Помоги проекту - поделись книгой:
Он повел нас через сад, и мы тут же забыли об Англии. На бархатистой лужайке лениво покачивали листьями гигантские пальмы, аллеи сверкали глянцевыми листьями палисандрового дерева, бугенвиллеи и гибискуса. Одноэтажный хозяйский дом снаружи имел запущенный вид, но был выстроен и обставлен на широкую ногу, в духе времен королей Эдуардов. Нас с Чарлзом проводили в отдельные просторные покои с ванной комнатой. Мы разместили там свои вещи, а потом присоединились к хозяину, найдя его в просторной биллиардной.
Мы рассказали Дику, каких именно животных надеемся увидеть: нанду, капибар, черепах, броненосцев, вискач, куликов и кроличью сову.
— Бог ты мой,— отреагировал Дик,— да это же просто. У нас их тут полным-полно. Возьмите один из наших грузовиков и колесите себе, сколько хотите. А кроме того, я пошлю людей, пусть и они поищут ваших зверушек.
Восемьдесят пять тысяч акров эстансии были разделены проволочной изгородью на несколько обширных участков, каждый размером с небольшую английскую ферму. Пышная трава давала прекрасный корм скоту, но птицам здесь совершенно негде было укрыться. Все же несколько видов смогли тут освоиться.
Например, небольшая, с дрозда, красновато-коричневая птица-печник, или алонсо, даже не пыталась скрыть свое гнездо от хищных птиц. Яйца и птенцов она защищала по-иному: строила из высушенной солнцем грязи почти неприступное куполообразное сооружение, напоминающее земляную печь, в которой местные жители пекут хлеб Эта постройка высотой сантиметров тридцать имела такое широкое отверстие, что в него можно было просунуть руку. Я так и сделал, но до яиц не добрался, а наткнулся на внутреннюю перегородку. За ней и находилась собственно гнездовая камера, попасть в которую можно только через такое маленькое отверстие, что в него с трудом протискивается сама птица.
Птице-печнику нет нужды прятать свое прочное, надежное сооружение, надо только устроить его повыше, чтобы уберечь от копыт пасущегося скота. Если нет деревьев, опорой для гнезда служат толстые жерди ограды, телеграфные столбы или что-нибудь в этом роде. Одно гнездо было выстроено на верхней перекладине ворот. Ими часто пользовались, и гнездо по нескольку раз в день перемещалось на девяносто градусов туда и обратно.
Алонсо — птички не из пугливых. Они, по-видимому, ищут соседства с человеком и часто строят свои гнезда поблизости от его жилья. Пастухи к ним очень привязаны. Они любят общительных и доверчивых пташек и дают им разные прозвища. У птиц примерный характер: они веселы и все время поют, придерживаются высоких моральных принципов и никогда не изменяют своим партнерам, чрезвычайно трудолюбивы и, сооружая свое гнездо, работают от зари до зари. Кроме воскресенья, добавляют пастухи, потому что птицы эти ко всему прочему и очень набожны.
В лощинах по склонам холмов и по берегам ручьев попадались заросли колючей травы карагуаты. Нижняя часть этого растения представляет собой розетку из листьев, усаженных страшными колючками, а уже из нее почти на двухметровую высоту вздымаются стебли. В зарослях карагуаты обитало множество мелких красивых птиц, которые редко отваживались вылетать на открытое пространство.
Мухоловки стайками прилетали в колючие дебри покормиться. Мы узнавали их по характерному неровному полету. Они перелетали от стебля к стеблю или садились на верхушки самых высоких растений и оттуда, освещенные солнцем, заливались щелкающими трелями, распуская и складывая при этом свой длинный хвост. Здесь мы увидели и вдовьих тиранов — снежно-белых птичек с черным кончиком хвоста и черными маховыми перьями. Были тут и великолепные огненные мухоеды с изумительно ярким алым оперением и черными пятнышками на хвосте, крыльях и спине. Пеоны называли эту птичку «пожарник» или «бычья кровь», а еще «бразита дель фуэго». Последнее имя, означающее «вспыхивающий уголек», подходило больше всего. Стоило нам ее увидеть, как мы замирали от восхищения и в то же время досадовали, что не имеем цветной пленки.
Самыми элегантными из всех пернатых обитателей «кампа» были нанду. Дик считал нас невозможными педантами за то, что мы не называли их просто страусами. Нанду действительно очень похожи на страусов, но мельче и оперение у них не черно-белое, а пепельно-серое, а на ногах не по два пальца, как у страуса, а по три.
Мы часто видели, как нанду вышагивали по саванне с изысканной неторопливостью заводных манекенов.
На территории эстансии благодаря многолетнему запрету на охоту, они в значительной мере потеряли осторожность и подпускали к себе на несколько метров. Когда же мы пытались подойти еще ближе, они поднимали головы и подозрительно глядели на нас, точно так же, как это делают олени. Длинные шеи придавали нанду надменный вид, но большие глаза смотрели мягко и кротко.
Нанду — нелетающие птицы, и их пушистые крылья служат, вероятно, только для тепла. Оперение у нанду рыхлое, туловище покрыто редкими короткими перьями, и когда птица топорщит распушенные крылья, как бы укутывая ими свое слабо защищенное тело, она смахивает на озябшего танцора.
Нанду держатся группами, которые состоят из одного самца и нескольких самок разного возраста. Самец обычно бывает самой крупной птицей в стае и, кроме того, отличается от своих подруг узкой черной полосой, идущей по плечам от затылка, у самок эта полоска коричневая и менее заметная.
Если мы, не обращая внимания на предупреждающий пристальный взгляд, подходили к нанду слишком близко, они обращались в паническое бегство. Птицы мчались по равнине, высоко подбрасывая мощные ноги и выбивая по земле приглушенную дробь. По словам Дика, догнать нанду можно только на самой быстроногой лошади, но поймать их чрезвычайно трудно, потому что на бегу они петляют и искусно увертываются.
На одном из болот, в тростниках, мы нашли гнездо нанду — круглую, почти совершенно плоскую площадку диаметром около метра, заметную только благодаря выстилке из сухих листьев. В гнезде в беспорядке лежали тридцать огромных белых яиц, каждое длиной сантиметров пятнадцать. Но наша находка не была рекордной: в предыдущем сезоне пеоны обнаружили гнездо с пятьюдесятью тремя яйцами. Разумеется, подобные кладки не могли быть отложены одной самкой: тут трудился весь гарем.
Брачная жизнь нанду таила ряд загадок. Я знал, что место для гнезда выбирает самец, и он же насиживает кладку. Но как самки узнают, где именно их повелитель построил гнездо? И каким образом получается так, что необходимость отложить яйцо не возникает у самок одновременно, но в то же время этот процесс не растягивается на недели, а укладывается в достаточно сжатые сроки?
Через три дня, когда мы шли вдоль берега ручья через травянистые заросли, впереди выскочил нанду и с глухим топотом пустился наутек, петляя среди высоких стеблей карагуаты. Пройдя несколько метров, мы нашли его гнездо. Там было всего два яйца. Следовательно, при непрерывном дежурстве нам, возможно, удастся узнать подробности их жизни.
Имея уже некоторый опыт обращения с нанду, мы решили воспользоваться машиной как укрытием, поставив ее на пологом склоне, метрах в двадцати пяти — тридцати выше гнезда. Чтобы все время видеть его, пришлось срезать высокие стебли и сделать в зарослях узкий проход.
...Самец, которого мы окрестили Черношейчиком, сидел на гнезде, сложив длинную шею так, что ее совершенно не было видно. Серое оперение птицы сливалось с травой. Выдать нанду могли только блестящие глаза, и, если бы я не знал заранее, куда смотреть, мне, вероятно, не удалось бы его заметить.
Около девяти часов утра на склоне холма справа от нас появилась группа из шести нанду. Это были самки — гарем нашего Черношейчика. Они лениво паслись, медленно продвигались в нашу сторону, затем повернули обратно и исчезли за вершиной холма.
Черношейчик поднялся на ноги. С минуту он постоял, потом не спеша направился вслед за своими подругами.
Шесть часов спустя в зарослях карагуаты справа от нас появилась пара нанду: Черношейчик с самкой. Она осмотрела гнездо, выбросила из него несколько сухих листьев и очень медленно уселась, прикрыв яйца крупным телом и напряженно держа голову на вытянутой вверх шее. Пока самка сидела на гнезде, Черношейчик расхаживал рядом взад и вперед с таким взволнованным видом, какой бывает у мужа, ожидающего у дверей родильной палаты. Самка, казалось, чувствовала себя не вполне уютно. Раз или два она встряхнула крыльями, потом опустила голову на землю. Через несколько минут встала и подошла к Черношейчику, после чего они вдвоем удалились.
Подождав немного, я осторожно выбрался из машины и приблизился к гнезду. Снаружи, у самого его края, лежало еще одно яйцо, ярко-желтое и еще мокрое. Вероятно, самка была слишком крупной, и поэтому ее яйцо оказалось в стороне от других. Вечером Черношейчик вернется, закатит его на место, к остальным, и будет всю ночь охранять кладку.
Мы завели машину и, ликуя, отправились домой. По крайней мере на один из вопросов мы получили ответ. Теперь можно было не сомневаться, что гнездо самкам показывает самец, и он же устанавливает регламент откладывания яиц.
Сэнди Вуд рассказывал нам, что, прежде чем начать насиживание, самец нанду выкатывает из гнезда одно яйцо. Это называется — сделать запас для будущих детишек. Так и лежит оно у гнезда до вылупления остальных. Когда появляются птенцы, самец ударом ноги разбивает это яйцо, и его содержимое разливается по земле. Через неделю здесь уже кишат черви — превосходное лакомство для птенцов, причем именно тогда, когда они больше всего нуждаются в такой пище. Я очень жалел, что нам не удалось задержаться в Ита-Каабо и понаблюдать, как Черношейчик выполняет эту часть своих отцовских обязанностей.
Звери в ванной
Тому, кто путешествует, отлавливая животных, не найти для них временного приюта более удобного, чем ванная комната. Впервые я открыл для себя эту истину в одной из африканских гостиниц, где ванная оказалась в таком плачевном состоянии, что мы без особых угрызений совести разместили в ней свой зверинец. Единственным элементом обстановки, который хоть как-то мог оправдать название этой комнаты, была уродливая ванна с побитой эмалью, возвышающаяся посреди совершенно голого земляного пола.
Крупному пушистому совенку пришелся по душе царивший здесь полумрак, вероятно, напомнивший ему затененные покои родного гнезда, и он со счастливым видом уселся на палку, торчавшую из камышовой стены. Шесть тучных жаб обосновались во влажных впадинах под ванной, а молодой крокодил почти метровой длины благополучно провел несколько недель в самой ванне.
Честно говоря, ванна для крокодила — не лучшее место. Правда, днем ему не удавалось одолеть ее гладкие стенки, зато ночью он, вероятно, обретал какой-то дополнительный источник энергии, потому что каждое утро мы находили его разгуливающим по полу. Утренняя разминка с крокодилом стала для нас своеобразным ритуалом. Решительно войдя в ванную, дежурный залеплял зверю глаза мокрой фланелевой тряпкой, хватал его за шею и водворял в эмалированный водоем. Крокодил при этом негодующе хрюкал.
Во время путешествий по таким экзотическим краям, как Новая Гвинея, Гайана и Ява, мы повидали немало ванных комнат, где не без успеха держали колибри и хамелеонов, питонов, электрических угрей и выдр. Но все наши прошлые впечатления меркли перед тем, что мы увидели у Дика Бартона. Когда он предложил нам со вкусом обставленную ванную в своем доме, я с чувством глубокой признательности заметил, что подобных удобств мы до сих пор не имели. Пол был выложен кафелем, стены — бетонные, массивная дверь снабжена защелкой, а кроме самой ванны с безотказно работающими кранами, здесь находились еще туалет и умывальник. Словом, было где устроиться и нам самим, и нашим животным.
Первого постояльца я нашел, когда однажды ехал верхом по «кампу» сразу же после ливня. Кругом было сыро, а в понижениях образовались широкие мелкие лужи. Проезжая мимо одной из них, я заметил что-то вроде лягушачьей морды, выглядывавшей из воды и мрачно рассматривавшей меня. Я спешился, морда, взбаламутив воду, исчезла, но вскоре показалась снова, на этот раз у дальнего конца лужи. Я обошел лужу и установил, что любопытное маленькое существо во всяком случае не лягушка. Оно опять нырнуло и поплыло под водой, оставляя за собой полоску мути. След прервался, когда животное остановилось. Сунув руку в воду, я вытащил маленькую черепашку.
Снизу она имела красивый черно-белый узор. Шея у черепашки была такой длинной, что она не втягивала ее прямо, как это обычно делают черепахи, а подгибала в сторону. Это была бокошейная черепаха, не редкая, но чрезвычайно привлекательная, и я почти не сомневался, что для такого миниатюрного существа мы сумеем найти место даже в том крошечном аэроплане, на котором сюда прилетели. В крайнем случае поедет у меня в кармане. А пока мы прекрасно устроили черепашку в ванне, наполнив ее наполовину водой и положив на дно несколько булыжников. На них черепашка забиралась, когда ей надоедало плавать.
Через два дня в одном из ручьев мы нашли ей компаньона. Когда черепашки неподвижно лежали на дне ванны, хорошо были видны два ярких черно-белых лоскутка кожи, болтающихся у них под подбородком, как адвокатские ленточки. Эти странные отростки, которыми их обладатели могут двигать по собственному усмотрению, служат, возможно, для приманки мелких рыбешек, побуждая их подплывать ближе к пасти черепахи, неподвижно лежащей на дне водоема. Но у наших черепах не было необходимости пускать в дело свои приманки: каждый вечер мы выпрашивали на кухне немного сырого мяса и пинцетом подавали им угощение. Черепахи жадно глотали кусочки, дергая шеей. Когда они насыщались, мы вытаскивали их из воды и пускали погулять по кафельному полу, а сами тем временем использовали ванну по прямому назначению.
Мне очень хотелось узнать, какие именно броненосцы живут в этой части Аргентины: вполне возможно, что тут обитает один вид, которого нет в Парагвае. Дик сказал нам, что в саванне обычно встречаются два вида броненосцев; девятипоясный, уже пойманный нами, и некий мулито, или маленький мул. Это название ничего нам не говорило. Дик попросил пеонов при случае поймать одного, и уже на следующий день старший пеон явился в дом с мешком, в котором копошился мулито.
К нашей радости, это оказался именно этот вид. От девятипоясного броненосца он отличался тем, что имел только семь «поясков», охватывающих туловище посредине, и панцирь у него был не гладкий и блестящий, а матовый и с мелкими наростами. Конечно же, мы просто обязаны были предоставить такому зверю место в самолете.
Для броненосцев годится только сверхпрочное жилище. Ванная комната — кафельная, просторная, и к тому же пока еще сравнительно слабо заселенная — была именно той крепостью, которая способна выдержать напор этих маленьких «бульдозеров». Мы принесли охапку сухого сена, уложили его в углу возле унитаза, поставили рядом блюдо с фаршем и молоком и пустили мулито в его новое жилище. Зарывшись в сено, он тут же зашаркал невидимкой взад и вперед, так что копна заходила как штормовая волна. Затем, утомившись, он высунул голову и, почуяв мясо, засеменил к блюду. Мулито принялся за еду, чавкая и пыхтя, так что брызги молока полетели во все стороны. Мы наблюдали за ним, пока он не отобедал и снова не скрылся в сене, а потом и сами отправились спать со счастливым чувством, что дела у нас с броненосцами идут совсем неплохо.
Когда утром я вошел в ванну, мулито нигде не было видно. Решив, что он все еще спит, я поискал под сеном, но не нашел его там. С тем же успехом я заглядывал под ванну, за унитаз, умывальник и стойку вешалки. На этом, кажется, и исчерпывались все зримые возможности для укрытия в помещении. Удрать же отсюда было невозможно. Оставалось единственное объяснение: вероятно, один из слуг заходил в ванную и ненароком выпустил броненосца. Дик, узнав новость, страшно расстроился. Он опросил всех слуг, но ни один из них утром в ванной не был. После завтрака мы еще раз осмотрели все углы ванной комнаты, но тщетно: непостижимым образом мулито исчез.
Два дня спустя нам принесли еще одного мулито, на этот раз самку. Мы и ее поместили в ванной, и в тот вечер я каждый час заходил проведать новенькую. Она чувствовала себя прекрасно и набросилась на еду с такой же жадностью, как и ее предшественник. Но когда в полночь я в очередной раз заглянул в ванную, мулито там не оказалось. Но ведь она просто обязана была там быть. Я позвал Чарлза и Дика, и мы втроем решительно взялись за поиски. А что если при каких-то загадочных обстоятельствах мулито угодила в унитаз? Мы открыли люк на внутреннем дворе, но не обнаружили там никаких признаков нашей беглянки. Мы ползали по полу ванной, ища какую-нибудь неприметную щель или трещину, но ничего не нашли. В последней отчаянной попытке Чарлз протиснулся между стеной помещения и основанием унитаза и тут увидел черный бородавчатый хвост. Разрыв щель, мулито проникла внутрь полого керамического пьедестала. Извлечь ее оттуда стоило нам огромных усилий. Мы долго безуспешно тянули зверюшку за хвост и преуспели только тогда, когда вспомнили свой предыдущий опыт и стали щекотать ей брюхо. После того, как она недовольно заскреблась у меня в руках, Чарлз заглянул в пещерку, недоумевая, как это ей удалось протиснуться в столь узкий проход. Заглянул и хмыкнул.
— Взгляните-ка,— предложил он.
На дне пещерки я увидел темный бугор, почти полностью скрытый выброшенной землей. Это был наш первый мулито. Броненосцы подтвердили свою репутацию изобретательных и искусных беглецов: только они могли отыскать изъян в броне ванной комнаты. Оставалось одно — поселить их в самой ванне. Я перенес черепашек в умывальник, устелил дно ванны сеном и поместил туда обоих мулито. Они разбежались и отчаянно заскребли когтями по гладкой эмали. Потом сунули носы в сливное отверстие, пару раз на пробу взялись за медный ободок, но, убедившись, что для рытья это не подходит, залезли под сено, устроились там и заснули. Мы выключили свет и вышли...
В полумиле от дома протекала небольшая речка. Вдоль ее песчаных берегов рос высокий тростник, над водой склонялись ивы. На мелководье любили ловить рыбу цапли, в самых укромных уголках семейными группами чинно плавали чирки, и повсюду мелькали радужными крыльями стрекозы, бросавшиеся на комаров и мошек. Мы поделились с Диком своими впечатлениями о сценах безмятежной жизни на реке, а он в свою очередь сообщил нам о том, что знает одно особенное местечко, где можно увидеть капибар.
Капибары — животные не редкие, но очень пугливые и осторожные. Их преследуют из-за вкусного мяса и шкуры, из которой выделывают необыкновенно мягкую эластичную кожу, идущую затем на одежду и седла.
— С капибарами у вас не будет никаких проблем,— заверил нас Дик.— Их здесь сотни. Охотиться на них никому не разрешается, вот они и обнаглели совсем. Каждый может щелкнуть их обычным «Брауни», а уж вы-то, со всей вашей умопомрачительной техникой, поснимаете вдоволь.
Обогнув эвкалиптовую рощу, мы неожиданно выехали прямо к нужному месту. Чарлз плавно остановил машину, а я, припав к биноклю, стал осматривать окаймленный деревьями берег и... не поверил своим глазам. Даже приняв за истину все рассказанное Диком, я не смог бы представить себе ту картину, которая открылась теперь передо мной.
На траве у воды расположилось больше сотни капибар. Мамаши, рассевшись группами, благодушно взирали на резвящихся вокруг них малышей. Пожилые джентльмены сладко дремали поодаль, положив головы на вытянутые передние лапы. Щеголеватая молодежь лениво слонялась среди семейных групп, задевая время от времени кого-нибудь из клюющих носом представителей старшего поколения. Те не оставляли без внимания подобные шалости, и задиристые юнцы, не стремившиеся, очевидно, к обострению конфликта, улепетывали прочь неуклюжим галопом. В общем же все это необыкновенное общество напомнило мне разморенных жарой отдыхающих на воскресных пляжах Блэкпула.
Мы осторожно подъехали ближе. Один-два дремавших самца встрепенулись, сели и угрюмо воззрились на нас, но потом отвернулись и возобновили прерванный сон. Их головы в профиль были почти прямоугольными, с плеч свисала длинная красноватая грива. На морде с обеих сторон, между глазом и ноздрей, хорошо выделялась рубцеобразная полоска — особая железа, отсутствующая у самок. Исполненные благородного величия, эти матерые капибары были похожи скорее на львов, чем на своих действительных родственников — крыс и мышей.
Одна мамаша медленно побрела к реке, ведя за собой вереницей шестерых малышей, и вся компания дружно погрузилась в прохладную воду. В реке капибар было, пожалуй, не меньше, чем на берегу; животные мирно наслаждались водными процедурами. Одни лениво лежали на воде, другие беспечно плавали взад-вперед. Пожилая самка, стоя по пояс в воде, задумчиво жевала листья лилий. Лишь один молодой самец действовал в воде быстро и целеустремленно. Мы наблюдали, как он пересекал реку, оставляя за собой веер разбегающихся волн, потом неожиданно нырнул и поплыл под водой. Теперь его путь обозначала серебристая дорожка воздушных пузырьков. Точно рассчитав дистанцию, он выскочил на поверхность, резко, как пробка, как раз рядом со стройной самочкой, скромно плававшей у противоположного берега. Она тут же устремилась прочь, самец — за ней, и так, выставив над водой только коричневые головы, они плыли вдвоем вниз по реке, как лодки на параде. Самочка нырнула, пытаясь ускользнуть, но самец сделал то же самое, и когда она снова показалась на поверхности, он был рядом. Флирт продолжался минут десять, любовная погоня шла то вниз по реке, то вверх. Преследование молодого самца отличалось и пылкостью, и сноровкой. В конце концов самочка уступила и они соединились на мелководье под склонившейся ивой.
В то утро мы снимали капибар часа два, а в дальнейшем приходили сюда почти каждый день, чтобы полюбоваться редкостным зрелищем. Нигде во всем мире нет больше места, где бы капибары в таком множестве спокойно соседствовали с человеком.
А вот другой грызун, похожая на кролика вискачи, некогда самое многочисленное дикое животное Аргентины, был теперь в Ита-Каабо чрезвычайной редкостью.
Семьдесят лет назад Хадсон писал, что можно неделю ехать по пампе и через каждые полторы мили встречать нору вискачи, а случается увидеть и целые колонии, не менее чем в сотню нор. Численность вискачи в свое время сильно возросла из-за того, что владельцы эстансий преследовали врагов этих зверьков — ягуаров и лисиц. Естественное равновесие было нарушено, вискачи стали размножаться без помех, и вскоре скотоводы осознали, что эта масса грызунов представляет серьезную угрозу их пастбищам. Вискачам была объявлена непримиримая война. От ручьев отводили воду и затопляли норы, а самые глубокие ходы заваливали камнями и землей. Оставшиеся там животные погибали от голода. По ночам люди сторожили разоренную нору, потому что вискачи ближайших колоний каким-то таинственным образом узнавали о несчастье своих соседей, если им не препятствовали, приходили на помощь замурованным собратьям, расчищая ходы. Сегодня в пампе осталось совсем мало вискачей. Дик мог бы без труда организовать их полное уничтожение в Ита-Каабо, но он сохранил одну колонию в дальнем углу эстансий. Как-то однажды, ближе к вечеру, он повез нас туда на грузовике.
Часа полтора мы ехали по разбитой грунтовой дороге, потом свернули в сторону и запрыгали по кочкам среди высокой колючей травы. Спустя некоторое время мы остановились метрах в двадцати от низкого земляного холма, лишенного всякой растительности. На его верхушке виднелось беспорядочное нагромождение камней, сухих веток и корней, а вдоль всего основания темнел ряд широких отверстий.
Груды камней на холме не были частью естественной россыпи: их сложили сами вискачи, ибо этим зверькам свойственна мания коллекционирования. Они не только стаскивают на верхушку своих жилищ камни и корни, которые им случается выкопать из нор, но и собирают все интересное в окрестностях колонии. Если пеон потеряет что-нибудь на просторах «кампа», он скорее всего обнаружит пропажу в не слишком аккуратном, но с любовью организованном музее вискачей.
Сами зверьки еще спали в недрах своего лабиринта. Наружу вискачи выходят только вечером и пасутся под прикрытием темноты.
Хотя создатели кургана еще не появились, он вовсе не был пустынным. Две мелкие кроличьи совы в полосатых «жилетках» торчали столбиками на высоких камнях. Эти птицы вполне способны рыть собственные норы, но часто занимают отнорки в поселениях вискачей. Пирамиды из камней они используют как удобный наблюдательный пост, откуда хорошо видны окрестности и можно высмотреть добычу — грызунов или насекомых.
Жили здесь и другие пернатые. Несколько печников-землекопов бегали вокруг холма по коротко подстриженной скотом траве. Эти птички гнездятся в длинных узких норах, а так как в «кампе» подходящих мест мало, они обычно устраивают гнезда на склонах жилищ вискачей. Печники-землекопы, как и близкие их сородичи птицы-печники, каждый год роют себе новые жилища, но старые норки не пустуют — их занимают ласточки, стремительные пируэты которых мы наблюдали у кургана. Поистине норы вискачей — средоточие жизни в этих местах.
Квартиранты резвились под мягкими лучами предзакатного солнца, а мы терпеливо ожидали появления самого хозяина. Но непосредственный момент его выхода ускользнул от нашего внимания. Мы вдруг заметили, что он уже сидит у одного из отверстий, почти не отличаясь от ближайшего серого булыжника. Зверек напоминал довольно крупного кролика. У него были короткие уши и широкая черная поперечная полоса на носу, как будто он выпачкался краской, пытаясь боком просунуть голову сквозь только что выкрашенный забор. Почесав за ухом задней лапой, зверек хрюкнул, дернулся всем телом и обнажил зубы. Потом он неуклюже запрыгал на верхушку своего кургана и, устроившись там, стал осматриваться вокруг, словно пытаясь определить, изменилось ли что-нибудь в мире с тех пор, как он видел его последний раз.
Удостоверившись, что все в порядке, он уселся поудобнее и занялся вечерним туалетом — стал скрести передними лапами свое кремовое брюшко.
Захватив камеру с треногой, Чарлз осторожно выбрался из машины и стал медленно приближаться к хозяину норы. Тот успел уже переключиться с живота на длинные усы и теперь тщательно их расчесывал. Солнце уже быстро катилось вниз, и Чарлзу пришлось прибавить шаг. Это нисколько не обеспокоило прихорашивавшегося зверька, который в конце концов позволил установить камеру всего в метре с небольшим от своей персоны. Кроличьи совы, ошеломленные происходящим, отлетели подальше и, усевшись на кочки, негодующе воззрились на нас. Печники-землекопы нервически чирикали у нас над головой. А хозяин с невозмутимым видом восседал на каменистом троне своих предков, как член королевской фамилии, с которого пишут портрет.
Наше безмятежное пребывание в Ита-Каабо было, к сожалению, недолгим. Через две недели прилетел маленький самолетик, чтобы доставить нас обратно в Асунсьон. Мы увозили с собой броненосцев, черепах, ручную лисичку, полученную от одного из пеонов, и вместе с отснятой пленкой волнующие воспоминания о птицах-печниках и кроличьих совах, нанду и вискачи. Но, наверное, самое глубокое впечатление осталось у нас от фантастических сценок на реке в исполнении многочисленного капибарьего народца.
Медовая охота
Его зовут Мани Лал. Как и его отец, он — «маэстро медовой охоты». Чтобы собрать сокровища апис лабориоза, самой крупной медоносной пчелы, он висит на высоте ста метров и держится только за веревочную лестницу. Тысячи разъяренных насекомых заполняют пространство вокруг, когда он погружает бамбуковый шест в их гнезда. Единственное средство защиты — широкий плащ, обернутый вокруг головы, и пара армейских штанов, подаренных двоюродным братом. Ловко орудуя шестом, он срезает толстые ломти сот и складывает в плетеную корзину, которая приторочена кожаными ремнями к стволу. Когда корзина заполнена, он спускает ее вниз. Жужжание гигантских пчел приводит людей в ужас, но движения Мани Лала быстры и расчетливы: за свои 64 года он проделывал эту работу много раз.
Можно представить, каково было Эрику Вали — французскому фотографу, который задался целью запечатлеть работу добытчиков дикого меда. «Пчел было так много, что мне нестерпимо хотелось отмахнуться от них, но я знал, если сделаю это, то погибну»,— признался автор на страницах журнала «Нэшнл джиогрэфик», где были помещены его работы. Не сразу Вали удалось сделать уникальные кадры, одержавшие победу на конкурсе «Уорлд пресс-фото 1988».
В предгорьях Гималаев, где живет Мани Лал, дорог нет. Есть только тропы, проложенные носильщиками. Леса осталось совсем немного, лишь на отвесных склонах кое-где сохранились отдельные деревья. Вместе с лесом исчезают и пчелы. «Мой дед брал до шестисот гнезд в год,— продолжает Мани Лал,— в прошлом году мы взяли восемьдесят».
От родителей Мани Лалу достался небольшой участок земли, который мог бы прокормить семью. Но такая жизнь его никогда не устраивала. «С самого детства я предпочитал бегать по лесу, а не перемешивать навоз с землей,— говорит он.— Поэтому и стал охотником, человеком леса, как и мои предки».
Верования народа гурунг, к которому принадлежит Мани Лал,— это причудливая смесь индуизма и буддизма. Перед молитвой Мани Лал принес в жертву цыпленка. Он внимательно изучил расположение кровеносных сосудов на его легких и таким образом заглянул в будущее.
Отец Мани Лала, Барта, верил в приметы, но верил недостаточно истово, и поэтому, однажды спускаясь по лестнице в пропасть, он подвергся атаке пчелиной армады, ослепившей его своими жалами. «Когда он приносил в жертву цыпленка, его сердце не было открытым»,— объяснил Мани Лал.
Перед работой Мани Лал торжественно достает из мешочка на поясе горстку риса. Подбрасывая зерна вверх, произносит на разные лады имя Фало — лесного бога: «Если бог недоволен, я не могу беспокоить пчел». Спустя некоторое время, молча, как паук в гигантской паутине, он начинает осторожно спускаться по лестнице. Малейший промах повлечет за собой неминуемую смерть.
Мани Лал останавливается напротив гнезда около полутора метров в диаметре. Поверхность его усеяна тысячами крупных черных пчел. Два других охотника — Кришна и Акам — карабкаются на скалу снизу. Цепляясь за выступы, они прижимают лестницу к склону, чтобы Мани Лал мог дотянуться до гнезда.
Тем временем разгорается костер у подножия скалы, но ветер сдувает дым. Указывая на вершину скалы, Мани Лал бросает несколько отрывистых слов, и в считанные минуты к нему опускается пучок тлеющих листьев. Дым обволакивает гнездо, и пчел охватывает паника. Ничто больше не отвлекает охотника: золотые соты остались без защитниц.
Чтобы сделать крупноплановые снимки, Эрик спускался в пропасть на тонком нейлоновом шнуре. Впервые европеец сопровождал охотника в его опасном предприятии.
Пчелиное гнездо состоит из двух частей. К самой скале прижимаются соты с медом, над ними — соты с куколками, личинками и яйцами. Лал втыкает в соты деревянные палочки и привязывает палочки к концам веревки. Несколько ударов шестом, и соты повисают в воздухе, раскачиваясь и ударяясь о лестницу, но Мани Лал держится цепко, и его вместе с сотами спускают благополучно вниз.
Пока соты движутся к земле, из них вытекают капли меда, но сладкому дождю не суждено проливаться на землю. Его перехватывают многочисленные котелки и кастрюльки жителей ближайшей деревни. Эти люди не входят в бригаду, но в свое время они помогли выплатить ежегодный государственный налог и таким образом заслужили право на участие в медовой охоте. Когда соты опускаются на землю, крестьяне с криками бросаются к ним. Начинается медовая фиеста.
Меньше чем за час Мани Лал собрал около сорока литров меда и десять килограммов воска. Позже он проведет своеобразный «химический анализ», внимательно изучив цвет меда и его вязкость. Соты могут содержать токсичные вещества, если нектар был собран на плантациях, обработанных гербицидами. Уже не один раз имелись случаи сильных отравлений среди крестьян, попробовавших непроверенный мед.
Чудес не бывает, а плащи не самое надежное укрытие от разъяренных насекомых. Вечером Мани Лал пинцетом выдергивает жала из кожи и смеется, глядя на раздувшиеся лица молодых компаньонов. Сегодня ему сопутствовал успех. Однако урон для пчел достаточно велик, и в следующий раз отыскать соты будет сложнее.
Брат Мани Лала, Бел Бахадур — староста деревни,— делит добычу между членами бригады. Больше всех получает Мани Лал. Вторую по величине часть забирает Бел Бахадур. Затем наступает черед Мен Бахадура и Амарьянга, они ассистировали Мани Лалу с вершины скалы. После этого свою долю получают Кришна и Акам, поддерживающие огонь, и Шри Лал с Нандой Лалом, фильтровавшие мед. Девятый участник, Пурке, особого участия не принимал, но другие не против поощрить его, так как девятка считается счастливым числом. Немного меда оставляют себе охотники. Большую часть меняют на молоко и зерно.
Дома Мани Лал переплавляет воск, пропуская его через бамбуковый фильтр и охлаждая в холодной воде. Затем формует брикеты, выжимая при этом избыток влаги. Пожалуй, воск наиболее ценная часть промысла. Его сдают Белу Бахадуру для продажи в Катманду. Брикет весом 2,5 килограмма стоит 7 долларов, это совсем немало для страны, где за килограмм риса берут 5 центов. Воск пользуется большим спросом у ремесленников, которые используют его для изготовления моделей при литье из бронзы.
Чтобы попасть в столицу, сборщикам меда надо идти четыре дня пешком, а затем ехать на автобусе. Мани Лала не привлекают прелести городской жизни, и он не был в городе уже 15 лет. «Мы люди джунглей,— объясняет он.— Когда идет охота, листья деревьев служат нам постелью, плащи — одеялом, наша пища — дары леса. Мы счастливы, если у нас есть деньги, но также счастливы, если их нет».
Не все в деревне разделяют взгляды Мани Лала. Для молодого поколения ремесло охотника не представляет интереса и, конечно, не может заменить общения с внешним миром.
«Я стар. Мои глаза уже плохо видят,— говорит Мани Лал.— Теперь я знаю все о том, как добывать мед. Хочется передать знания сыновьям, но никто не хочет быть охотником. Они предпочитают отсиживаться в деревне».
Поэтому Лал решил, что следующий сезон будет для него последним. И вместе с ним канет в Лету замечательное искусство медовой охоты.
Проделки Дживы?
...Метла летела через двор за Пелагеей. Вместе с картошкой. Яблоки в саду срывались с веток и набрасывались на гостей. Вокруг порхали сотни невиданных бабочек, и коты, собравшиеся со всей округи, смотрели на это разинув рты...
...Фургон внезапно остановился, и седьмой президент Соединенных Штатов генерал Эндрю Джексон в недоумении принялся обследовать экипаж и лошадей, пока не раздался голос из ближайших кустов, за которыми никого не было видно:
— Все в порядке, генерал, фургон может ехать!
И фургон тронулся. В доме Белла, куда ехал президент, Уильям Портер дрался с кем-то невидимым; ему удалось набросить на это нечто одеяло, завернуть его и подтащить к камину, однако то, что было в одеяле, вдруг налилось неподъемной тяжестью и так запахло, что несчастный Портер бросил непосильный тюк на пол и опрометью выскочил на улицу.
...Бабаня бегала вокруг стола, а скалка с мухобойкой догоняли и лупили ее почем зря. Посуда, покачиваясь, плыла по воздуху. Выплясывал холодильник на кухне, да так бойко, что удержать его на месте было невозможно. Во время танца он грациозно огибал мебель и при этом подпрыгивал и вертелся, таская за собою шнур, как хвостик. По полу прыгали шапки гостей, а сами гости в это время бегали по саду, спасаясь от яблок. Кусок мыла прилетел из закрытой ванной, покрутился в воздухе и тихо лег на диван рядом с хозяйкой, а потом дважды прилетала зубная щетка.
В это время хозяин увертывался от банок с огурцами, которые с балкона через стекло закрытой двери летели в него и разбивались о стену одна за другой, и, похоже, слетались они сюда не только с хозяйского, а со всех балконов сразу...
Голос из стены занудно пересказывал сплетни о каждом, кто входил в дом. Упомянул даже о милиционере, который расстроил свадьбу: жених и невеста узнали друг о друге кое-какие тайны...
...Маленький шарик играл с товарным поездом в какую-то игру, правила которой никто не знал, машинист хватался то за тормоз, то за контролер, а шарик тянул поезд вперед или вдруг тормозил на всем ходу по своему желанию.
Листаю страницы книг, рукописей, писем, где все это описывается. Это все было, было...
Перечитываю снова и снова:
«Но чем объяснить, я даже и не знаю, а что это было все правда, на моих глазах, то жутко было видеть, и это случалось не раз, а предметы летали с такой силой, что даже нельзя описать. Я прошу, постарайтесь доказать, что это такое, как вы ученые, мы люди неграмотные, но я как была комсомолка и в первый набор девушек была призвана в армию, я радистка, ветеран войны и. ничему не верю, но факты остаются фактами... Докажите хотя бы что-нибудь, чтобы я могла вам поверить... Я думаю, гипноз, да нет, тут, видно, с какой-то божьей силой связано. В общем, я вам не могу доказать, что это за картина, а бьет и летит, но в меня не билось, а скалкой в бабаню попало сильно. Видела не одна, люди авторитетные были и все видели...»
Это письмо и другие лежат у меня в столе уже не первый год. Ну, было бы у меня два-три таких факта — тогда, разумеется, и проблема выглядела иначе: хочешь — верь, а может, и... веруй. Но вот собрал все, что скопилось за годы недоумения, разложил вокруг себя и оказался, как заяц в половодье, посреди озера потрясающих фактов, удостоверенных столь же бесхитростными, сколь и правдивыми словами, как и приведенное выше письмо Марии Васильевны Решетниковой из села Борское Куйбышевской области и ее знакомой Людмилы Александровны Талдыкиной. Американцы Фоудр и Каррингтон написали книгу «Преследуемые люди», в которой проанализировали 375 типичных случаев полтергейста с 355 года нашей эры до середины нынешнего века. «Случаев», в общем, хватало всегда, но об этом явлении не очень-то распространялись, возможно, потому, что даже передавать такие слухи считалось неприлично из-за очевидной их вздорности. Но давайте отважимся взглянуть на эти случаи непредвзято, вооружившись увесистыми фактами «официальной» науки, и мы увидим, что холодильник, идущий на цыпочках, никого удивлять не должен: в сильном поле это весьма вероятно. Неважно, какой оно природы — магнитной, лептонной, хрональной, глюонной, не исключая и биологическую. Но когда рискуешь поразмышлять дальше, прямо-таки оторопь берет. Стол ведь деревянный, а почему-то тоже на месте не стоит. Единое универсальное поле? И это стерпим. Поле — это сила. Силовое поле. Недоумения начинаются чуть дальше. Почему, к примеру, холодильник со столом ожили, а стул стоит, как вкопанный? Где-то поле сгущается, а где-то просветы? Но отчего же холодильник, проходя мимо стула, на него не натыкается, а, напротив, будто сознательно огибает препятствие? И что вообще можно сказать о полтергейсте, когда неизвестная сила лупила мужчин почем зря, а женщин и детей только шлепала? Или банки, прилетавшие
Поделиться книгой: