Осколки

Этим вечером я слепил Кэтрин Додд в трех фрагментах, которые позже собирался соединить. Я создал не жизнеподобное скульптурное изображение ее головы, но символический образ ее повседневной работы — раскинутые в полете и устремленные вверх крылья, глянцево-черные у основания, прозрачные в средней части и отливающие золотом на высоко воздетых концах. Золотые полосы на крыльях заинтересовали мою модель.

— Настоящее золото?

— Железный колчедан. Неделю назад я использовал последний запас настоящего золота.

Затаив дыхание, я обернул фрагменты в несколько слоев жаростойкого волокна и осторожно поставил в печь для отжига. Только после этого я почувствовал невыносимое напряжение мышц — мне тоже было впору разлететься на кусочки.

Кэтрин поднялась, но заговорила не сразу. Наконец она спросила, что я намерен делать со скульптурой. Вопрос Кэтрин вернул меня на грешную землю, и я попытался ответить самым будничным тоном, что, вероятно, поставлю ее в галерее на пьедестал.

Мы стояли, глядя друг на друга, словно не знали, что еще сказать. Я подался вперед и поцеловал ее в щеку. Мы чуть-чуть изменили позу — и наши губы слились. Страсть уже пробудилась, мы это знали, но пока что держали себя в руках.

Объятия с мотоциклисткой в кожаном прикиде имеют свои неудобства. У меня все болело, отчего я несколько раз поморщился, и это было замечено. Она высвободилась и сказала с сочувственным смешком:

— Быть может, в другой раз.

— Опустим «быть может», — ответил я.

Глава четвертая

У каждого из трех моих помощников есть свой ключ от галереи. Очнувшись около восьми утра в понедельник, я увидел Памелу Джейн, которая пришла первой. После ухода Кэтрин я просто-напросто снова рухнул в большое кресло и закрыл глаза: раздерганные нервы требовали отдыха.

— Честное слово, вы будто под паровым катком побывали, — ужаснулась она. — Так и просидели тут всю ночь?

— Можешь… — Даже голос у меня звучал как-то шершаво. Я прочистил горло и попытался снова: — Пам… кружку чая?

Она услужливо засуетилась, приготовила чай, отперла черный ход. К прибытию Айриша я уже не обращал внимания на болезненный хруст в суставах, а Хикори — он объявился последним — застал меня достающим из печи три фрагмента крыльев, сделанных накануне вечером.

Мои помощники, конечно, не могли не заметить, что я стараюсь избегать лишних движений, однако без жизнерадостной реплики Хикори о похмелье после грандиозной попойки я бы вполне мог обойтись.

Пришел первый покупатель. Жизнь более или менее вернулась в нормальное русло. Сосредоточившись на работе, я даже начинал забывать о четырех масках из черного шерстяного джерси с прорезями для глаз.

Ближе к полудню подкатил «роллс-ройс» Мариголд. Уэрдингтон в своей форменной фуражке выглядел за рулем весьма представительно. Мариголд, сообщил он, опустив стекло, отправилась по магазинам с Бон-Бон в машине последней. Дамы отпустили его на весь день вместе с автомобилем. Уэрдингтон торжественно заявил, что ценит щедрость Мариголд, поскольку намерен отвезти меня на скачки.

Я нерешительно посмотрел на него.

— Не поеду, — заявил я. — А куда именно я не поеду?

— В Лестер, на барьерные скачки. Там будет Эдди Пейн. Там будет Роза. Там будет Норман Оспрей. Мне казалось, ты хочешь выяснить, кто дал Мартину пленку.

Я колебался.

— Заметь, — продолжал он, приняв во внимание мое состояние, — я вовсе не думаю, будто ты рвешься получить еще одну взбучку вроде вчерашней, так что не хочешь ехать — не надо, я прокачусь один в свое удовольствие.

— Откуда узнал про вчерашнее?

— Птичка на хвосте принесла. И не маленькая. Филлин, похоже, о тебе самого высокого мнения. Позвонил мне к Бон-Бон и велел предупредить всех — любое нападение на тебя он впредь будет считать нападением на себя.

Я испытал удивление пополам с благодарностью и спросил Уэрдингтона:

— Ты хорошо его знаешь?

Он ответил уклончиво:

— Помнишь, как умирал садовник Мартина? Тогда из-за Мартина ты так гнал, что у тебя отобрали права. Садовник был отцом Тома Филлина. Едешь в Лестер?

— Пожалуй.

Я вернулся в мастерскую и переоделся.

В машине я устроился рядом с Уэрдингтоном на переднем сиденье. По пути мы два раза остановились — купить мне дешевые наручные часы и приобрести ежедневную беговую газету. На первой странице в числе дюжины разных сообщений я прочел, что лестерские букмекеры пригласили Ллойда Бакстера, владельца звезды стипль-чеза Таллахасси, на ленч в память о жокее Мартине Стьюкли.

Ну, ну.

Чуть позже я во всех подробностях рассказал Уэрдингтону о посещении дома на Лорна-террас в Тонтоне. Он нахмурился, когда я спросил:

— Разве ты не говорил мне, что букмекерской фирмой Артура Робинса, основанной в восемьсот девяносто четвертом, заправляют теперь некие Уэббер и Верити?

— Так у тонтонских мамаши и сына фамилия Верити! — воскликнул он, помолчал и добавил: — Должно быть, простое совпадение.

— Я в такие совпадения не верю.

Некоторое время спустя Уэрдингтон спросил:

— Джерард, если ты понимаешь, что происходит, может, поделишься? Скажем, кто те, что напали на тебя вчера, и что им от тебя было нужно?

— Один из них, по-моему, тот самый, кто уложил тебя, брызнув циклопропаном, а меня вырубил пустым баллончиком. Кто именно, не знаю. Зато уверен, что под одной из черных масок скрывалась наш благоуханный цветочек, Роза.

— Не стану спорить, но почему?

— Кому еще на свете придет в голову орать, чтобы Норман Оспрей — может, конечно, и не он, но я почти на сто процентов уверен, что она обращалась к нему, — чтобы он сломал мне запястья? Голос Розы ни с каким другим не спутаешь. Как и походку, и жесты. Зачем ей это понадобилось? Ну, во-первых, чтобы убрать меня из стекольного дела. Неплохо? Во-вторых, чтобы заставить меня отдать ей то, чего у меня нет. Наконец, чтобы не дать мне заняться тем, чем мы намерены сегодня заняться.

— Тогда давай возвращаемся, — выпалил Уэрдингтон.

— Ты только не отходи от меня, и все будет в порядке.

Уэрдингтон отнесся к моим словам очень серьезно и ходил за мной по пятам, как профессиональный телохранитель. Одного черномасочника мы засекли сразу и безошибочно — по тому, как он обалдел, завидев меня, да еще идущего на своих двоих. В этот миг Норман Оспрей как раз собирал свою букмекерскую стойку. Он застыл с открытым ртом, а тут еще к нему некстати подошла Роза. Проследив за его изумленным взглядом, она и сама утратила изрядную долю самодовольства.

— Вот черт! — только и сказала она.

— Том Филлин наказал вам кланяться, — обратился я к этой парочке.

Ни он, ни она не пришли в восторг. Уэрдингтон лихорадочно прошептал у меня за спиной что-то в том духе, что не надо ворошить осиное гнездо. Он отошел от стойки, и я последовал его примеру.

— Они сами толком не знают, чего ищут, — заметил я. — Знали бы, так вчера напрямик и сказали бы.

— Может, и сказали бы, не помешай им Том Филлин со своими собаками.

У меня сложилось впечатление, что всего лишь пятнадцать часов тому назад меня хотели изуродовать и заставить выдать какие-то сведения. Но если бы не появился Том Филлин, если бы мне и вправду пришлось спасать запястья и если бы я мог ответить на их вопросы — стал бы я отвечать?

Как ни болело у меня все тело, в голове по-прежнему не укладывалось, чтобы Мартин знал нечто такое, из-за чего, по его мнению, можно было изуродовать человека. Не нравилось мне и другое предположение: черные маски сдуру решили, будто я знаю то, что им нужно, но не говорю из чистого упрямства.

Не без презрения к самому себе я признался: знай я, что им нужно, то, вполне вероятно, все бы выложил, лишь бы остановить их.

Эх, Мартин, старина, подумал я, в какую же ты меня втравил заваруху.

Лестерские букмекеры пригласили Ллойда Бакстера на ленч. Наши с ним дорожки пересеклись на полпути между демонстрационным кругом и букмекерскими стойками. Для него встреча с нами была неожиданной, но я-то давно его заприметил. Мы с Уэрдингтоном дождались, пока он покончит с букмекерским угощением — ростбифом, сыром и кофе.

Бакстеру встреча со мной доставила мало радости. Уверен, он сожалел обо всем, что произошло тем вечером в Бродвее, однако изо всех сил старался быть вежливым. Должен признаться, с моей стороны было неблагородно подозревать, будто это потому, что я знаю о его эпилепсии. Его болезнь ни разу не фигурировала в разговорах или в печати, и, возможно, он опасался, что я не только предам ее гласности, но еще и начну высмеивать.

Уэрдингтон на какое-то время отлип от моей персоны, и мы прошлись с Бакстером. Тот нахваливал букмекерский ленч, обсуждал достоинства разных тренеров и напирал на недостатки Прайема Джоунза.

— Он не виноват, что Таллахасси упал в Челтнеме, — сказал я и в ответ получил язвительное:

— Ему следовало лучше натаскать жеребца.

— Ну, — возразил я, — этот конек доказал, что умеет прыгать. Он ведь уже выиграл на нескольких скачках.

— Мне нужен другой тренер, — упрямо заявил Бакстер.

Внутреннее чутье, решил я.

Букмекеры не только угостили Бакстера ленчем — они вручили ему пропуск в гостевую ложу. У входа Ллойд Бакстер начал было извиняться, что вынужден меня оставить, но какой-то шедший за нами букмекер изменил ход событий.

— Вы ведь стеклянных дел мастер, верно? — добродушно пророкотал он. — Моя жена от вас без ума — вы ей выдули такую шикарную лошадку… Вы же и приходили тогда делать подсветку?

Я неплохо помнил и фигурку лошади, и дом, так что меня пригласили в ложу, чему Бакстер не очень обрадовался.

— Если верить моей жене, этот молодой человек — истинный гений, — сообщил букмекер Бакстеру, провожая нас внутрь.

На крупном лице Ллойда Бакстера ясно читалось, во что он ставит мнение жены букмекера. Но, видимо, оно в конце концов на него повлияло: когда стихли аплодисменты в честь очередного победителя, Бакстер, к моему удивлению, легко тронул меня за рукав, чтобы я не спешил уходить. Однако он по-прежнему мялся, и я решил ему помочь.

— Я все задаюсь вопросом, — осторожно приступил я, — видели вы или нет того, кто входил ко мне в демонстрационный зал в новогоднюю ночь.

Он долго молчал, потом едва заметно кивнул.

— Входил человек. Помнится, он спросил о вас, я ответил, что вы вышли. Но я не смог его разглядеть. Порой я вижу все в искаженном виде.

— У вас же наверняка есть таблетки.

— Разумеется, есть! — раздраженно ответил он. — Но в тот страшный день я просто забыл их принять.

Я спросил, не мог бы он, несмотря на искажения, описать моего неизвестного гостя.

— Нет. Очнулся я уже в больнице. — Затем он неуверенно протянул: — Худой мужчина лет за пятьдесят, с седой бородой.

По описанию он никак не походил на вора. Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил: на его взгляд, седобородый больше всего напоминал университетского преподавателя. Профессора.

— Обычный покупатель? — спросил я. — Интересовался стеклом?

Бакстер не помнил.

— Даже если он что-то и говорил, я слышал только бессмысленное бормотание. Довольно часто я все воспринимаю в превратном виде. Что-то вроде предупреждения. Порой удается немного исправить картину или хотя бы приготовиться к приступу, но в тот вечер все случилось слишком быстро.

Я подумал, что Бакстер со мной чрезвычайно откровенен и доверителен.

— Этот бородач, — сказал я, — он, верно, видел, как начинался ваш э-э… ваш приступ. Тогда почему он вам не помог? Как, по-вашему, он просто не знал, что делать, или забрал парусиновую сумку с деньгами и был таков?

— И видеопленку, — добавил Бакстер.

От неожиданности я ойкнул, потом спросил:

— Какую пленку?

Ллойд Бакстер наморщил лоб:

— Он ее попросил.

— И вы ему отдали?

— Нет. Да. Нет. Не знаю.

Стало ясно, что воспоминания Ллойда Бакстера о том вечере и вправду напоминают яичницу-болтунью. Просто так уж мне повезло, что его припадку надо было случиться в самое неподходящее время.

Мы распрощались. Снаружи меня ждал дрожавший от холода Уэрдингтон. Он заявил, что хочет есть, и мы пошли искать, где бы перекусить. Пока он уплетал две полные тарелки пирога с мясом и почками (свою и мою порции), я ему объяснил, что теперь мы ищем худого седобородого мужчину за пятьдесят, похожего на преподавателя высшей школы.

— Как тебе это нравится? — спросил я. — Допустим, мистер Седобородый отдает пленку Мартину, тот передает ее Эдди Пейну, а Пейн — мне. После гибели Мартина мистер Седобородый решает вернуть свою видеопленку и выясняет, что та у меня в Бродвее. Он забирает пленку и заодно, поддавшись искушению, — сумку с деньгами, которую я как последний дурак оставил на виду. В результате он вынужден помалкивать о том, что забрал пленку.

— Потому что тем самым признается и в краже наличных?

— Железно.

Мой телохранитель вздохнул и добрал с тарелки последние крошки.

— Чего теперь ждать? — спросил он.

— Могу только гадать.

— Вот и давай. Гадай. Потому как циклопропаном нас травил вовсе не старикан. Малыш Дэниэл рассказал, какие на нем были кроссовки — таких никто, кроме подростка, не наденет даже под страхом смерти.

Тут я с ним не был согласен. Седобородые эксцентрики могут носить все, что угодно. Могут также снимать эротические видеопленки. Могут кому-то сказать, что пленка стоит целое состояние и находится у Джерарда Логана. Соврать по мелочам. Отвлекающий маневр. Избейте Логана, чтобы был готов выдать пленку или что там на ней записано.

Что именно собирался Мартин отдать мне на хранение?

И так ли уж мне теперь хочется это знать?

Не буду знать — не смогу рассказать. Но если они считают, что знать-то я знаю, только рассказать не хочу… Черт возьми, может, не знать еще хуже, чем знать. Поэтому я решил: как ни прикинь, а надо выяснить, кто ее взял.