Вор в роли Богарта

Первая картина, «Путь в Марсель», была снята в 1944 году, вскоре после «Касабланки», и явно навеяна ее мотивами, хотя в титрах было сказано, что сценарий написан по роману Нордхофа и Холла (вы их знаете, они сочинили еще «Бунт на „Баунти“»). Богарт играет французского журналиста по имени Матрак. Действие начинается с того, что он, этот Матрак, находится на острове Дьявола, сидит там, приговоренный к пожизненному заключению за убийство. Потом он бежит вместе еще с четырьмя заключенными, и в океане их подбирает французское торговое судно. И разумеется, заключенные горят желанием сражаться за Францию — в голливудских фильмах нет более пламенных патриотов, чем заключенные, — но Франция только что пала, и Сидни Гринстрит хочет вернуть судно правительству Виши. Но его попытка поднять бунт среди моряков заканчивается провалом, и Богарт со товарищи присоединяется к французской эскадрилье, базирующейся в Англии. Он летает бомбить врага, и вот однажды самолет его возвращается с задания последним, и после приземления члены команды выносят из него своего командира уже мертвым.

Он, черт побери, гибнет за правое дело, а до того, как погибнуть, наслаждается обществом Клода Рейнса, и Петера Лорре, и Гельмута Дэнтайна, и прочих замечательных актеров, занятых в этом фильме. Не лучшая из его картин, но роль в ней типично богартовская — эдакий цинизм с примесью горечи, под которым кроется честная идеалистическая натура, игрок, который умеет красиво проигрывать и самим своим поражением одерживает победу.

Жаль, что она пропустила этот фильм.

В зале зажегся свет, и я подошел к контролеру. Он лишь пожал плечами и покачал головой. Я спросил в кассе, потом набрал ее номер из автомата в фойе. Безрезультатно… На пути обратно контролер спросил, не желаю ли я сдать в кассу мой неиспользованный билет. Я велел ему не сдавать — ведь она все еще может появиться.

У буфетной стойки ко мне обратился высокий парень с козлиной бородкой, но без усов.

— А вы сегодня, я смотрю, в одиночестве…

Я видел его и его подружку-пигалицу почти каждый вечер, но заговорили мы впервые.

— Да, в одиночестве, — кивнул я. — Она сказала, что может задержаться на работе. Возможно, еще и появится.

Мы поговорили о фильме, который только что видели, и о том, что предстояло посмотреть. После чего я вернулся на свое место, и нам показали «Черный легион».

Он вышел на экраны в 1937 году, и в нем Богарт играл члена ку-клукс-клана. Только здесь они назвали эту организацию «Черным легионом» и носили черные капюшоны с изображением белых черепов со скрещенными костями. Я видел эту картину примерно год назад по каналу Эй-эм-си, и уже тогда она мне не слишком понравилась, и примерно на первой ее трети я со всей очевидностью осознал, что Илона не придет. Впрочем, я чувствовал это с самого начала.

Мне захотелось уйти, но я заставил себя остаться и, против ожидания, вдруг увлекся картиной. В ней есть один очень изящный поворот. В конце, когда Богарта арестовывают за убийство, выясняется, что легион был создан преступным синдикатом в чисто коммерческих целях. И что они держали этих ребят в капюшонах и простынях, что называется, за горло. Они предлагают Богарту своего защитника, но он отказывается, чтобы спасти репутацию своей жены, а потом предстает перед судом штата, на котором и разоблачает весь этот «Черный легион», спасая тем самым истину и правосудие.

И все равно приговаривается к пожизненному заключению. Несчастный сукин сын! С защитником ему повезло еще меньше, чем Пэтти Херст.[17]

Не спрашивайте меня о причинах, но я все же перешел через улицу — убедиться, что она не ждет меня в кафе за чашкой кофе. И разумеется, ее там не было. Я оглядел помещение, стоя в дверях, затем развернулся и отправился домой.

Дома я еще раз набрал ее номер и не слишком удивился, когда никто не ответил. После этого я взял то, за чем, собственно, заходил, и снова вышел на улицу и спустился в метро. Поехал тем же маршрутом, что ездил каждый день на работу, но вышел одной остановкой раньше, на углу Бродвея и Двадцать третьей. Автобус ушел из-под носа, и тут сам бог велел бы взять такси, но торопиться мне было особенно не за чем.

Я прошел по Двадцать третьей и последний раз попробовал позвонить ей из автомата в двух кварталах от ее дома. Четвертак со звоном вывалился, и я пешком прошел оставшуюся часть пути и остановился на тротуаре на противоположной стороне от ее дома. «Нехитрые забавы», магазин на первом этаже, был закрыт и погружен во тьму. Света не было и в окнах на четвертом, но это еще ни о чем не говорило. Ведь окно в ее комнате выходило во двор.

Сунув руку в карман, я ощупал свои инструменты, за которыми забегал домой. Мне казалось, я не имею морального права входить в квартиру Илоны. Вообще-то рассуждать о морали мне вроде бы не пристало, но я в свое время накрепко усвоил, что таких вещей делать нельзя, и все тут.

Я посмотрел сначала налево, затем направо — улица с односторонним движением, но попробуй объяснить это ребятам на велосипедах, развозящим китайскую жратву, — потом перешел ее и поднялся по плохо освещенным ступеням к двери дома. Стал изучать кнопки звонков, ища табличку с надписью «Маркова», но не нашел. Таблички не было лишь у одного звонка, самого верхнего, и я решил, что это и есть ее (что, впрочем, еще ничего не означало), — у звонка в квартиру Кэролайн на Арбор-корт висит табличка с надписью «Арнау», а жильца с такой фамилией давным-давно и след простыл. Не знаю, как обстоят дела в других странах, но обитатели Нью-Йорка научились сохранять анонимность.

Итак, я нажал на безымянный звонок, и был он ее или чей-то еще, но прозвенел явно в пустой квартире, потому как никто не откликнулся.

Сложность работы с дверьми в подъезде заключается в том, что они находятся на виду. Вас может застукать жилец, входящий или выходящий из дома, может увидеть случайный прохожий. И чем дольше вы возитесь с замком, тем больше вероятность, что это случится.

С другой стороны, есть у таких дверей и свое несомненное преимущество — открывать их совсем не трудно. Замки самые примитивные, как правило, пружинные — открывать для гостей засов жильцам верхних этажей проблематично. К тому же от частого употребления замки снашиваются и становятся более чем податливыми, словно, прошу прощения, очень старые представительницы древнейшей профессии. Этот хоть был снабжен защитной накладкой, чтобы вы не могли отжать пружины, скажем, кредитной карточкой или другим подобным предметом, но в остальном все было просто как апельсин. Единственное, кого мог остановить такой замок, так это жильца, потерявшего ключ.

Ладно, пытался утешить я себя, этот порог еще не Рубикон, я могу перешагнуть его, ничем себя не компрометируя. И даже если столкнусь в подъезде с Илоной, всегда могу сказать, что дверь оказалась не запертой или же какой-то другой жилец открыл мне ее. Вот дверь в квартиру — это совсем другое дело…

Несколько минут спустя я уже стоял перед дверью в ее квартиру.

Никто не ответил на мой стук, никакой полоски света внизу не показалось. Вчера я заметил, что она запирает ее только на два из трех замков и каким именно образом поворачивает в них ключи. (Ничего не могу с собой поделать, запоминаю такие штуки просто автоматически! Что ж, каждому свое. Вот взять, к примеру, Рэя Киршмана, запомнил же он серебряную пряжку на поясе этого Тиглата Расмолиана.) Я взял одну из отмычек и поднес к замку. Работал я споро — а к чему попусту время тратить, — но спешить было некуда. Отпер один замок, отпер второй и оказался внутри.

Перчаток я не взял, а если бы и взял, надевать бы не стал. Насчет отпечатков волноваться нечего, не тот это случай, а вот если бы она застала меня в перчатках, то был бы совсем другой разговор. Это разрушило бы наши и без того хрупкие отношения. Если сей визит благополучно сойдет мне с рук, то никаких доказательств того, что я здесь побывал, не останется и до суда дело вряд ли дойдет; если же она застукает меня, не помогут все перчатки мира вместе взятые.

Я плотно притворил за собой дверь и стоял неподвижно в темной, как колодец, комнате, не осмеливаясь даже дышать, потом прислушался — не слышно ли чьего-то еще дыхания. После этого сделал глубокий вдох и потянулся к выключателю — где он находился, я тоже прекрасно запомнил. И включил свет. Под потолком вспыхнула голая лампочка, на мгновение она ослепила меня. Затем я осмотрелся.

И почувствовал себя археологом, вторгшимся в пустую гробницу.

Глава 11

Мебель была на месте. У дальней стены примостилась узкая постель с шаткой тумбочкой в изголовье и приземистым туалетным столиком из лавки старьевщика. Я насчитал все те же два стула — непарных, из фанеры, один возле письменного столика, другой в изножии кровати, и единственное кресло со сломанными пружинами, довольно неряшливо перетянутое заново бархатом цвета «зеленый металлик». И коврик тоже был на месте, такой же безобразный, как и прежде.

Но, не считая этого, говоря словами Шелли об Озимандии, кругом не было ничего. Исчезли пластиковые коробки из-под молока вместе с книгами, которые в них лежали. Исчез обитый медью сундучок вместе со святынями в рамочках, стоявшими на нем, свечами, кристаллом, иконами, зверушками и прочим. Исчезла семейная фотография Илоны с родителями, а также снимок Влада I с его Лилианой. Исчезла со стены карта Восточной Европы, исчез с гвоздика птичий календарь.

Исчезло все, что лежало на письменном столе и в нем, — я проверил единственный ящик и обнаружил, что он пуст.

Из платяного шкафа также исчезло все, что в нем находилось, за исключением трех проволочных вешалок и стопки пакетов для продуктов. «Исчезли коровник, курятник и бочка. Вообще все хозяйство — от вил до замочка». Исчезли…

Впрочем, постельное белье осталось на кровати. Смятые простыни все еще хранили ее слабый запах.

Я подошел к столу и взялся за телефон. В трубке раздался гудок, и, если бы аппарат был снабжен кнопкой повтора, можно было бы определить, кому она звонила последний раз, перед тем как исчезнуть. Вместо этого я набрал свой собственный номер, который, естественно, не ответил, потом позвонил в лавку, пытаясь вообразить, как реагирует на звонок Раффлс. Затем набрал номер квартиры Кэндлмаса, но копов там сейчас не было и никто ее не поднял.

Я опустил трубку на рычаг.

И сам опустился в отвратительное зеленое кресло, осторожно, опасаясь, что оттуда выскочит сломанная пружина. Сидеть в нем оказалось не слишком удобно, но можно. Мне надо было подумать, а более подходящего места и времени не предвиделось.

Вообще-то я не слишком люблю задерживаться в чужих квартирах. Излишний, совершенно ненужный риск, которого я предпочитаю избегать, но более безопасного места сейчас не найти. Я, как Маугли, забился в пустующее здание, затаился там. Там, где никто не живет и почти невозможно вообразить, что кто-то когда-то там жил.

Я мог не спешить. Никто уже сюда не вернется.

Сколько было времени, когда я вошел в квартиру Илоны, я не посмотрел, но вышел оттуда вскоре после полуночи. Дошел до Третьей авеню, чтобы поймать такси в сторону центра, и мне пришлось пробежать ярдов двадцать, чтобы успеть остановить машину, пересекающую перекресток.

— Уже бегаете? — радостно изумился Макс Фидлер. — Нет, это не травы. Они так быстро не действуют. Он, конечно, творит чудеса, этот китаец, но чудесам надобно время, чтобы сработать. Когда мы виделись последний раз? Дня три-четыре назад?

— Кажется, да.

— Нет, два дня назад. Точно помню, потому как сразу после того, как высадил вас во второй раз, взял одну женщину с обезьянкой. Куда прикажете?

— Угол Семьдесят первой и Вест-Энда.

— А-а, так это туда, куда я отвез вас первый раз, а потом случайно подобрал снова. И мы поехали через парк, и я высадил вас… э-э… погодите минуточку!

— Хоть сто, — великодушно предложил я.

— …Угол Семьдесят шестой и Лексингтон! — торжествующе воскликнул он. — Прав я или не прав?

— Правы.

— Ничего память, а?

— Потрясающая…

— Гинкго!

— Простите?

— Гинкго билоба, — пояснил он. — Растительный препарат! Получают с деревьев гинкго, вы наверняка видели их в городе, ну, с такими смешными маленькими листочками, похожими на веер. Из них делают пилюли, мой китаец прописал мне, продаются в магазинах лечебного питания. Память у меня была, ну точь-в-точь швейцарский сыр, а теперь как у ястреба!

— Поздравляю.

— Хотите, можете проверить. Что угодно спросите, названия столиц штатов, имена президентов, к вашим услугам.

— Да нет, спасибо, я верю.

— Или, к примеру, улицы Нью-Йорка. Любой из пяти районов. Да что угодно! Давайте устройте мне экзамен! Попробуйте загнать в тупик!

— Сейчас, — сказал я. — Вот вам один, довольно легкий вопрос. Не оставил ли я у вас в машине атташе-кейс?

— Нет! — без колебаний ответил он. — И хотите знать, почему я так запомнил? У меня до сих пор перед глазами картина: вы хромаете через дорогу, а кейс бьет вас по ногам при каждом шаге.

— Просто поразительно, — пробормотал я. Но еще более поразителен тот факт, что я на секунду забыл, что уже знаю, где находится мой кейс. Не далее как вчера Рэй Киршман демонстрировал мне его вместе с непонятной надписью из шести букв, выведенных кровью.

— Гинкго, — сказал он. — Очень рекомендую.

— Наверное, придется купить. Впрочем, меня беспокоит не столько память, сколько странное ощущение, что порой я не в силах достаточно отчетливо мыслить.

— И от этого тоже помогает! Восстанавливает ясность мышления.

— Тогда можно попробовать.

— И звон в ушах…

— Помогает избавиться или наоборот?

— Конечно, избавиться!

— Что ж, век живи, век учись, — заметил я. — Однако в данный момент меня это мало волнует.

— И все же…

— И все же… — согласился я. — А знаете что? Расскажите-ка мне лучше о той даме с обезьянкой.

Он в мельчайших подробностях поведал мне о даме и ее обезьянке. Трудно судить, было ли продиктовано это его замечательной памятью или же волшебным воздействием гинкго билоба. Лично я сам так никогда и не попробовал этого снадобья, и не следует требовать от меня точного воспроизведения этого эпизода из его столь красочной и бурной жизни. Я запомнил лишь, что у женщины были хорошо развитые формы («Канталупы!» — так охарактеризовал ее Макс Фидлер), а обезьянка являла собой весьма жалкое создание с костлявым крохотным личиком, сморщенным, точно печеное яблоко. И что они, похоже, стеснялись сами себя.

— Вот вы сказали, улицы Нью-Йорка, — начал я. — В любом из пяти районов, да?

— Да, а что?

— Как насчет Арбор-корт?

— Арбор-корт… — повторил он. — Есть только один Арбор-корт, на Манхэттене. Вы его имеете в виду?

— Именно.

— Тот, что в Гренич-Виллидж, верно?

— Верно.

— Детские игрушки, — заявил он. — Я думал, вы спросите что-то трудное, ну, к примеру, Бродвей-элли или же Помандер-уок… А уж Арбор-корт, так нет ничего проще! Ну как же мне не знать Арбор-корт! Конечно, знаю! И вы можете отобрать у меня гинкго, а я все равно буду знать.

— И знаете, как проехать туда отсюда?

— Ну как не знать! Сперва по Бродвею, потом по Коламбус и Девятой авеню, по Гудзон-стрит, а там выезжаете на Бликер-стрит и прямиком по ней, а потом поворот направо, на Чарльз, и…

— Прекрасно, — заметил я. — Так едем?

Он положил руку на спинку сиденья, обернулся и взглянул на меня:

— Так вам туда?

— Почему бы и нет?

— И вы хотите, чтоб я подождал, пока вы зайдете, а потом выйдете, ну с тем, за чем заходили?

— Нет, — ответил я и откинулся на сиденье. — Поехали прямо, через центр.

— Так, значит, Арбор-корт?

— Именно.

— К вашим услугам, — сказал он и отъехал от тротуара. — Арбор-корт так Арбор-корт. А знаете, что я подумал? Тут прослеживается некая система. Позавчера я подобрал вас на углу Бродвея и Шестьдесят седьмой и привез сюда, а через десять минут забрал отсюда и повез дальше. Сегодня подбираю вас, привожу сюда, но только на этот раз вы не выходите из машины, перед тем как отправиться дальше. А в следующий раз знаете что? В следующий раз вы вообще велите миновать этот перекресток.

— Вполне может быть, — согласился я. Путь предстоял не близкий. — Скажите-ка, — спросил я, — а нет ли у вас в запасе еще одной занимательной истории, ну, типа той, что с этой женщиной и обезьянкой?..

Пока мы добрались до дома Кэролайн, он успел рассказать целых три истории, и я не уверен, что очень уж поверил той, где фигурировали два матроса и одна старушка. Нет, чисто теоретически, полагаю, такое возможно, и все же мало похоже на правду. Как бы то ни было, время я скоротал.

На звонок «Арнау» ответа не последовало, но войти я мог и так, заметьте, даже обойтись без своих инструментов, поскольку мы с Кэролайн давным-давно обменялись запасными ключами от дома и работы. Однако я решил, что проще будет поискать ее где-нибудь поблизости, и нашел со второго захода, в баре под названием «Генриетта Хадсон». Войдя, я попал под настоящий обстрел взглядов, от равнодушных до откровенно враждебных, а потом Кэролайн углядела меня и окликнула по имени, и все остальные женщины тут же расслабились, сообразив, что наилучший вариант — игнорировать меня вовсе.

Кэролайн сидела на табурете у стойки, пила скотч и слушала тоненькую женщину с невероятно рыжими волосами. Звали ее Трейси, и я уже как-то виделся с ней, а также с ее любовницей Джинн, которую можно было принять за близняшку этой самой Трейси, если бы не волосы, столь же невероятного, но только бледно-пепельного оттенка. Обеих редко когда можно было видеть друг без друга, однако, по всей видимости, роману пришел конец, потому как Трейси, глотая одну рюмку джина за другой, повествовала Кэролайн о своих несчастьях, коим, судя по всему, не было числа.

Кэролайн представила меня, и Трейси держалась достаточно любезно, но, поняв, что я застрял надолго, вежливо отвернулась от подруги и заговорила с какой-то другой девицей по соседству.

— Подвинься немного, Берн, — попросила Кэролайн, — а то тут тесновато.