Помоги проекту - поделись книгой:
А в последнюю ночь случилось совсем уж «тревожное»: в хуторе и вокруг так отчаянно запахло вареным, жареным, сладким и горьким, что ждать стало невмоготу...
Тогда наутро и случилась ярмарка.
Сабантуй
Входя в парную, я столкнулся с человеком распаренным и красным, словно только что сваренный рак. Человек шумно отдувался, лоснился, как жирный тюлень, и, конечно, это был он, мой старый приятель Серх, мариец, классный бортрадист, летавший когда-то в Арктике, а теперь поставивший задачу облететь весь мир. Я не видел его год, но не прошло и минуты, как он потащил меня на полок, и я со всею силою, по-настоящему, по-приятельски вынужден был колошматить его двумя вениками.
От распаренных веников пахло пряным березовым листом. Я калил их под потолком, и с силой припечатывал к спине постанывавшего Серха, и держал так несколько секунд — как он и просил, чтобы весь лишний жир согнать, выпарить всю лишнюю воду, потому что ему нужно было не ударить в грязь лицом где-то там, на каком-то сабантуе.
В раздевалке, когда, завернувшись в простыни, мы отдыхали, он все постепенно рассказал. Оказалось, что сабантуй, как я себе и представлял, — веселый праздник. «Сабан» — плуг, «туй» — праздник. Праздник плуга у татарского народа. Когда кончается посевная и на селе затихают работы, по аулам прокатывается волна сабантуев. За малыми сабантуями следуют сабантуи средние в районных и областных центрах, и в довершение происходит самый главный сабантуй в столице Татарии — Казани.
Марийцы, русские, чуваши всегда были желанными гостями на празднике. Ведь сабантуй, по существу, спортивный народный праздник. Во время его проводятся всевозможные состязания. Скачки на лошадях, бой на бревне мешками, набитыми соломой, перетягивание каната, смешные поединки вроде разбивания горшков палкой, когда у соперников завязаны глаза. Еще могут дать ложку в рот, в нее положат яйцо — и беги с ним, да не урони. Или на ноги мешок наденут, и опять же беги. Кто впереди? Выигравшему приз. Но самый главный приз — по традиции, баран — ожидает борцов. Состязания по борьбе — главное в празднике. Здесь нет ни весовых категорий, ни регламента. Победил одного, на смену ему выходит второй, третий... Кто победит последним, тот батыр, и баран ему. Когда-то и Серх был частым гостем на сабантуях, брал призы. А недавно прочитал в газете объявление, в котором приглашались все желающие попробовать силы на сабантуе. Серх взял отпуск и целый месяц тренировался и держал диету, сбрасывая лишний вес.
— Я в преотличной форме. Посмотри, совсем нет живота, — сказал он, сбросив простыню, и встал в борцовскую стойку. Расставив полусогнутые руки и рявкнув, он подпрыгнул на месте и, повернувшись всем корпусом, схватил в охапку тщедушного банщика. Тот, вывернувшись, размахнулся щеткой, но Серха уже и след простыл.
По правде, я не очень верил в Серха. Когда-то мы работали с ним вместе и жили в одной комнате. Утром и вечером он мылся в ледяном ручье, протекающем неподалеку в тундре, поднимал штанги и гири и был так здоров, что, казалось, перестань он заниматься всеми этими гирями, силы просто расперли бы его. Но с тех пор прошло немало времени. Я знал, что сотни часов, проведенных в тесной кабине самолета, да к тому же калорийная пища — всякие там цыплята и шоколад — уже через несколько лет лишают надежды вскинуть на плечи того победного барана, о котором размечтался Серх. Но разве можно не ободрить друга, когда ему придется пить сырое яйцо, которым угощают на празднике побежденного. Я договорился ехать вместе с ним.
— Посмотри, видишь того громилу впереди в кресле слева! — Серх не договорил, взревели турбины самолета, зажглось табло: «Пристегнуть ремни», стюардесса пошла с конфетами по рядам. У кресла того человека, на которого указывал мне Серх, она в замешательстве остановилась, тот разводил руками, убеждая ее в чем-то, и стюардесса пошла в кабину летчиков. Двигатели вдруг затихли. Великан забеспокоился. Женщина, сидевшая позади него, сказала:
— Вот теперь из-за вас не полетит никто.
— Что же я могу сделать, — сказал великан. В это время из кабины вышел летчик. Он подошел к великану: ,
— Это вы не желаете пристегиваться? — угрожающе спросил он. — Сейчас высадим.
— Я не виноват, — заволновался великан, — мне на сабантуй надо. Разве я виноват, что не хватает ремня. Я привяжусь, дайте какой-нибудь канат.
Серх взгрустнул — попробуй такого обхвати — и до самой Казани не проронил ни слова.
...Что-то простое, родное и близкое было во всем облике татарского аула и для меня, русского.. Раздольные зеленовато-голубоватые поля, овраги, деревянные дома, стоявшие вдоль речушки. Высокие редкие вязы и тополя с галдящими грачами. Табуны лошадей, рыжие жеребята, кусавшие, играя, друг друга за холки, больно щиплющиеся гусаки на лугах напомнили о задорном и веселом детстве. Серх забыл про великана, вспомнил о чем-то другом и снова заходил петухом.
В день сабантуя весь аул собрался на майдане. Трава здесь была чистая и зеленая, словно ковер, и люди сидели кольцом вокруг борцов. Начали самые старые батыры, потом взялись бороться мальчишки. Боролись весь день, к вечеру объявился чемпион. Длинный высокий парень в синем спортивном костюме. Он знал много приемов, видно, занимался где-то борьбой, и укладывал противников одного за другим на зеленый ковер. Теперь уж и побежденным давали вместе с яйцом куски материи, завлекая публику. И когда уж что-то очень долго не объявлялся напарник этому длинному, на поле выскочил Серх. Он скинул пиджак, взял полотенце — борьба шла на поясах — и, лихо пропустив полотенце в руке, проверил его на крепость. Они совсем недолго боролись. Серх победил, он приподнял парня, готов был бросить его через себя и... вдруг поставил на место. Пожал ему руку и ушел.
«Легковат, — сказал он. — Победить так было бы нечестно». Тот парень, выдержав еще два боя, захватил барана, а мы отправились на следующий сабантуй в Арске. Но в разгар сабантуя начался дождь, и празднование перенесли на следующий день. Батыры на этом сабантуе были крепкие, кряжистые и сильные. Но Серх уже не мог бороться...
У бабая, к которому мы зашли переждать дождь, была пасека. Дом у него был очень чистенький, аккуратненький. Наличники окон были резными, выкрашенными голубой краской. Под крышей, над окнами же, сияла радуга из всех цветов. Домик был прямо сказочный. А внутри дома дерево сверкало своей первозданной красотой. Промытое, будто отполированное. Здесь светелку не тронула малярная кисть, отчего в доме было как-то очень уютно, светло и тепло.
Бабай сказал с гордостью, тихонько, что это он все сделал сам. Все своими руками. Он сидел за столом, маленький, лысенький, благообразный, приветливый, и угощал нас, угощал.
Мы ели мед. Мед был очень вкусным, пахнущим всеми запахами полевых цветов, и Серх нажимал на мед, приговаривая, что сила его ему очень пригодится. Потом была лапша с мясом, потом жареное мясо, потом беляши с мясом, потом чай с медовыми пряниками, с какими-то пирогами, в которых орешки были запечены с медом, и опять мед с чаем. Бабай внимательно слушал все, что Серх рассказывал про свой последний полет в Дакар, про то, как там живут люди, и был очень рад тому, что Серх с таким аппетитом ел и ел его мед. Жена бабая, соблюдая, видимо, древний этикет, гремела посудой за печью и появлялась оттуда лишь тогда, когда подавала очередное блюдо к столу. «В старину, — сказал бабай, — женщин даже на майдан не пускали, когда там шла борьба. Смотрели только мужчины». — «А мы все равно смотрели, — вдруг вменилась его жена. — Ходили и смотрели из-за кустов. То, что было в старину, давно прошло». И она, побросав свои кастрюли, под общий хохот вышла из-за печи и уселась за стол. Очень было хорошо сидеть у них. Тепло, струившееся от печки, размаривало, и не хотелось уходить.
