21. VII.03
«Норд-остом жгут пылающие зори…»*
Норд-остом жгут пылающие зори. Острей горит Вечерняя звезда. Зеленое взволнованное море Еще огромней, чем всегда. Закат в огне, звезда дрожит алмазом. Нет, рыбаки воротятся не все! Ледяно-белым, страшным глазом Маяк сверкает на косе. 25. VIII.03
После битвы*
Воткнув копье, он сбросил шлем и лег. Курган был жесткий, выбитый. Кольчуга Колола грудь, а спину полдень жег… Осенней сушью жарко дуло с юга. И умер он. Окостенел, застыл, Припав к земле тяжелой головою. И ветер волосами шевелил, Как ковылем, как мертвою травою. И муравьи закопошились в них… Но равнодушно все вокруг молчало, И далеко среди полей нагих Копье, в курган воткнутое, торчало. 31. VIII.03
«На окне, серебряном от инея…»*
На окне, серебряном от инея, За ночь хризантемы расцвели. В верхних стеклах — небо ярко-синее И застреха в снеговой пыли. Всходит солнце, бодрое от холода, Золотится отблеском окно. Утро тихо, радостно и молодо. Белым снегом все запушено. И все утро яркие и чистые Буду видеть краски в вышине, И до полдня будут серебристые Хризантемы на моем окне. VIII.03
«В сумраке утра проносится призрак Одина…»*
В сумраке утра проносится призрак Одина — Там, где кончается свет. Северный ветер, Одину вослед, На побережьях Лохлина Гонит туманы морей по земле, Свищет по вереску… Тень исполина Вдруг вырастает во мгле — Правит коня на прибрежья Лохлина. Конь по холодным туманам идет, Тонет, плывет и ушами прядет, Белым дыханием по ветру пышет, Вереска свист завывающий слышит, Голову тянет к нему… А взмахнет Ветер морской — и в туманах Лохлина Шлем золоченый блеснет! — Утром проносится призрак Одина. 30. XII.03
Жена Азиса*
Неверную меняй на рис.
Древнее, симферопольское Уличив меня в измене, Мой Али, — он был Азис, Божий праведник, — в Сюрени[3] Променял меня на рис. Умер новый мой хозяин, А недавно и Али, И на гроб его с окраин Все калеки поползли. Шли и женщины толпами, Побрела и я шутя, Розу красную губами Подведенными крутя. Вот и роща, и пригорок, Где зарыт он… Ах, Азис! Ты бы должен был раз сорок Променять меня на рис. 1903
Ковсерь*
Мы дали тебе Ковсерь.
Коран Здесь царство снов. На сотни верст безлюдны Солончаков нагие берега. Но воды в них — небесно-изумрудны И шелк песков белее, чем снега. В шелках песков лишь сизые полыни Растит аллах для кочевых отар, И небеса здесь несказанно сини, И солнце в них — как адский огнь, Сакар. И в знойный час, когда мираж зеркальный Сольет весь мир в один великий сон, В безбрежный блеск, за грань земли печальной, В сады Джиннат уносит душу он. А там течет, там льется за туманом Река всех рек, лазурная Ковсерь, И всей земле, всем племенам и странам Сулит покой. Терпи, молись — и верь. 1903
«Звезды горят над безлюдной землею…»*
Звезды горят над безлюдной землею, Царственно блещет святое созвездие Пса: Вдруг потемнело — и огненно-красной змеею Кто-то прорезал над темной землей небеса. Путник, не бойся! В пустыне чудесного много. Это не вихри, а джинны тревожат ее, Это архангел, слуга милосердого бога, В демонов ночи метнул золотое копье. 1903
Ночь Аль-Кадра*
В ату ночь ангелы сходят с неба.
Коран Ночь Аль-Кадра. Сошлись, слились вершины, И выше к небесам воздвиглись их чалмы. Пел муэззин. Еще алеют льдины, Но из теснин, с долин уж дышит холод тьмы. Ночь Аль-Кадра. По темным горным склонам Еще спускаются, слоятся облака. Пел муэззин. Перед Великим Троном Уже течет, дымясь, Алмазная Река. И Гавриил — неслышно и незримо — Обходит спящий мир. Господь, благослови Незримый путь святого пилигрима И дай земле твоей ночь мира и любви! 1903
«Далеко на севере Капелла…»*
Далеко на севере Капелла Блещет семицветным огоньком, И оттуда, с поля, тянет ровным, Ласковым полуночным теплом. За окном по лопухам чернеет Тень от крыши; дальше, на кусты И на жнивье, лунный свет ложится, Как льняные белые холсты. 1903
«Проснулся я внезапно, без причины…»*
Проснулся я внезапно, без причины. Мне снилось что-то грустное — и вдруг Проснулся я. Сквозь голые осины В окно глядел туманный лунный круг. Усадьба по-осеннему молчала. Весь дом был мертв в полночной тишине, И, как ребенок брошенный, кричала Ушастая пустушка на гумне. 1903
«Старик у хаты веял, подкидывал лопату…»*
Старик у хаты веял, подкидывал лопату, Как раз к святому Спасу покончив с молотьбой. Старуха в черной плахте белила мелом хату И обводила окна каймою голубой. А солнце, розовея, в степную пыль садилось — И тени ног столбами ложились на гумно, А хата молодела — зарделась, застыдилась — И празднично блестело протертое окно. 1903
«Уж подсыхает хмель на тыне…»*
Уж подсыхает хмель на тыне. За хуторами, на бахчах, В нежарких солнечных лучах Краснеют бронзовые дыни. Уж хлеб свезен, и вдалеке, Над старою степною хатой, Сверкает золотой заплатой Крыло на сером ветряке. 1903
«Там, на припеке, спят рыбацкие ковши…»*
Там, на припеке, спят рыбацкие ковши; Там низко над водой склоняются кистями Темно-зеленые густые камыши; Полдневный ветерок змеистыми струями Порой зашелестит в их потайной глуши, Да чайка вдруг блеснет сребристыми крылами С плаксивым возгласом тоскующей души — И снова плавни спят, сияя зеркалами. Над тонким их стеклом, где тонет небосвод, Нередко облако восходит и глядится Блистающим столбом в зеркальный сон болот — И как светло тогда в бездонной чаше вод! Как детски верится, что в бездне их таится Какой-то дивный мир, что только в детстве снится! 1903
«Первый утренник, серебряный мороз!..»*
Первый утренник, серебряный мороз! Тишина и звонкий холод на заре. Свежим глянцем зеленеет след колес На серебряном просторе, на дворе. Я в холодный обнаженный сад пойду — Весь рассеян по земле его наряд. Бирюзой сияет небо, а в саду Красным пламенем настурции горят. Первый утренник — предвестник зимних дней. Но сияет небо ярче с высоты, Сердце стало и трезвей и холодней. Но как пламя рдеют поздние цветы. 1903
«Обрыв Яйлы. Как руки фурий…»*
Обрыв Яйлы. Как руки фурий, Торчит над бездною из скал Колючий, искривленный бурей, Сухой и звонкий астрагал. И на заре седой орленок Шипит в гнезде, как василиск, Завидев за морем спросонок В тумане сизом красный диск. 1903
Канун Купалы*
Не туман белеет в темной роще, Ходит в темной роще богоматерь, По зеленым взгорьям, по долинам Собирает к ночи божьи травы. Только вечер им остался сроку, Да и то уж солнце на исходе: Застят ели черной хвоей запад, Золотой иконостас заката… Уж в долинах сыро, пали тени, Уж луга синеют, пали росы, Пахнет под росою медуница, Золотой венец по роще светит. Как туман, бела ее одежда, Голубые очи точно звезды. Соберет она цветы и травы И снесет их к божьему престолу. Скоро ночь — им только ночь осталась, А наутро срежут их косами, А не срежут — солнце сгубит зноем. Так и скажет сыну богоматерь: «Погляди, возлюбленное чадо, Как земля цвела и красовалась! Да недолог век земным утехам: В мире Смерть, она и Жизнью правит». Но Христос ей молвит: «Мать! не солнце, Только землю тьма ночная кроет: Смерть не семя губит, а срезает Лишь цветы от семени земного. И земное семя не иссякнет. Скосит Смерть — Любовь опять посеет. Радуйся, Любимая! Ты будешь Утешаться до скончанья века!» 1903
Мира*
Тебя зовут божественною, Мира, Царицею в созвездии Кита. Таинственна, как талисманы Пирра, Твоей недолгой жизни красота. Ты, как слеза, прозрачна и чиста, Ты, как рубин, блестишь среди эфира, Но не за блеск и дивные цвета Тебя зовут божественною, Мира. Ты в сонме звезд, среди ночных огней, Нежнее всех. Не ты одна играешь, Как самоцвет: есть ярче и пышней. Но ты живешь. Ты меркнешь, умираешь — И вновь горишь. Как феникс древних дней, Чтоб возродиться к жизни — ты сгораешь. 1903?
Диза*
Вечернее зимнее солнце И ветер меж сосен играют, Алеют снега, а в светлице Янтарные пятна мелькают. Мохнатые тени от сосен, Играя, сквозят позолотой И по столу ходят; а Диза В светлице одна, за работой. На бронзу волос, на ланиты, На пяльцы и руки широко Вечернее льется сиянье, А думы далеко, далеко. Тяжелое зимнее море Грохочет за фьордом в утесах, И стелется по ветру пена И стынет на снежных откосах; Качаются с криками чайки И падают в пену и тают… Но звонкой весенней слюдою Давно уж откосы блистают! Пусть ночи пожарами светят И рдеют закаты, как раны, Пусть ветер бушует, — он с юга, Он гонит на север туманы! Пусть милый далеко, — он верен. И вот на вечернее солнце, На снег, на зеленые ветви Она загляделась в оконце. Забыты узоры цветные, Забыты точеные пяльцы, И тихо косою играют Прозрачные тонкие пальцы. И тихо алеют ланиты, Сияя, как снег, белизною, И взоры так мягки и ярки, Как синее небо весною. <1903>
Надпись на чаше*
Древнюю чашу нашел он у шумного синего моря, В древней могиле, на диком песчаном прибрежье. Долго трудился он; долго слагал воедино То, что гробница хранила три тысячи лет, как святыню, И прочитал он на чаше Древнюю повесть безмолвных могил и гробниц: «Вечно лишь море, безбрежное море и небо, Вечно лишь солнце, земля и ее красота, Вечно лишь то, что связует незримою связью Душу и сердце живых с темной душою могил». <1903>
Могила поэта*
Мрамор гробницы его — в скорбной толпе кипарисов: Радостней светит меж них синее лоно небес. Ангел изваян над ним с опрокинутым светочем жизни: Ярче пылает огонь, смертью поверженный ниц! <1903>
Кольцо*
В белом песке золотое блеснуло кольцо. Я задремал над Днепром у широкого плеса, Знойною ласкою ветер повеял в лицо, Легкой прохладой и запахом свежего теса… Ярко в воде золотое блеснуло кольцо. Как его вымыли волны на отмели белой! — Точно к венчанию… Искрился солнечный блеск, Видел я плахты, сорочки и смуглое тело, Слышал я говор, веселые крики и плеск… Жадной толпою сошлись они к отмели белой! Жадно дыша, одевались они на песке, Лоснились косы, и карие очи смеялись, С звонкими песнями скрылись они вдалеке, Звонко о берег прозрачные волны плескались… Чье-то кольцо золотится в горячем песке. О, красота, тишина и раздолье Днепра! Помню, как ветер в лугах серебрил верболозы, Помню, как реяла дальних миражей игра… <1903>
Запустение*
Домой я шел по скату вдоль Оки, По перелескам, берегом нагорным, Любуясь сталью вьющейся реки И горизонтом низким и просторным. Был теплый, тихий, серенький денек, Среди берез желтел осинник редкий, И даль лугов за их прозрачной сеткой Синела чуть заметно — как намек. Уже давно в лесу замолкли птицы, Свистели и шуршали лишь синицы, Я уставал, кругом все лес пестрел, Но вот на перевале, за лощиной, Фруктовый сад листвою закраснел, И глянул флигель серою руиной. Глеб отворил мне двери на балкон, Поговорил со мною в позе чинной, Принес мне самовар — и по гостиной Полился нежный и печальный стон. Я в кресло сел, к окну, и, отдыхая, Следил, как замолкал он, потухая. В тиши звенел он чистым серебром, А я глядел на клены у балкона, На вишенник, красневший под бугром… Вдали синели тучки небосклона И умирал спокойный серый день, Меж тем как в доме, тихом, как могила, Неслышно одиночество бродило И реяла задумчивая тень. Пел самовар, а комната беззвучно Мне говорила: «Пусто, брат, и скучно!» В соломе, возле печки, на полу, Лежала груда яблок; паутины Под образом качалися в углу, А у стены темнели клавесины. Я тронул их — и горестно в тиши Раздался звук. Дрожащий, романтичный, Он жалок был, но я душой привычной В нем уловил напев родной души: На этот лад, исполненный печали, Когда-то наши бабушки певали. Чтоб мрак спугнуть, я две свечи зажег, И весело огни их заблестели, И побежали тени в потолок, А стекла окон сразу посинели… Но отчего мой домик при огне Стал и бедней и меньше? О, я знаю — Он слишком стар… Пора родному краю Сменить хозяев в нашей стороне. Нам жутко здесь. Мы все в тоске, в тревоге… Пора свести последние итоги. Печален долгий вечер в октябре! Любил я осень позднюю в России. Любил лесок багряный на горе, Простор полей и сумерки глухие, Любил стальную, серую Оку, Когда она, теряясь лентой длинной В дали лугов, широкой и пустынной, Мне навевала русскую тоску… Но дни идут, наскучило ненастье — И сердце жаждет блеска дня и счастья. Томит меня немая тишина. Томит гнезда родного запустенье. Я вырос здесь. Но смотрит из окна Заглохший сад. Над домом реет тленье, И скупо в нем мерцает огонек. Уж свечи нагорели и темнеют, И комнаты в молчанье цепенеют, А ночь долга, и новый день далек. Часы стучат, и старый дом беззвучно Мне говорит: «Да, без хозяев скучно! Мне на покой давно, давно пора… Поля, леса — все глохнет без заботы… Я жду веселых звуков топора, Жду разрушенья дерзостной работы, Могучих рук и смелых голосов! Я жду, чтоб жизнь, пусть даже в грубой силе, Вновь расцвела из праха на могиле, Я изнемог, и мертвый стук часов В молчании осенней долгой ночи Мне самому внимать нет больше мочи!» <1903>
Одиночество («И ветер, и дождик, и мгла…»)*
И ветер, и дождик, и мгла Над холодной пустыней воды. Здесь жизнь до весны умерла, До весны опустели сады. Я на даче один. Мне темно За мольбертом, и дует в окно. Вчера ты была у меня, Но тебе уж тоскливо со мной. Под вечер ненастного дня Ты мне стала казаться женой… Что ж, прощай! Как-нибудь до весны Проживу и один — без жены… Сегодня идут без конца Те же тучи — гряда за грядой. Твой след под дождем у крыльца Расплылся, налился водой. И мне больно глядеть одному В предвечернюю серую тьму. Мне крикнуть хотелось вослед: «Воротись, я сроднился с тобой!» Но для женщины прошлого нет: Разлюбила — и стал ей чужой. Что ж! Камин затоплю, буду пить… Хорошо бы собаку купить. <1903>
Тень*
Высоко в небе месяц ясный, Затих волны дремотный плеск. Как снежно-золотое поле, Сияет в море лунный блеск. Плыла меж небом и землею Над морем тучка, наплыла На край луны — и вдруг широко Нас мягкой тенью обняла. Далеко золотое поле Покрылось матовым стеклом, И ветер, шелестя травою, Пахнул полуночным теплом. Счастливым и глубоким вздохом Волна вздохнула в полусне — И как доверчиво, как нежно Ты вся прижалася ко мне! Но вспыхнул блеск на горизонте, Тень по горам в леса ушла — И снова мы сидим недвижно, И снова ночь, как день, светла. Спит море под луною ясной, Блестит на влажных камнях мох… О, ночь любви! Ужель и в счастье Нам нужен хоть единый вздох? <1903>
Голуби*
Раскрыт балкон, сожжен цветник морозом. Опустошен поблекший сад дождями. Как лунный камень, холодно и бледно Над садом небо. Ветер в небе гонит Свинцовые и дымчатые тучи, И крупный ливень с бурей то и дело Бежит, дымится по саду… Но если Внезапно глянет солнце, что за радость Овладевает сердцем! Жадно дышишь Душистым влажным воздухом, уходишь С открытой головою по аллее, Меж тем как над аллеей все приветней Синеет небо яркое — и вдруг С гумна стрелою мчится белый турман И снежным комом падает к балкону, За ним другой — и оба долго, долго Пьют из лазурной лужи, поднимая Свои головки кроткие… Замрешь, Боясь их потревожить, весь охвачен Какой-то робкой радостью, и мнится, Что пьют они не дождевую воду, А чистую небесную лазурь. <1903>
Сумерки («Как дым, седая мгла мороза…»)*
Как дым, седая мгла мороза Застыла в сумраке ночном. Как привидение, береза Стоит, серея, за окном. Таинственно в углах стемнело, Чуть светит печь, и чья-то тень Над всем простерлася несмело, — Грусть, провожающая день, Грусть, разлитая на закате В полупомеркнувшей золе, И в тонком теплом аромате Сгоревших дров, и в полумгле, И в тишине, — такой угрюмой, Как будто бледный призрак дня С какою-то глубокой думой Глядит сквозь сумрак на меня. <1903>
Перед бурей*
Тьма затопляет лунный блеск, За тучу входит месяц полный, Холодным ветром дышат волны, И все растет их шумный плеск. Вот на мгновенье расступился Зловещий мрак, и, точно ртуть, По гребням волн засеребрился Дрожащий отблеск — лунный путь. Но как за ним сгустились тучи! Как черный небосклон велик!.. О ночь! Сокрой во тьме свой лик, Свой взор, тревожный и могучий! <1903>
В крымских степях*
Синеет снеговой простор, Померкла степь. Белее снега Мерцает девственная Вега Над дальним станом крымских гор. Уж сумрак пал, как пепел сизый, Как дым угасшего костра: Лишь светится багряной ризой Престол аллы — Шатер-Гора. <1903>
Жасмин*
Цветет жасмин. Зеленой чащей Иду над Тереком с утра. Вдали, меж гор — простой, блестящий И четкий конус серебра. Река шумит, вся в искрах света, Жасмином пахнет жаркий лес. А там, вверху — зима и лето: Январский снег и синь небес. Лес замирает, млеет в зное; Но тем пышней цветет жасмин. В лазури яркой — неземное Великолепие вершин. VI.04
Полярная звезда*
Свой дикий чум среди снегов и льда Воздвигла Смерть. Над чумом — ночь полгода. И бледная Полярная Звезда Горит недвижно в бездне небосвода. Вглядись в туманный призрак. Это Смерть. Она сидит близ чума, устремила Незрячий взор в полуночную твердь — И навсегда Звезда над ней застыла. 1904
«Набегает впотьмах…»*
Набегает впотьмах И узорною пеною светится И лазурным сиянием реет у скал на песке… О, божественный отблеск незримого — жизни, мерцающей В мириадах незримых существ! Ночь была бы темна, Но все море насыщено тонкою Пылью света, и звезды над морем горят. В полусвете все видно: и рифы, и взморье зеркальное, И обрывы прибрежных холмов. В полусвете ночном Под обрывами волны качаются — Переполнено зыбкое, звездное зеркало волн! Но, колеблясь упруго, лишь изредка складки тяжелые Набегают на влажный песок. И тогда, фосфорясь, Загораясь мистическим пламенем, Рассыпаясь по гравию кипенью бледных огней, Море светит сквозь сумрак таинственно, тонко и трепетно, Озаряя песчаное дно. И тогда вся душа У меня загорается радостью: Я в пригоршни ловлю закипевшую пену волны — И сквозь пальцы течет не вода, а сапфиры, — несметные Искры синего пламени, Жизнь! 1904
Перекресток*
Я долго в сумеречном свете Шел одиноко на закат. Но тьма росла — и с перекрестка Я тихо повернул назад. Чуть брезжил полусвет заката. Но после света как мертва, Как величава и угрюма Ночного неба синева! И бледны, бледны звезды неба… И долго быть мне в темноте, Пока они теплей и ярче Не засияют в высоте. 1904
