Это даже не умрёшь

- Ййййа... Я... Я бегала вниз ннна море! – обрела дар истерической речи Зина. – Окунулась! Возвращаюсь – а она лежит! Я толкнула её, в бок... Потому что она уже достаточно прогрелась. Можно было идти купаться! Я толкнула её в бок, мол, пора. А она не двигается! Я сразу поняла: она без сознания, у неё солнечный удар! Надо было что-то предпринять... Я решила охладить её в воде!..

- Вниз головой? – уточнил дядя Коля.

- Да!..

- А на хрена ж ты поволокла её на глубину?

- Чтобы она быстрее остыла!.. Но... Она вдруг вырвалась и пошла ко дну!..

- Дура, - вдруг сказала Машенька, громко и отчётливо. – Ты дура.

Дядя Коля многословно поддержал её.

Узнав об инциденте в Таманской Швейцарии, подмосковная дама справедливо орала на всех в течение трёх часов. Через двое суток она досрочно увезла Машеньку домой. Ещё девять дней спустя уехала в Петербург Зинина бабушка. Зина осталась в посёлке Ильич – вопреки жёсткой оппозиции со стороны дяди Коли и благодаря рвению, с которым она выполняла любые распоряжения тёти Люси. Зина мыла полы, трясла ковры, варила борщи, чистила бычков и тюлек, собирала виноград, поливала грядки с огурцами, загоняла кур на ночь, убирала курятник, а также пасла корову и обеих коз. Через три недели она даже научилась их доить. Вдобавок, Зина обнаружила ещё более серьёзную добродетель: за завтраком, обедом и ужином, когда тётя Люся перемывала кости жителям посёлка или превозносила советское прошлое, Зина слушала и без конца выражала шок, удивление и восторг – невпопад, но с большой отдачей.

- Золото, а не девка! – объявила тётя Люся под конец августа, вручая продавщице местного магазина свиток сторублёвок, перевязанный резинкой. – Тут двадцать пять тыщ как раз должно быть, Юль. Всё делает! Всё! Ну, гхородская, понятное дело, не сразу схватывает. Три недели не могхла в подойник попасть, када коз-то доила. И када рыбу чистила, всё сперва плакала гхорючими слезами. Рыбу, говорит, жалко. Но как попривыкла – так просто клад, а не девка. Ещё и умная-то ведь какая. Настоящий собеседник. КультивирОванный. Ленингхрадская выучка, гховорю тебе.

- Я тилькы однОгхо доси нэ розумию, – продавщица развернула свиток и стала мусолить банкноты. – Шо ж йийи таку красуню из Ленингхраду попэрли?

Тётя Люся посерьёзнела, взвешивая все за и против разглашения того, что Зинина бабушка изложила ей в качестве причины.

- Так ведь ленингхрадская выучка, каже ты бушь, – сказала она. – Жалостливая она слишком. Она там в гхороде вся на нервах была и переживала всё. У интеллигхентных часто бывает такое. Психика слабая. А тут в институт надо поступать. СтрессовАя ситуация, понимаешь? Родители её к доктору повели, а он-то и гховорит, надо её на гходик ближе к земле. Шоб не нервничала так. А то, может, если приживётся, и больше чем на гходик. У нас-то здесь хорошо. Не то шо у них в гхороде там. Спокойно у нас.

- Та вже, нема куды спокойней, - скептически фыркнула относительно молодая продавщица и начала доставать с полки пахучие буханки чёрного хлеба. – Трымай товар, тётя Люся.

По всем внешним признакам, близость к земле и физический труд в самом деле влияли на Зину благотворно. Хроническая экзальтация заметно сгладилась. Вскоре Зина сумела распотрошить целую курицу, не пролив ни единой слезы. «Зиночка здорова весёлая помогает очень пусть остаётся год буду только рада», отрапортовала тётя Люся пятнадцатого сентября.

- Ну вот и славно, - процедил папа, протягивая телеграмму маме. – Сходи завтра в сберкассу, переведи тётке Люсе ещё тыщ сто пятьдесят.

Мама нервно закачала головой.

- Я как сердцем чую, Толик, я как сердцем чую, добром всё это не кончится. Надо её возвращать. Надо. Я пошлю телеграмму, пусть едет домой. Подумай только: а если что-нибудь... случится? Они же не знают... Они же не знают, что...

- Не надо её домой, - понизив голос, в очередной раз сказал папа. – Не надо никаких телеграмм, слышишь меня? Если они её похоронят, ничего страшного. Всем будет проще.

Мама в очередной раз расплакалась. Папа утешительно похлопал её по плечу и привычно направился к серванту. Нижняя – непрозрачная – часть серванта закрывалась на ключ и с недавних пор начала заполняться специфической литературой. Папа достал ключ из заднего кармана висевших на стуле брюк, сел на корточки, открыл дверцу и окинул взглядом ряд свежих корешков. На тот момент их было уже пятнадцать. Прочитать папа успел пока только два: знаменитую брошюру доктора Муди «Жизнь после жизни» и публицистическое произведение советского автора «За последней чертой: суицид и общество». Вторая книжка была толще, но обошлась в десять раз дешевле первой – она лежала в запасниках «Военной книги» с восемьдесят девятого года. Несмотря на свежесть лениздатовского корешка, она успела многообразно устареть, но папу увлекли стиль изложения и бесконечные ссылки на общественные реалии, уже четыре года приобретавшие в его памяти радужный ностальгический флёр.

Папа почесал переносицу. На очереди стояла «Теория и практика вуду», купленная в благоухающем магазине «Тайны востока». Папа зацепил корешок указательным пальцем, взял книгу в руки и поморщился. На лицевой стороне обложки, под чёрными буквами названия и чёрной фамилией американского автора, красовалась неуверенная акварельная вариация на тему фильма «Ночь живых мертвецов». На задней стороне обложки находилась карта Гаити и окружающих восточных государств. Внутри обложки на протяжении трёхсот страниц описывались мифы вуду о мире и мифы Голливуда о вуду. Вперемешку.

Папа Зины, человек стихийно здравомыслящий, всю жизнь занимался ремонтом импортной бытовой техники – сначала стран Варшавского договора, позднее в сервисном центре Sony. Он с интересом читал техническую документацию к 30 30 Константин Смелый ЭТО ДАЖЕ НЕ УМРЁШЬ

магнитофонам и телевизорам, временами даже по-английски, и без особого интереса читал Пикуля и халтурно переведённые американские детективы, которыми его снабжала жена. В целом, папа всегда уважал печатное слово и духовные искания человечества. Литературе из магазина «Тайны востока» было суждено нанести первый серьёзный удар по его доверию и к печатному слову, и к духовным исканиям.

Дойдя до терминов «хунган» и «мамбо», папа отложил «Теорию и практику вуду» в сторону и включил телевизор. На следующий день он пропустил сто пятьдесят страниц и сразу взялся за технологию изготовления зомби. Чтобы сделать из человека зомби, узнал папа, необходимо стать злым колдуном и украсть у жертвы часть души при помощи заклинаний и магического порошка. Примечание в конце главы научным тоном предполагало, что секрет зомби кроется в веществе под названием тетродотоксин, которое было найдено в некоторых пробах магического порошка наряду с толчёными жабами и человеческими костями. Небольшая доза тетродотоксина приводила к полному параличу всего тела; человек при этом оставался в сознании – вплоть до момента смерти, которая наступала вслед за параличом. Смерть наступала однократно и насовсем. Папа перечитал всю главу ещё раз. Прямых параллелей со случаем Зины не было.

Ещё через день, предварительно выпив бутылку «Балтики 4», папа приступил к «Освобождению слушанием в промежуточном состоянии», более известному как «Тибетская книга мёртвых».

Без десяти одиннадцать мама выключила телевизор на кухне, проверила наличие Вани в его комнате и пришла раскладывать диван.

- Спать собираешься ложиться? – спросила она.

Папа оторвался от чтения и посмотрел на неё. Его рот был открыт довольно широко.

- Ага... – он протяжно шмыгнул носом. – Щас, дочитаю пару страниц. Тут хреновина такая... Слушай, Тань, твоя мама ведь в церковь ходит?

- Ну ходит. А что?

Папа помялся в кресле.

- Она, это самое... Верит в бога там, чудеса, загробную жизнь?

- Да вроде бы. Крестит меня каждый раз, когда ухожу. «Да хранит вас с Толиком Господь». И это... – мама забралась под одеяло и зевнула. – Когда Ельцина по телевизору со свечкой показывают... Она ругается всё, притворщик-негодяй, как он храм смеет осквернять. Бабушка Тамара была очень религиозная. Маму так с самого начала воспитывала. Над ней даже в школе смеялись, кто-то из одноклассников видел, как они...

- И во что конкретно она верит? – перебил папа. – Что ей там в церкви говорят? Что после загробной... После смерти что происходит?

- Известно что... Ой, а будильник я поста... Поставила. После смерти, Толик, или в ад к чертям, или в рай к ангелам. Нас с тобой в ад, конечно, как всех бывших советских... Я так вообще пятёрку получила в институте по научному атеизму. Списала, правда, всё подчистую с методички под партой. Может, это мне зачтётся. У тебя-то был научный атеизм в твоём техникуме?

- Не, не было... – папа кинул взгляд в раскрытую «Книгу мёртвых» на своих коленях и рассеянно пошевелил нижней губой. – А после ада и рая что?

- В смысле?... Ничего после ада и рая нет. Если попал, то навечно.

- Ты уверена? Как-то это... Не разработано... Тут вот такое понаписано... – он встряхнул книгой.

- Так может и в православных книжках понаписано. Мало ли где что понаписано... Мама, вон, тоже в тонкостях не разбирается. В прошлую Троицу на могилу бабушки Тамары когда ездили... Помнишь? Я у неё спросила, мам, а что это вообще за Троица? Бог-то вроде один, все говорят, а тут тебе и Отец, и Сын, и Святой Дух... Они что, все разом миром правят? Она говорит, да вроде бы нет, вначале был Отец главный, потом Сын стал главный... Я говорю, а Отец куда, на пенсию что ли вышел? А она – тьфу ты, да что ж ты такое говоришь, Танька, вот Господь тебя услышит, какая пенсия. Отец умер, говорит. Я ей – мам, он же бог, как это умер. Она всё думала, думала. Сказала, надо у Клавдии Михалны спросить, она должна знать... А ты чего там читаешь-то?

Папа показал ей обложку.

- Тут про преселение душ... – сказал он. – Когда умираешь, то сначала видишь свет. В книжке этого доктора, как его, Муди, там тоже про свет есть... А потом две недели на тебя... снисходят духи. Плохие и хорошие. Только на самом деле это всё одни и те же духи. И они вообще не существуют на самом деле. Они только иллюзия. Твоя главная задача – это чтоб ты понял, что всё только иллюзия. Если за две недели не поймёшь, то увидишь утробы вокруг, и тебя затянет туда. В утробу. Потом из этой утробы ты рождаешься опять. В одном из шести миров...

- И будешь баобабом тыщу лет пока помрёшь, - процитировала мама. – Ты ещё мифы Древней Греции потом не забудь перечитать.

Она повернулась на бок, подставила руку под голову и направила на папу серьёзный взгляд.

- Думаешь, там где-нибудь написано, что с Зиной такое случилось?

Папа смущённо уставился в пол.

- Все эти книжки ты зря напокупал, – неожиданно ровно сказала мама. – Я так думаю, ничегошеньки там про это написано... Я думаю, это мутация. Что-то такое. Как после Чернобыля вот были же мутации, в газетах часто пишут. Только у Зины это, конечно, вряд ли от Чернобыля... И ещё кажется мне... Это связано как-то с тем, что... – мама запнулась, подыскивая слова.

- Что в восьмом классе? – вскинул голову папа.

- Вот именно. Может быть, с этим тоже связано, – она снова зевнула. – Ну всё, хорош, давай спать. У нас комиссия завтра, мне к полдевятого надо.

- Хорошо, – согласился папа.

Он поставил «Тибетскую Книгу Мёртвых» обратно в сервант и пошёл чистить зубы.

В посёлке Ильич, тем временем, заканчивался бархатный сезон и наступала осень. Уехали отдыхающие, пожелтели листья, зачастили дожди и меланхолично посерело море. К декабрю температура принялась падать до +4 градусов Цельсия, а пару раз скатилась до самого нуля и чуть ниже. Иными словами, установился добротный петербургский октябрь.

Зина продолжала беспрекословно трудиться на тётю Люсю, слушать её монологи и жить с ней в мире и согласии. Когда дядя Коля впадал в особенно беспокойный запой и его на ¾ русская душа увеличивалась до невыносимых размеров, к тёте Люсе и Зине присоединялась его сожительница Ниночка с двумя детьми младшего школьного возраста. Тогда жить было ещё веселей. Ниночка, тридцатилетняя уроженка Норильска с оттопыренными ушами, делала котлеты и пекла пирожки с курагой; тётя Люся при этом качала подбородком и заочно распекала дядю Колю, прихлёбывая чай. Ниночка согласно вздыхала, но не забывала указывать на положительные черты его характера. Дети играли на чердаке или делали уроки. Зина помогала им. Она отчётливо помнила значительную часть программы начальной школы. Вечером все смотрели телевизор «Радуга», корпус которого разъезжался от количества и величины транзисторов; местами он даже был скреплен изолентой. Дядя Коля в это время курсировал от приятеля к приятелю по всем семи улицам посёлка. Иногда его буйная голова показывалась в тётилюсином дворе и кричала ругательства, и раздавался оглушительный стук в дверь, но ему не открывали.

31 декабря дядя Коля, напротив, оказался трезв и одет в праздничный пиджак. Он пришёл вместе с Ниночкой и детьми. Присутствовали и трое гостей из Темрюка: тётя Аля с мужем и девятилетней внучкой. На новогоднем столе стояли мандарины и необходимые блюда из майонеза. Телевизор «Радуга» бережно взгромоздили на комод, чтобы всем было видно. До полуночи веселье протекало в идиллическом семейном русле. Не затихал смех, велись разговоры, елся майонез, детей время от времени доставали из-под пластмассовой ёлки и ставили на табуретку для декламации стихов и текстов популярных песен. Дядя Коля предложил четыре тоста за уходящий год, но, стараниями и окриками тёти Люси, договорил до конца и выпил только один раз. Зато в полночь грянули куранты, бессловесный гимн и «Старые песни о главном». Были открыты сразу несколько бутылок. Тосты пошли одни за другим. Детей оставили в покое с лимонадом, пряниками и конфетами, а Зине, приравненной к взрослым, налили шампанского в круглый стакан с красной каёмкой.

Шампанского было не так много, и потому к двум часам, когда оформилась идея уложить детей спать, Зина осталась самой трезвой участницей застолья. Тётя Аля даже не могла больше подпевать телевизору, а Ниночка перестала говорить слова и только смотрела перед собой, без конца хихикая. Дети дяди Коли играли в карты в соседней комнате. Приезжая внучка Вика свернулась в клубок под ёлкой и спала.

- Викуля, спать! – отчаявшись петь, скомандовала тётя Аля из-за стола. – Поздно!

- Зиночк, – тётя Люся нашла глазами Зину. – Зиночка, ты это... Уложи детишек, милая.

Внезапно дядя Коля грохнул кулаком по столу.

- Ни хуя! – взревел он. – Никакой Зиночки, блядь! Не подпущу её к моим детям!

- Гхляди-ка ты, вспомнил, что у него дети есть, - автоматически заметила тётя Люся. – Зиночк, ты это... Не слушай пьяногхо дурака. Укладывай детишек.

- Никаких детишек! – повторно заревел дядя Коля, по мере сил привстав. – Не подпущу! Эту не подпущу! Одну уже чуть не утопила, манда ленинградская! Своих не дам!

- Ты шо ж это несёшь-тааа, дурень ты окаянный!..

Голос тёти Люси взвился под потолок, но тело не могло оторваться от стула. Тётя Люся бессильно замахала руками. Муж тёти Али примирительно всхрипнул и захлопал дядю Колю по правой лопатке. Ниночка прекратила хихикать. Съёжившаяся Зина смотрела на дядю Колю, не моргая.

- ... К детям не пущу! Пааашлаааа! Пусть уёбывает отсюда! Манда ленинградская! Откуда приехала, блядь! Пааашлаааа!..

- Папа! папа! папа! – дети прибежали из соседней комнаты.

Услышав голоса детей, Зина вышла из оцепенения. Она выскочила из-за стола. Все, кроме дяди Коли, попытались броситься за ней, но ни у кого кроме детей не получилось сделать это достаточно быстро. Дети, в свою очередь, не смогли удержать Зину. Вырвавшись в сени, она машинально сунула ноги в резиновые сапоги, набросила на плечи первую попавшуюся куртку, обеими руками толкнула дверь на улицу и бросилась бежать в сторону моря. Ночь была тёмная и ветреная. Невидимые волны шумно окатывали берег. Зина долго бежала вдоль полосы прибоя, скрестив руки на груди, и повернула в море, только когда очередная волна вдруг достала ей до колен. Идти пришлось очень долго, отмель никак не хотела заканчиваться, но зато кожаная куртка с подкладкой, схваченная Зиной в сенях, успела основательно пропитаться водой и, когда дно под ногами наконец исчезло, помогла ей утонуть максимально быстро.

Стройка

Первого января, на закате, посёлок Ильич пришёл в себя и двинулся прочёсывать окрестности в поисках Зины. Поиски продолжились второго января, но снова не принесли успеха. Под конец третьего января тётя Люся ещё раз отхлестала веником дядю Колю и понуро побрела к соседям, в доме которых находился ближайший телефон.

- Алло, – сказал папа Зины, взяв трубку.

- Толя! Толя! – запричитала тётя Люся сквозь треск и шипение междугородной связи. – Это тётка Люся, с Ильича. Фу ты, дозвонилась, слава богху... Гхоре мне дуре старой! Гхоре мне дуре старой, ой-ой-ой-ой-ошеньки...

Папа непроизвольно опустил руку вместе с трубкой. Потом опомнился и поднял её обратно.

- Чего стряслось-то, тёть Люсь?

- ... Зиночка пропала! Убежала из дому и пропала! Ой-ой-ой-ой-ошеньки...

- Давно убежала?

- Позавчера ещё! Мы всё искали, искали! Всем посёлком искали! Нету её нигхде!..

- Она взяла с собой что-нибудь? Когда убегала?

- ...А? Нет, ничего, ничего не взяла! Куртку только Мишкину схватила – это из Темрюка, Алькин муж, ты его не знаешь. Ой-ой-ой-ой...

- Тогда вернётся, – сказал папа. – Вероятно.

Он взял несколько дней за свой счёт и через сутки сумел вылететь в Новороссийск. Покупку новой стиральной машины пришлось передвинуть в будущее.

Потерянный дядя Коля и грязный запорожец ждали папу у выхода из аэропорта. Папа виновато хлопнул рукой по чемодану и признался, что не привёз никаких гостинцев. Дядя Коля махнул рукой. Рассеянно потёр лысину.

- Зина нашлась, – сказал он. – Часа за два до того, как уехал я. Вовремя, слава богу.

Вечером четвёртого января группа ильичёвских мальчишек брела по берегу моря и смачно курила утащенные у отцов папиросы. Самый маленький и пока некурящий бежал вприпрыжку впереди всех, иногда оборачиваясь, чтобы полюбоваться огоньками в темноте. Он первым услышал странные шлепки и плеск, доносившиеся со стороны небольшой каменистой косы, на несколько метров прерывавшей песчаный пляж. Мальчишка подбежал ближе к источнику звука, вгляделся в него и криком подозвал остальных. Пока подтягивались остальные, он вгляделся внимательней. Потом завопил и бросился им навстречу.

Зина лежала на спине совсем недалеко берега. Привыкшие к темноте глаза могли достаточно подробно разглядеть её в зареве огней посёлка и свете бледного месяца, висевшего над морем. Подходили к концу четвёртые сутки с момента смерти; тело уже вернулось к более-менее нормальному облику, но ещё не перестало содрогаться и беспорядочно трясти конечностями. Вдобавок к этому оно натужно отрыгивало воду, скопившуюся внутри. На губах Зины пузырилась пена. Из ноздрей прерывисто сочилась вода. Самая жуткая деталь, однако, находилась не на теле Зины, а вокруг него – на дне. Там извивались несколько десятков вытянутых светящихся клякс, каждая не больше двух сантиметров длиной. Их тёмно-зелёное свечение тускнело буквально на глазах: в течение минуты, пока мальчишки остолбенело таращились на всё это, почти половина клякс полностью погасла.

Никто не решился подойти к Зине, и никто не согласился остаться и ждать на берегу до прихода взрослых. В едином порыве мальчишки помчались к дому тёти Люси, постучали в дверь и сообщили о находке. Когда тётя Люся и оказавшаяся в гостях Ниночка добежали до места, где Зина плескалась в волнах, никаких светящихся клякс не было видно. Мальчишки заголосили. Поклялись, что ничего не выдумывают. Тётя Люся только выругалась и перестала обращать на них внимание. Она и Ниночка вдвоём вытащили Зину на берег, подхватили её под трясущиеся ноги и руки и понесли домой. По дороге Зина захрипела и начала негромко гудеть через нос.

При упоминании гудения в памяти Зининого папы вспыхнул февральский день, когда он впервые столкнулся с этим гудением сам. Внутренности папы слегка сжались.

- Она скоро перестанет... – невольно сказал он, глядя на тёмный мир, бегущий мимо за окном запорожца.

- ...А? Да уже перестала! – даже не моргнул глазом дядя Коля. – Уже перестала. Я когда уезжал, она уже вроде и тряслась меньше.

Три дня спустя он отвёз папу и Зину обратно в Новороссийск, к железнодорожному вокзалу. Зина слабо улыбалась и не очень твёрдо стояла на ногах. Сунув дяде Коле пять десятитысячных купюр, папа взял её под руку и обречённо поволок в зал ожидания.

Дядя Коля глядел им вслед и не верил своему счастью. Облечение, наполнявшее его душу, было безбрежно. После того, как Зина и папа вошли в здание вокзала, он забрался в запорожец и окрылённо поехал в ближайший гастроном.

В Петербурге Зина возобновила чтение учебников и занятия с репетиторами. Кроме того, мама постепенно переложила на неё почти всю работу по дому. Зина не помнила никаких событий между серединой декабря и возвращением в сознание, но хозяйственная жилка, воспитанная тётей Люсей, успела окостенеть ещё осенью. Брат Ваня стал прибавлять в весе. Он обнаружил, что Зина с воодушевлением делала для него бутерброды, макароны, гренки и даже свиные котлеты с луком независимо от времени суток и количества просьб в день.

3-го июля телевидение и жители Российской Федерации переизбрали Б. Н. Ельцина на второй срок. Зина не внесла вклада в это событие – 18 лет ей исполнилось только десятого. День рожденья прошёл в суженном семейном кругу – без Вани и папы. Они уехали на дачу.

Мама подарила Зине вечернее платье. Бабушка Тоня – туалетный набор и книгу автора Козлова «Искусство быть счастливым». Бабушка Наташа тут же отметила, что истинное счастье обретается только в истинной вере, и разразилась иконой Богородицы 35 на 50 см., а также Новым Заветом (с Псалтырем), который ей преподнесли американские миссионеры. Хотя отец Иннокентий и Клавдия Михална не уставали напоминать, что американские миссионеры смущают умы и сеют фрукты раздора, просто выбросить красивое издание с золотистой шёлковой закладкой и тонкими нервущимися страницами было жаль.

Зина повесила икону над изголовьем своей кровати. Чтение Козлова и Нового Завета (с Псалтырем) пришлось отложить на будущее. Через неделю начинались вступительные экзамены на филологический факультет.

На день первого экзамена мама взяла отгул. Её угнетали тяжёлые предчувствия. Зина изъявила желание писать сочинение в своём новом вечернем платье. В конце концов её удалось отговорить, но такое начало не предвещало ничего хорошего. За завтраком и по дороге на Васильевский остров мама, чтобы как-то сбить себя с неприятных мыслей, задала Зине десяток вопросов о трудах и взглядах Фонвизина, Тютчева, Толстого и Распутина. Накануне мама заглянула в один из учебников и наугад прочитала несколько разделов. Зина ответила относительно связно и, насколько мама могла судить, без очевидной околесицы.

День был солнечный, с приятным ветерком. Когда абитуриенток запустили в аудиторию и дверь закрылась, мама на всякий случай минут сорок простояла в коридоре. За дверьми аудитории царили шорох и молчание. Паникующая Зина вроде бы не показывалась. Мама посмотрела на часы, покинула здание и пошла на Большой проспект, чтобы сесть на скамейку и скоротать время за чтением «Искусства быть счастливым». Ей хотелось знать, не пишет ли автор Козлов чего потенциально дестабилизирующего для Зининой психики.

Зина тем временем излагала на бумаге в полоску соображения на тему «Не хлебом единым: духовное измерение русской литературы (на примере двух писателей XIX-го столетия и трёх писателей XX-го столетия)».

Последний Зинин репетитор любила прищуриться и сказать, что хорошее сочинение «должно быть написано тематично, вдумчиво, эмоционально, нетривиально». Слово «нетривиально» Зина посмотрела в словаре. «Духовное измерение – самое главное измерение настоящего художественного произведения,» – писала она. «Его наличие отличает истинную литературу от литературы пустой, тривиальной, написанной на потребность дня. Цель настоящего писателя – вложить в своё произведение заряд духовности и передать его читателю. Это не значит, что читателю остаётся всего лишь открыть книгу и получить этот заряд. Отнюдь! Чтобы понять духовность автора, надо вдуматься в произведение. Надо вжиться в него эмоционально, пропустить его через душу и сердце. Правильное восприятие духовности – это труд, которому надо учиться.»

На этом вступительное слово заканчивалось. Начиналось прояснение терминологии:

«Что же такое духовность? Конечно же, это неотъемлемое и глубочайшее свойство русской культуры, которое нельзя объяснить в двух словах. Не хлебом единым живёт русский человек! Не обращая внимания на повседневные проблемы и мелочные заботы, он устремляется к высшей нравственности и справедливости, к счастью для всех людей на земле, к Богу, к красоте. Духовность в литературе – не что иное как художественное выражение этого стремления. Произведение с духовным измерением приоткрывает для читателя покрывало тайны, позволяет нам увидать луч света истины, приблизиться к Богу и стать намного чище и добрее. Выражаясь образно, можно сказать, что свет истины льётся через духовную литературу прямо от Бога в душу человеческую.»

Бабушка Наташа использовала это образное выражение при вручении Нового Завета на дне рождения. Она слышала его от Клавдии Михалны, которая слышала его от отца Иннокентия.

Прояснив терминологию, Зина перешла к основной части. Самыми духовными авторами XIX-го столетия, вне всякого сомнения, были Достоевский и Тютчев. Следовали старательно вызубренные цитаты из Алёши Карамазова и про камень, скатившийся с горы. В XX-ом веке знамя духовности подхватывали Блок, Цветаева и Солженицын, причём Цветаева совершенно очевидно держала его так высоко, что не выдержала и прискорбно надорвалась, а «миссия Солженицына ещё не увенчалась концом». Ему, допускала Зина, предстояло обойти в духовности всех предшественников.

«Русская литература немыслима без духовности,» – заключала она. «Пока не обрывается традиция духовности и свет истины проливается на нас со страниц книг, литература живёт. Я несказанно счастлива, что мне выпало жить во время, когда Церковь и духовность встают из пепелища и возвращают свои законные права. Бог вернулся из изгнания на нашу отруганную Родину. Снова сверкает сияющий град на холме! Мы можем смело надеяться, что новые русские писатели пойдут по ступням своих великих предшественников, разглядят сверкающую светочь истины и поделятся с нами своей духовностью в новых великих произведениях великой русской литературы.»