, приведшего в далекие времена бариба в Никки.
Совершив поклонение, король возвращается в город, останавливаясь по дороге, чтобы поприветствовать имама, главу кузнецов и вождя пёль. Каждому из них он вручает в знак дружбы орех кола.
Но вот всадники появляются на площади. Когда до дворца остается метров двести, король вдруг пришпоривает жеребца и, вырвавшись из-под тени балдахина, стрелой влетает в узкие ворота. Через несколько минут он появляется на парадном крыльце, откуда его величество будет наблюдать за дальнейшим ходом праздника. На крыльце же располагаются министры, придворные и телохранители короля — здоровенные, бритоголовые парни.
Наступает кульминационный момент праздника — поклонение принцев священным барабакару. По очереди выезжают родовитые всадники на площадь, останавливаются перед барабанами и, вручив подарки музыкантам, возвращаются на свои места.
На миг замолкли и вновь ударили барабаны, призывно заныли трехметровые медные канканди, приглашая наездников показать свою ловкость и удаль. Быть настоящим мужчиной по кодексу чести бариба — значит быть хорошим наездником. В шеренге всадников, полукругом охватившей площадь, один поднимает руку.
— Йа-а-а!
И он уже мчится, оставляя за собой шлейф пыли, прямо на столпившихся на другом конце площади зрителей. Еще мгновение — и разгоряченный, весь в пене конь врежется в пеструю людскую массу. Но на последних метрах всадник, весело скаля зубы в улыбке, поднимает скакуна на дыбы над шарахнувшейся толпой и, заставив повернуться на задних ногах, бросает его наметом в обратную сторону. Перед шеренгой всадников он снова поднимает лошадь, но здесь никто и бровью не поведет — «Знаем мы, мол, эти шутки... Вот посмотри, что я умею», — и на площадь вылетает новый джигит. Очень красивое зрелище. Одно жаль — почти невозможно фотографировать, такая поднялась пылища.
Состязания продолжаются. Старики, сдерживая нетерпеливо пританцовывающих коней, снисходительно посматривают на резвящуюся молодежь. Наконец один из них отпускает поводья и под одобрительный рев толпы вылетает на площадь. Старику лет восемьдесят, но его легкое, сухое тело, кажется, слилось с конем. И, пуская скакуна в бешеный галоп, он, может быть, вспоминает, как почти шестьдесят лет назад мчались с копьями наперевес отряды Био Гера на поблескивающие штыками сине-красные шеренги французских карательных отрядов. Да, с копьями и мечами на пулеметы и скорострельные карабины, ибо бариба редко прибегали к огнестрельному оружию, считая высшей доблестью убить врага в ближнем бою, в рукопашной схватке.
Праздник подходит к концу. Красное, остывающее солнце уже зацепилось за крону «королевского» капока. замолкли трубы, и площадь постепенно пустеет. Центр празднеств переносится в городские кварталы, где уже приготовлены самые вкусные блюда барибской кухни и крепкие напитки и где до самого рассвета будут веселиться и танцевать собравшиеся в Никки. А утром уляжется пыль за ускакавшими отрядами, и город снова затихнет, заснет, чтобы проснуться только через год под рокот священных барабанов барабакару, сзывающих бариба на древний праздник Гани.
…И лик Луны бесстрастный
Теперь и у меня есть эта карта. Я видел ее однажды в солидном научном учреждении. Она висела на стене среди нескольких ей подобных и ничем особенным не выделялась. В правом ее нижнем углу значилось: составители
В. В. Козлов и Е. Д. Сулиди-Кондратьев, научный редактор Ю. Я. Кузнецов. Масштаб 1 : 7 500 000. Отпечатано на картографической фабрике. И цена — рубль пятьдесят. Ничего особенного.
Действительно, ничего особенного. По светлому полю разбросаны разноцветные кружки: красные, синие, оранжевые, зеленые. Одни — большие, другие — меньше. Есть совсем крохотные. Посредине — серое пятно, похожее на лужу с рваными краями. Во всех направлениях — черные линии, сплошные и пунктирные. Антиклинали, разломы, кольцевые структуры. Обычная тектоническая карта. И все же необычная. Это первая тектоническая карта Луны, карта строения лунных недр. Первая!
Теперь она есть и у меня. Я отмечаю на ней маршруты лунных экспедиций. Наверное, мой внук будет относиться к ней, как к седой реликвии. Для меня же она символ возможностей нашего времени.
В 1922 году в Петрограде был выпущен карманный «Атлас Луны». Невероятным по тем временам тиражом — 2 тысячи экземпляров. Составитель в предисловии писал, что цель издания — дать возможность любителям астрономии изучать лунную поверхность, а специалистам — послужить карманным справочником по лунной топографии в тех случаях, когда употребление больших атласов затруднительно или излишне. Он так и написал, этот петроградский пророк: «...затруднительно или излишне». Надо было быть очень убежденным в необходимости такой работы, чтобы предлагать ее вниманию людей, еще вчера качавшихся от недоедания.
Лунный атлас 22-го года давно стал библиографической редкостью. Такой же ценной, как прижизненные издания стихов Пушкина или трактаты Грановского. По крайней мере, мне никогда не доводилось держать его в руках. Все сведения о нем я почерпнул из плотной серой карточки, которая с сотней себе подобных стояла в самодельной аккуратной коробке на письменном столе в небольшом кабинете уютной московской квартиры на проспекте Вернадского. Его хозяин, добродушный Владимир Козлов, совсем недавно освободившийся от приятного состояния, обозначенного понятием «молодой ученый», и перешедший в весьма ответственный разряд глубоких исследователей, царственно позволил мне покопаться в своих сокровищах.
— Слушай, Володя, — спросил я на правах давнего знакомства, — мне все-таки непонятно, каким образом вы с Женей, геологи по всем параметрам, вышли на космические проблемы?
— Почему космические? Вполне земные, — Козлов с видом лектора подошел к карте над тахтой. — На Луне, по существу, нет осадочного слоя. Нет песка, известняка, глины. И нет морей и океанов. Стопроцентная обнаженность. Первозданная картина, как в миг творения. Это же то, о чем геолог может только мечтать, — Козлов посмотрел на меня вопросительно, согласен ли я, и продолжал: — Земля и Луна сформировались примерно в одно и то же время. Но если у нас под ногами от того, что было четыре миллиарда лет назад, практически ничего не осталось, то на нашей соседке все законсервировано в лучшем виде. Бури и получай ценные сведения без гипотез, дискуссий и инфарктов.
— Ну, до глубокого бурения, как я понимаю, еще далеко. А лунная тектоническая карта — вот она, перед глазами. И как вам в голову пришло сделать ее? Сама-то идея, в общем, проста до тривиальности: бери методы аэрофотосъемки, применяй их для расшифровки фотографий Луны — и весь разговор. Но почему именно вы с Сулиди-Кондратьевым первыми занялись этим?
— Так уж и первыми?! — Он протестующе поднял руку. — Этой проблемой занимались многие. И много лет. И у нас в стране, и за рубежом. Но это пока единственная тектоническая карта Луны. Правда, в 1951 году американские ученые Шумэкер и Хэкман составили геологическую карту нашего спутника. В ней была попытка дать гипотетическую характеристику лунных пород и их возраста. Авторы, к сожалению, исходили только из гипотезы метеоритного происхождения лунного рельефа. Выводы их не полностью подтвердились.
— Значит, ваша карта единственная?
— В своем роде — да. Мы за нее даже удостоились медалей ВДНХ, а потом были избраны в члены Международной ассоциации планетологов.
— Так как же все началось и почему?
— Не знаю. Трудно однозначно ответить. Особенно — почему. Есть цепь плохо связанных друг с другом мозаичных фактов. Из них лишь при большой доле фантазии можно нарисовать первоначальную картину.
— И все же?
Рядом со старым зданием университета на Моховой, в первом этаже гостиницы «Националь», когда-то был популярный в Москве книжный магазин. Преотличный, с многочисленными отделами и большим выбором литературы. Володя Козлов, поступив на первый курс геологического факультета МГУ, часто после занятий приходил в этот магазин и подолгу рассматривал книги, разложенные на прилавках. Однажды он случайно стал свидетелем разговора двух весьма почтенных мужчин, зашедших, как было видно, случайно в отдел геологической литературы.
Один из них листал только что вышедшую из печати книгу А. В. Хабакова «Об основных вопросах истории развития поверхности Луны». Почтенные мужи были настроены весьма иронически. Смысл их едких замечаний, отбросив дилетантские глупости, можно было свести к одному: зачем заниматься совершенно бесплодным делом сейчас, когда полным-полно разной очень важной работы? Шел 1949 год. Своего мнения на этот счет Козлов тогда не имел. Книга ему показалась любопытной, но и ее оценка — не лишенной справедливости.
Почему-то его память сохранила этот случай. И это действительно случай, осколок, ситуация, каких в жизни бывает множество. Ведь могло же не состояться никакого продолжения.
Он закончил университет. Распределился в аэрогеологический трест. Начал работать. Пошли довольно трудные и однообразные будни. Это только в понимании непосвященных аэрогеология — сложные полеты с романтическими посадками. А он летал в основном на рейсовых самолетах.
Тогда же Козлов познакомился с Сулиди-Кондратьевым. Тот был оппонентом на защите результатов его памирской экспедиции. Осенью того же года они встретились еще раз. В Дамаске. Экзотическое место для встречи двух москвичей, работающих в одной организации, не правда ли?
Сирийцы пригласили группу советских специалистов сделать геологическую съемку территории их страны. До этого о геологии Сирии имелись довольно приблизительные сведения. Созданная в течение тридцати лет известным французским геологом Луи Дюбертре общая карта ряда ближневосточных областей уже не соответствовала новым требованиям. Правительство республики поставило задачу: в очень короткий срок сделать карту, на основе которой можно было бы вести многоцелевой поиск полезных ископаемых.
Козлову достался район Хомс — Тартус, Сулиди-Кондратьеву — Пальмира. Они оказались соседями. Приходилось решать совместно разные вопросы. Наезжали друг к другу с большим удовольствием: у одного — Средиземное море рядом, у другого — развалины знаменитого древнего города. Тогда и началась дружба. И понятно почему: далеко от Родины, одинаковые трудности, общие задачи и, как оказалось, почти совпадающие точки зрения не только по вопросам основной работы.
В Сирии они пробыли три года: с 1958-го по 1961-й. И до лунной карты было еще очень далеко.
Но одна любопытная деталь. Работали они в каменистой ровной, как стол, пустыне. Очень трудно было ориентироваться. Однажды Козлов с шофером даже переехали государственную границу и забрались в Ирак. Никто их, разумеется, не задержал, и они благополучно вернулись обратно. Существенно, впрочем, другое: место съемки было очень похоже на лунный ландшафт. Особенно разительным было сходство на базальтовом плато под Хомсом, которое пришлось тщательно изучать Козлову. Прямо библейский пейзаж — ни кустика, ни травинки. До горизонта плоскость, усеянная черными камнями. Несколько лет спустя, глядя на лунные панорамные фотографии, он удивлялся схожести.
Вполне возможно, здесь есть дальняя ассоциация. Но они оба совершенно откровенно утверждают, что никаких мыслей о лунной геологии тогда у них не возникало. Какая Луна? Дай бог с земными делами расквитаться! А дел было по горло и выше.
Мало-помалу расквитались.
Поделиться книгой: