Четыре жизни академика Берга

И Берг, определив направление на два известных ориентира — север и береговую радиостанцию — и применив несложную тригонометрию, давал точные координаты своей лодки.

Казалось бы, идеал. Но Берг был неудовлетворен. Как из-вестно, любое достижение рождает новые требования, а, следовательно, новые затруднения.

Чем же был недоволен Берг и другие штурманы, получившие в свое распоряжение радиопеленгаторы? Тем, что замечательные свойства радиопеленгатора проявляются лишь «в чистом поле». Корабль им мешает! Металлический корпус корабля и другие крупные металлические предметы мешают радиопеленгатору почти так же сильно, как компасу.

«Естественно, окружающие радиопеленгатор металлические массы корабля играют роль экрана для приходящих радиоволн, — размышлял штурман. — Металл отражает радиоволны, как зеркало отражает свет. И часть отраженных волн падает на антенну радиопеленгатора, установленную над металлическим корпусом корабля… Таким образом, в радиопеленгатор попадает не только радиоволна, пришедшая непосредственно от передатчика, но и радиоволна, отраженная (как говорят, переизлученная) самим кораблем. Эта лишняя волна — источник ошибки. Она сбивает прибор с толка — заставляет давать ложные показания».

Так Берг столкнулся со своеобразной радиодевиаций родственной той, магнитной, с которой он так упорно и долго боролся.

Проведя математический анализ взаимодействия рамочной антенны и корпуса корабля с приходящей радиоволной, Берг оценил количественные значения ошибок пеленгования. Он установил, что постоянная ошибка возникает от несимметричного расположения антенны относительно железных масс корабля и может быть устранена правильной установкой антенны. Им были рассмотрены основные ошибки, зависящие не только от установки антенны, но и от поворотов корпуса корабля, от длины волны передатчика и от других причин, и указаны способы их уменьшения и учета.

Особенно ценным для штурманов, привыкших к работе с магнитными компасами, было то, что Берг наглядно сопоставил ошибки радиопеленгатора и магнитного компаса и, пользуясь этим, построил теорию и методы расчета в виде, привычном для тех, кто должен был ими пользоваться.

Обработку своих наблюдений по девиации магнитных компасов и радиопеленгаторов Берг продолжит и позже — во время службы на эсминце «Капитан Белли» и подводной лодке «Пантера». В это время он уже будет слушать лекции в Политехническом институте и в Петроградском университете и приобретет более глубокие знания в высшей математике. Он даже начнет писать книгу, в которой критический анализ предшествующих работ и собственные выводы основывались на обширном опыте и глубокой теории. Но книга не будет закончена. Рукопись ее погибнет вместе со всеми исходными материалами во время гибели базы подлодок «Память Азова». Восстановить графики девиации, снятые на «Цесаревиче» и Е-8, было невозможно. Берг никогда более не возвращается к проблеме девиации магнитных компасов. Но к задаче о девиации радиопеленгаторов он возвратится в начале двадцатых годов и решит ее с большой строгостью и полнотой. Эта работа частично опубликована в Морском сборнике за 1925 и 1927 годы, но значительная ее часть так и осталась достоянием лишь военных моряков.

Практика радиоприема и работы с радиопеленгаторами была для Берга великолепной школой. Возможно, поэтому он стал одним из ведущих радиоспециалистов.

Ведь нет более ценного руководителя, чем тот, который начал с азов. Незаменим генерал, начавший службу солдатом, директор завода, прише дший на него рабочим.

Берг начал с того, что учился собирать, разбирать, чинить и налаживать ту примитивную радиоаппаратуру, которая была в ходу в период Первой мировой войны. Потом, уже после революции и Гражданской войны, Берг окончит Морскую академию и станет профессором радиотехники, академиком, но уже тогда, в 1917-м, без радиотехнического образования, он прошел школу, ставшую фундаментом его дальнейшего роста, школу, которую не заменит никакой университет или академия.

— Радиотехник не может обойтись чистой теорией, — говорит Берг. — Чтобы стать настоящим радиоспециалистом, или, как говорят, радистом, нужно спаять не одну схему, надо вдохнуть жизнь не в один радиоприемник. Надо почувствовать красоту бессмысленного на первый взгляд переплетения проводов, сопротивлений, конденсаторов, индуктивностей, окружающих радиолампы; понять прелесть ожидания: вот-вот послышится голос, который выловил ваш прибор из тысячи шумов, оглушающих земной шар.

Радиолюбитель, испытав волнение первого приема, уже никогда на этом не остановится. Он будет снова и снова переделывать свою схему, свой радиоприемник, совершенствовать его: увеличивать громкость, повышать чувствительность, избирательность, делать приемник менее капризным. Он будет стремиться установить новые и новые связи, покорить все большие и большие расстояния. И этому процессу предела нет. Став радиолюбителем, человек уже не изменяет своему увлечению.

Берг всю жизнь был влюблен в радиотехнику, с тех самых пор, как на качающейся подводной лодке, в грозовом военном море среди мин, в соседстве с врагом, колдовал над радиоприемником, добиваясь от него приема сигналов времени Эйфелевой башни и Науэна.

ПОСЛЕДНЯЯ ОПЕРАЦИЯ

И все-таки Е-8 не удалось уберечь.

— Я сделал на Е-8 восемь боевых выходов, — вспоминает Берг, — но мы не потопили ни одного корабля, хотя не раз ходили в атаку. Мы выслеживали, преследовали врага, атаковали, хитрили, скрывались. Риск, опасность те же. Просто не было удачи.

А скорее всего причина была в том, что за Е-8 враг следил особенно пристально. За месяц до прихода на нее Берга, летом шестнадцатого, эта лодка под командой замечательного английского моряка Гудхардта потопила у Либавы первоклассный немецкий крейсер «Принц Адальберт» со всем личным составом. Это была сенсация на весь Балтфлот. Е-8 действительно провела блестящую операцию, выследив «Принца», когда он собирался ставить мины в русских водах.

Русская разведка узнала, что «Принц Адальберт» вышел из Мемеля в Либаву, уже занятую немцами, и должен принять там груз мин. Е-8 получила приказ потопить «Принца» при выходе из порта. Лодка затаилась недалеко от Либавы, и Гудхардт в перископ наблюдал, как на горизонте появились три трубы. Шел «Принц».

Е-8 терпеливо сторожила, когда же «Принц», забрав смертоносный груз, покинет порт. Но тот не торопился. Шли дни. На лодке кончалось топливо, а «Принц» все дымил под прикрытием мола и береговых батарей. Гудхардт начал склоняться к тому, чтобы уходить, — надо было добираться до Ревеля, это еще трое суток. Наконец в сопровождении четырех эскадренных миноносцев появился «Принц Адальберт». Он шел по створу либавских маяков — между двумя полосами минных заграждений.

Е-8 прокралась между миноносцами и всадила в «Принца» две торпеды. Корабль взорвался со всем экипажем и с грузом мин. Страшный взрыв изранил Е-8. Она получила повреждения корпуса, потеряла управление, и ее вышвырнуло на поверхность под огонь немецких миноносцев. Двое или трое суток за ней гнались немцы, она петляла, ложилась на грунт — дышать уже было нечем, топливо на исходе, продуктов нет. Она еле добралась до Ревеля, но экипаж был так истощен, что его пришлось частично сменить. Капитан 1-го ранга Гудхардт, ставший Георгиевским кавалером и получивший за потопление «Принца» английский офицерский крест, уехал в Англию. Русский штурман Павлов, предшественник Берга, был награжден Владимиром с мечами и списан с лодки. Это был тот самый Павлов, с которым Берг был знаком по «Цесаревичу» и еще раньше по Морскому корпусу.

После крупной победы Е-8 немцы усилили охоту за ней.

Новым командиру и штурману приходилось нелегко, враг не давал им ни дня передышки. Они все время чувствовали за собой слежку. И очень скоро, в одном из первых походов, в котором уже участвовал Берг, подводную лодку выследили при выходе из Рижского залива в Балтийское море. Она шла по узкому и извилистому фарватеру Соэлозунда между островами Эзель и Даго.

В тумане не было видно никаких ориентиров, и подводная лодка выкатилась на мель. Берг, готовивший прокладки курса для предстоящего похода, находился внизу. Он почувствовал мягкий толчок и помчался на мостик. Командир пытался снять лодку задним ходом, заполняя кормовые цистерны, но мель была слишком пологой, и попытки не удались. Когда туман рассеялся, немцам открылась превосходная мишень, по которой они и открыли прицельный огонь. Это был страшный момент, страшный потому, что лодка оказалась беспомощной. К счастью, подойти близко немцы не решались, так как в ответ палили русские береговые батареи, и немцы старались держаться вне предела дальности их огня. Лодка лежала на мели, снять ее своими силами команда не могла. Требовалась помощь. Решено было послать на берег Берга и двух матросов. Они спустили на воду маленький тузик и под огнем противника пустились в отчаянное путешествие. Последние метры до берега шли по горло в воде — за широкой мелью, на которой пришлось оставить тузик, дно снова углублялось. Мокрые, облепленные грязью, разошлись в разные стороны в поисках береговых постов, которые помещались неизвестно где. Когда добрались до постов, то сообщили по телефону командованию Балтийского флота о случившемся и запросили помощь. Лишь через сутки из Рижского залива вышли три миноносца и вместе с ними большой буксир.

Три прекрасных новых миноносца быстро прошли мимо терпевшей бедствие подводной лодки и вышли в открытое море, погнав перед собой немцев. Буксир снял Е-8 с мели. Главная беда пришла в третий раз.

Враг все-таки доконал Е-8. В октябре семнадцатого Берг ушел в свое последнее подводное плавание, из которого вернулся тяжело больным. После особенно длительной травли, при движении под водой на Е-8 загорелся правый главный электромотор. Лодка не смогла быстро подняться на поверхность, и экипаж отравился газами. Команда чудом довела лодку до Гельсингфорса.

Берг был без сознания доставлен в госпиталь. Е-8 срочно зачинили, пополнили команду, и она ушла на очередную боевую операцию. Ушла с новым штурманом — Берг больше на нее не вернулся. Когда он лежал в госпитале, немцы прорвались в Ганге и высадили десант. Русские войска вынуждены были покинуть Финляндию и оголить Балтийский фронт. Гельсингфорс был обречен. Матросам, которые служили с Бергом, удалось вынести его из госпиталя и втянуть Нору и его, в больничном халате, в окно последнего, уходящего в Петроград поезда.

ЛЕДОВЫЙ ПОХОД

Итак, Аксель Иванович и Нора, без вещей, почти без денег, вырвавшись из Гельсингфорса, приехали в Петроград. Это было буквально за несколько дней до решающих событий. Политическая атмосфера в Петрограде была тревожной, как перед грозой. И гроза грянула. Произошла Октябрьская революция.

Бергу было двадцать три, но после отравления у него развилась серьезная сердечная болезнь, и врачебная комиссия признала его негодным к подводному плаванию.

За плечами у него солидный опыт боевого штурмана, но что это значило в сухопутной жизни? Куда деть себя, чем заняться, где применить то, что он знает? Как жить? Чем зарабатывать на жизнь?

Пожалуй, первый раз у Берга было достаточно времени, чтобы задать себе эти вопросы. После заполненной до краев службы моряка он оказался «на мели» — не у дел, праздный и потому беспомощный…

К счастью, в Петрограде он встретился со своим старым сослуживцем по «Цесаревичу» капитаном 2-го ранга Владимиром Александровичем Белли. «Цесаревич», этот большой корабль, съедающий много топлива, в то время уже не был в строю, и Владимира Белли перевели командиром на строящийся эсминец, названный в честь его прадеда, служившего в русском флоте при Петре Великом и успешно воевавшего со шведами, — «Капитан Белли». Теперь правнук петровского героя набирал команду. Встретив старого друга, Белли пригласил его на должность штурманского офицера с исполнением обязанностей старшего офицера до тех пор, пока команда не будет полностью укомплектована перед вступлением корабля в строй.

То, что корабль еще не был готов, оказалось очень кстати слабому после отравления Бергу. У него было время стать на ноги. На «Капитане Белли» Берг сделал единственный выход. Это было уже в период иностранной интервенции, когда нужно было увести строившиеся корабли подальше от Путиловской верфи, оказавшейся в зоне обстрела. Корабли, которые не могли двигаться самостоятельно, выводили буксирами. Белли и Берг отвели эсминец к Николаевскому мосту, куда не могла достать вражеская артиллерия. Когда опасность миновала, корабль отбуксировали обратно к верфи. Но это было позднее.

Необременительная служба на «Капитане Белли» позволила Бергу быстро поправить здоровье. Живя в Петрограде, он избавился от политической изоляции, на которую был обречен службой на английской подводной лодке. Петроград клокотал, митинговал, строил планы новой жизни.

Берг окунулся в споры и диспуты, стал бывать на собраниях. Тут можно было наслушаться выступлений представителей всех политических партий. Здоровая интуиция, культура и чутье русского интеллигента позволили Бергу сделать правильный выбор за новую Россию, за большевиков.

Особенно сильное влияние оказало на него выступление

В. И. Ленина на I Всероссийском съезде военного флота 22 ноября 1917 года. Это выступление многое объяснило морякам, дало толчок колеблющимся. Тогда же Берг включается в активную революционную работу. Он принимает новое назначение. Не отчисляя от команды «Капитана Белли», его прикомандировывают к штабу командования Балтийского флота в качестве помощника флаг-капитана по оперативной части. Для молодого человека, к тому же бывшего царского офицера и дворянина, это было почетным назначением.

В ту пору штаб Балтфлота жил интенсивной жизнью. Моряки составляли наиболее боеспособную часть Вооруженных Сил Советской республики. Флот надежно прикрывал Петроград — оплот революции. Но впереди были новые опасности.

Провокационные действия Троцкого сорвали переговоры в Брест-Литовске. Германия 18 февраля 1918 года начала наступление по всему фронту. Немцы рвались к Ревелю, чтобы захватить зимовавшие там боевые корабли.

Совнарком еще 17 февраля направил Центробалту директиву о переводе кораблей из Ревеля в Гельсингфорс и о подготовке к переходу всего флота в Кронштадт. Одновременно предписывалось укрепить оборону морских подступов к Ревелю и Гельсингфорсу.

Имея опыт войны на Балтийском фронте, Берг выполняет ряд поручений, связанных с осуществлением директивы Совнаркома. При его участии 22 февраля из Ревеля, вслед за ледоколом «Ермак», уходят последние подводные лодки.

3 марта 1918 года был подписан Брест-Литовский мирный договор, «похабный Брестский мир», как называл его впоследствии Ленин, положение на Балтике было неустойчивым. Немцы нарушили мир. В ночь на 3 апреля немецкая эскадра вошла в Финский залив.

Утром немцы начали высаживать десант в районе Ганге. В замерзшем порту находились четыре подводные лодки. Вывести их без ледоколов было невозможно. Пришлось их взорвать.

Подводники прорвались к Гельсингфорсу и пополнили команды стоявших там лодок.

По мирному договору Советское правительство обязалось разоружить или вывести из портов Финляндии все боевые корабли до 12 апреля. Советское правительство с самого начала пунктуально выполняло все свои обязательства и следовало этому правилу, несмотря на то, что в данном случае другая сторона нарушила договор.

Финский залив ранней весной всегда скован льдом. Навигация на нем невозможна, и немцы рассчитывали на захват флота в Гельсингфорсе, но Центробалт обратился к морякам с призывом спасти боевые корабли.

Штаб Балтфлота привлек к этой операции, вошедшей в историю под названием «Ледовый поход», лучших и опытнейших командиров. Берг, как помощник флаг-офицера по оперативной части, выполнял поручения по управлению героическим походом.

Несмотря на все трудности, последний отряд кораблей начал покидать военную гавань Гельсингфорса 7 апреля, замыкающие вышли из гавани 11 апреля. Среди них была и легендарная лодка «Пантера», прошедшая Первую мировую войну, революцию, борьбу с интервентами и участвовавшая во Второй мировой войне. В мае 1919 года командование флота назначило Берга штурманом «Пантеры».

Беспримерная эпопея была блестяще завершена. В Кронштадт из Ревеля и Гельсингфорса сквозь льды прорвались около 300 боевых кораблей. Советский Балтийский флот был спасен и верно служил Родине во время начавшейся интервенции и Гражданской войны, а затем и во время Великой Отечественной войны.

Иная судьба постигла английский флот, сражавшийся бок о бок с русским до Октябрьской революции. Англия в то время уже замышляла военную интервенцию против Советской республики, и лорды адмиралтейства не хотели, чтобы их корабли оказались в Кронштадте в руках большевиков. Британское правительство отдало приказ взорвать свои суда и подводные лодки, зимовавшие в Гельсингфорсе. Так погибла и Е-8.

СНОВА МИРНЫЕ НОТКИ

Напряженные дни Ледового похода сменились для Балтфлота относительным затишьем. Моряки занимались ремонтом кораблей и боевой подготовкой. Да и для всей страны наступила передышка. Советская власть триумфально и почти бескровно распространилась по огромной территории бывшей Российской империи.

Берг продолжал нести службу в штабе Балтфлота и по-прежнему исполнял свои обязанности в команде «Капитана Белли». Но эта двойная нагрузка была недостаточна для его кипучей натуры. У него оставалось свободное время — состояние, которое уже тогда было для этого человека невыносимым.

Он рассказывает:

— Командир эсминца Белли разрешил мне в свободное время повышать квалификацию, что в конце концов привело к существенному изменению моего жизненного пути. Я наслушался немало разговоров о том, что флот не нужен, что раз существует авиация, то корабли и подводные лодки — царская блажь. Естественно, я решил переквалифицироваться и стал понемногу повторять математику, астрономию, историю, философию, политическую экономию. То есть без определенной цели занялся самообразованием. Вскоре после Октябрьской революции мне подвернулись бухгалтерские курсы — поступил. Думал, пригодится. Но скука была невероятная. Удовольствие доставляли только лекции по политической экономии и истории экономических наук, которые читались очень живо. Поняв, что бухгалтерия не моя стихия, я в начале 1918 года поступил на экономическое отделение Первого политехнического института. Занятия уже шли, но студентов не было. Однажды на лекции по математической статистике в огромной аудитории я сидел один. Посоветовался с моим товарищем по Морскому корпусу Сеней Гиренко, и мы оба решили поступить в Петроградский университет на физико-математический факультет.

Осенью 1918 года пришли на прием к декану факультета Гюнтеру. Меня он принял не очень-то ласково — видит, мне двадцать пять, я не так уж молод. Отличному аттестату об окончании Морского корпуса он особого значения не придал. Однако формально экзаменов от меня не требовалось, и я стал посещать лекции. Студентов мало, главным образом девушки, дети университетских педагогов. Некоторым по восемнадцать-девятнадцать лет, я чувствовал себя стариком, тем более что я, увы, начал лысеть.

Я регулярно слушал лекции профессора Адамского — введение в математический анализ. Старик был мал ростом, а доска высокая, — от многолетнего труда он весь перекосился, и правое плечо стало намного выше левого. Лекции были замечательные, но приходилось очень торопиться — он страшно быстро писал и еще быстрее стирал написанное, — нам некогда было вникать в суть дела. Я строчил как черт и, наверное, единственный в мире обладал дословными лекциями, но… изучить их так и не успел. Посчастливилось мне слушать и такого замечательного ученого, как физик Хвольсон. Его книги очень ценились не только у нас, но и за границей, и по ним училось не одно поколение физиков. Он читал лекции в знаменитой большой физической аудитории университета — большом амфитеатре, где Попов в 1895 году сделал свой исторический доклад. Я старался по возможности выполнять все физические лабораторные работы, ими руководил Владимир Иванович Павлов, сын академика Павлова. Часто мы работали вместе с Терениным, впоследствии академиком. Там же я познакомился с Шароновым, ставшим видным астрономом. Шаронов был очень серьезным и вдумчивым студентом. Он страшно увлекался астрономией, и я бывал у него в его небольшой домашней обсерватории. Ведь я пошел в университет в надежде стать астрономом — меня и сейчас это постоянно влечет и интересует.

Запомнился мне и профессор Стахоцкий, который читал теорию интегралов. Это был древний старик, очень знаменитый, он еле передвигался, и его всегда сопровождала дочь. Он почему-то относился к нам, студентам, как к обвиняемым, и, прерывая лекцию, читал нам нравоучения, считая, что мы, молодежь, виноваты в голоде и разрухе. Это было время, когда события разделили людей на два лагеря, и многие, продолжая нести свои старые обязанности, тем не менее потеряли почву под ногами. Одним из таких был профессор Рождественский, известный физик, специалист по спектроскопии. Вскоре он покончил самоубийством.

Я помню записку на дверях физического факультета университета: «Проф. Рождественский на дому никогда и никого ни по каким делам не принимает». Нас, студентов, это забавляло и отчасти удивляло, так как в то время университет не отапливался, холод был адский, аудитории пустовали и было принято ходить на квартиры преподавателей не только для сдачи зачетов, но и слушать лекции. Так я бывал на квартире профессора Мещерского в Первом политехническом институте и сдавал ему теоретическую механику. Жил он в Сосновке, в большом профессорском флигеле в парке Политехнического института — мне запомнились его сухие, жилистые, красно-сизые узловатые пальцы и весь его голодный и замерзший облик. Он самозабвенно, несмотря на лишения, продолжал делать свое дело.

К сожалению, я не мог посещать занятия регулярно – по-прежнему служил на флоте. Поэтому я получил разрешение Павлова заниматься в физической лаборатории университета в воскресные дни и старался за воскресенье наверстать упущенное, выполняя сразу по нескольку заданий и работая с утра до вечера один в большой пустой лаборатории. Помню, как в этих условиях я мучился иногда над какой-нибудь работой, описание которой помещалось на потертом и рваном листике бумаги, и не мог понять, что же надо делать, а спросить было некого. Заходил сторож и давал советы, может быть, более ценные, чем мог бы дать ассистент, — он десятки лет убирал в лаборатории и видел, что делают студенты.

БОЙ С БЫВШИМИ ДРУЗЬЯМИ

Весной 1919 года страны Антанты начали первый поход против Советской республики.

13 мая 1919 года началось общее наступление на Петроград. Войска Юденича прорвали фронт между Нарвой и Чудским озером, создавая непосредственную угрозу городу. Английский флот, вошедший в Финский залив, поддерживал наступление Юденича.

Советское правительство призвало всю страну на помощь Петрограду. Питерские рабочие готовили город к обороне.

Отряды моряков Балтфлота сражались на самых опасных участках сухопутного фронта. Действующий отряд кораблей Балтийского флота поддерживал своим огнем наступление

7-й армии в приморском районе и защищал ее тылы от высадки вражеских десантов. 18 мая эсминец «Гавриил» и несколько тральщиков провели первый бой с четырьмя английскими миноносцами.

В таких условиях боевой штурман-подводник не мог остаться на берегу. Берг явился с новым назначением к командиру «Пантеры» Александру Николаевичу Бахтину. Бахтин в свои

24 года считался опытным подводником. Он провел несколько лет в подводном плавании, а во время империалистической войны служил старшим офицером подводной лодки «Волк». Бахтин командовал «Пантерой» лишь с 25 ноября 1918 года, но успел сделать на ней несколько боевых выходов. На «Пантере» сформировалась отличная команда, дружная, дисциплинированная, прекрасно знавшая свое дело. Он быстро сблизился со всей командой, а со многими подружился на всю жизнь.

Первый боевой выход Берга на «Пантере» состоялся в ночь на 24 июня 1919 года. В предрассветном тумане лодка вошла в Копорский залив, где крейсировали корабли интервентов. Когда видимость улучшилась, на горизонте показались английские тральщики. Они проводили контрольное траление фарватера. Ради такой добычи не стоило обнаруживать своего присутствия. «Пантера» заняла позиционное положение.

Здесь штурман обнаружил, что из-за неисправности счетчика скорости — лага, прибора, играющего для корабля ту же роль, что спидометр для автомобиля, — лодка в тумане прошла через свои оборонительные минные поля. Берг доложил об этом командиру. Курс был немедленно выправлен, но пришлось возвращаться через те же минные поля.

«Об этом мы не говорили со штурманом, — писал впоследствии Бахтин, — не желая возбуждать волнения в личном составе. Мы без слов понимали друг друга. Но час, пока мы не вышли на чистый фарватер, показался мне необыкновенно длинным…»

Пройдя некоторое время полным ходом по фарватеру и не видя неприятеля, лодка снова вошла в Копорский залив. Она погрузилась и продолжала идти под перископом.

Около 11 часов утра старпом А. Шишкин обнаружил перископы неприятельской подводной лодки. Они то показывались, то исчезали справа по борту «Пантеры». Это тоже была второстепенная добыча, и Бахтин дал команду к погружению. Ход был уменьшен до самого малого, и лодка шла по приборам. Когда через час поднялись на перископическую глубину для осмотра горизонта, впереди по курсу обнаружили сразу две подводные лодки. Они неподвижно стояли в надводном положении.

Команда одной из них купалась, в полной уверенности, что ни один советский корабль не нарушит их покоя.

Две лодки — уже цель. Бахтин решил атаковать. Он провел «Пантеру» в узкий проход между вражескими лодками и, когда до дальней было всего шесть кабельтовых, послал в нее торпеду. Затем, развернув «Пантеру» вправо, он направил вторую торпеду в другую английскую подлодку. Однако атака была неудачной. Торпеды ушли на глубину и зарылись в грунт.

Первая английская лодка сразу послала ответную торпеду в «Пантеру», но она прошла справа по корме. Вторая лодка спешно подбирала купальщиков. Бахтин решил атаковать ее еще раз. Подойдя на четыре кабельтовых, «Пантера» дала залп из обоих носовых аппаратов. Однако в этот момент английская лодка тронулась с места и развернулась. Обе торпеды прошли мимо.

После залпа «Пантера» не удержалась на глубине и всплыла. Глубина была недостаточна, и вода не успела заполнить опустевшие торпедные аппараты. А кроме того, рулевой среагировал на мгновение позже, чем надо.

Последовала команда:

— Все свободные в нос! Глубина двадцать метров, право на борт!

«Пантера» погрузилась, разворачиваясь вправо. Но раньше чем она достигла безопасной глубины, вокруг начали рваться ныряющие снаряды. Англичане, находясь в надводном положении, смогли быстро изготовиться к бою.

«Пантера» около часа шла под водой в районе малых глубин. 15–20 метров совсем недостаточно для такой лодки, и она несколько раз касалась килем грунта. Только через полтора часа подняли перископ, но стекла запотели и ничего не было видно. Лодка осторожно всплывала, чтобы обнажить иллюминаторы рубки, вдруг раздался сильный взрыв, и Бахтину пришлось скомандовать срочное погружение.

Теперь лодка шла между нашими минными полями. Берг ориентировался главным образом по рельефу дна. Впрочем, задача его отчасти облегчалась тем, что «Пантера» была первой подлодкой, на которой наряду с магнитными компасами был установлен гирокомпас. Гирокомпас, техническая новинка того времени, обеспечивал в течение нескольких часов подводного плавания лучшую точность, чем магнитный компас.

Жизнь команды зависела от опыта и искусства нового штурмана. Берг рассчитал абсолютно точно: «Пантера» всплыла в четырех милях от Шепелевского маяка. Англичане не рискнули преследовать ее так далеко.

Бывшие друзья стали противниками! Мог ли Берг в 1916–1917 годах предположить, что он будет стремиться торпедировать английские подводные лодки? Как могли полюбившие его английские матросы догадаться, что их штурман станет противником?

БЫЛО ЛИ ТЯЖЕЛО?

Даже в это время Берг пытался заниматься и готовиться к экзаменам. Конечно, не в походах, а на стоянке в Кронштадте, хотя и тогда обстановка была напряженной. «Пантера» стояла у базы «Память Азова», пришвартованной у стенки порохового завода. Каждое утро регулярно налетали поодиночке или группами белофинны или английские самолеты из Финляндии. Они бросали на Кронштадт бомбы и стрелы — рвались к пороховому заводу. Моряки, однако, относились к этому весьма спокойно, выходили на верхнюю палубу и следили за бестолковой войной — англичане летали низко и бросали бомбы куда попало. Форты и корабли отстреливались из малокалиберных зенитных пушек и пулеметов. «Пантера» и «Вепрь» — подводная лодка, швартовавшаяся с другого борта базы, — тоже стреляли, отпугивая англичан. На палубу «Памяти Азова» падали стрелы. Моряки поражались бессмысленности таких действий авиации — эти стрелы военным кораблям явно не могли причинить ущерба. Но однажды бомба угодила в стоящий рядом с базой транспорт, прямо в помещение команды, и наделала там много бед. Видя, что наши подводные лодки привлекают к себе внимание английских самолетов, и боясь соседства с пороховым заводом, Бахтин решил уйти в более безопасное место и перевел «Пантеру» к наружной стенке Кронштадтского внутреннего рейда, где обычно стояли линкоры. Жить стало спокойнее.

— В этот относительно мирный период, — вспоминает Берг, — я использовал каждую свободную минуту для занятий, но все мои конспекты и записки погибли на «Памяти Азова», когда в нее попала торпеда во время атаки английских торпедных катеров на Кронштадт осенью 1919 года. Моя каюта была залита водой. Но даже если бы не это, я все равно ушел бы из университета. Я поссорился с профессором химии. Помню, что зачет я получил, так как очень тщательно подготовился; к экзамену тоже был вполне готов, но как раз в день сдачи случилась трагедия, которая надолго выбила меня из обычной колеи. Погиб мой друг Сеня Гиренко. С ним мы учились в Морском корпусе, вместе плавали на «Цесаревиче», вместе пришли в университет. Он был на редкость симпатичный парень и способный математик. Трагедия в Копорском заливе привела к нелепой и страшной гибели трех наших миноносцев. Это было в августе 1919 года у Шепелевского маяка, на расстоянии нескольких миль от берега. «Константин», «Свобода» и «Гавриил» налетели на вражеские минные заграждения. Сначала взорвался один корабль, команда частично выбросилась за борт, и ее стали подбирать два других миноносца. В это время на мины налетел другой. И почти сразу же за ним взорвался третий. Это был такой ужас, что описать невозможно. Все утонули, кроме двух-трех человек, которых волны полуживыми вынесли на берег. На «Константине» погиб и Сеня, а мы должны были вместе идти на экзамен по химии! Представляете, в каком состоянии я был на этом экзамене. А тут еще профессор неточно поставил вопрос, я его не понял и возразил, и мы сцепились. Я на него так обиделся, что вообще перестал ходить в университет.

Систематически заниматься в этот период было очень трудно, — продолжает Берг. — Интервенты базировались на Бьорке, в Копорском заливе находились англичане, их можно было видеть с Шепелевского маяка, в районе Сестрорецка тоже англичане. К северу от Кронштадта, на запад от Лисьего Носа — белофинны. Движение каждого корабля, даже каждой подводной лодки по основному створу кронштадтских маяков было отчетливо видно врагам. Русский флот оказался парализованным. Плавали только тральщики, подводные лодки и несколько эсминцев. Каждая лодка на счету. Счастье, что у нас на «Пантере» сложилась дружная команда — полное взаимопонимание, и мы могли успешно воевать. Как тут позволить себе уйти в мирную жизнь на учебу? А кроме того, смерть Гиренко окончательно решила мою дальнейшую жизнь. Надо было довоевать, отомстить, разбить интервентов, а потом уж думать об учебе.

В августе 1919 года Берга назначили командиром на подводную лодку «Рысь». С грустью расставался он с «Пантерой» и ее командой. Но надо было подчиниться приказу — организовать восстановительные работы на подраненной «Рыси», подобрать и обучить команду, сделать «Рысь» такой же боеспособной, как «Пантера».

Начались круглосуточные ремонтные работы в доке. Командир отключался от них только в часы занятий с молодыми матросами. И даже в это время он ухитрялся заниматься сам! Вплотную столкнувшись с крайне широким кругом технических вопросов, с незнакомым новым оснащением подводных лодок, он понял, что ему необходимы глубокие инженерные знания. Может быть, обучая команду, он ощутил свою неподготовленность во многих вопросах — ведь командир должен быть и штурманом, и артиллеристом, механиком и электриком. Так или иначе, Берг решил стать инженером. Отчасти повлиял на него новый друг, моряк В. Ю. Горяинов, с которым он познакомился в подводном плавании. Горяинов тоже стремился учиться. Они обсуждали учебные дела и много спорили о том, как же совместить любовь к морю, к кораблям и желание иметь какую-то более универсальную специальность, не зависящую от моды, от веяния времени, от того или иного отношения к флоту.

— Я решил не возвращаться в университет, — вспоминает Аксель Иванович, — и заняться техническими науками. Сыграло роль обилие электротехнических приборов на подводных лодках, знакомство с радиотехникой, с двигателями внутреннего сгорания, с аккумуляторами подводных лодок, со штурманским делом, с теорией и практикой девиации магнитных компасов и радиопеленгаторов, с тонкими механизмами гирокомпасов. Политехнический институт славился хорошей постановкой дела, современными лабораториями и квалифицированными педагогами. Мы с Горяиновым решили поступить в Политехнический институт. И вот осенью 1919 года я стал студентом Петроградского политехнического института. Но о регулярном посещении лекций в это время не могло быть и речи. Ведь я продолжал командовать «Рысью». Мы восстановили ее, и она участвовала в учебных походах. Только когда залив сковало льдом и на лодке начался зимний ремонт, я мог время от времени вырываться в город и ходить в институт.

К сожалению, этот институт находился очень далеко от улицы Глинки, где я жил. Сообщение было совсем плохое, трамваи ходили редко. Мы шли пешком, а на голодный желудок — состояние тогда стабильное — это было весьма неприятно. После путешествия страшно мерзли на лекциях в нетопленных аудиториях. И все-таки я регулярно сдавал зачеты, совмещая учебу со службой на флоте. Да, кроме того, я был зачислен еще в подводный класс Соединенных классов комсостава флота.

Было ли тяжело? Надо было учиться — когда же тут рассуждать…

КАЛЕЙДОСКОП ТРУДА

Весной двадцать первого года Берг делает попытку прервать службу на флоте, чтобы закончить Политехнический институт. Добиться этого в напряженной обстановке было почти невозможно. Но Берг решает попробовать. 8 апреля 1921 года он пишет рапорт начальнику Соединенных классов Радус-Зенковичу:

«От слушателя подводного класса Акселя Ивановича Берга.

РАПОРТ

На основании декрета Совета Народных Комиссаров от 14-го января 1921 г. и приказа по флоту от 26-го февраля с. г. за № 176 прошу ходатайства Вашего об откомандировании меня для окончания в 1-й Петроградский политехнический институт на электромеханический факультет.

Военмор А. Берг».