Серх сам напросился на молоко. Хозяйка принесла кринку из погреба. И, отмахнувшись от меня, как от назойливой мухи, Серх выпил всю кринку, стараясь угодить теперь уж хозяйке...
Серх не спал всю ночь. Под утро под глазами у него появились темные круги, и выглядел он разбитым. Стало ясно, что теперь уже ему не до борьбы. Как говорят боксеры, он лишился права на нее по причине технического нокаута. Но Серх воспринял неудачу мужественно и спокойно. «Зачем мне холодильник», — сказал он. Он уже откуда-то узнал, что на этом сабантуе вместо барана победителю собирались вручить холодильник.
Он стал зрителем и вскоре хохотал, потешаясь над парнями, лупившими друг друга мешками с соломой. Это было очень смешно. После удачного удара невозможно было удержаться на бревне, а место упавшего занимал другой. Канат тянули здесь не руками, а впрягшись в него наподобие лошади, и тянуть его тоже было потехой. Особенно смешно было, когда пытались доставать губами монету из большого блюда с катыком, кислым молоком. Но самое смешное было в том, что нашелся парень, который выпил весь катык и преспокойно достал монету. Серх под конец даже сплясал под гармонику.
Под эту незамысловатую переливчатую мелодию татарской гармоники мы уезжали с сабантуя. Серх вдруг вспомнил про великана, который летел вместе с нами на самолете. Наверное, тот боролся в каком-то другом ауле. В электричке было полным-полно веселого народа. Все возвращались с сабантуя. И все пели одну и ту же песню. Я спросил Серха, о чем она. И он сказал: «Примерно переводится это так: «Как прекрасна Родина моя».
От ысыаха к ысыаху
Мы едем по Якутии на лошадях, машинах, лодках, катерах, «Ракетах», летим на самолетах. Мы едем от наслега к наслегу, от ысыаха к ысыаху. В одном наслеге праздник затихает, в другом только зарождается. Для нас, фольклорной экспедиции Института истории искусств, главное — больше увидеть.
Ысыах — старинный народный праздник кумыса. В давние времена ысыах посвящался духу Юрюнгу Ар Тойону, в его честь огонь окропляли кумысом и, заклиная плодородие, разбрызгивали эту животворную влагу на поля и урасы — покрытые берестой якутские юрты. А задобривши всех богов, начинали пир и веселье. От этого древнего обычая и произошло название праздника: «ысыах» значит «окропление», «обрызгивание».
Первый ысыах мы праздновали в поселке Соттинцы недалеко от берега Лены. Праздник начался песней и песнею же закончился: «Еще одну зиму исскребши-сточивши, убивши могучий холод, проводили; стаяли ледяные громады, согрелись твердыни. Наступило нарядное лето, зазеленела праздничная земля, темный лес нарядился, и наша кукушка закуковала».
Якуты выпускают молодых жеребят на луга, доят кобылиц и готовят шипучий кумыс. А затем все собираются в рощах, окруженных изгородью — тюсюлгэ, состоящей из коновязей — столбов и молодых березок.
У столбов тюсюлгэ расставлены кожаные бадьи с кумысом, привязанные волосяною веревкою. А вокруг деревянные резные кубки — чороны, берестяные узорчатые ведра.
Праздник начинается со славословия — алгыса — слова всеобщей радости и любви к теплу и солнцу:
Дьэ бо... Ну во-от! Ну во-от!
Да будет благоденствие — уруй!
Да будет радость — айхал!
Да будет веселье — мичил!
Вокруг центрального столба — коновязи с чороном на верхушке — ходит пестрый хоровод. Нарядно и ярко по-старинному одеты пожилые мужчины и женщины, старухи звенят серебряными украшениями. Дети и подростки, с чоронами, наполненными кумысом, танцуют и поют, повторяя слова запевалы:
Увлажняя горло терпким кумысом,
С праздничными словами веселиться будем,
Радуя друг друга, будем говорить драгоценные слова.
О девяти выемках кубки уставив,
Важным гостям своим подносить их будем!
Каждый день таких драгоценных дней не увидеть,
Не каждое утро принесет такие дни,
Непрерывные игры устроим-ка, пока живы!!
Глубокой белой ночью и молодые, и старые якуты устраивают состязания в борьбе, стрельбе в цель, скачках, беге...
В разгар пира и веселья появляется легендарный якутский богатырь Нюргун Боотур Стремительный; шлем его касается средних ветвей лиственниц. Он едет на своем знаменитом Гнедом, скакуне, умеющем не только понимать человека и разговаривать, но в трудную минуту дающем советы хозяину. На богатыре меховой костюм, а поверх него три золотых доспеха, три серебряных и три железных. В руке у него длинный лук, пускающий стрелу со свистом сквозь девять небес, склеенный желчью рыбы смерти, с тетивой из спинного сухожилия льва.
Богатырь поет о том, что его сестра, прекрасная Айталы Куо, попала в беду, ее похитил жестокий Уот Усутаакы — «Огонь извергающий». Отправляясь в далекие края, Нюргун поет прощальную песню, медленно объезжая вокруг коновязи три раза. Вот кончилась песня, он ударил коня священной плетью с семью концами. Конь оттолкнулся копытами, поднялся и полетел на север на крыльях из хвоста и гривы.
Богатырь исчезает, как сказочный призрак, в молочно-белой ночи, как живая легенда, которая еще долго звучит в песнях стариков олонхосутов, неутомимых в полете фантазии сказителей былин — олонхо. Чорон с кумысом переходит от одного певца к другому, и старики уже желают тому, кто хочет обрести былую силу и молодость, вернуться на ту землю, где прошло его детство. Якутия возвращает бодрость и силу даже тем, кто приезжает только в гости на ысыах:
В разуме своем нашедши драгоценные слова,
Попировав, расстаемся. Благословляем вас.
Пусть вырастут здоровыми ваши дети, что лежат в колыбелях,
Пусть множится скот в ваших загонах.
Евгений Федоровский. День короткий как миг
Через полчаса после вызова Матвей был у Чекмарева. Федор Васильевич медленно разбирал какие-то бумаги. Увидев Матвея, он отложил дела и сказал нарочито официальным тоном:
— Товарищ Асташков, вы зачислены в отряд особого назначения. Командовать им буду я.
— Федор Васильевич! — обрадованно воскликнул Матвей.
Чекмарев подвел его к карте, на которой синим и красным карандашами были отмечены наши и немецкие войска.
— Отсюда, с севера, соединения фельдмаршала фон Бока прорвались к каналу Москва — Волга... На Волоколамском шоссе наступают танковые группы Гота и Геппнера... Со стороны Тулы ударил Гудериан... Здесь действует Клюге... На танковые колонны врага брошены курсанты училищ, ополчение и все войсковые тылы. Надо выиграть несколько дней. Подкрепление, сибирские дивизии, уже в пути. Несколько дней... Может, неделя. Может, две... Но надо выстоять.
Федор Васильевич отошел к столу, переложил несколько листков, отпечатанных на папиросной бумаге.
— Нам удалось установить, что в войсках фон Бока действует дивизия СС «Рейх». Она получила специальную директиву сформировать особые отряды, так называемые гехеймкоммандо, для захвата наиболее важных объектов в Подмосковье и в самой Москве... Одновременно Гиммлер назначил на пост начальника войск СС в Москве своего любимца генерала фон дем Бах-Залевски. Так вот, этот Залевски уже сколотил «передовую команду для Москвы» во главе с штандартенфюрером СС Зиксом. Видишь, как у них поставлено дело? — Федор Васильевич на минуту задумался и вдруг сильно ударил кулаком по столу: — Но Москву мы не отдадим!.. — Потом продолжал: — Так вот, эта «передовая команда для Москвы», то есть полк СС, сформирована из наиболее преданной молодежи «Гитлерюгенда», руководимого фон Ширахом, — проговорил Чекмарев. — Конечно, все это делается для бума, пропаганды. Но нельзя недооценивать силу такого воздействия на приунывших после тяжелых боев солдат.
— Неужели мы должны справиться с целым полком? — спросил Матвей.
— Разумеется, нет. Нашему отряду, вернее группе, дана более скромная задача. — Чекмарев дотянулся до карты на столе, развернул ее перед Матвеем. — Вот здесь, где-то в районе Дмитрова, фашисты оборудовали посадочную полосу для самолетов. Сюда прибудет из Берлина специальный курьер. Он привезет лейбштандарт самого Гитлера и приказ о наступлении полка. Понял?
— А уж если этот полк выступит, считайте, начнется наступление по всему фронту.
— Вот именно, Матвей. — Чекмарев поглядел в окно, помолчал и закончил: — Нам нужно перехватить этого курьера... В крайнем случае уничтожить...
Группа расположилась в наблюдательном пункте полка, через позиции которого она должна будет переходить линию фронта.
— Которых тут переправлять? — хмурясь, спросил вошедший боец с коротким артиллерийским карабином.
— Ты местный, Силкин, проводи товарищей через линию обороны. В тыл идут, — ответил командир.
Силкин оглядел Чекмарева и кашлянул в кулак:
— Это можно.
...Ночь была тихая и безоблачная. Чистые звезды мерцали в небе. Иногда с вражеской стороны взлетала ракета-«лампочка» и долго бросала на землю мертвенно-голубой свет.
Силкин долго вглядывался в темноту, прислушиваясь к приглушенным шорохам ночи. Наконец он тронул локоть Чекмарева, прошептал:
— Спит фашист. Устал. — И полез на бруствер.
Матвей старался держаться рядом с командиром. Он полз, ощущая руками подмерзшую, промытую недавними дождями землю. Глухо билось сердце.
Чуть поодаль, посапывая, полз Атяшкин. Ему было тяжелей.
Кроме вещмешка, Андрюха тащил рацию с запасом батарей.
Впереди выросла какая-то глыба. Матвей затаил дыхание. Приостановился и Атяшкин. Силкин с Чекмаревым повернули в сторону. Вспыхнула ракета, и тут Матвей увидел подбитый немецкий танк. Недалеко от него — еще два мертвых танка и бронетранспортер с тупо срезанным мотором и пробитыми шинами.
Вдруг Силкин и Чекмарев замерли. Впереди кто-то зашевелился, и через мгновение раздался сухой выстрел ракетницы. Сильный, как электросварка, свет ослепил глаза.
— Вот гад, проснулся, — еле слышно прошептал Силкин.
Немец бросился к пулемету и выпустил в темноту длинную очередь. Тотчас ожили соседние пулеметы. Трассирующие пули засвистели над головами бойцов.
— Придется назад, здесь не пройти, — Силкин круто развернулся и пополз, быстро перебирая руками.
Чаще захлопали ракетницы. Все кругом задрожало в голубом трепетном свете. Залаяли минометы. Осколки с хрюканьем врезались в землю и шипели, остывая в лужицах, затянутых первым ледком.
Кое-как дотащились до своих окопов, упали на дно и долго молчали.
— Все здесь? — переведя дух, спросил Чекмарев.
— Все, — ответил Матвей, пересчитав бойцов.
— Может, попытаемся в другом месте?
— Не, — замотал головой Силкин. — Он теперь не уснет до утра. Обозлился.
Вторая попытка прорваться через фронт в другом месте тоже не удалась. Когда бойцы Чекмарева снова подползли к немецким окопам, гитлеровцы встретили их огнем. Пришлось и на этот раз отступить.
Устроились за крепкими стенами старой, полуразрушенной усадьбы, на нейтральной полосе. Холодный ветер влетал в разбитые окна, кружил пыль, древесную труху, вороний помет.
Серый рассвет заползал в щели ржавых ворот. Федор Васильевич посмотрел в бинокль. Он увидел изломанную линию вражеских окопов. Иногда над бруствером появлялась каска, затянутая коричневатым, под цвет земли, чехлом, и тут же исчезала.
Чекмарев оторвался от бинокля, подошел к Матвею, сел рядом.
— Федор Васильевич, а что, если попробовать перейти днем? Сейчас?
Поделиться книгой: