Помоги проекту - поделись книгой:
с балкона. Они бились о стену, так что потом пол покрывал толстый слой осколков, но ни один из них не попал в аквариум, стоявший в полуметре от «театра военных действий». Они его попросту огибали.
А что, если в этом поле кто-то есть? Представить его в «чистом виде» мы, конечно, пока не можем, но гипотетически объединить силу с интеллектом невидимого поля, труда, наверное, не составит. Итак, делаем первую попытку представить, что происходит:
— когда диктор сидит в Москве, а я вижу и слышу его в Петрозаводске;
— когда экстрасенс испепеляет глазами чашку на столе, и та ползет от него;
— когда один думает, а другой тут же сообщает, о чем именно тот подумал;
— когда Вольф Мессинг мысленно приказывает собраться в свою камеру тюремщикам-фашистам, запирает их там и выходит на волю;
— когда исследователи Бакстер и Гурвич фиксируют дистанционное общение организмов, в том числе растений друг с другом или растений с человеком в некоем морфо-генетическом поле;
— когда...
Одним словом, когда все это происходит, отчего бы не поискать во всех этих явлениях нечто их объединяющее?
А общее у них, судя по всему,— это структурированное поле. Упорядоченные импульсы пронизывают время и пространство и производят работу, на которую они были, так сказать, запрограммированы. Однако в одних случаях эти импульсы впрямую связаны с интеллектом (радиоволны или телекинез, например), а в других есть вроде бы некая программа самого поля (опыты Гурвича), но интеллект не просматривается, да и не нужен он тут вроде бы. Если одна клетка испускает сигнал, который принимает и понимает другая клетка, то тут еще можно говорить о простых «пусковых механизмах» сложных процессов. Но если ответные реакции вариантны, то и сигнал, выходит, посложнее? Одним словом, полевые программы существуют как в интеллектуальном исполнении, так и сами по себе.
И все же в случаях с полтергейстом есть нечто весьма строптивое, не укладывающееся в рамки привычных объяснений. Даже допустив существование некоего универсального поля, его запрограммированность, нацеленную всегда на какой-то объект, мы ни на йоту не приблизимся к объяснению причины этого феномена.
Собственно говоря, вся ситуация с аномальными явлениями, частью которых является и полтергейст, в том и заключается, что люди к ним привыкли, кажется, со времен пророка Иезекииля и «Махабхараты». Кстати, в индийском эпосе есть одно ключевое слово: ДЖИВА. Это поле вокруг Земли, мыслящий океан отшумевших жизней и угасших интеллектов, некий Палеосолярис.
Впрочем, почему «палео»?
Делаем следующий шаг — от гиппократовской «симпатии всех вещей», «управляющих полей» с пространственно-временными матрицами, меридианов и силовых линий на теле человека, поля вокруг самого человека, метемпсихоза (учение о переселении душ) и переселения душ к дилемме: если в процессах полтергейста на самом деле есть признаки действия некоего разума, то человеческий это разум или какой-то иной? И не дай бог, если это наш собственный разум. Тогда нам все придется начинать сначала. Или хотя бы с древнегреческих мудрецов. Недаром ведь возник новый тип ученого, который я бы назвал параскептиком. Задайте себе, например, вопрос: если крестьянину десятого века и атеисту двадцатого показать натуральное чудо — хотя бы тот же полтергейст,— кто из них испугается больше?
Ну а что, если предположить существование поля-кентавра, «морфогенетического поля», обладающего силой, а также программой ее применения? Иными словами, поля-компьютера. Существование такого поля мог бы объяснить, например, феномен указания экстрасенсом места, где находится угнанная машина. Это успешно делает Ольга Берлин, и я видел сам, как счастливый хозяин машины приехал к ней с цветами. Спрашивается, к чему «подключалась» Ольга Сергеевна, дабы узнать, где машина? К мозгу уголовника? К машине? Или каким-либо образом выловила нужную информацию из некоего всеобщего и всезнающего поля? Либо через некий «всеземной пульт управления и раздачи информации» (такие гипотезы тоже есть), либо по тонким нитям, связавшим мозг пострадавшего, преступника и собственно машину, вокруг которой тоже ведь своеобразная аура образовалась, пока хозяин ее обихаживал?
Все эти предположения не так фантастичны, как кажутся, напротив, они оказываются едва ли не самыми простыми, «спасающими». Как заметил английский астрофизик Дж. Джинс, в глазах физиков «космос постепенно начинает выглядеть похожим не столько на огромную машину, сколько на огромную мысль».
Теперь, почти уверовав, что некое информационное поле существует, мы возвращаемся к качественно новому полтергейсту. Иными словами, полтергейст можно объяснить действием всеобщего поля («дживы»). Но тогда как понять столь мощные физические воздействия на предметы материального мира со стороны потаенной материи? Я имею в виду влияние светящегося шарика на движение товарного поезда, танца холодильника и прочие покушения на наш рассудок.
Разумеется, легче всего предположить, что это проделки гостей из космоса. Бортовые генераторы их кораблей создают защитные поля и программируют силовые линии, располагают их в пространстве, с нашей точки зрения, весьма причудливым образом. Постоянная связь поля с бортом существует даже тогда, когда генератор «сбрасывает» старое и формирует новое поле для других задач.
По нашим понятиям, «сброшенное старое поле» должно бы рассеяться и исчезнуть. Но не может ли оно начать некую самостоятельную жизнь по уже заданной программе? Это структурированное образование может быть способно на многое. Предположим, что такая автономная субстанция могла бы вмешиваться в земные дела то в виде полтергейста, то — феерического зрелища на небе или какой-либо голографической шутки. Или, представим, что такой фантом-робот — назовем его ФРОБ — материализовался у вас в комнате ночью в виде «черного человека», наделал дырок в стекле, перепугал всех пожарных в округе и учинил в квартире бессмысленный погром. И если все это не укладывается в схему наших представлений о «цивилизованном» существе, то я мог бы указать лишь на некую гипотетическую потребность «гостей» в демонстрации своего бытия. Ведь если это вообще возможно, то почему бы не предположить, что программированное и управляемое поле — будущее земной технологии? Фробы могут помочь в заводском производстве, транспорте, сельском хозяйстве.
В. Н. Фоменко (Москва, 1985), проведший исключительно добросовестное исследование московского полтергейста в семье Савиных, заключает:
«Мы попробовали разделить аномальные явления (АЯ) по признаку эмоций, которые они могут вызвать. Оказалось, что 31 АЯ (всего зафиксирован был в двух сериях в этой семье 261 эпизод.— Г. С.) могут заинтриговать загадочностью... 33 АЯ прямо относятся к запугивающим и устрашающим. 45 АЯ можно отнести к демонстрации больших, практически неограниченных возможностей воздействия управляющего ПГС (то есть полтергейста Савиных.— Г. С.)... 69 АЯ являются разумной реакцией на поведение присутствующих...»
А именно:
«В логичной реакции на высказывания, действия и даже мысли людей...»;
наказание сомневающихся в реальности событий ПГС;
адекватная реакция на убедительный довод, когда после слов: «Хватит бросать, а то на еду не хватит!» — прекратилось бросание картофелин;
выдача ответов действием на мысленный вопрос;
в гуманности, проявляющейся в обеспечении «техники безопасности»: не было поражения людей быстро летящими предметами; сбрасывание кипящих чайников производилось так аккуратно, что не пострадали люди, находившиеся рядом; не было загораний одежды и занавесок в отсутствие людей... краны газовой плиты только закрывались, но не открывались;
в щадящих воздействиях на людей: скорее психологическое, чем физическое воздействие. Наказывающие удары «кулаком» и «пятерней» не были очень уж сильными, причем мужчин ударяло сильнее, чем женщин, а детей «кулак» совсем не бил...
Приведу эпизод, записанный исследователями под номером 185: «Мать собралась вести Юру в психиатрическую больницу (...по указанию районного психиатра, обследовавшего семью Савиных в 66-м отделении милиции). Отвела его на улицу, а сама вернулась. Когда она сидела на кушетке в малой комнате, Оля (дочь) вышла в переднюю и увидела, что «Юра летит, как на воздушном шарике». «Юра, ты чего?» — спрашивает Оля Юру. «Так». Юра рассказал, что его какая-то сила прямо с первого этажа несла по лестнице в вертикальном положении, примерно в 30 сантиметрах над ступеньками. Она и внесла его в переднюю (дверь не была закрыта), где поставила на пол. Когда он летел, руки у него слегка прижало к туловищу («по швам»), давления на подошвы он не чувствовал, а ощущал, по его словам, «невесомость».
Следующим номером мы можем вывести на сцену нашумевшего недавно «Барабашку». Как известно, «предки» его уже попадали в поле зрения ученых. Одной из комиссий по изучению этого явления руководил Д. И. Менделеев, другой — А. М. Бутлеров.
«Вы мысленно пожелали шесть ударов, и было сделано шесть ударов»,— писал А. Н. Аксаков в письме М. П. Погодину (кому выпало счастье прочесть труд его «Простые речи о мудреных вещах») после спиритического сеанса в 1874 году, в котором участвовали А. М. Бутлеров, Г. Юм, А. Н. Аксаков, сам М. П. Погодин, а также некто невидимый, возможно, предок нашего «Барабашки» по прямой линии. На этот спиритический сеанс академик Бутлеров пришел с динамометром в руке. Впоследствии он писал:
«...посредством динамометра я медленно приподнимал стол (прикрепив прибор к ножке стола.— Г. С.)... До сеанса нормальное сопротивление равнялось 100 фунтам; во время сеанса, когда я желал увеличения тяжести, динамометр показал сначала 120 ф, а потом 150 ф, когда же я пожелал уменьшения веса, то показания инструмента дошли до 50 ф, до 35 ф и, наконец, до 30 ф».
Этот стол вообще-то весил 6 пудов, но даже дамы могли его приподнимать за край одним пальчиком, когда им этого хотелось.
О том же самом писал и А. Н. Аксаков:
«...мы получаем в результате:
1) Движение неодушевленных предметов под руками, не производящими сих движений.
2) Изменение тяжести предметов, без видимой тому причины.
3) Стуки или удары, ничем, по-видимому, не производимые и отвечающие на мысль вашу.
4) Мелодическую игру на инструменте, при держании его одной рукой, не касающейся клавиш.
5) Движение неодушевленных предметов — кресла, скатерти, рукава, колокольчика — без видимого прикосновения к ним.
6) Образование временного, постороннего, орудующего тела — как бы пальца или руки,— которое вы только ощущали, но другие и видели неоднократно».
Не думаю, что на каждый такой сеанс спиритизма пришельцами отряжались дежурные фробы, но, если шел диалог — через стуки, записки, мысленно,— то чем такое объяснить? Дживой? Если джива целиком наше, земное создание и человечество накопило его за несколько тысячелетий активной жизни, то во многих проявлениях полтергейста она ведет себя как некое целостное и притом вполне разумное образование. Одним словом, Солярис, да и только. Мыслящий океан, нами порожденный и с нами сосуществующий. Не он ли, в таком случае, демонстрирует нам время от времени всяческие чудеса с НЛО? С ПГ? С телепатией? Если вокруг каждого из нас есть своя аура — то же структурированное поле, несущее некую информацию о внутренних процессах в организме, включая и мозг (телепаты, к слову, если что и «читают», то не в собственном мозге, а именно в этой ауре),— то отчего не быть ауре вокруг человечества? Человек смертен, но на протяжении всей жизни, излучая поле, он пополняет этой информацией всеобщую нашу ауру, и если только она не исчезает тут же, если только она интегрируется с дживой, нам остается поздравить себя с некой формой духовного бессмертия, вечной жизни разума.
Делать «залетных гостей» ответственными за все происходящее на спиритических сеансах, за бесчисленные телепатические, телекинетические и прочие взаимодействия, за тысячи и тысячи серий полтергейстов, за все проявления фробов, имя коим легион,— по меньшей мере несерьезно.
Одним словом, если мы и должны готовиться к Великому Контакту с неким разумом, то не с нашим ли собственным? Не произойдет ли в результате этого величайшего пробуждения от многотысячелетнего всечеловеческого сна того, о чем и подумать-то сладкобоязно: наступления золотого века? Ибо тогда человек сможет использовать не четыре-пять процентов мощности своего мозга, а много больше. И возможности наши возрастут необычайно.
Лики предков
Даже самые смелые европейские модницы, несомненно, выглядели бы весьма скромно рядом с девушкой из племени чимбу в Папуа — Новой Гвинее. А уж на празднике зинг-зинг, когда папуасы демонстрируют свои наряды, в дело идет все, что можно найти в безбрежных джунглях второго по величине острова Земли: перья райских птиц, мох, трава и листья папоротника, человеческие зубы и яркие плоды... А иногда даже куски синтетических тканей или пластика, выброшенные к берегам далекого острова волнами западной цивилизации.
Шотландец Манкольм Кирк ездил в Новую Гвинею на протяжении тринадцати лет и провел среди разных племен этой страны в общей сложности семь месяцев. Он собрал богатейший материал и впоследствии издал книгу под названием «Человек как произведение искусства. Новая
Гвинея», которая рассказывает о раскраске и масках меланезийцев и папуасов и о тех магических свойствах, которые эти племена приписывают цветам и рисункам на своих лицах. По наблюдениям Кирка, воины-папуасы к праздникам превращают лица в изумительные и неповторимые шедевры. Причем раскраска любого персонажа ритуального танца результат творчества, и каждый член племени исполняет ее в манере, присущей только ему, и никогда не повторяет другого.
Свои редковолосые подбородки суровые папуасы научились «облагораживать» травяной бородой, окрашивая ее под седину. Если по сценарию празднества меланезийскому или папуасскому воину предстоит быть птицей, он украсит голову перьями курицы, райской птицы или орла; другие преображаются с помощью кабаньих клыков, не говоря уже о пальмовых листьях и бамбуковых булавках.
Раскраска женщин — зрелище одновременно и притягательное и отталкивающее. Под толстым слоем краски черты лица узнать невозможно, тем более что рисунки меняются только к следующему празднику. Сочетание красного и черного цветов отличает невесту. Черный символизирует душевное, красный — материальное благополучие в будущей супружеской жизни. Но горе той, которая смешает эти цвета.
Вдова сообщает соплеменникам и духам-покровителям о своем горе, раскрашивая серой глиной лицо, руки и тело. Ее траурный наряд состоит из множества нитей, на которые нанизаны «слезы Иова» — высушенные плоды местного растения. Ежедневно вдова изготовляет по нитке и, закончив работу через три месяца, носит двадцатипятикилограммовые жгуты «слез» два года.
Многие из семисот племен, населяющих остров, еще сохраняют верность богам и традициям предков, держат в строгой тайне секреты магии цветов и рисунков ритуальной раскраски. Однако год от года все бесцеремоннее вторгаются в их жизнь бесчисленные «цивилизаторы». Может быть, с этих фотографий на нас глядит одно из последних поколений, живущих по законам предков.
Григорий Темкин. Лунный лист
В центре земного круга
Роман вернулся к постели больного, взял его за руку. И снова ощутил горячее «электрическое» покалывание в пальцах. Губы старика с усилием шевельнулись, и доктор вдруг то ли услышал, то ли увидел полуслова-полуобразы, которые складывались в его мозгу в яркие отчетливые эпизоды.
...В одеянии жреца он стоял у подножия храма на высоком утесе, о который внизу лениво терлись ласковые синие волны, и любовался своей страной — обширной, щедрой, прекрасной, как обитель богов в заоблачных вершинах Сумера.
Под ним правильным семиугольником лежал его родной город Нери, воздвигнутый на берегу океана близ устья полноводной Геды во славу правителей страны Игма и на устрашение ее врагам. Огромные каменные стены окружали город. На каждом углу по периметру стены стояла мощная сторожевая башня, и не было такого места на крепостных стенах, куда бы не достала стрела лучника, пущенная через башенную амбразуру.
Семь ворот вели в город, но, чтобы миновать тяжелые решетки, закрывающие доступ в Нери, нужно было по подъемному мосту пересечь ров, а прежде чем взойти на мост, требовалось получить разрешение у начальника стражи...
А желающих попасть в город было множество: в гавани теснились остроклювые суда, глубоко осевшие в воду от обилия привезенных товаров; со всех сторон по семи дорогам тянулись в Нери нескончаемые караваны повозок, запряженных круторогими быками; пешие и конные уступали дорогу рабам, несущим на паланкинах чинно восседавших вельмож. Все они стремились попасть в славный Нери, цитадель счастливейших и мудрейших.
С утеса просматривались и улицы города, прямые, как копье, и белоснежные купола дворцов, отсюда, с высоты, кажущихся не больше яйца вещей птицы Инг, и серые полушария богатых вилл, утопающих в зелени фруктовых садов, и нарядные кубики из розовой глины, обсаженные деревьями,— дома простых граждан Нери.
На площади близ ворот, выходящих к порту, кипела торговля, спорили иноземные купцы. Среди них были светлокожие гиганты из племени тро, которые ударом кулака могли убить быка, коварные узкоглазые барги, известные тем, что ради прибыли они были готовы отправиться хоть на край света, широкоплечие черные воу, как никто другой искушенные в кузнечном ремесле...
Казалось, базар принадлежал всецело им, чужеземцам, только между собой ведут они торг. Однако, приглядевшись, можно было заметить, как среди горластых купцов, не обращая на толчею внимания, чинно прогуливаются мужчины и женщины в голубых плащах с изображением священной горы Сумер — центра Земного Круга. Этих людей от шумной многоязычной толпы отличала белая, как снег, кожа, волосы цвета полуденного солнца, властная осанка. И рост. Самый высокий из них едва ли был по грудь самому низкорослому купцу. Но все же стоило человеку в голубом плаще — будь то вельможа, стражник или простолюдин — поднять руку, как шум вокруг него моментально умолкал, ссоры прекращались, и иноземцы почтительно склоняли головы: какой товар удостоит своим вниманием досточтимый и мудрый скерлинг?
«Нет народа мудрее нас, скерлингов,— с гордостью подумал он.— И нет среди скерлингов более мудрых, нежели мы, жрецы, избранники богов...»
И тут увиденные живые картинки в голове Романа заметались, теряя четкость...
...Он — теперь не жрец, а ученый-сиир по имени Нейм — с восторгом взирал на мир с высоты птичьего полета. Хотя нет такой птицы, которая смогла бы парить столь высоко над священной горой Сумер. Только разум человека мог создать эту летающую колесницу, на которой подняли его в воздух мудрейшие чужеземцы.
Забыв о своем невольном страхе перед необычной внешностью и одеждами чужеземцев, о боязни полета, забыв вообще обо всем на свете, Нейм в упоении водил серебряной иглой по покрытой воском дощечке. Его уверенная рука переносила на воск контуры земли, что виднелась сквозь прозрачные стены колесницы.
Внизу, вокруг острова, на котором стоит черная, как ночь, гора Сумер, плещется обширное Сладкое море. Оно хорошо известно всем мореходам своей чистейшей пресной водой и обилием рыбы. Из Сладкого моря берут свое начало четыре могучие реки — Геда, Яха, Лог и Нга, что рассекают Земной Круг на четыре почти равновеликие части, на четыре благословенных континента. И один из них — его родная страна Игма, самая цветущая, самая богатая, самая просвещенная. Она населена скерлингами, которые возвысились над другими народами силой духа и знания...
— Выше! — попросил сиир Нейм, и колесница, управляемая чужеземцами, послушно взмыла ввысь, к Солнцу, сияющему в безоблачном ярко-синем небе. Когда гора внизу превратилась в малое пятнышко и стала почти неразличимой, Нейм взял новую табличку и принялся наносить на воск открывшиеся перед ним новые дали. Он зарисовал абрисы четырех континентов, отметил проходы в горах, заснеженные вершины которых протянулись вдоль всего наружного края этого кольца, там, где берега континентов омывают соленые воды Океана. Отсюда, сверху, было ясно видно, что не Геда, как принято было считать, величайшая из рек, а Яха: хотя она в устье имеет только три рукава, а не пять, как Геда, зато она почти вдвое шире. Нейм нанес на карту узкий океанский пролив, отделяющий его страму от Диких Земель. И подивился тому, что даже отсюда, из поднебесья, не было видно конца им.
Немало озадачили его дымы, курящиеся над материком между Нга и Яха,— это была строптивая, неуютная земля, покрытая лесами и болотами, где кишели опасные звери и гады. Люди там никогда не селились. Кому же понадобились гигантские костры? «Пожары,— предположил он.— Но скоро начнется сезон дождей, и пожары эти будут потушены неисчислимыми потоками воды». Однако и дымы он нанес на свою восковую карту с подобающей сииру скрупулезностью.
От волнующего чувства исключительности и уникальности всего с ним происходящего внезапно пересохли губы, вспух и растрескался язык. Нестерпимо захотелось пить...
— Пи-ить...— послышалось, как слабый стон, Роману. Он отпустил запястье старика и оглядел пещеру. В пещере было темно, угли в гаснущем очаге мерцали, почти не давая света, и предметы в этом полумраке скорее угадывались, чем были видны.
— Пуйме, где вода? — спросил Роман.
Но никто ему не ответил. Решив не искать воду в темноте, он плеснул в кружку чуть теплого чаю и ложкой влил его в спекшиеся губы старика. Подумал, не взять ли его снова за руку — хотелось узнать, что же было дальше,— но не решился. Неизвестно, желает ли сиртя продолжить свой рассказ.
Роман сделал больному еще инъекцию эуфиллина, затем подошел к шкуре, занавешивающей второй вход, откинул полу. В ноздри ударила прохладная свежесть тундры, вымывая из легких затхлый дух пещеры. Он шагнул за порог и оказался на просторном карнизе скалистого склона, залитого тусклым перламутровым светом северной ночи.
В отличие от уступа с водопадом, по которому накануне они с Пуйме карабкались в пещеру, противоположная сторона горы была отлога и, насколько позволяло судить освещение, представляла собой внутренний склон цирка, в центре которого поблескивало серебристой рябью горное озеро. Или, скорее, озерцо: отражение луны, желтым округлым листом плавающее посередине, закрывало едва ли не треть его поверхности.
В озере что-то плеснуло. «Рыба»,— подумал было Роман. Но звук повторился, еще и еще. Интервалы между всплесками были равными. Роман напряг зрение и различил на воде крохотную лодчонку, которая двигалась к середине озера. Подплыв к отражению луны, лодка сначала остановилась, потом сделала вокруг него семь кругов, а затем повернула к берегу. Вскоре внизу послышались легкие шаги, и на карниз перед входом в пещеру поднялась Пуйме.
— Сэрхасава просил пить,— сказал Роман.— Я не нашел воду и дал ему чай. Не знал, что здесь рядом озеро и можно было принести свежей воды.
— Мы не пьем из озера Н"а (1 В ненецкой мифологии — дух болезни и смерти, сын Нума.). Вода мертвая. Рыбы нет. Одни утки-гуси садятся.
— А что же ты там сейчас делала?
— Со Священным Ухом говорила.
— И что же ты сказала этому уху?
— Сказала, дедушка умирает. Завтра одна останусь. Спросила, не желает ли чего Священное Ухо.
— Ну и как? — Роман спрашивал с нарочитой насмешливостью: он пытался проникнуться иронией к тому, что творилось вокруг,— шаманы-отшельники в конце двадцатого века, какое-то священное ухо, хэхэ, лилипуты-сиртя. Бред какой-то, сон, наваждение... И все же он не мог справиться с растущей внутренней напряженностью, чувствовал, что Готов к тому, чтобы принять как реальность любую ситуацию. Самую непредсказуемую, дикую, фантастическую.— Что же ответило тебе ухо?
— Ничего не ответило.
— Неразговорчивое, однако, у вас ухо. Оно всегда так молчаливо?
Пуйме пожала плечами:
— Со мной не говорило, с дедушкой Сэрхасавой не говорило. С его дедушкой говорило один раз. Ухо не любит говорить, слушать любит.
— А откуда оно взялось в озере, это ухо? Духи принесли?
— Зачем — духи? Сиртя принесли. Да-авно! Принесли, положили в озеро. И охраняют с тех пор.
— От кого охраняют? Не от гусей же?
— Сама не знаю,— простодушно ответила Пуйме.— И дедушка не знает. Надо охранять — и все.— Она замолчала, прислушиваясь.— Опять дедушка вспоминать хочет.— И добавила, угадав нежелание Романа возвращаться в душную пещеру.— Можно и здесь теперь. Подожди! — Девушка вынесла из пещеры оленью шкуру, постелила на камни, села. Жестом пригласила Романа сесть рядом.— Дай руку! — Пуйме легонько сжала его ладонь у основания большого пальца, в точке, которую по курсу иглотерапии Роман запомнил как «хэ-гу».— Вместе будем слушать.
...На этот раз Роман был не кем-то — он был Единым Оком. Тысячами глаз одновременно: мужских и женских, старых, слезящихся от возраста, и молодых, только присматривающихся к жизни. Глаза эти жмурились в ужасе, жгли, лопались, ненавидели, обливались кровью, выслеживали, уговаривали, призывали... И все это был он...
Вот его город, древний Нери, объятый пламенем: рушатся дворцы, пеплом опадают листья с садов на площадях, во все стороны бегут потерявшие разум обезумевшие люди. Дрожит земля, небо окутано густым смрадным дымом, и нет больше солнца — его проглотил злой Н"а, вырвавшийся из своих подземных чертогов...
Вот — кипящие волны. Как ненасытные акулы, они набрасываются на берега, отгрызают от суши кусок за куском, кусок за куском. Они все ближе, ближе, и нет спасения от безжалостных облепленных белой пеной пастей...
Поделиться книгой: