Помоги проекту - поделись книгой:
Рядом с ними стоял и Саша Ефремов. Он первый заметил сигнал бедствия, и уж ему, конечно, не пристало вступать в пустой спор. Но Саша не мог удержаться: разговор уходил не в ту сторону.
— При чем тут меткость, ребята? Все равно близко не подойдем. Во-первых, волной может бросить, столкнемся, да и пламя у него вон какое... А у нас бензин на палубе...
— Ерунда! С кабельтова огонь не достанет, а выброска — свободно...
Спор разгорелся снова. Саша отошел, взглянул на горизонт. Зарево растекалось, ширилось, уже на клубах густого дыма виднелось отраженное пламя. Когда палуба теряла устойчивость, падая в провалы меж волн, и тело становилось легким и чужим, островок огня начинал метаться в Сашиных глазах, и все казалось ему сном, начиная с того момента, когда он впервые увидел за опавшим гребнем красный огонек ракеты.
...Это было совсем недавно, может, час или два назад. Вахтенный Ефремов стоял в уютной полутьме ходовой рубки «Лазарева», и курс груженного мукой теплохода лежал на Хайфон. До смены было еще полтора часа. В этом рейсе Саше повезло с вахтой. Так приятно, сменившись в полночь, пройтись по затихшим коридорам судна, понежиться под теплым душем и потом сразу уснуть в уютной качели-койке.
Он застегнул штормовку, вышел на крыло мостика. Ветер заполнил уши прерывистым гулом. «Лазарев» сидел в воде низко, и горизонт временами скрывался за гребнем. В один из таких моментов, когда форштевень теплохода с шипением раздвинул плотную массу водяного склона и пошел вниз, Саше почудилась над быстро исчезающей границей неба слабая красная вспышка.
Открыв дверь в рулевую, он позвал штурмана:
— Поглядите! Что-то там есть прямо по курсу!
Олейников оставил карту и вышел.
— Ага, поднажал ветерок! Надо бы замерить. — Он поежился. — Ну и что ты видел?
— Вроде красный огонь, но думаю, не ходовой...
Долгое время горизонт был черен, но вдруг четкая звезда красной ракеты вспыхнула вдалеке и медленно опустилась в воду. За ней другая, третья...
— Однако шутки в сторону... Это же сигнал бедствия! Срочно к капитану!
Олейников торопливо записал время и пеленг сигнала в вахтенный журнал и, не дожидаясь капитана, снял трубку машинного телефона:
— Чернюк? Валяй аварийный!.. — Точным движением он вонзил тяжелую трубку на место и добавил, обернувшись к рулевому: — Курс 258 — и не рыскать!
— Есть 258!..
Саша доложил капитану и торопливо скатился по трапу вниз, в каюты к матросам, чтобы сообщить, что «Лазарев» меняет курс, до того, как прозвучит сирена — сигнал тревоги.
— Подъем, ребята! Кажется, не видать нам сегодня сна, как завтра — Владивостока! — крикнул он, едва открыв дверь каюты, но ответа уже не услышал. Заревела сирена, и судно превратилось в четкий боевой механизм. Оранжевые спасательные пояса промелькнули в коридорах, и снова стало тихо, как прежде. На палубе аварийные команды растягивали пожарные шланги, готовили пластыри, концы, спасательные плоты.
...А горизонт светлел. Когда они подойдут совсем близко, это, наверное, будет похоже на день среди ночи, хотя представить такое нелегко...
Темный силуэт мелькнул в волнах недалеко от «Лазарева». Сначала Саша решил, что ему показалось. Он долго не мог сосредоточить внимание на том же месте: отвлекало пламя пожара. А когда стало очевидно, что теплоход приближается к шлюпке, и Саша хотел крикнуть, спокойный голос капитана раздался из спикера:
— Носовой аварийной партии приготовиться к приему шлюпки!
Кому случалось прикуривать в кузове машины, несущейся по ухабистому проселку с хорошей скоростью, тот сможет представить, что значит «принять» шлюпку на восьмибалльном море. Собственно, шлюпку удержать почти невозможно, и тем сложнее задача: снять с нее людей, поймать момент, когда она окажется на уровне фальшборта судна и рядом с ним. А это доли секунды, в каждую из которых шлюпка может разлететься в щепки от удара о борт...
Горящее судно оказалось филиппинским транспортом «Хой Фунг». Под панамским флагом он следовал с грузом фанеры и пиломатериалов из Манилы в Гаосюн на Тайване. Трое из шлюпки были спасены. А на горящем транспорте оставалось еще 24 человека, и спасать их нужно было, не теряя ни секунды. Тушить судно, груженное пиломатериалами, все равно что пытаться залить из огнетушителей пожар на нефтяной скважине.
24 человека на «Хой Фунге», столпившись на баке, поливали себя водой из ведер; одежда, уже готовая загореться, сильно парила.
— Ну что, Ефимыч, попробуем швартоваться, — задумчиво сказал Олькин в микрофон спикера. Это больше походило на просьбу подать совет, чем на приказ. И Колчин понял.
— Бензин за борт? — спросил он.
— Что? Да, да, куда же... И все пожарные шланги — на правый борт.
Боцман выслушал приказ старпома недоверчиво, но, бросив еще раз взгляд на «Хой Фунг», только покачал головой.
— Поспешить бы, Ефимыч, вон как полыхает, — сказал он, когда семь бочек с бензином исчезли в волнах.
— Поспешить не штука, Леша... — неопределенно сказал Колчин. — А вот подойти...
— Думаешь, не выйдет? Пламя собьем снаружи...
«Лазарев», отгороженный от горизонта жарким куполом зарева, шел на отчаянную швартовку. Капитан словно надеялся на чудо, но в последней момент понял, что это невозможно. В это время, едва заметные во тьме, словно избегая встречи, прошли мимо два неизвестных судна.
Вахтенный штурман на мостике, выпустив в небо почти весь запас аварийных ракет, громко выругался!
— Вы когда-нибудь видели такое? А ведь в порту они будут называть себя моряками...
Саша Ефремов вынул из кармана насквозь промокшую пачку сигарет, сунул одну в рот и процедил:
— Подлецы...
Колчин на баке больше не мог бездействовать. Он давно уже ловил момент для залпа линеметателя. Наконец, когда до «Хой Фунга» оставалось метров триста, старпом выстрелом достал выброской борта «филиппинца»
У моряков это называется «телефон». Линь крепится на обоих судах, и по нему, как паром через реку, ходит плот. Нужно было сделать всего два-три рейса, и все люди были бы спасены. Но и тут не повезло потерпевшим. Только пятеро из них успели спуститься в плот, как линь оборвался — хорошо еще, на их стороне. Люди на плоту чудом успели удержать оставшийся конец.
— Вира, ребята! — скомандовал боцман, и плот мигом подлетел к штормтрапу.
Незнакомая речь. Смуглые, изможденные лица. Одному трудно стоять: сильно обожжен. Одежда висит клочьями.
В лазарете за дело принимается Юра Совран. Когда он, умыв руки, закатывает рукава халата и склоняется над раненым, Олькин осторожно прикрывает дверь: теперь жизнь третьего механика Герри Минерва в безопасности. Об остальных позаботятся девушки! Душ сделал свое дело, но главное — кофе. Угрюмость слетает с лиц. Слова, которые произносят спасенные, звучат в их устах как благодарная молитва:
— Рашен шип! О"кэй! Спасибо!
...К полудню черный дым широко стелился над проливом Лусон. Горстка беспомощных людей собралась на полубаке «Хой Фунга», на единственном островке, обойденном вихрями огня. Вновь и вновь «Лазарев» делает разворот и идет на сближение с «Хой Фунтом»: повторить «телефон» — в этом единственный шанс. И Колчин его не упустил.
Последних — шесть человек команды и капитана — сняло подошедшее таиландское судно «Пицхит Самуг».
Взрыв котельной и первого трюма «Хой Фунга» поставил точку в трагедии, происшедшей в Южно-Китайском море, в проливе Лусон. Капитан Федерико, Гутиеррес стоял у фальшборта «таиландца» и угрюмо смотрел на то, что было когда-то его судном и исчезало сейчас в короне пламени... Едва ли капитан Гутиеррес, в каких бы морях и под каким бы флагом ни плавал в будущем, забудет 24 февраля 1972 года и советских моряков, которые не прошли с потушенными огнями мимо чужой беды.
В зеркале 2000 года
Еще очень далеко — более четверти века! — до 2000 года, а интерес к нему сейчас такой, будто он уже на пороге. Дело, однако, не только в том, что это рубеж третьего тысячелетия и, стало быть, своего рода историческая веха. Пристальный взгляд в будущее с развертыванием научно-технической революции стал жизненной необходимостью, ибо ускорился темп движения, а чем выше скорость, тем, понятно, лучше должна быть высвечена дорога.
Хозяйство нашей страны все шире использует прогноз, так как развитие социалистического общества немыслимо без точного планирования, а оно требует исследования различных тенденций и перспектив будущего. Гостя нашей сегодняшней кают-компании доктора исторических наук, заведующего сектором прогнозирования Института социологических исследований АН СССР И. В. Бестужева-Ладу мы попросили рассказать об этих работах, о прогнозах дальнейшего развития нашего общества.
— Позвольте мне сначала развеять один миф...
— Какой, Игорь Васильевич?
— Миф, что мы предсказываем будущее. Мне часто с самого начала задают вопрос: «Скажите, а что там будет в 1990 году? В 2000-м? И пожалуйста, поконкретней».
Такой интерес, конечно, понятен и объясним, но времена оракулов давно миновали. Подобные вопросы не совсем правомочны и по другой причине. Возьмем для примера прогноз погоды. Здесь мы сталкиваемся с природными, в целом пока не управляемыми процессами. Однако наступит день, когда метеорологи настолько разберутся в их свойствах и закономерностях, что даже долгосрочный прогноз погоды обретет абсолютную точность. Представьте, однако, что мы, хотя бы частично, научились управлять погодой (к этому мы, кстати, постепенно уже подходим). Чем, спрашивается, станет тогда метеопрогноз? Допустим, еще зимой точно будет рассчитано, что июль где-нибудь в Тульской области окажется жарким и сухим. Итак, прогноз сделан... А облисполком, допустим, сухой июль никак не устраивает. Он заказывает дождь, и небо над областью покорно заволакивают тучи. Как тогда прикажете быть с прогнозом? Прогноз он или уже нечто другое?
Социальные же, то есть в принципе управляемые процессы, особенно при социализме, поддаются, как всем известно, регулированию. Видите, что получается? Я даже оставляю в стороне вопрос, достаточны ли наши знания для выдачи того или иного конкретного прогноза. Предположим, достаточны. Предположим, мы даем совершенно точный прогноз: «В 1985 году в такой-то сфере жизни следует ожидать того-то и того-то». А ну как это событие нас не устраивает? Не будем же мы сидеть сложа руки! А раз так, то сбудется ли прогноз?
— Тогда поясните, пожалуйста, в чем смысл прогнозирования.
— Попытаюсь. Тут вот еще в чем сложность. Сотни тысяч слов в русском языке, а слова, которое бы ясно и однозначно определило наше занятие, увы, нет. В самых общих чертах наша работа выглядит так. Мы изучаем положение дел, исследуем тенденции, как явные, так и едва наметившиеся, и стараемся рассчитать, во что они выльются, какой примут характер, к каким изменениям приведут. При условии их, так сказать, естественного развития, то есть когда мы мысленно отвлечемся на время от возможного и даже нужного вмешательства в нежелательные тенденции органов планирования и управления. Это сложная, очень сложная работа, так как, сами понимаете, процессов великое множество, они переплетаются, противоречат друг другу, а наши знания их конкретных закономерностей еще далеки от совершенства. Все же есть методы, способы, которые позволяют представить, «что будет, если все пойдет само собой».
Это то, что называется исследовательским, или эксплоративным, прогнозированием. Картина будущего возникает, конечно, неполная и не всегда четкая. Но лучше видеть вполглаза, чем совсем ничего не видеть.
Вторая, не менее важная часть работы — это нормативное прогнозирование. Для будущего желательно составить нечто вроде «техусловия». Процесс скорей всего пойдет так-то. А каким мы его хотим видеть? Угоден ли он нам? Каким, с нашей точки зрения, должно быть будущее в таком-то и таком-то конкретном случае?
Можно подумать, что эта часть дела легче первой. Будто так уж трудно формулировать желаемое! Да, трудно. Ведь нельзя же просто сказать: «Все и везде должно быть хорошо». Что значит «хорошо»? С позиций какого дня — сегодняшнего или завтрашнего — «хорошо»? Каковы должны быть, так сказать, параметры каждого конкретного «хорошо»? Проведите опрос хотя бы по автомобилизации страны: какой норматив развития представляется самым желательным? Получите разные, порой взаимоисключающие мнения.
Но вот, скажем, нормативное прогнозирование закончено. Мы знаем, как должны развиваться события, знаем, чего хотим. А как привести процесс к «идеальному результату»? Какими путями и способами? В какие сроки? А ведь процессов, повторяю, великое множество...
— То, что вы говорите, однако, уже не только прогнозирование, но и регулирование, управление, планирование.
— Совершенно верно! Я как раз к тому и клоню, что чистого прогнозирования процессов, на которые мы можем влиять, не существует. Это передаточное звено в цепочке регулирования, управления, планирования. В ней всегда присутствовал элемент прогноза. Сейчас, однако, наука способна резко усилить и улучшить этот элемент, а тем самым улучшить планирование и управление. Прогнозирование, по зарубежным данным, дает до пятидесяти долларов прибыли на доллар затрат. Представляете, что оно может дать и уже дает в наших условиях? О научном улучшении качества планирования и управления очень серьезно говорилось на XXIV съезде КПСС. Прогнозирование — одно из средств- решения этой важнейшей задачи.
— Но неужели так-таки ничего нельзя сказать конкретно о предвидимом будущем? Ведь кое-что, очевидно, можно наметить в качестве наиболее ожидаемого, возможного варианта. Рассчитать, к примеру, численность населения нашей страны к 2000 году...
— Я не говорю, что нельзя. Я лишь заранее хочу снять с нашей работы налет сенсационности и категоричности. Вы спрашиваете, сколько нас будет к 2000 году? Что ж, такие расчеты имеются. Мы вправе ожидать, что к 2000 году население нашей страны возрастет до 330 миллионов человек или будет чуть меньше. Точно так же, если сейчас в городах Союза живет немногим больше половины людей, то в 2000 году городское население составит уже абсолютное большинство.
— Можно об этом рассказать поподробней?
— Где-то в начале века даже в самых развитых странах десять сельскохозяйственных работников могли обеспечить пищей десять-тринадцать человек. Сейчас благодаря комплексной механизации и успехам агрохимии один человек может прокормить уже более сотни людей. Комплексная механизация пока распространена далеко не повсеместно, но этот процесс идет быстро. А на горизонте уже и комплексная автоматизация сельскохозяйственного производства, когда один оператор сможет прокормить тысячи людей. Еще более высокими темпами комплексная механизация и автоматизация развиваются в промышленности.
Отсюда несколько важных следствий. Уровень сельскохозяйственного производства приближается к уровню промышленного. Работников там требуется много меньше, чем ранее. Число людей, непосредственно занятых в промышленности, еще некоторое время будет расти. Но в основном расширится так называемая «сфера обслуживания», а также сфера духовного производства: всюду — от науки до торговли — людей станет больше. Увеличится против сегодняшней доля свободного времени. С торжеством автоматики — это принципиальный момент — изменится роль человека на производстве. Он уйдет от станка и конвейера. . Непосредственно производство будет осуществляться автоматами и кибернетическими устройствами; человек же станет управляющим этого комплекса. Правда, это более отдаленная перспектива.
Социальные последствия тут грандиозны. Еще недавно мы слабо представляли, как же конкретно произойдет стирание противоречий между городом и деревней, между трудом физическим и умственным. Теперь этот процесс стал зримым и наглядным.
— То, о чем вы говорите, — данные исследовательского или нормативного прогнозирования?
— И того и другого. Это объективная тенденция, которую предвосхитили еще классики марксизма. А вот, скажем, введение всеобщего среднего образования — это своего рода упреждение будущего. Еще лет пять-десять назад основной задачей средней школы была подготовка в вуз. Сейчас ясно, что среднее образование — это та норма, которая вскоре объективно потребуется на заводе, ферме, за прилавком — словом, повсеместно, хотя и не одновременно. Что это так, можно заметить уже теперь. Дальше требования к разуму, культуре, знаниям человека будут возрастать еще быстрей.
Будущее часто видится нам как прямое продолжение настоящего. Всего, думают иногда, будет побольше, все станет грандиозней, а в общем, этим перемены и ограничатся. Однако количество неизбежно переходит в качество. Темп же развития сейчас такой, что десятилетие меняет жизнь глубже, чем целые столетия прошлого.
— Не могли бы вы привести пример качественного изменения, которого следует ждать?
— Пожалуйста, наука. Начиная где-то с семнадцатого века число ученых в передовых странах удваивается каждые десять-пятнадцать лет, что во многом определяло особенности научно-технического прогресса. Пока ученых было мало, на это обстоятельство никто не обращал внимания. Но сейчас в нашей стране сфера науки вовлекла уже миллионы людей. Пределы роста числа ученых очевидны, ведь население каждые десять-пятнадцать лет не удваивается и удваиваться не может. Неизбежно наступит время, оно уже не за горами, когда пополнение науки замедлится. Тогда либо снизится ее продуктивность, что нежелательно, либо нам удастся резко повысить творческую отдачу ученого. При этом, понятно, не избежать каких-то, тоже качественных, изменений в системе образования.
Уверен, что сделать нам это удастся. Установлено, однако, что наука тогда действует успешно, когда в ней поддерживается некое оптимальное соотношение между молодыми и. опытными учеными. Но коль скоро приток в науку замедлится, соотношение это может нарушиться- Вот какие тут возникают попутные проблемы. И в других сферах тоже. Так что отдыха у речки под безмятежными небесами будущего ждать нечего.
— А что можно сказать о попытках заглянуть далеко, в XXI век?
— К сожалению, очень мало конкретного. Подтверждаются все генеральные наметки классиков марксизма. Но дух захватывает, когда пытаешься представить иные частные события. Вот, например: можно ожидать, что уже в первой четверти грядущего столетия наука сумеет продлить жизнь человека не на годы, даже не на десятилетия, а на сотни лет!
Вы представляете, что это такое — человек, живущий сотни лет?! Нет, это непредставимо, это какой-то фантастический переворот уклада жизни... Вообразить себе это еще трудней, чем современнику Пушкина войти в наш мир 1972 года. А ожидать можно не только продления жизни, будет еще несколько столь же необычных перемен. Нет, давайте лучше оставим дали XXI века в покое.
— Хорошо, спустимся на землю. Попробуем мысленно взглянуть на территорию нашего Союза в 2000 году. Заметно ли изменится ее физическая, не говорю уж экономическая, география?
— В свое время, это было не так давно, началось увлечение, казалось бы, научно-фантастическими проектами реконструкции земной поверхности. Проект плотины через Берингов пролив. Проект частичного осушения Средиземного моря... Проект создания искусственных морей в Африке, Южной Америке...
Это были очень дерзкие и величественные проекты, своего рода гимн грядущим возможностям человека. Я тоже отдал дань этому увлечению, популяризировал эти проекты, где только можно.
Потом пришла пора отрезвления, потому что мы убедились, что не в силах толком представить, к каким климатическим последствиям все это приведет.
Но тогда казалось, что и сами проекты, и дискуссии о них — дело в общем-то далекое от жизни, от практики. Когда-то все это еще будет технически и экономически осуществимо! Где-то там, в XXI веке...
И вдруг выяснилось: все эти фантастические проекты можно осуществить уже сегодня! Да, сегодня! Сейчас. Плотина через Берингов пролив? Что ж, ее можно построить лет за десять. Во всяком случае, в 80-х годах она вполне могла бы появиться на карте. Море внутри Сахары? Работы обойдутся во столько-то миллиардов долларов — в сотую долю ежегодных военных расходов человечества.
Едва мы свыклись с этим открытием, как обнаружилось, что некоторые масштабные проекты переустройства земной поверхности надо воплощать в жизнь, и притом не откладывая.
К примеру, поворот сибирских рек в Среднюю Азию. Почему? Да потому, что воды среднеазиатских рек и подземных бассейнов уже в относительно близком будущем не хватит для дальнейшего развития хозяйства Среднеазиатских республик. Уже сейчас мы забираем из Амударьи и Сырдарьи так много, что уровень Аральского моря стремительно понижается. Что ж, лишиться Арала? Это скорей всего приведет к серьезным климатическим последствиям, а проблема все равно толком решена не будет. И теперь ведутся изыскания, расчеты, делаются прогнозы, как подать воду великих сибирских рек за тысячи километров на юг, чтобы получить желаемое и не нанести себе ущерба. Время еще есть, можно все обдумать как следует, чтобы избежать ощутимых отрицательных последствий. Но факт тот, что настало время, когда надо взять на себя управление могучими реками и целыми морями.
Вот мой ответ на ваш вопрос. Но я хотел бы обратить внимание на менее, быть может, броские, но, пожалуй, еще более важные события, которые происходят сейчас в нашем хозяйстве. Относительно скоро завершится создание единой топливно-энергетической системы Советского Союза. Возникнет также единая автоматическая система переработки информации. Это очень серьезные работы. Никогда прежде не было единого энергетического, силового хозяйства всей страны. А автоматическая система управления (АСУ) для экономики, в свою очередь, примерно то же, что центральная нервная система для живого организма. Все это не частные технические преобразования, это кладка качественно нового фундамента, опоры материально-технической базы коммунизма.
— Позвольте теперь вопрос совсем другого рода. Вы сейчас непосредственно занимаетесь прогнозированием развития потребностей советского человека. Не могли бы вы сказать, какими же будут наши потребности?
— Потребности человека, как известно, многоэтажны. Есть первичные, жизненно необходимые потребности — в еде, одежде, жилище. На более высоких уровнях наблюдаются те же потребности, но уже в новом облике: человеку нужны, допустим, не просто ботинки, а ботинки модные. Еще выше лежат, например, потребности в общении, информации, которые на этих уровнях столь же жгучи, как и потребность в пище, одежде. Наконец, самые высшие душевные «этажи» заняты творческими потребностями, которые более всего и должны расцвести при коммунизме.
Такова схема, но в жизни все невероятно сложней. Начать с того, что человек — мы с вами не исключение — отнюдь не склонен шаг за шагом подниматься по «этажам потребностей». Ничего подобного! За некоторым, пусть даже далеко не полным уровнем удовлетворения первичных потребностей происходит резкий скачок. У человека, предположим, еще плохо с жильем, а ему уже остро нужен не просто костюм, а костюм с какими-нибудь там особенными «молниями»...
— Хорошо ли это?
— Тут нет однозначного ответа, проблема, на мой взгляд, сложней устройства атома. Возьмем, например, такой срез. Человек сейчас, сегодня в нашем социалистическом обществе копит вещи, ни о чем другом не помышляет и горд своими накоплениями донельзя. Потребность? Безусловно. Глупо? Верно, глупо. Отчего же потребность? А как же, в определенных социальных группах сохранилось убеждение: тот человек уважаем, у кого вещей много. Такой же пережиток наблюдается в одежде: вы, верно, помните то время, когда многие старались одеться «побогаче». Почему? А потому, что тысячелетиями с одеждой было связано понятие престижа, общественного положения. Сейчас этот пережиток стушевался, уж слишком изменились социально-экономические условия. Но в этой сфере потребностей скрывается угроза уродливого искажения личности человека, — достаточно присмотреться к капиталистическому Западу, чтобы увидеть результат. Но если такого рода потребности не культивируются и «знают свое место» в системе жизненных ценностей, то что плохого в извечном стремлении человека к новому в мире вещей? Без этого ослаб бы прогресс экономики, а главное, человека никак не может удовлетворить положение, при котором он обречен на один и тот же вечный стандарт, — для природы человека это состояние противоестественно.
Тут и другое надо учитывать. У многих, минуя средние звенья, происходит прорыв сразу в верхние «этажи потребностей». Знакомая вам, вероятно, ситуация: человек покидает прежнее место работы и переходит туда, где зарплата меньше. Почему, ведь и прежняя зарплата была не особенно высокой? «А потому, — следует ответ, — что к прежней работе час езды с пересадками, а тут пешком дойти можно». Так, потребности вступили в конфликт... Но это далеко не конец. Глядишь, человек теряет часть зарплаты, да еще радуется новой работе. В чем дело? «Как же, на новом месте такой прекрасный коллектив и начальник умница...» Все, вы думаете? Нет, теперь часто видишь и такое: зарплата меньше, да еще и ехать на другой конец города, а человек едва не прыгает от восторга. «Знаете, какое интересное дело там делается, какая замечательная проблема, полный простор — твори и выдумывай!» А у самого лишней пары ботинок нет...
Это, конечно, тоже схема, действительность в миллионы раз сложней. Но смотрите, что получается: экономика тоже в результате не может соблюдать полную очередность заполнения «этажей потребностей». Надо сразу работать на все «этажи», иначе ничего хорошего не получается, ведь производство — это средство, а вовсе не самоцель. Можно предвидеть, что в нашем обществе давление высших потребностей будет стремительно нарастать. Это прекрасно, к их расцвету мы и стремимся, но ведь и нижние «этажи потребностей» пока еще не вполне насыщены. Значит, надо искать оптимум распределения экономических усилий. Тут чем дальше, тем сложней. Первичные потребности конечны: человек не может каждый день поглощать десять обедов, и ему, если отбросить социально-патологические крайности, не нужен гардероб Екатерины II. А вот более высокие потребности, особенно духовные, безграничны, и законы их возрастания на редкость сложны. Но ведь планировать их обеспечение надо! Тут предстоит колоссальная работа.
— А как насчет регулирования их в будущем?
— Регулировать надо и в будущем. Вот вам пример ожидаемой ситуации. Вскоре станет возможным заблаговременное определение пола ребенка. Что произойдет, социологические исследования позволяют наметить с большой точностью: мальчиков будет рождаться больше, чем девочек! Когда новое поколение подрастет, это, естественно, обернется множеством личных трагедий. Тогда начнется крен в другую сторону — семьи станут отдавать предпочтение рождению девочек. Постепенно все придет к прежнему, нормальному соотношению. Но какой ценой! Нет, без регулирования в подобных случаях никак не обойтись.
Как видите, роль планирования, управления не снижается, скорей наоборот. Тем важней, актуальней, серьезней поставленная партией и правительством задача — повысить качество планирования и управления, использовать здесь все достижения науки. Будущее нашей страны величественно, но за нас его никто не построит, это следует помнить.
Земля
Поделиться книгой: