Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Камышовый кот Иван Иванович - Станислав Золотцев на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

— Таких-то мужиков, как твой, Тасинька, по пальцам пересчитать нойма, — одновременно с завистью и горькими вздохами говорили староборские женщины хозяйке брянцевского дома. — Почитай, чуть не все с круга сходят альбо с глузду съезжают, за бутылку держатся. А твой — не, твой — надёжа наша!

…Ваня действительно не «держался за бутылку». Ну, скажем прямо, не пил регулярно, чуть не ежедневно, в отличие от большинства своих сельских сверстников. Тяжёлые свои настроения и состояния он снимал прежде всего банькой: париться любил невероятно, с детства. И не только по субботам, как заведено в деревне, а и по средам. А если уж сильно заматывался, то и через два дня на третий. Правда, не засиживался на полке: похлещется берёзовым веником, окатится холодной водой, потом ещё разок пройдётся по своим телесам дубовым веником — и хорош!.. Дров на это удовольствие, конечно, уходила уйма, — ну, да тут со стороны Таси препятствий не было, она и сама любила попариться. А ещё от отца, служившего молодым в Германии, перешла к Ване привычка обливаться с утра водой. А уж после афганской боевой страды без этого он день и не начинал. «Чудят Брянцевы дети!» — усмехались многие в Старом Бору, когда вскоре после рождения первенца сельский технарь сконструировал в своём доме душевую систему с ванной. И у Таси, не в пример другим молодым деревенским матерям, заботы обихаживания младенца стали легче вдвое. Правда, ванной Брянцевы пользовались редко, предпочитая всё же родимый пар с веничком… Но последние годы всё чаще, приходя вечером домой задёрганным и набыченным, Ваня по четверти часа стоял под сильными струями воды, приходя в себя. Потом уж брался за домашние дела.

Однако и у него стали случаться грустные для семьи «сбои». Причём обычно не после работы, даже очень долгой и напряжённой, а чаще всего по возвращению из Талабска или из райцентра, куда ему теперь приходилось наведываться по делам бывшего колхоза, ставшего акционерным обществом. Он возвращался темнее тучи и выдавливал из себя глухие, отрывистые слова:

— …Когда с одного рубля дохода налог девяносто копеек — это ещё выдержать можно. Но если за каждый рупь заработанный драть рупь двадцать — тут уж вовсе смысла нет ни в чём. Хоть ломи, хоть сиди, руки сложа — всё едино! Да что за порядки такие!

И Ваня взрывался целым залпом непечатных проклятий. Но — тут же обрывал себя. И доставал из холодильника бутылку водки. Или — ёмкость с брагой из кладовки. И добро, если выпив стакан-другой, успокаивался и шёл спать. Хуже было иное: всё чаще, проглотив энную дозу, он пускался в дальнейшие рассуждения о неладной нынешней жизни. И тем ещё сильнее растравлял себя. И всем в брянцевском доме становилось горько и тошно… Однако и Тася, вооружённая печальным опытом многих своих односельчанок, и дети, безмерно сострадавшие отцу в его бедованиях, даже и словом единым не укоряли его за такие срывы. И всё же Ванина жена всерьёз начинала тревожиться за мужа. Видела: без спиртного ему уже трудно было выйти из припадка чёрной тоски…

И вот однажды, когда Ваня, в очередной раз, себя распалив таким образом, хряпнул кулаком по столу и высказал жене пожелание почать вторую бутылку, в комнату, где обычно Брянцевы обедали, вошёл Федя. На плече у него сидел Иван Иванович. «Мелкий» потом клялся-божился, что и не предполагал участия своего питомца в развитии событий. Но тем не менее случилось именно то, что случилось. Найдёныш, которому пошёл второй год, как всегда спокойно и с достоинством слез с Фединого плеча — но не на пол, а на стол. И — прошествовал по столу к Ване… Хозяин дома смотрел на приближавшегося к нему по столу камышового кота потрясённым взором, с трудом понимая, что происходит. Затем Иван Иванович переместился на колени к своему тёзке, который аж отодвинулся к стене в изумлении. И тут же, вытянув шею, кот уставился захмелевшему Ване прямо в глаза.

Федя потом признался, что его оторопь взяла: такого он не ждал и не гадал увидеть. Кот и старший Брянцев минут десять, каждый сидя недвижно, словно бы «в гляделки» друг с другом играли. Ни один не произнёс ни звука. Не мяукнул кот, и хозяин дома не обронил ни слова, хотя сидел с разинутым ртом. Глаза у него тоже были донельзя широко раскрыты и выпучены, и впервые его младший сын воочию понял, что такое «остекленевший взгляд»… Потом кот прижался к Ваниной груди и замурлыкал. А глава брянцевского семейства закрыл глаза и, откинувшись к стене, стал мирно похрапывать…

Наутро же, постояв под душем и выпив стакана два крепкого чаю, Ваня как ни в чём ни бывало побежал на работу. «Главно дело, мужики, — восторженно делился он впечатлениями от вчерашнего события с односельчанами, — никакого похмелья! Ну даже и думать про водку нет охоты, а ведь я пузырь в себя всосал, не меньше… Ну, чисто загипнотизировал меня мой камышоныш!»

И месяца два после этого необыкновенного случая старший Брянцев не прикасался к спиртному вообще… Когда же после очередной и очень безрезультатной его поездки в областной центр он, сев за стол в горнице, снова стал «входить в штопор» — Иван Иванович мгновенно оказался тут как тут. Хотя никто его из брянцевских домочадцев не направлял на проведение антиалкогольной работы с отцом семейства. Кот прямо с ходу на этот раз прыгнул на колени к Ване, едва успевшему выпить всего полстакана. И всё повторилось в том же самом порядке, как в первый раз!

Только по время этого «сеанса», после нескольких минут «гляделок» хозяин дома, не успевший даже слегка захмелеть, свалился с лавки на пол, как будто в обморок. Перепугавшись, жена и дети перетащили главу семьи на кровать — но оторвать от него Ивана Ивановича не смогли: кот вцепился в свитер хозяина когтями просто намертво. Так и лежал на его груди все те часов десять, что тот отсыпался… Конечно, непьющим человеком Ваня Брянцев после этого не стал, но и лечиться спиртным от тоски-кручины тоже бросил. Да и просто закалился понемногу в новом ритме своей жизни, в передрягах неладного времени. Перестал дёргаться после каждой стычки с высокоруководящими господами и товарищами…

Но слава о необыкновенных, отшибающих тягу к пьянке свойствах четверолапого и усатого члена семьи Брянцевых вышла далеко за пределы Старого Бора. «Я бы на твоём месте, Фёдорыч, кооператив открыл на паях с твоим котом, чтоб от пьянки лечить, — услышал он однажды в райцентре от одного сельхозначальника, придя к нему на приём. — Всё лучше, чем об стенку лбом колошматиться в деревне-то да с такими, как я, собачиться…» Ваня грустно хмыкнул в ответ и, немного помолчав, сказал: «Нет, уважаемый, кота моего не то что на всех талабских — на наших-то, на староборских алкашей и то не хватит… А от земли мне никуда, сами знаете. Тут родился — тут и сгодился!»

…Да и не стал бы Иван Иванович своим таинственным камышово-кошачьим способом врачевать душевные и телесные недуги никому, кроме Брянцевых. Только им он дарил целебные свойства своего существа, прежде всего — никем не разгаданную добрую силу своего взора. И впрямь, было что-то сверхъестественно-гипнотическое в его глазах… И не зря же самая первая поэма его воспитателя называлась «Кошачий взор!» И что с того, что ничего не понимающий в стихах редактор районной газеты, куда Федюшка послал это своё творение, в своём сердитом ответе юному автору назвал поэму «Собачьим вздором», — тоже мне, юморист… Народу, то есть Степану Софроновичу и мне, она очень понравилась. Мне даже и сейчас помнятся несколько строк из неё:

Был когда-то я пострел, А теперь болит прострел. Но меня мой дивный кот От страдания спасёт. Взор его могучих глаз Всех зараз убьёт за раз…

Словом, я думаю, что вскоре, когда Федя станет совсем взрослым и сам поймёт, что надо переделать и улучшить в этой поэме, мы её напечатаем. Пусть память о славном камышовом коте будет увековечена не только в прозе, но и в стихах…

4. ЗВЕРЬ

…Конечно же, боевые и прочие достойные качества Ивана Ивановича заключались не в одной лишь магнетической силе его жёлто-зелёных глаз, в способности свершать прыжки, подобные полёту, и в его горделивой осанке. Он действительно вырос бойцом. А воина, даже очень доброго по душе, не бывает без жестокости. Без неё он обречён на проигрыш. И в том, что камышовый найдёныш может становиться лютым зверем, люди убедились очень скоро… Многих староборцев бросило в дрожь, когда они узнали, как наказал он лису, застигнутую им ночью в курятнике.

Тогда не только Брянцевых, но и многих их соседей разбудил дикий страдальческий вой, доносившийся из курятника. Этот вой перемежался с яростными воплями Ивана Ивановича. И когда Ваня с домочадцами осветили курятник, то застыли в потрясении, поняв: было от чего столь дико выть рыжей воровке. Кот проник вслед за ней в куриное жилище по прорытому ею же лазу под стеной, — и не успела она начать потрошение хохлаток, он, судя по всему, обезоружил её самым жестоким, но и самым верным способом. Вцепился ей копями в глаза — и выдрал их!

И ослеплённая лиса, испытывая безумные мучения, каталась по полу курятника в поисках прорытого ею же лаза, чтоб хотя бы вслепую, но вырваться на волю. Однако лаз был ей недоступен: кот своим крупным телом заслонил его, и едва лишь лиса приближалась к нему — бил ей когтистыми лапами по кровоточащим глазницам… Зрелище было таким жутким, что старший Брянцев тут же велел всем, и детям, и Тасе уйти из курятника, чтоб одному — да и то собравшись с духом — прекратить мучения рыжей разбойницы.

Тогда-то Брянцевы и их односельчане впервые убедились по-настоящему: камышовый приёмыш, вошедший в полную силу и зрелость, может быть не только добрым, и не только чутким, и не только гордым — и даже не только разъярённо-злым, но и лютым. Лютым зверем, иначе не скажешь…

— Да, это тебе не кыска, не домашний кот. Те, даже когда сцепятся, на такое не способны. Это, брат, одно слово — природа! А она, знаешь ли, доброй не бывает… Землетрясения, лавины, наводнения — это ведь тоже природа. А, с другой стороны, представь себе, что та же лиса с курами сотворила бы, если б не кот. Да и с ним самим, будь он послабей. Как там в сказке говорится — пошли бы клочки по переулочкам! А всё она, природа. Её слепая сила. Нет, не так, Федя, не совсем слепая. Если хочешь знать, тут и её высшая справедливость. Наверное, это и зовётся — Бог… Впрочем, это тебе самому ещё и узнавать, и решать. Лишь бы без больших потерь и мучений у тебя оно, познанье-то, происходило бы, сердечный ты мой!..

Так говорил с младшим Брянцевым бывший учитель зоологии и ботаники. Мальчик никак не мог поверить, что в его питомце заложена такая крайняя жестокость, Потрясение юного натуралиста и поэта было столь сильным, что он разрыдался и никак не мог успокоиться. Тогда-то родители и призвали на помощь Степана Софроновича, и тот в долгой философско-воспитательной беседе кое-как успокоил Федюшку…

Но даже и тогда, когда Иван Иванович проявлял в схватках с пернатыми и четвероногими противниками эту звериную лютость, он одновременно выказывал такие невиданные, неслыханные и необыкновенные качества, причём совсем не свойственные не только домашним, но и диким кошкам, что люди, дивясь на него, как-то и забывали о его лютости. Хотя бы на какое-то время. Его почти сверхъестественные свойства и способности затмевали его звериную жестокость в их глазах. Да так порой затмевали, что и Брянцевы, и их односельчане, и другие жители талабского приозерья, поражаясь его подвигам, восклицали: «Ну и артист!» Потому-то Ваня Брянцев и звал приёмыша «артистократом», соединяя два слова в одном.

Знаете ли вы, к примеру, что такое — охота на барсука? Или на енота? Знаете ли вы, сколько сил надобно охотнику и его собаке, чтобы «заполевать», как говорят у нас, добыть и забить хоть одного за сезон такого зверя? Извлечь его из его глубокой норы, где он лежит и копит под шкурой своё целебнейшее сало, которое может спасти больного человека и от чахотки, и от множества других тяжких недугов… О, семь раз по семь потов сойдут с охотника и его пса, пока они вместе добудут хоть одного из этих дальних родичей волка, лисы и собаки. А пёс на такой, «норной» охоте нужен тоже особый, «норный». Фокстерьеры — ну, они, что следует из названия, больше по лисам пригодны, да ещё, как ни странно это будет узнать многим горожанкам, таксы…

— Да, такса по барсукам — лучший пёс! — объяснял мне двоюродный брат Вани Брянцева. Егерь приозёрного охотохозяйства Миша Брянцев (тот самый, чья дочка, выйдя замуж, махнула рукой на блистательную шахматную карьеру). — Да и на енота хороша. Но зато, ты ж видел, без лопаты с ней полевать не пойдёшь. Она зверя загонит в норе, прижмёт и лает, чтоб, значит, охотник слышал, в каком месте под землёй они засели. А там бывает что и метра два с лихом, они глыбко прячутся. Вот и машешь лопатой — всё равно, что солдату окоп вырыть полного профиля. Пока отроешь — на тебе вся одёжка хоть выжимай. Никакого тебе уж и сала не надо… Вот потому-то я себе ягдтерьера и завёл, — заключал егерь.

Действительно, двоюродные братья Миша и Ваня Брянцевы на «норную» охоту предпочитали ходить с ягдтерьером. Эти на вид некрупные, неказистые собаки до безумия отчаянны: никакой опасности, даже гибели от клыков кабана и от волчьих зубов для них не существует. Но и «норного» зверя они добывают замечательно. В несколько мгновений загоняют барсука или енота в норе, да не ждут, как такса, пока хозяин откликнется на их лай, — мгновенно же мёртвой хваткой пленяют подземного мохнатого жителя и доставляют его наверх… Но и дальние их родичи тоже существа хитрые, и жизнь свою норную защищают по-своему. Их норы — это целые лабиринты, с тупиками-«отростками». Вот в такой-то «отросток» собака нередко и суётся — и находит там свою погибель. В мгновение ока енот засыпает ягдтерьера, закапывает, зарывает его, наглухо забивая «отросток» землёй. Такса или фокстерьер ещё могут лаем спасти себя, призывая хозяина на помощь, — и то чудо, если он быстро дороется до «отростка» и откопает собаку. Ягдтерьер же и вовсе обречён там на смерть: он под землёй не лает. Эта гордая собака вообще никогда не зовёт хозяина спасти её…

К чему я раскрываю вам все эти сложности «норной» охоты? Да лишь к тому, что однажды двоюродные братья Брянцевы отправились «полевать» подземного зверя, взяв с собой Федюшку, — «мелкий» упросил-таки отца и дядю, считавших, что ему слишком рано наблюдать умерщвление живого существа. Но Мишин ягдтерьер в тот раз не был удачлив. Несколько раз он совался в нору, где пропадал по четверти часа, — но вылезал оттуда с обескураженным видом. Осмотрев песчаный обрывистый лесной берег, в толще которого таились извилины енотовой норы, Михаил сказал: — Видать, нора «кручёная», с переходом. Ну, вроде как двухэтажная, — видя, что младший Брянцев не понимает, объяснил он ему. — Он там собаку водит по одному уровню, потом шасть — и в другой отсек, а переход быстрёхонько забивает. Вот и не может мой Яшка его достать…

И охотники уже было собрались в обратный путь, кляня охотничью фортуну, повернувшуюся на сей раз к ним тыльной стороной. Но ягдтерьер Яшка вдруг хрипло залаял, причём вовсе не в сторону норы. Но тут же смолк — и Брянцевы остолбенели от удивления: из вересковых зарослей к ним преспокойно двигался Иван Иванович. И не успели они отойти от этого удивления, как ждало их ещё одно, гораздо более серьёзное. Кот нырнул в нору!

Он сделал это так ловко, словно каждый день травил енотов и барсуков, проникая в их подземное жильё. Ни Михаил, ни его двоюродный брат, конечно же, не смотрели на часы, однако оба готовы были поручиться, что Иван Иванович пребывал под землей меньше минуты. Ну, не больше! Через минуту он уже вылезал из норы, держа в зубах енотовидную собаку. Горло подземного зверя было перекушено.

Егерь, увидев брянцевского найдёныша с его добычей, сел наземь, обхватил голову руками и аж застонал. — Ванька-а! Ванька! ну, ведь не поверит нам с тобой никто! ну, ведь скажи кому, что твой котяра, будь он хоть трижды камышовым, енота заполевал — ведь не поверит никто! Засмеют, скажут: поддали на охоте крепенько, вот и привиделось им такое… Не, не поверят! Ну, Ван Ваныч, ну, обставил ты Яшку моего… Эх, мать твою, до чего ж обидно, что никто, окромя нас, этого не видал!

А новоявленный усатый удачливый охотник на енотов уже лениво возлежал рядом с Федей, тоже севшим наземь в ошеломлении. И любой, кто взглянул бы на кота в тот миг, мог прочесть в его круглых глазах, лучисто отражавших осеннее солнце, и во всём его облике только одно: «Подумаешь, дела! Да мне такое — раз плюнуть…» Ваня же, взрезавший добытого зверя, чтобы выпустить из него кровь, пока тот не застыл, тоже мычал от досады, повторяя: — Да, Мишка, не поверят нам… Ну, Ван Ваныч, ну, артист! Ну, и зверюгой же ты вырос! Артистокра-ат!

…Однако им поверили. Жители Старого Бора и окрестностей уже готовы были поверить в любую небывальщину, связанную с брянцевским котом. Они уже сами слагали о нём легенды и небылицы… Что там затравленный в норе енот! Вот если бы в окрестных талабских борах появился бы мамонт, а Иван Иванович одолел бы его в поединке, — тут, быть может, нашлись бы маловеры…

Окончательно же хозяева камышового кота убедились в том, что их славному приёмышу бывает свойственна самая крайняя жестокость, именно в тот день, когда над их двором появился ястреб.

Надо сказать, от ястребов их усадьбу до той поры несколько лет подряд Бог миловал. И от коршунов, и от других крупных летучих любителей мелкой домашней живности. Несколько раз появлялись в воздухе над брянцевским подворьем всякие хищные малята вроде кобчиков или чеглоков. Но одних вначале распугивал лай Джульки, а потом, наверное, кое-кто из этих пернатых стал замечать сверху присутствие Ивана Ивановича и уже не рисковал разбойничать… А вот на второе лето жизни камышового кота случилась и его встреча с ястребом. Её свидетелем был один лишь Николай, хотя в доме находились и Тася, и Федя. Но хозяйка кормила в хлеву поросят, а «мелкий» сидел в своём садовом шалашике и что-то читал. Всё произошло быстро, в минуту-другую…

Птица вначале парила высоко в небе, затем, ястребиным своим взором углядела скопление гусят позади брянцевского дома и начала вершить плавные круги, медленно снижаясь. Колька, позже рассказывая виденное своим домашним, объясняя, почему он не сбегал в дом за отцовским ружьём (а у Вани, кроме отменной «ижевки», был ещё и редкостный немецкий «Зимпсон» с нарезкой, и старший сын уже выказал себя метким стрелком) и не прервал спуск хищника на усадьбу, говорил в немалом смущении: «Гляжу на него — аж дух захватило! Ну до чего красиво он эти кругали свои выделывал! ни разу я такого не видал… Прям-таки заворожил он меня, глаз не оторвать было, остолбеневши стоял!»

Николай, не в пример младшему брату-лирику и логически мыслящей сестре, рос повторением отца, был и неглуп, и добр, но ни сентиментальностью, ни большим воображением не отличался. И раз уж лаже он заговорил таким возвышенным слогом, значит, и впрямь его захватил вид кружащейся большой птицы в нестерпимо синем солнечном небе… А потом ястреб камнем пал наземь и мгновенно закогтил молодого гусёнка. «Тут я даже и не понял, куда он подевался, — рассказывал старший сын Брянцевых, — Вроде только что кружился, и нету его, и слышу, гуси гвалт подняли, пух-перья летят, а он из пылищи вылетает!» Тут ястреб и совершил ошибку, оказавшуюся для него роковой. Схваченный им гусёнок, видимо, показался ему слишком маленьким, ястреб выпустил из когтей свою жертву и кинулся на другую, схватил гуску покрупнее и пошёл с нею вверх… Этих-то мгновений и хватило Ивану Ивановичу, который, услышав панический гусиный гогот, появился на крыше. Может быть, сил для прыжка придала коту и его досада на то, что он на этот раз «прозевал» хищника, покушавшегося на хозяйское достояние… Как бы там ни было, такого гигантского прыжка на людских глазах камышовый кот ещё не совершал. Он буквально спикировал на ястреба, только-только начавшего взлёт с краснолапой своей ношей в когтях. И — сбил его наземь!

Смерть этого ястреба была страшна… Если прежним своим пернатым жертвам Иван Иванович всего лишь перекусывал горло, то от этого хищника практически ничего не осталось. То есть — остались кровавые клочья и лохмотья, в которые кот изорвал своего врага… «А ведь они и не дрались вовсе!» — рассказывал Колька родным и соседям, которые смотрели на жуткие останки птицы в таком потрясении, что вначале никто из них и слова из себя не мог выдавить. Ещё бы! — чтоб совершить такую страшную казнь над врагом, даже зверь — как говорится, тварь неразумная — должен был придти в состояние ослеплённо-гневного безумия. За брянцевским найдёнышем числилось уже немало ратных подвигов, в том числе и лишённая глаз лиса, но в подобном он ещё не был замечен…

— …Они и не дрались, — продолжал Николай. — Смотрю, Ван Ваныч сшиб его и давай терзать, и ну рвать на куски, да с таким воем, как будто его самого пластают. А на самом-то — ни царапины. Вроде даже и не клюнул его ястреб-то.

…Из людей, глядевших на ошмётки ястребиного тела, Ваня Брянцев мрачнее всех выглядел. Наконец, он глухо промолвил: «Тут одно скажу — кровь ему так велела…» Федя поднял потрясённые глаза на отца: «Какая кровь?» Тот помолчал, потом заговорил уже твёрже: «А такая… Такая — что без мести нет ей жисти!» И напомнил собравшимся о том, при каких обстоятельствах он обнаружил камышового котенка в плавнях два года назад. О том, что являло тогда из себя кошачье разорённое логово, где лежали рядом убитая кошка-мать и издыхающий ястреб…

— Да-а! — выдохнул Николай. — А какой же всёжки красавец был… Невжель через два-то года наш кот всё это помнит? Ведь, по правде-то, не этот ястреб евонное гнездо зорил, а?

— Знаешь, сынок, — медленно и тихо ответил ему отец, — не дай-то Бог, конечно, но коли у тебя на глазах родную матку погубили бы, ты б и через сто лет не только супостата, но и весь корень его помнил бы. Нутром бы помнил… А уж что там сотворил бы ты над ними, каким судом бы судил — то другое дело…

Нет, после таких жутковатых своих боевых побед Иван Иванович всё-таки продолжал оставаться любимцем семьи Брянцевых. Более того, росла их гордость за своего кота… Однако именно котом-то в их глазах он месяц от месяца переставал быть. То есть — всего лишь котом, пусть и дикого происхождения. Никто из Брянцевых не мог объяснить это себе или кому другому, но в их глазах камышовый приёмыш перерастал в существо какого-то совсем иного порядка, чем те, кого люди издревле зовут котами, кошками… Конечно же, они продолжали и ласкать-гладить его как кота, насколько он это позволял, и кормить его так же, как люди кормят своих кошек, — а не собак, скажем. (Хотя усато-хвостатый член брянцевского семейства спокойно ел всё то, что и люди). И звали они его к себе не только по имени-отчеству, но и просто «кыс-кыс»… А всё же собственно кошкой для них он уже не был.

…Ване Брянцеву порой казалось: приёмыш подобен их с Тасей троим детям в том, что, как и каждый из детей, он тоже «наособицу». На всём, что составляло камышово-кошачью жизнедеятельность Ивана Ивановича, лежал отпечаток чего-то исключительного и необычайного. Такого, что не под силу ни котам, диким и домашним, ни другим животным.

Взять хотя бы ещё одну хищную птицу, которая попалась ему в лапы вскоре после его смертельного отмщения отряду ястребиных. Этого несостоявшегося обидчика брянцевских курят и гусят он не только не разорвал в клочья, но почему-то оставил почти совершенно нерастрёпанным. Однако, глядя на убиенного пернатого хищника, никто не мог сказать, что это за птица. Никто, даже Степан Софронович. Даже ему, зоологу, знатоку местной фауны, было неведомо, чьего роду-племени сей крупный хищник, к какому виду или подвиду принадлежит эта явно редкостная птица… «Залётный зверь!» — в голос сказали два местных старика, всю свою жизнь промышлявших охотой именно на птиц. «Сколь годов ни полевали, таких не встречалось…»

— Действительно, — размышлял вслух бывший школьный наставник Брянцевых, — не разбери-пойми: тушка вроде бы ястребиная, а клюв и глаза — что у филина, и хохолок такой же. А уж хвост совсем чудной: полоски светлые, кайма тёмная, а на конце как по дуге обрезан, закругляется. И крылья тоже явно не ястребиные, широкие да короткие. Взгляни-ка, Федя, и на лапы — такие у диких гусей, разве что перепонки у него зачаточные…

— А уж масть вообще непонятно какая, — подметил Федюшка, — верх, как будто чернобурка, а брюхо почти что серебристое. Ну, молодец наш Ван Ваныч, не погубил ему оперение, — красота какая!

— Вот что, — заключил свои устные размышления Степан Софронович. — Отвезу-ка я это чудо в перьях в Талабск, отдам знакомому своему, таксидермисту… Он-то уж должен определить.

— А чем, — не понял старший Брянцев, — чем ваш знакомый занимается-то, что ему эту диковину отдать хотите? Он таксист аль дерьмо качает?

— Ни то, ни другое, Ваня, — интеллигентно поставил на место своего бывшего ученика Степан Софронович. — Таксидермист — это чучельник. Знакомый мой чучела делает. В том числе и птичьи. И уж он-то всяких редкостных птичек и зверей на своём веку повидал. Думаю, и этот раритет ему известен.

…Пожалуй, впервые бывший школьный зоолог слукавил в своей литературной деятельности. Не упомянул Степан Софронович в своей заметке, вскоре появившейся в областной газете, о том, что именно камышовый кот, которого сельская семья сумела приручить, изловил такую редчайшую птицу. Помнил старый натуралист горькие последствия своей заметки про чудо-раков…

— …Это, друзья мои, канюк. Канюк — вот кого ваш феномен залапил, — с восторгом поведал он Брянцевым, вернувшись из областного центра. — На юге их ещё сарычами зовут. Это — скажем так, троюродный брат ястреба. Но всё у него совершенно не ястребиное, кроме того, разумеется, что канюк — тоже хищник. Однако и повадки, и гнездовья, и, как видели вы, внешность у них иные, чем у ястребов. Очень требовательная и прихотливая птица… По всей России на сей день числится всего восемь гнездовий этого канюка. Он не выносит никакого шума-грохота. Вот и водятся канюки там, где ни войны не было, ни промышленности нет, ни больших дорог. Вроде дрофы — её тоже почти не осталось… Вот какой раритет вашему коту в лапы попался! — заключил Степан Софронович. — Как сюда залетел?!

— Ишь ты! — хмыкнул Ваня. — Стало быть, и тут Ван Ваныч отличился… В музей, говорите, чучело этого канюка поместят? Ну-ну… Кто ж теперь у нашего кота на очереди, знать бы, а?

5. НЕПРОДАЖНЫЙ

…На очереди у брянцевского найдёныша и впрямь было ещё немало знатных побед и свершений, но вряд ли стоит их все перечислять. Важней сказать другое: слава о небывалом коте, живущем под людским кровом в деревне Старый Бор, прокатилась далеко по берегам Талабского озера, по нашим малым градам и большим весям. И, конечно же, в наше время, которое недаром зовётся «рыночным», кое-кто хотел купить у Брянцевых это чудо. Пытался купить, скажем точнее. Обо всех таких попытках тоже рассказывать нет смысла: их хватало… Но две из них особенно запомнились брянцевскому семейству, — очень уж знаменательными они стали для нашего времени и его неписанных уставов. Поэтому надобно поведать вам о них.

Умерла старушка Макариха, соседка Брянцевых. «Отмучалась», — говорили о её кончине староборские женщины. Ненадолго пережила эта ветхая бобылка свою козу Нюську — ту, что была кормилицей Ивана Ивановича в его младенчестве. Брянцевы похоронили свою соседку и справили скромные поминки по ней. И в тот же день — в третий день по её смерти, когда душа человека покидает его жилище — избушка Макарихи рухнула…

— Видно, одним её духом только и держалась, — заметил Ваня. Осталась груда трухлявых брёвен и досок. Брянцевы разобрали её и нашли в обломках маленький сундучок. В нём хранились несколько пожелтевших фотографий и груда всяких не менее старых бумаг и документов, вплоть до квитанций об уплате налогов за 1947 год… А ещё — кольцо. Серебряное, оно ещё хранило в себе следы позолоты. Само же серебро кольца было чистым, высокой пробы, и сверкала в нём маленькая прозрачная капелька. «Вань, это ж алмаз!» — ахнула Тася. «Ну, алмаз, — буркнул её муж, подышав на эту капельку, протерев её и просмотрев её на свет, — а на кой мне он? Стёкла, что ли, резать? так у меня свой стеклорез имеется, тоже с алмазной крошкой». И положил кольцо обратно в сундучок…

А на одной из фотографий в немолодой, но всё ещё красивой женщине можно было узнать Макариху. Рядом с ней сидел бравый воин в гимнастёрке с «кубиками» в петлицах — лейтенант предвоенных лет. И каждый из изображённых на фото супругов держал на руках малыша… В том же сундучке обнаружился старый конверт с адресом и фамилией жителя Талабска. Фамилия была та же, что у Макарихи. Ваня попросил Верушку на всякий случай написать по этому адресу, известить о смерти родственницы. «Вдруг да кто и объявится из родичей, — может, хоть эти фотки-бумажки да кольцо возьмут. Кто знает — вдруг да и поселятся здесь…»

И точно — через полмесяца у дома Брянцевых остановилась «тойота», из которой сначала вышла дородная дама. Такая пышнотелая, что сидевший за рулём мужчина нехилого телосложения казался тщедушным рядом с ней. Оба они небрежно взглянули на остатки фундамента бывшей избушки, прошлись по запущенному участку покойной бобылки, где уже давно ничего не росло, кроме нескольких одичавших яблонь и вишен. Затем объявили Брянцевым, что земля эта им не нужна, хозяйствовать тут не входит в их планы… «А вот скажите, — начальственным тоном обратилась дама к Ване и Тасе, — вы, наверное, всё ценное уже отсюда взяли?»

Опешивший Ваня молчал, а Тася ответила: «Да тут ничего такого ценного и не было, вот… разве что это». И она протянула горожанке сундучок: «Тут — всё». Дама брезгливо порылась в бумагах, мельком и с кривой усмешкой взглянула на фотографии. Потом взяла кольцо и попробовала его на зуб. Вгляделась и нежданно нежным и ласковым голосом воскликнула: «Ой, алмазик!» Потом с нескрываемым презрением произнесла: «Н-да… нажила себе бабка состояние, нечего сказать! Чуть не сто лет небо коптила, а ничего не скопила…»

— Так это бабушка ваша была? — спросил Ваня. «Да, отчима моего покойного мать. Он хотел старуху взять к себе, когда в Талабске устроился, но его супруга была против. Мама моя, то есть. Нас и так трое было, а квартира двухкомнатная, куда там ещё и старуху… А потом уж нам всем не до неё стало. Сначала в новую квартиру переезжали, потом дачу строили… Потом отчима сняли, он тут же от инфаркта и помер. Так что — как-то не до старушки этой нам было… Такова „се ля ви“, сами должны понимать. А впрочем…» — и дама оборвала свои пояснения, махнув рукой…

И вдруг встрепенулась: «А вот что, любезные, мы тут перед тем, как к вам заехать, на всякий случай со старостой волости вашей встретились. И прослышали, что у вас котик какой-то необыкновенный имеется. Будто надёжней любой собаки охраняет вас, так? Этот, что ли?» — и она кивнула на Ивана Ивановича, который с настороженно-высокомерным видом стоял около хозяев. «Красавец, ничего не скажешь!» Она вынула сигарету, щёлкнула зажигалкой, затянулась и, выпуская дым, взглянула ещё раз на кольцо, лежавшее на её ладони. «Давайте-ка такой бартер сделаем: мы вам это колечко, вы нам — вашего кота. Серебро-то старинное, с высокой пробой. Эта штучка двадцати таких котов стоит!»

Ваня с Тасей переглянулись. Приёмыш, судя по его виду, почуял что-то недоброе. Недавно загустевшая и запушившаяся шёрстка на его загривке — признак того, что он вошёл в «матёрый» возраст — стала на глазах топорщиться, как настоящая грива. Это, так же как и его взметнувшийся «камышовый» хвост, тоже было верным признаком его гнева… Наконец Ваня разлепил губы и выдавил из себя: «Вы… это… Вам человека живого не надо было… При жизни знать бабку не хотели. А уж на кота вам всяко плевать будет, если что…» А потом не выдержал, взорвался: «Да этот кот один сотню таких, как вы, с вашей тачкой вместе стоит!» И ушёл в дом, громко стуча каблуками по крыльцу. За ним, ни слова не говоря, ушла и Тася. После чего, презрительно фыркнув и повернувшись задом к приезжим, удалился и приёмыш…

— Хамы! Хамы деревенские! — громко прошипела несостоявшаяся покупательница кота. «Выгоды своей знать не хотят! Да за такое кольцо…» — и тут она, от возмущения дёрнувшись всем своим тучным корпусом, выронила единственную драгоценность покойной Макарихи. Колечко покатилось в густую траву… Около часа дама со своим покорно-молчаливым супругом ползали по траве в поисках потерянного наследства, но так и не смогли его отыскать. Потом плюнули в сторону дома Брянцевых и уехали.

А недели через две, скашивая лужайку возле забора, старший брянцевский сын обнаружил этот крохотный серебряный обруч. Принёс родителям… Тася предложила мужу: «Давай как-нибудь переладим в Талабск, бумажка-то с адресом сохранилась».

Ваня помолчал, потом, по своему обыкновению крякнув, произнёс окончательное суждение относительно отыскавшегося сокровища: «Знаешь, жонка, нам оно, конечно, как богатство-то, ни к чему. Ну, как владенье… Я ж вижу, что ты там мыслишь. Мол, грех чужое брать. Сам так думаю. А только этим выб… этим оглоедам бабкино кольцо отдавать — грех побольше будет. Пусть уж оно у нас остаётся, с этими фотками вместе. Чтоб хоть в нашем доме память какая была, что жила Макариха на свете… А я ей хороший крест поставлю. Железный скуём, с дощечкой, чтоб имя-отчество и фамилия… А эти, которые приезжали! — ах, падлы, ещё и на Ван Ваныча нашего глаз поклали! Как же… Да он бы глазы-то этой бадье жировой повынимал бы, как той лисе. Такие не то что бабку дальнюю — мать родную за копейку продадут!»

На том и кончилась первая история с попыткой недобрых людей приобрести Ивана Ивановича в своё владение… Другие покупатели давали цену повыше стоимости серебряного колечка.

Как-то ввечеру подрулила к брянцевским воротам иномарка, — Ваня в них плохо разбирался, хотя водить мог любую. А главные знатоки по этому вопросу в доме отсутствовали. Николай был ещё в поле, а Верушку мать повезла в Талабск, чтобы там посадить на поезд до Москвы. А уже оттуда юная звезда точной науки из деревни Старый Бор должна была вместе с несколькими столь же одарёнными сверстниками лететь в Лондон. Там им предстояло две недели состязаться в решениях хитроумнейших задач математики и постигать новые её премудрости. То была первая поездка брянцевской дочки в дальнее зарубежье, потому Тася и решила довезти её до Талабского вокзала. Довезла б и до столицы, но дома дел было выше крыши… Так что ни Вера, ни Колька не могли знать, какая точно иномарка подкатила тем предосенним вечером к их усадьбе. Ваня неуверенно утверждал потом, что то был шестисотый «Мерседес». Федюшка же откровенно признавался в своём полном незнании этих, по его выражению, «жестянок» и «коробок». Они его очень мало волновали, хотя покататься на машине он временами был непрочь…

Из «мерса» вышли трое мужиков. Их можно было назвать и «крутыми» и «новыми русскими». Верней, так: «новым» по-настоящему мог считаться хозяин машины, одетый в блестящий, словно бы лакированный костюм. Двое других являлись именно «крутыми». Или — «качками». Каждый представлял из себя гору мускулистого мяса. А коротко стриженая голова каждого имела, вероятно, одно предназначение: разбивать собой стены и двери… Ваня сам только что подошёл к воротам своей усадьбы. Ему предстояло, умывшись и переодевшись, заняться, как он сам говорил, чертыхаясь, «бумажной хреновиной», помозговать вместе с бухгалтером их сельхозобщества и ещё одним-двумя головастыми мужиками, — чтобы на следующий день во всеоружии разговаривать с начальством в райцентре. У ворот Ваню встретили его младший сын и главный герой нашего повествования. Тут-то и подошли к ним трое из «мерседеса».

Челюсти всех троих находились в непрерывном движении, перемалывая что-то вроде «дирола с ксилитом». Небрежно кивнув хозяину усадьбы, хозяин машины спросил его, показав пальцем на кота: «Тот самый?»

— В каком смысле? — не понял Ваня. «Ну… тот, который», — незваный гость не мог подобрать нужного слова, морщил лоб, щёлкал пальцами, на которых сверкали перстни с крупными камнями. Федю сразу же неприятно удивил его голос: высокий, тонкий и скрипучий, словно у сварливой женщины… «Который экстрасенс», — подсказал хозяину «мерса» один из двоих его подчинённых, с громадной золотой цепью на шее. Тут Федя взял на себя роль переводчика: «Пап, он, наверное, имеет в виду, что Ван Ваныч умный и людей понимает».

— Тогда, значит, так, — считая, что получил ответ, сказал «новый русский» и выплюнул жвачку, — двести баксов тебя устроят? Но Ваня, совершенно не настроенный на такого рода переговоры, опять не понял приезжего: «Чего-чего? За что баксы?»

— Ну, двести «зелёных», деревня… Мало? ладно, триста. За такого зверя не жалко, а, братаны? — и хозяин «мерседеса» оглянулся на своих дружков. И опять Федюшка был вынужден взять на себя миссию переводчика: — Это они, папка, хотят сказать, что покупают нашего Ван Ваныча за триста долларов.

Отец юного лирика и травозная мгновенно переменился в лице. Просто — потемнел лицом. «Не, котами не торгуем», — отрезал он и, положив сыну руку на плечо, двинулся было к воротам. Но его остановил зычный окрик одного из «качков». «Да стой ты, блин! Мы ж с тобой по-хорошему, в натуре!» Его хозяин изобразил на лице снисходительную улыбку: «Хорошо, даю пятьсот. Но это — край. Бери и радуйся».

Ваня Брянцев редко приходил в ярость или в гнев. Но тут в его глазах, когда он встал в воротах, горели именно эти чувства — гнев и ярость. И ещё — отвращение. Словно ему на обеденный стол кинули что-то дохлое или тухлое. «Я сказал — нет!» — рявкнул он.

И уже тише добавил, стараясь говорить мирно: «Уезжайте с Богом, ребята. Неча вам делать тут. Вам этот кот — игрушка. А нам он — родной. И продавать его никак нельзя. Вы ж вот, к примеру, своих детей не продаёте…»

— Ну, ты, блин, даёшь! — возмутился второй «крутой», без цепи, но с золотыми браслетами на каждой руке. На его лице было выражено такое непонимание, как будто его сельский собеседник сказал ему что-то на китайском или на японском языке. «Мы же тебе пятьсот баксов даём за твоего кота, а ты ломаешься, как… Ты ж за эти бабки не одну корову себе купишь, а то и трактор, или… ну, чё там ещё в твоём навозе тебе нужно?»

— Ладно, брейк! — жёстко проскрипел хозяин машины. — Последнее слово — беру твоего кота за тысячу зелёных. И ни цента больше! Он вынул из внутреннего кармана своего радужно переливающегося пиджака пачку бумажек и протянул её Ване. И голосом человека, не привыкшего, чтобы ему возражали, добавил — как выстрелил: «Считай!»

Ваня стоял напротив него, и они смотрели друг другу в глаза. Федюшке было глядеть на них страшновато, но, как потом он признавался, «ужас как интересно». Ещё бы! — мальчику никогда до того не приходилось видеть рядом с собой противостояние двух столь не похожих друг на друга людей.

Один — в новом, элегантном, явно шитом на заказ, сверкающем и переливчатом костюме, в сверкающих же туфлях, с перстнями на пальцах лощёных рук, вряд ли когда, даже в давние годы знавшихся с какой-либо физической работой. А ещё Федю ошеломило то, что ногти этих рук были выкрашены в ярко-розовый цвет. До сих пор мальчик видел только женщин с крашеными ногтями. И даже на расстоянии чувствовалось, что от человека с высоким скрипучим голосом исходит сложная смесь парфюмерных ароматов и запахов, сразу нескольких одеколонов и дезодорантов. Волосы у него, тоже сверкавшие, были зачёсаны на затылок и стянуты там в хвост. Причём сжимал их у затылка золотой продолговатый перстень, тоже с каким-то драгоценным камнем…

Человек, стоявший напротив приезжего, вовсе не выглядел грязным или замызганным мужиком. Спецовка на нём тоже была импортной — китайской, довольно новой, но уже немало масляных пятен покрыли её. А по сапогам даже начинающий детектив мог бы определить, что сегодня их владелец и грязь месил полевую и дорожную, и по глине ступал, и на ферме побывал. Так что упомянув про навоз, «крутой» не ошибся… И на дочерна загорелом и обветренном лице сельского механизатора уже проступила щетина, и в густых, но уже седеющих волосах запутались несколько соломинок и травинок. И пахло от него землёй, соляркой и потом.

Федюшка знал: отец вскоре постоит под душем, побреется, причешется, «подиколонится», переоденется — и станет выглядеть иначе. Но всё равно — не так, как этот «новый русский». Хотя бы потому, что ни в какой бане и даже в семи водах, и даже с помощью спиртовых средств Ване Брянцеву невозможно было бы отбелить тёмную кожу своих рук, — накрепко въелось в них всё, с чем они ежедневно соприкасались; те же солярка, металл, земля, машинное масло и много ещё чего. И никакой массажист не смог бы сделать лицо сельского приозёрного жителя, вдобавок познавшего азиатские знойные и леденящие ветра, таким лощёным и холёным, каким было лицо хозяина «мерседеса».

Вот такие два во всём разных человека смотрели в те мгновения друг на друга. А, если уж быть точным в словах, то — враг на врага…

Федю же занимало вовсе не то, что каждый из них смотрел на другого с ненавистью и отвращением, и даже не то опасное обстоятельство, что рядом с отцом были только он, мальчишка, да кот. А то взволновало его, что Иван Иванович, втянув ноздрями сложный букет запахов, исходивших от приезжего, грозно мяукнул, зафырчал — и забил своим мощным хвостом по земле. Сердце его воспитателя ёкнуло. «Ой, что-то сейчас будет!» — подумалось мальчику.

— Ну, видишь, и котяра твой от баксов обалдел, — попытался пошутить «крутой» с цепью на шее. Но, увидев, как зло ходят желваки на лице хозяина этой сельской усадьбы, переменил тон: — «Ну, всё, блин, хватит шутить. Мы ведь можем с тобой и по-другому поговорить. Вот возьмём твоего кота в охапку и — абзац!»

Не успел Ваня подумать о том, что надо ответить этим ненавистным ему людям, которые не считают его за человека (как, впрочем, и он их), и вообще как надо себя вести сейчас, что сделать — опять вмешался его младший сын. Сделав шаг вперёд, он бойко, звонким голосом воскликнул: «В древней Спарте отвечали в подобных случаях так: сначала — возьми!»

— Ах ты, щепок! — загоготал «качок» в браслетах. — Книжки читаешь, да? Ну так смотри, учись! — И он, слегка шевельнув громадными мускулами под майкой, двинулся вперёд и расставил руки над Иваном Ивановичем.

…Никто даже не понял, что произошло в следующий миг. Но уже через мгновенье из голой правой руки «крутого» фонтанчиком рванулась кровь. И аккомпанементом к этой сцене звучал яростный вой кота. Он отпрянул немного назад и приготовился к новому прыжку. А в первом прыжке наш герой за какую-то долю секунды проехался лапой по внутреннему сгибу руки «крутого», одетого в майку. Трудно сказать, какие у брянцевского найдёныша были познания в анатомии человека, но он вспорол когтями один из главных кровеносных сосудов на руке двуногого, которого успел прочно зачислить в свои враги.

— Ну ты чё, ваше, с дуба рухнул?! — истошно завопил «качок», обливаясь кровью. Завопил почему-то не на Ивана Ивановича, а на Федю… Его напарник метнулся к машине, крича: — Ща, Толян, ща я его сделаю! — Хозяин «мерседеса» быстрыми шагами тоже направился к машине. В этот миг прозвучал боевой вопль камышового хвостатого бойца — а в следующую секунду его когти располосовали майку на груди «крутого», который непострадавшей левой рукой пытался вытереть глаза: кровь брызнула из правой руки фонтаном прямо ему в лицо. И тут произошло совсем неожиданное — из двора с лаем вылетела стареющая, но всё ещё крепкая Джулька. Вслед за нею с грозным рычанием несся её молодой, но уже матереющий сын Малыш. Не ставший в младенчестве молочным братом камышового найдёныша, он всё-таки стал, можно сказать, его младшим — не по возрасту, а по бойцовским качествам — товарищем. И — кинулся ему на подмогу.

Малыш с налёту вцепился в ляжку «крутому» с цепью, подбежавшему к машине. Джулька же избрала своей жертвой хозяина «мерседеса» — и сначала раздался треск раздираемой импортной ткани его радужно-переливчатых брюк, а затем душераздирающий фальцетный стон их владельца. Он всё-таки успел первым ввалиться в машину и завопил из неё: «Всё, братва, канаем отсюда, завтра с этим быдлом разберёмся!» Вслед за ним, издавая соответствующие звуки, на заднее сиденье плюхнулся «качок» с цепью, и лишь последним в машине оказался его напарник, дважды пострадавший от кошачьих когтей: кровь лилась уже из продольных полос на его груди. Хозяин «мерса» включил зажигание и готов был рвануть машину вперёд…

Несколькими секундами раньше Ваня схватил одной рукой подмышку Федю, другой — кота, и кинулся в дом. Но не затем, чтобы там скрыться…

А перед готовым рвануть вперёд «мерседесом» нежданно выросло препятствие!



Поделиться книгой:

На главную
Назад