Помоги проекту - поделись книгой:
Сахалинские каникулы
Рассеянно глядя на стол, вдруг ловлю себя на том, что уже в который раз пробегаю глазами строчки, написанные на одном из листков: «Теперь мы в Холмске, на строительстве паромной переправы. Переправа что мост, только плавающий. Один конец «моста» — на материке, другой — здесь, на Сахалине...» Чье-то неоконченное письмо.
В Холмск я приехал на другой день вслед за отрядом. Узнать, где разместились студенты, было делом несложным. «На Молодежной улице», — ответил мне первый встречный, показав дом почти на самой вершине сопки. Асфальтовая дорога петляет по склону между новыми многоэтажными домами. Чем выше, тем чаще останавливаешься и невольно оборачиваешься туда, где сбегающий к проливу город окутан белой пеленою облаков.
Сверху порт очертаниями напоминает ковш, видны силуэты стрел портальных кранов, плавно кивающие судам у причалов. Неожиданно дорога кончается у обрыва. Вдоль него вытянулся светло-серый пятиэтажный дом. Укрывшиеся в подъезде от ветра и мелкого надоедливого дождя местные мальчишки охотно подтверждают, что москвичи живут здесь.
— Вам кого: химиков или техников? — со знанием дела поинтересовался один из ребят. — А то есть еще «сплавы», но они в другом доме.
Химики оказались студентами Московского института химического машиностроения. Сейчас они были заняты оформлением лагеря. Кто выводил на белом щите название института, другие рисовали, писали шуточные плакаты о «правилах приема пищи».
— Рационально используем вынужденный простой, — улыбнулся Вадим, командир отряда, имея в виду дождь, и уверенно добавил: — К обеду перестанет, и выйдем на объект.
Этой комнате, с кроватями у стен, двумя табуретами и столом, меньше всего подходило название «штаб». Перед Вадимом на столе разбросаны справочники, нормы и расценки на строительные работы, кипы бумаг. Короткие волосы командира по-мальчишески торчат на макушке, и это как-то не вяжется с его высокой ладной фигурой. Показывая квартиру, где во второй комнате находится медпункт, а кухня переоборудована в сушилку, он говорит:
— Устроили нас неплохо, только что это за романтика в квартире со всеми удобствами. В палатках бы... Чтоб у костра можно было посидеть... Или, на худой конец, в школе, чтобы всем вместе, табором, А тут ходи друг к другу в гости, как в Москве...
Мы вышли на балкон. Внизу, на Молодежной улице, видны строящиеся корпуса домов. Дождь, брошенный порывом ветра, звонкой мелкой дробью ударяет в окно. Снова смотрю на «ковш» порта. Татарский пролив... На серой поверхности моря, из-под облаков, оттуда, где должен быть далекий берег материка, появляется черная точка, медленно вырастающая в длинный корпус сухогруза... А дождь и не думает утихать. Просто иногда он становится еще мельче и превращается в надоедливую морось, а иногда вдруг ливанет струями, выбивая из переполненных луж пузыри. Я где-то слышал, что пузыри в лужах — к грибам и теплу. Если бы так! Но пока отряд на осадном положении и стройка стоит. Уже перекололи все дрова на кухне, и больше дела по плечу не нашлось...
Поначалу все ребята кажутся похожими друг на друга, в одинаковых куртках,, по которым каждый в любом городе безошибочно определяет студентов из строительных отрядов. И только пожив с ребятами несколько дней, приглядевшись, понимаешь, что не только ребята разные, но даже куртки похожи одна на другую не больше, чем страницы одной книги: одинаковые при беглом взгляде и совершенно разные при прочтении. По этим курткам можно узнать биографию их обладателей за последние два-три лета: на спинах — большими буквами названия мест, где работали прежде. Да и выглядит куртка выгоревшей, не раз стиранной, но это лишь вызывает уважение к совсем еще мальчишкам, которые успели уже объехать и «обжить» самые разные уголки страны, от Подмосковья до Сахалина. Вот на одной из курток выведено старославянским шрифтом Валдай, на другой — Селигер, Красноярск, и среди них совсем новые, ни разу не стиранные форменки первокурсников...
Несмотря на уверенный прогноз командира отряда, дождь после обеда не утих и начать работы не удалось. С надеждой крутили ручки приемника, ожидая услышать хорошую сводку погоды, но диктор снова обещал северовосточный ветер и дождь.
За ужином к Ивану Александровичу, отрядному мастеру, подсел коренастый подвижной паренек — бригадир «органиков». Он что-то тихо говорил Ивану Александровичу, тот согласно кивал, допивая из кружки чай, а затем неожиданно ответил:
— Нет, Саша, нельзя. — Саша вновь принялся в чем-то убеждать мастера, тот снова согласно кивал и вновь отказал. Паренек, увлекаясь, начал говорить громко, и стали слышны сначала отдельные слова, а затем и фразы: — Траншея... трубы, а дни уходят... не заработаем... Ребята здоровые, одни работают, другие обсыхают, потом меняемся, идет?..
— Нет, не пойдет, — мастер встал, — сегодня здоровые, а завтра по твоей «системе» намокнут и свалятся. Ты высчитал на несколько дней, а нам два месяца работать. Вы мне нужны здоровыми...
— А если плащи достанем? — настаивал Саша.
— Если бы плащи, да где их взять! — отрезал мастер и ушел.
Наутро появились брезентовые плащи и высокие резиновые сапоги. Плащ и пара сапог — дело нехитрое, но одеть в них сразу весь отряд — тут, видно, пришлось постараться. И студенты вышли все-таки на объект, хотя дождь по-прежнему сыпал на уже пресыщенную влагой землю...
Когда еще в Москве говорили о строительстве паромной переправы, представлялся большой причал, отходящий от берега, бетонные конструкции и лавина каменных глыб, обрушивающихся в воду...
Здесь, на месте событий, интересно сравнивать то, что представлялось за тысячи километров, с тем, что существует на деле. Огромный причал действительно есть, но он не уходит от берега, а растянулся вдоль него. В одном его конце железобетонное сооружение, напоминающее собой гавань в миниатюре, — «захват» для кормовой части парома. Оно соединено с берегом мощными стальными фермами. По ним на паром будут вкатываться железнодорожные вагоны — целый состав. Над всем этим высится остекленное с трех сторон здание диспетчерской, стоящее на «курьих ножках» — высоких опорах.
Пока на месте парома — плавучий кран. Он принимает с самосвалов в свой огромный ковш серую массу раствора и переносит его к стоящим в опалубке опорам стальных ферм.
По ровному участку берега широко раскинулись склады, перегрузочные площадки, гаражи, ремонтные мастерские. Все эти постройки, в большинстве своем обозначенные пока только фундаментами, охвачены густой сетью подъездных путей. Стройка так велика, что земли не хватает, и люди метр за метром отвоевывают пространство у моря. На морское дно опускают тысячи тонн грунта. Чтобы защитить берег от размыва, его укрепляют, сбрасывая в воду массивные, покрытые смолой бетонные глыбы — тетраподы. Десятки, сотни их, каждая в рост человека, выстроились на платформах. На сером фоне бетона и земли яркими пятнами выделяются окрашенные в оранжевый цвет строительные машины. Экскаваторы, роющие котлованы для фундаментов; автокраны, подающие плиты перекрытий или устанавливающие прожекторные мачты; автопогрузчики, деловито урча, снующие по платформам...
Траншея нужна для прокладки подземных коммуникаций железнодорожного парка переправы. Траншея должна пройти вдоль дороги, затем, повернув к берегу, пересечь ее и подойти к большому бетонному колодцу. Экскаватору тут не развернуться: на участке возле дороги мешают электрические кабели, а дальше — железнодорожные пути. И за траншею взялись студенты.
Оглушительно хлопнув, затрещал пусковой двигатель, а затем, перекрывая его, гулко заревел дизель компрессора. Зашипел воздух, зажатый в черные упругие шланги, ползущие к отбойным молоткам. И те ожили в руках ребят, отбивая частую дробь по твердой корке грунта. Растянувшись на добрую сотню метров, студенты рьяно «вгрызаются» в землю кирками, ломами, лопатами, будто стремясь освободить накопившуюся за время ожидания энергию. Натянув капюшоны плащей так, что не видно глаз, и не обращая внимания на холодный дождь, сменяя друг друга, орудуют отбойными молотками.
Невысокого роста парнишка наваливается на рукоятку отбойного молотка, стараясь отколоть кусок плотно слежавшейся земли. Железное «жало» отскакивает от твердой поверхности, оставляя на ней лишь мелкие блестящие вмятины. Вся напряженная фигура парнишки подрагивает вместе со стрекочущим молотком, но тот продолжает «танцевать» по неподдающейся стенке. Подошел работавший рядом парень: «Дай попробую». Он был постарше своего товарища. Прежде чем взять отбойный молоток, он снял очки, аккуратно положил в футляр и сунул в карман. Взяв отбойный молоток, он всей своей мощью упер его в стенку, и «жало» медленно вошло в грунт. «Вот так», — довольно произнес Володя Михайлов и потянул рукоятку обратно. Напрасно, она не поддавалась. Попробовали вдвоем освободить инструмент, но упрямая почва крепко удерживала его. Поглядев друг на друга, ребята рассмеялись то ли над собой, то ли над торчавшим из земли и обиженно шипевшим отбойным молотком. Принесли другой молоток и, обколов грунт вокруг, высвободили застрявший.
Плащи постепенно намокали от дождя. Они становились твердыми и тяжелыми, затрудняли движения. Понемногу и одежда под плащами стала пропитываться влагой. Но работу ребята не прекращали. После обеда вышли снова. Вместе с дном траншеи фигуры парней все глубже уходили в землю: по колено, по пояс, с головой... А рядом росла длинная насыпь свежевыкопанной земли. И так день, и другой. Дождь то утихал на время, то снова надоедливо моросил. А по вечерам, после ужина, продрогнув за день, студенты репетировали выступления агитбригады, пели допоздна, писали домой: «Теперь мы в Холмске на строительстве паромной переправы...»
Погода мало-помалу улучшалась. Иногда ветер разгонял облака, меж ними проглядывало солнце. Земля покрывалась белыми дымками испарений, а ветер уносил их, быстро осушая лужи. Казалось, вот-вот наступит «золотой» сахалинский сезон.
Но из других отрядов шли неутешительные вести: дожди. Простаивают отряды бауманцев и МГУ в Южно-Сахалинске. Мокнут медики в Красногорске и Углегорске. Часть отрядов, отправляющихся на Курильские острова, застряла на Сахалине из-за нелетной погоды. Дождь путает все графики и сроки.
Неожиданно мне подвернулась возможность отплыть теплоходом на Курилы, где две тысячи студентов работают на обработке рыбы. Упускать такой случай не хотелось...
На Южно-Курильском рыбокомбинате работают студенты-медики из Омска. В их лагере, большом деревянном доме, тихо. Длинный ряд дверей. На некоторых приколоты листки бумаги: «Не стучать. Спят». На последней двери — табличка с красным крестом и надписью «Медпункт».
— Что беспокоит? — парень поднял на меня глаза, строго глядевшие сквозь очки. Объясняю, что здоров и на прием попал случайно. Улыбаясь невольной ошибке, он протягивает руку: — Юра, отрядный врач. Ребята сейчас на комбинате — дневная смена. А ночная отдыхает. Присаживайся, — Юра указал на койку в углу, покрытую синим одеялом. — Где устроился?
— Пока нигде.
— Так оставайся у меня. Есть место.
У противоположной стены стояла еще одна аккуратно заправленная кровать.
— Это для больных, но пока, видишь, свободно.
— Значит, медики не болеют?
— Если бы...
Вопрос, видно, задел его.
— Болеют. Только лечиться не любят. Запускают пустяковые болячки, а потом все хлопоты мне.
...Вечером гостеприимные сибиряки угощали наваристой ухой, жареной, соленой, вяленой рыбой. Предмет особой гордости — консервы, приготовленные студенческой сменой. Один из парней с нарочитой небрежностью открывает баночки с сайрой: экий-де пустяк, мы их тысячами делаем... Но все же ревниво поглядывает — как-то гость оценит их «произведение»? Баночка с уложенными один к одному ломтиками сайры в янтарных переливах масла излучает аппетитный аромат. Нежные ломтики тают во рту. Консервы превосходные. На лицах ребят довольные улыбки: «А как же иначе? Только так!»
...Меня разбудил негромкий стук в дверь. На светлом фоне окна появилась фигура доктора, натягивавшего рубаху. Он подошел к двери, открыл.
— Юрий Николаевич, меня на работу не пускают, — обиженно произнесла светловолосая девушка в спортивном костюме и накинутой на плечи куртке. — Помогите.
— Правильно не пускают, — Юра отошел к столу, стал разыскивать на нем очки, — я запретил.
— Я не могу сидеть в лагере, когда все работают.
Она стала против стола, уставившись исподлобья на доктора.
— Покажи свои руки.
— Руки как руки, не хуже, чем у всех.
Девушка сильнее укуталась в куртку.
— У других они здоровые.
— У меня тоже!
Она вытянула перед доктором руки, повертела кистями, сжала и разжала пальцы.
— Вот, вполне здоровы, работать могу.
Кисти ее действительно двигались легко и быстро, но от запястья до локтя на обеих руках белели бинты.
— Я уже сказал, Валя, три дня рыбы не касаться. Иначе воспаление не пройдет, понимаешь? Ты ж сама будущий врач...
Девушка укоризненно посмотрела на Юру, повернулась и вышла.
— А что с руками? — поинтересовался я.
— Дерматит. Кожа страдает от постоянной работы с рыбой.
Доктора позвали к командиру. Встав, я включил радио — шла передача для рыбаков дальних экспедиций. В окно была видна широкая Южно-Курильская бухта. С ее поверхности, открывая дремавшие на рейде суда, поднимался туман. Стал виден противоположный берег бухты, проступили размытые силуэты сопок. Над ними плавно восходящими линиями обозначился контур вулкана Менделеева. Белые облака охватывали его плотным кольцом, но подобраться к кратеру не могли. И он, тронутый лучами еще невидимого солнца, алел на фоне голубого неба.
В коридоре слышались шаги и голоса ребят, уходивших на смену. Вернулся Юра.
— Чудная... — он недоуменно пожал плечами и стал застилать постель.
— Ты о Вале?
— Да, уговорила все-таки командира, чтоб разрешил работать учетчицей, пока на рыбу нельзя.
На обратном пути в Холмск вспоминаются события последних дней. Хлопотливый доктор. Упрямая Валя... Вспоминается неожиданная встреча в Южно-Сахалинске с литовскими студентами. На их костюмах странно соседствовали эмблемы сразу двух институтов: каунасского и московского. «Хитрость», с помощью которой они попали на Сахалин, открыл мне один из студентов: «Мы узнали, что на Сахалин едут студенты Московского училища имени Баумана. Ну и договорились с ними обменяться бригадами. И вот мы с москвичами приехали сюда, а бригада бауманцев работает в отряде Каунасского политехнического...»
Что тянет ребят в незнакомые места, в самые отдаленные районы — понятно. А что заставляет их работать в дождь, в трудных условиях? Вряд ли просто романтика. Деньги? Довод серьезный, стесняться его нечего: зарабатывают их честным и полезным трудом. Но и не только деньги. Вспоминаю свой первый студенческий строительный отряд: лето шестьдесят шестого года, раненный землетрясением Ташкент. Условия работы просты: «там, где требуется и сколько потребуется». И студенты работали как надо. Каждый ощущал себя более значительным, а если за добросовестный труд платили деньги, тем более парни чувствовали себя настоящими мужчинами. А когда незнакомые люди, узнавая студентов по защитным курткам, говорили им: «Спасибо, ребята», — слова эти в каждом оставляли свой след...
...Со стороны холмского порта к стройке идут несколько железнодорожных линий. Они тянутся неподалеку от берега, ветвятся, становясь все многочисленнее. Вдоль железнодорожных путей студенты прокладывают канавы для стока воды.
— А, курильчанин вернулся! — оставив кирку, Володя Михайлов поднялся на невысокую насыпь линии. — Соскучился по нас! .
Его было не узнать. Лицо и руки чернели загаром, рубашка и брюки уже повидали виды. Треснуто стекло в очках. Володя сдергивает брезентовую рукавицу, протягивает руку.
Зазвенела, ударившись обо что-то твердое, лопата, потом еще раз.
— Что, опять бетон? — спросил Володя парня, работавшего рядом.
— Да, надо компрессор подгонять. Вез отбойного ничего не сделаешь, — с сожалением сказал парень, воткнув лопату в кучу земли. Он выбрался из канавы и пошел к платформе, возле которой гудел компрессор.
В ожидании техники мы присели на разогретые солнцем рельсы. Их еще не касались колеса вагонов — они были бурыми от ржавчины.
Володя снял очки, откинулся назад и, зажмурившись, подставил лицо солнцу. Лоб его искрился капельками пота. На висках и переносице белели неширокие полосы — следы очков.
Познакомились мы с ним чудно. Получив от почтальона, встретившегося на лестнице, письмо для кого-то из ребят, я вошел в комнату с вопросом: «Кто Михайлов?» Отозвался парень, сидевший у тумбочки и возившийся с фотоаппаратом. Я протянул ему конверт, но кто-то из ребят перехватил его с радостным визгом: «Нет уж, пусть танцует!» Танцевать Володя отказался. «Что за пляска без баяна?!» — отговаривался он, зная, что инструмента нет. Но ребята разыскали кого-то из соседей с баяном, и отступать было некуда. «Давайте лучше сыграю!» — предложил Володя. И он заиграл. Это было открытием для ребят...
— Да, жаль, последнее лето.. — протянул Михайлов.
— Как это последнее?
— Последнее студенческое: полгода практики, и прощай, институт.
Гул компрессора стал слышен ближе. Его подкатили так, чтобы хватило шланга до трудного места. Мы поднялись. «Ну, вперед!» — скомандовал себе Володя, натянув рукавицы и принимая от товарища отбойный молоток.
С работы возвращались вдоль железной дороги. Шли по бесконечной лесенке шпал. Володя, в такт шагам похлопывая по ноге рукавицами, объясняет, почему именно Холмск будет «главными воротами» Сахалина.
— Он, с одной стороны, ближе других портов расположен к материковому порту Ванино, с другой — близко к Южно-Сахалинску. И железной дорогой связан с прибрежными и глубинными районами острова. Переправа нужна не только острову. Материк будет получать через нее с Сахалина лес, бумагу, уголь и рыбу, конечно... Все эти грузы пока перекладываются из вагонов на суда, а с них снова в вагоны. Сколько же труда, машин, времени высвободит переправа!
Улица, поднимаясь вверх, тянется до конца города, туда, где на уступе сопки виднеется башня маяка. Его острый луч, разрезая ночь над Татарским проливом, указывает путь к Холмску. Скоро по этому лучу проложит курс и штурман парома.
...И снова знакомая комната, где прошла та дождливая неделя. Здесь все по-прежнему. Кроме разве разложенных на столе и подоконниках сахалинских сувениров: морских раковин, высушенных крабов, причудливых коряг. На краю стола белеет наполовину исписанный лист бумаги: «Теперь мы в Холмске, на строительстве паромной переправы. Переправа что мост, только плавающий...» Это, оказывается, Володино неоконченное письмо. Но он дописал его. Перед самым моим отъездом дописал, а когда прощались, протянул конверт:
— Прилетишь в Москву, опусти в почтовый ящик. Пусть дома знают, как проходят наши сахалинские каникулы.
Пожар в проливе Лусон
В десятый раз капитан Олькин перелистывал радиограммы с краткими указаниями пароходства. Да разве в них найдешь ответ на свои сомнения?
«Принять все меры для спасения людей», «Запросить власти Манилы о необходимости спасательных операций по судну». И опять: «...все меры для спасения людей».
В бинокль Олькин увидел, как, охватив надстройку судна, пламя быстро разрасталось.
— Ну держись, ребята! Может, и не рассыплемся!
Он перевел ручку телеграфа на «самый полный». Рулевой крепче ухватился за штурвал. Тяжелый нос груженого «Лазарева» падал на встречную волну с такой силой, что локатор после удара еще долго трясся на амортизаторах.
— Носовой аварийной партии уйти в помещение! — сказал Олькин в микрофон.
Старпом Колчин будто только и ждал этой команды:
— Не надо, Владимир Васильевич, не дети. За снаряжением присмотрим здесь: того и гляди смоет.
Колчин хотел сказать что-то еще, это капитан понял по вздоху в спикере, однако динамик замолк. Какая-то недосказанность повисла между ними. Олькину казалось, он знает эти непроизнесенные слова: «Что можно сделать?»
Укрывшись за полубаком от водяной картечи, которую бросал ветер, срывая гребни волн, мотористы и матросы решали ту же проблему.
— Линем не достать, не выйдет.
— Чиф с полумили попадет!
— Кто? Колчин? Да ему с нашим боцманом еще потягаться!
Поделиться книгой: