Помоги проекту - поделись книгой:
Его подданные истреблены, и теперь в Патагонии нет больше ни одного чистокровного индейца. Лишь в провинциях Чубут и Санта-Крус живут несколько метисов техуэльчи. Но и они ничего не помнят об Антуане де-Тунэне, который величался некогда Орели I, королем Патагонии.
Последние дни огнеземельцев
Дожди, холод, ветер охраняли Огненную Землю от чужаков, берегли три ее племени. В северовосточной части острова Огненная Земля жило племя Она, родственное по языку патагонским техуэльчам. Западной частью Огненной Земли и островами Западно-Патагонского архипелага владело племя алакалуф. А на юге обитали ягана — самые южные люди Земли.
Люди алакалуф были морскими кочевниками. Они охотились на тюленей и выдр, всю жизнь проводя на воде. На берег они высаживались только в том случае, когда на море поднимался шторм, опасный для их легких лодок из коры. Ягана бродили по побережью, выкапывая съедобные корни, собирая ракушки.
Ни ягана, ни алакалуфы не носили никакой одежды — и это в суровом климате Огненной Земли, где даже в июле ртуть в термометре не поднимается выше семи градусов! Лишь при особо сильном ветре алакалуфы набрасывали на спину шкуру тюленя. Говорят, что некий миссионер, доказывая индейцам преимущества одежды, пытался убедить их в том, что они отчаянно мерзнут, в то время как он, миссионер, тепло одетый, легко переносит непогоду.
— А почему же лицо у тебя открыто? — спросили индейцы.
— Лицо не так мерзнет, — отвечал тот.
— Тогда у нас все тело лицо, — резонно заявили индейцы.
Необычайная «морозостойкость» огнеземельцев, крайняя бедность их материальной культуры резко отличали их от других индейцев. В самом деле, если они пришли с теплого севера (а ученые считают, что индейцы заселили Америку, продвигаясь с севера), то как их организм приспособился к суровому климату, почему они разучились строить хижины, в которых живут все другие племена?
Один французский этнограф выдвинул теорию, согласно которой предки огнеземельцев попали в Новый Свет с острова Тасмания. Переселение, утверждал он, растянулось на много сотен лет, причем племя двигалось вдоль побережья Антарктиды. Ну, а после Антарктиды Огненная Земля показалась новопоселенцам тропиками. Этим можно объяснить и их невероятную выносливость.
Эта теория не приобрела последователей в научном мире. Другой этнограф, Жозеф Амперер, исследуя язык ягана и алакалуфов, установил, что они обладают чертами сходства с языками индейцев бразильского побережья.
Американский ученый-археолог Лотроп пришел к выводу, что южные берега Огненной Земли заселены были уже две тысячи лет назад. Причем антропологический тип древних людей не отличался от типа ягана.
Увы, нынешнему исследователю приходится пользоваться чужими записями: сегодня на Огненной Земле огнеземельцев не больше, чем в Патагонии патагонцев. Причина их исчезновения все та же.
В семидесятых годах прошлого века пара десятков овец, вывезенных с Фолклендских островов, были забыты на двух крошечных островках в Магеллановом проливе. Через несколько лет они расплодились, и тут выяснилась интересная вещь: в сыром, холодном климате, под вечными ветрами у овец отрастает необычайно густая, длинная шерсть!
И тогда на Огненную Землю хлынул поток колонистов. Первыми столкнулись с ними Она. Места, где они исстари охотились на гуанако, оказались очень удобны для пастбищ. Скотоводы вытеснили индейцев в труднодоступные районы. Индейцы стали охотиться на овец: ведь они не очень-то разбирались в понятии «частная собственность» и не видели особой разницы между гуанако и овцой. Белые взялись за ружья. В виде отчета о работе пастухи сдавали хозяевам поместий ожерелья из ушей индейцев, нанизанных на шнуры. Но так как после этого часто стали попадаться живые индейцы с отрезанными ушами, хозяева эстансий потребовали представлять вместо ушей головы.
А в это время на юге, где жили ягана, «цивилизация» наступала другими путями. Здесь земля была непригодна для овец, и потому никто не прогонял индейцев с их земли. Но в самом центре обитания племени основали миссию, и миссионеры (среди них стоит упомянуть имя Бриджеса, составившего словарь и грамматику яганского языка) начали завлекать к себе индейцев, раздавая им пищу. Постепенно вокруг миссии образовался целый поселок ягана, забросивших охоту и существовавших от подачки к подачке.
Приучив таким образом «бродячих язычников» к оседлой жизни, патеры взялись, засучив рукава, за следующий, весьма ответственный этап: надлежало паству одеть. С этой целью в миссию были завезены из Европы целые тюки старой одежды. Для малорослых индейцев собирали платье детского размера. Так на Огненную Землю попали корь, скарлатина, свинка. Огнеземельцев, не знавших до сих пор детских болезней, распространенных, но в общем-то безопасных в Европе, новые заболевания косили сотнями. Вскоре на кладбищах вокруг миссионерских поселков оказалось больше крестов, чем живых индейцев. Эти кресты да высокие кучи почерневших ребристых раковин — все что осталось от самых южных людей на свете.
С тех пор туманы на Огненной Земле не стали реже, чем во времена Магеллана. Но сквозь туман этот не пробиваются больше огни. Пятеро последних ягана, нищие, больные туберкулезом, ютятся на окраине поселка Вальеверде.
А на восточном побережье скалистого островка Веллингтон доживают свой век на «Вспомогательной станции для индейского населения» несколько семей алакэлуфов. Станция носит идиллическое название — «Пуэрта-Эден», что переводится как «Врата Рая». «Врата Рая» состоят из приземистого барака — резиденции командующего станцией ефрейтора чилийской армии — и нескольких хижин из прутьев и тюленьих шкур, где обитают человек тридцать алакалуфов.
Иногда, когда им надоедает однообразная пища — кукурузная каша да консервы, алакалуфы, спускают на воду долбленые лодки, грузят в них женщин, детей и собак, разжигают на дне лодок огонь и отправляются на охоту за тюленями и выдрами, шкуры которых можно продать матросам со встречных судов. Вот как описывают встречу с ними этнографы Делаборд и Лоофс, которые пять лет назад путешествовали на чилийском корабле среди островов Патагонского архипелага.
«— Индиос, индиос! — неожиданно крикнул один из наших матросов, стоявший у поручней, и указал на приближающуюся лодку.
Под дождем юноша с непокрытой головой и две женщины стоя медленно и осторожно гребли длинными узкими веслами; несколько детей с растрепанными черными волосами сидели на корточках под навесом, по щиколотку в воде, набравшейся на дне лодки. Индейцы приближались к пароходу без страха, но и без радости, как дитя приближается к тому, кого оно не знает, но кто его не обидит. Они подплыли к борту нашего корабля, им бросили канат. Они привязали свою лодку и почти два долгих часа сидели в ней молча, почти неподвижно, обратив к нам лица с немым выражением ожидания и неопределенного любопытства.
Индейцы безмолвно предлагали нам свои немудреные предметы обмена: чолгас и чорос — громадные съедобные раковины, морских ежей, тоже огромных размеров, и маленькие, сплетенные индеанками тростниковые корзиночки.
Мы хорошо знали, чего они ожидали от нас, и бросили им хлеб, сигареты и старую одежду. Наши подарки падали большей частью в воду, а индейцы их молча подбирали. Только изредка их лица с прилипшими мокрыми прядями черных волос кривились в подобие улыбки, так что раскосые глаза почти совсем исчезали в складках кожи. В серьезности этих лиц, особенно детских, в безмолвии этих людей было столько подавленности, что к горлу подступал комок.
Наконец-то нам удалось увидеть индейцев племени алакалуф. Мы всматривались в эти серьезные, безмолвные лица и чувствовали, что бесконечная их грусть вызвана не только мрачной природой, их родных мест, непроходимыми лесами Анд, бесприютными горами, вечным дождем, не только однообразием вереницы дней без солнца и ночей без звезд, но и глухим, смутным, как медленно действующий яд, сознанием неизбежной гибели их рода.
...Свистки с корабля звали матросов на места, и под громыхание цепей был поднят якорь. Большие альбатросы парили над кораблем. Последние канаты, которые связывали нас с черными, мокрыми каноэ, были подняты, как будто мы хотели освободиться от тягостного, компрометирующего спутника. Индейцы молча поднялись в лодках и начали грести. Неожиданно, как сердитое прощание, прозвучал короткий сиплый лай собаки. И снова все окутала тишина, такая же глубокая, как и два часа назад, когда лодки появились из тумана. Шел дождь, люди и лодки снова возвращались в небытие. Они растаяли в туманной мгле, как исчезают при пробуждении ночные кошмары...»
Северная лихорадка
«Научно-техническая революция открывает перед человечеством беспрецедентные возможности преобразования природы, создания огромных материальных богатств, умножения творческих способностей человека. В то время как эти возможности должны были бы служить благу всех, капитализм использует научно-техническую революцию для увеличения прибылей и усиления эксплуатации трудящихся».
Этот вывод международного Совещания коммунистических и рабочих партий в Москве снова и снова наглядно подтверждается реальностью современной жизни стран капитализма. Один из примеров — «нефтяной бум» на Аляске, о котором пишет в своем репортаже итальянский журналист Гуидо Джероза.
Что принесет он нефтяным королям, выложившим на аукционе в столице Аляски Анкоридже 900 миллионов долларов? Новые баснословные прибыли.
Что принесет он коренным жителям Аляски — индейцам, эскимосам и алеутам? На этот вопрос ответили сами местные жители. К зданию, где проводился аукцион, они пришли с такими плакатами: «Разграбление принадлежащих индейцам богатств стоимостью в два миллиарда долларов!»
Мне удалось добраться до Прудхоу-бей, пожалуй, самого таинственного в наше время места на земле. Отчего такая таинственность? Да оттого, что в снегах Аляски найдена нефть, оттого, что земля эта дрожит в таком острейшем приступе лихорадки, какой не прихватывал ее с девятисотых годов, со времен другой лихорадки — золотой. Здесь, в Прудхоу-бей, находится центр нефтяной добычи, и здесь столица самой крупной компании из всех пока хозяйничавших в этих краях. Из Нью-Йорка в Анкоридж я вылетел 12 августа, надеясь, что, если господь будет милостив, уже через несколько часов в моем блокноте появятся первые строки «нефтяного репортажа». Как выяснилось, надеяться здесь надо не на бога, а на расположение «Атлантик Ричфилд компани». На мой формальный запрос о возможности посетить ее владения, компания отбила весьма энергичную телеграмму: «Нам здесь не нужно ни фотографов, ни журналистов».
«Все равно прорвусь!» — сказал я себе, решив на компанию надеяться, но и самому не плошать.
Представитель «Атлантик Ричфилд», ответственный за связь с прессой, кормил меня обещаниями одиннадцать дней. На двенадцатый я понял, что дальше сидеть в столице Аляски Анкоридже бессмысленно: если так пойдет дело, то обещания станут моей единственной трапезой, не зря здесь цены на гостиницу приведены в соответствие с карманом среднего нефтепромышленника.
И я решился на отчаянный шаг: звоню прямо директору компании мистеру Вильсону. На Аляске есть то преимущество, что если вы звоните директору, то перед вами не вырастает баррикада из секретарш. Вот этот-то промах местной цивилизации я и решил использовать.
— Чем могу быть полезен? — спросил м-р Вильсон.
— Хотел бы попасть на другой край Аляски, посмотреть, как вы там добываете нефть.
— Исключено, — отрезал м-р Вильсон.
Я настаиваю, уговариваю и снова настаиваю. И наконец Вильсон уступает:
— Ладно, я подпишу допуск. Но вам придется самому нанять самолет, чтобы добраться до места.
Самолет обойдется в шестьсот долларов. У меня таких денег нет, и я откровенно сообщаю об этом обстоятельстве м-ру Вильсону. В ответ он не без удовольствия смеется:
— Ну ладно, устроим так: завтра утром вылетает самолет на Фэрбенкс, билет вам обойдется недорого — всего шестьдесят долларов, оттуда на нашем самолете доберетесь до Прудхоу-бей. Там вас будет ждать глава базы Линдон Келли. Я вам даю сорок пять минут, за это время можете смотреть и фотографировать все, что интересует.
— Сорок пять минут? Помилуйте, да я едва успею вынуть аппараты из сумки...
— Ну, это ваше дело. Не хотите, не надо.
Пришлось принять условие — другого не оставалось.
С высоты я не отрываясь смотрел на эту новую для меня землю. Безграничная тундра, безграничная, плоская коричневая земля, подправленная серебристо-седоватыми пятнами ягеля, украшенная блестящими орденами мелких озер, изборожденная морщинами грязных речушек. Просторный дом, в котором вольготно чувствуют себя карибу, гризли, белые медведи, северные барсуки и полярные мыши. Белые облака волнами перекатывались через гребень хребта Брукса. А сзади, за хвостом самолета, расстилался Великий Ледовитый океан, мрачный и чужой, как последнее предупреждение самой судьбы. Я сидел рядом с пилотом, и вот в какой-то момент тот повернулся ко мне и сказал: «Видите впереди огни? Вот это и будет Прудхоу-бей».
Мистер Келли встретил меня прямо на взлетной дорожке. Ему было под сорок. Крупный, спортивного сложения мужчина.
— Для начала скажу то, что вас, несомненно, обрадует: я вам продлю время пребывания. Мало того, завтра сам провожу вас на место добычи нефти.
Уже по дороге в поселок замечаешь детали ландшафта, несвойственные той картине тундры, что открывалась с самолета: бетонная взлетная дорожка, принимающая, как мне сказали, за день до сотни самолетов; в бухте — порт, где безостановочно разгружаются суда; на двадцать километров убегает от поселка к вышкам шоссе, приподнятое над землей, чтобы его не заливал весенний паводок. Чернеет нить первых труб нефтепровода, который понесет нефть Великого Севера, — тысяча триста километров на юг.
Утром мчимся в «джипе» к вышкам. На фоне бескрайней коричневой тундры они вырастают, словно острова из воды. Мы уже подъезжали к вертолетной площадке, как вдруг налетела пурга. Какое-то время, не питая, правда, особых надежд на то, что объектив моего аппарата «пробьется» сквозь снежную кашу, я все-таки пытался работать, но вскоре м-р Келли взял меня за локоть:
— Хватит, — приказал он. — Хватит с вас нефти.
— Какой нефти! — закричал я в отчаянии. — Я ее еще и не видел!
Келли рассмеялся знакомым мне уже по Анкориджу смехом:
— Именно такой приказ — не показывать вам ни нефти, ни вышек вблизи — мне и был дан. Все это наша тайна.
Пути судьбы порой неисповедимы. На следующий день Келли, то ли сжалившись над жалкой судьбой журналиста, то ли еще по какой причине, все же показал и вышки и людей, работавших на них. Рабочих здесь примерно человек шестьдесят. Все закутаны в тяжелые меховые куртки — еще бы, холод здесь стоит даже летом. Вот и сейчас, в августе, пять градусов ниже нуля. Но работать приходится безостановочно. Нефть подгоняет. Ведь это же золото прямо под ногами.
— И давно вы обнаружили, что оно здесь лежит? — спросил я, когда мы снова уселись в «джип». Пора было переходить к самому интересному для меня вопросу.
— «Атлантик Ричфилд» пришла в эти края в январе 1968 года, когда еще никто на свете не подозревал, что в здешних льдах таится нефть. Наши геологи определили наличие нефти, причем в масштабах просто потрясающих. По сравнению с ними все прошлые сказочные легенды про Техас — банальные истории, годящиеся лишь для букваря. Тотчас же компания выслала на место двадцать две буровые установки, разбила многочисленные базовые лагеря и начала вербовать рабочую силу.
— И никто не заметил вашего старта в нефтяной гонке?
— То-то и оно, что конкуренты оказались начеку. В любой момент, даже при шестидесяти пяти градусах ниже нуля, мы работали по двенадцать часов. И вот иногда сквозь вой пурги раздавался гул мотора — это к нам в гости прилетали вертолеты конкурентов, шпионившие за нашей работой. Тогда мы выливали на лед кипяток, и спасительный пар скрывал все от любопытных глаз. Да, время было неспокойное...
— Похоже, что это время еще не прошло: не случайно по контракту ваши рабочие должны безвыходно находиться в поселке.
— Мы им неплохо платим, и в конце каждого месяца они вольны решать — остаться им или уволиться. Если рабочий остается, он получает прибавку.
— Но появляться в других местах, в том же Фэрбенксе, вы ему все же запрещаете, не так ли? Вряд ли причина лишь в том, что вы не хотите нарушать ритм работы.
— Согласен, не только в этом. Знаете, как у нас зовут Фэрбенкс? Касабланкой. сейчас в Фэрбенксе не меньше шпионов, чем в Касабланке сороковых годов. Город так и кишит подозрительными типами, засланными различными нефтяными компаниями. Они и в баре угостят, и в ночной клуб сводят, а главное — не пожалеют долларов, если вы им выложите сведения о приличном нефтяном местечке. Так что нам выгоднее идти на дополнительные расходы и доставлять увольняющихся рабочих подальше от Аляски, прямо к порогу их дома.
— Каковы же результаты этой борьбы за нефть? Кому принадлежит сейчас эта земля?
— Вы хотите это знать? Тогда торопитесь — скоро в Анкоридже власти Аляски устраивают гигантский аукцион. Я бы сказал — аукцион века. Две тысячи квадратных километров пойдут с молотка...
Анкоридж со своими ста тринадцатью тысячами жителей, что, кстати, составляет половину всего аляскинского населения, до наступления «нефтяной эры» был сонливым, никуда не спешившим городом. Теперь он — Мекка нефти.
Около трех утра в среду, 10 сентября 1969 года, подойдя к «Аудитории Сиднея Лоуренса», внушительному, одетому в бетон одноэтажному зданию, что в нижнем Анкоридже, я увидел толпу. Толпа нетерпеливо ждала начала аукциона.
«Великий штат Аляска, — высокоторжественно заявил накануне губернатор Миллер, — выставляет на продажу 179 лотов (1 Лот — предмет, объявленный к продаже. — Прим. ред.) на 450 858 акров общей площади».
Другими словами, разыгрывается около 1800 квадратных километров тундры, недра которой скрывают миллиардные запасы нефти. Другими словами, предстоит зрелище, достойное Дикого Запада. Недаром пятьдесят нефтяных колоссов мира собрались у края бесконечной тундры — точно также собирались сто пятьдесят лет назад увешанные пистолетами завоеватели у границы Великих равнин и Скалистых гор.
Канун аукциона напоминал вечер-конкурс на самый безумный рассказ. Все пивные, бары, рестораны гудели от напряжения. Началось с воспоминаний: еще не так давно красная цена за акр аляскинской земли не превышала 20 долларов. Кончилось предположениями: сколько миллионов притащили с собой нефтепромышленники в запечатанных конвертах? В каждом конверте должен быть чек, незамедлительно покрывающий двадцать процентов предложенной цены. Предложен миллион — немедленно гоните чек на двести тысяч долларов, готовых к уплате банкам снежного штата.
Масла в огонь подлили сами нефтепромышленники: они обставили свое появление в Анкоридже и подготовку к аукциону непонятным на первый взгляд священнодействием.
Двадцать руководителей десяти компаний, решивших на этот случай объединиться, наняли специальный поезд. Четыре дня подряд, укрывшись за его железными боками и занавешенными окнами от любопытных глаз и ушей, они катались из одного канадского города в другой, из Эдмонтона до Калгари и обратно. Четыре дня, каждый из которых стоил собравшимся двенадцать с половиной тысяч долларов, двадцать нефтяных магнатов обсуждали возможные ставки.
Другие нефтепромышленники, представляющие другие компании, объявившись в Анкоридже, забронировали за собой не только самые роскошные гостиничные апартаменты, но и все комнаты, что окружали их с обеих сторон, а также снизу и сверху. Один понаторевший в конспирации нефтепромышленник поспешил предупредить конкурентов, что его запечатанный пакет защищен от ультрафиолетовых фотосъемок алюминиевыми прокладками, — так что не тратьте, дескать, время. Второй, как стало известно, не расставался даже в постели с саквояжем, в котором хранился драгоценный пакет. Третьи предпочитали вообще не связываться с гостиницами и ночевали в самолетах своих компаний...
И вот нефтяные титаны съезжаются в аукционный зал. На стене, на фоне бежевого шелка висит огромная карта аляскинского полуострова.
Двери распахиваются ровно в восемь. В сопровождении солдат, облаченных в шапки медвежьего меха, нефтепромышленники длинной цепочкой подходят к официальному представителю штата. На его стол ложатся пакеты с предложениями; тысяча сто пять пакетов на 179 заранее объявленных лотов. Перед глазами собравшихся закрутилось типично американское представление: гремит гимн Аляски, полощется флаг сорок девятого штата, а очаровательная блондинка в мини-юбке, ловко манипулируя жезлом, тычет в карту, по очереди, более или менее точно показывая лоты — участки, поступившие в продажу.
— Добро пожаловать! — звучным голосом перекрывая последние такты гимна, провозглашает директор департамента природных ресурсов Аляски, исхудалый, но весьма бодрого вида техасец Томас Келли. — Сегодня вы станете свидетелями двадцать третьей продажи нефтеносных участков, принадлежавших нашему великому штату!
Двадцать третьей, но, безусловно, первой по своему масштабу.
Торжественной части, похоже, не будет конца. Аляска хочет насладиться своим самым длинным днем. На сцену поднимается какой-то поэт, задрапированный в огромный эскимосский анорак. Пока бард декламирует свои тридцать стансов, посвященных знаменательному событию, на лицах нефтепромышленников зреют первые плоды раздражения.
В 10.30 аукцион, наконец, открыт. Жезл, послушный ручке суперблондинки, замирает на первом лоте — дельте реки Колвилл. Я пролетал над этими землями — серыми бескрайними равнинами, лишь с одной стороны ограниченными темными водами Ледовитого океана.
В тишине раздается голос Келли:
— После проверки поступивших предложений указанный район переходит во владение «Галф ойл», «Бритиш петролеум» и дочерней «Бритиш петролеум оф Аляска» за предложенную ими сумму в пятнадцать с половиной миллионов долларов!..
Среди публики оживление: «О господи, — раздается довольно внятный шепот, — это же бешеные деньги! Даже для тех, кто делает их на нефти». Второй лот продан за двадцать миллионов долларов, третий — за тридцать один.
Лица бледны, лбы покрыты бисером пота. Эти люди, которым знакомы все тайны нефти от Венесуэлы до Среднего Востока, от Индонезии до Техаса, давно почувствовали, что участвуют в Большой Игре. Первые семь лотов — то есть вся дельта Колвилла — закуплены одной и той же группой: «Галф ойл» и «БП». Не трудно понять причину всеобщего изумления: ведь тундра вокруг Колвилла еще не исследована, бурильные установки еще ни разу не вгрызались в ее унылую нетронутую землю, так что нефти там может и вовсе не быть. Но почему же «Галф» и «БП», не колеблясь, выбросили за этот район 97 миллионов?! Вот тут-то я и вспомнил, что мне говорили в Прудхоу-бей: «Настоящий Эльдорадо не здесь, он — в Колвилле...» И еще я вспомнил частые на Аляске разговоры о том, что агенты «БП» давно уже шныряют вокруг Колвилла...
Но все это было лишь прелюдией, лишь началом сумасшедшего дня. Уже дрожала рука блондинки, уставшей держать свой указующий жезл, когда был объявлен номер 56. Поначалу ни у кого не возникало сомнений, что на него реально претендуют лишь «Стандард ойл», «Мобил ойл» и «Филлипс петролеум», предложившие сообща 34 миллиона. И вдруг кудахтающий голос аукциониста произнес: «Поправка. Этот лот продан «Амерада Гесс» и «Луизиана лэнд» за сорок три миллиона шестьсот тысяч долларов!»
Великие нефти переглянулись. Они прекрасно знали, кто скрывается за именами двух компаний. Они сразу поняли, что в игру вступили два крупнейших нефтепромышленника мира: Дж. Поль Гетти, самый богатый человек мира, и Г. Л. Хант, техасец, тоже не самый бедный человек — об этом можно судить хотя бы по его личному самолету, обшитому золотым листом.
С этой минуты балом правили Хант и Гетти. Как будто вошли в салун, полный дыма и шума от беспорядочной и бестолковой стрельбы, два бравых, не знающих промаха виртуоза многозарядного кольта, вошли, чтобы установить свой порядок. Лишь однажды в последний раз закипела было борьба... Разыгрывался лот 57 — самый жирный кус аукциона. «Галф» и «БП» не пожалели 47 миллионов — самое высокое предложение дня. Партер, где сидели нефтепромышленники, встретил этот шаг мужественными аплодисментами. Однако тотчас же «Стандард ойл» вместе с «Филлипс» подняли предложение до невероятной цифры: 72 миллиона. Тут даже аплодисменты угасли. «Они сошли с ума», — шептал партер. В зале поднялась такая неразбериха, что никто из присутствующих не заметил, что лот 57 купил все тот же Гетти, добавив к 72 миллионам долларов триста тысяч...
Мои товарищи, партизаны
Ее звали Чижик. Точнее, ее звали и зовут Евдония Мухина, но такая была она в свои шестнадцать лет маленькая, худенькая, что в спецшноле ей дали имя Чижик. Так оно и осталось за ней. Чижик — радистка-разведчица вместе с товарищами не раз вылетала на боевые операции. Это было в первые годы войны. Их сбрасывали в разные точки Кавказа и Крыма, и они из вражеского тыла передавали в штаб сведения о дислокации вражеских войск, боеприпасах, движении поездов и т. п. В своих воспоминаниях «Суровая юность», напечатанных в сборнике «Приключения» («Молодая гвардия», 1969 год), Евдокия Мухина рассказывает об этом периоде своей жизни.
Позже, в июне 1943 года, в составе группы радистка была выброшена на парашюте в черниговские леса, в партизанский отряд. Приземление прошло неудачно: девушка сильно повредила спину и ноги. И все-таки осталась в отряде. Вместе с партизанами прошла она на костылях длинный путь от лесов Украины до Люблина...
Отрывки из воспоминаний Евдокии Мухиной о жизни в партизанском отряде мы предлагаем вниманию читателей.
...День ото дня чувствую себя лучше, начала садиться на повозке, которая со дня неудачного приземления стала моей койкой. Ночами с помощью Женьки (мой напарник, радист) учусь потихоньку ходить. После этого боли усиливаются, и мне не спится, но все-таки продолжаю тренироваться каждую ночь. Дед Савка, мой повозочный, сделал мне костыли.
Два месяца я не бралась за ключ. Лишь иногда помогала Женьке шифровать и расшифровывать радиограммы.
Однажды меня чуть не отправили на Большую землю; спасибо Женьке Харину, что предупредил. Подходит к повозке Владимир Павлович Чепига, наш командир, и говорит:
— Чижик, собирайся, едем в отряд Федорова, там ждет самолет. Тебя доставят в госпиталь.
Я как прыгну с повозки и закричу прямо ему в лицо:
Поделиться книгой: