Помоги проекту - поделись книгой:
— Долго еще ехать?
— Нет. Приехали. Стой. И не выходи из машины.
Сейчас из темноты выстрелят — и поминай, как звали. К весне найдут.
Старик вышел на пронизывающий ветер, оглядывался какое-то время, потом махнул рукой. Можно выходить…
Это было нагорье, почти безлюдное, караванные тропы проходили южнее, тут если кто и мог бродить — так это душманы, и точно — не сейчас, когда почти зима. Зимой здесь не было жизни, и пейзаж — если бы сейчас светила луна — показался бы лунным. Но луны не было.
Когда глаза Басецкого привыкли к темноте, он увидел машину, стоящую метрах в пяти от пикапа, как она тут оказалась — непонятно, тем более что это был Мерседес-Бенц, а не полноприводная машина. Разглядел он и человека — тот сам шагнул к ним из темноты. Коренастый, почти квадратный, роста среднего, одет как местные. Черная чалма на голове.
— Ас саламу алейкум! — сказал этот человек, акцент у него хоть небольшой, но присутствовал. Подполковник не был лингвистом — но подобный он слышал в северных провинциях. Узбек?
— Хватит — раздраженно сказал старик по-русски — давайте перегружать. Здесь нельзя долго находиться. Иди тоже… помоги перетащить.
Коренастый открыл багажник Мерседеса, достал оттуда что-то, напоминающее уложенный парашют. Какой-то мешок из грубой брезентовой ткани, две широкие и прочные лямки, чтобы носить его — или как сумку, или как рюкзак. Не воспользовавшись помощью Басецкого, он перенес сумку из багажника Мерседеса в кузов пикапа.
— Распишитесь в получении — сказал коренастый тоже по-русски
Подполковник достал из кабины небольшой фонарик, посветил в кузов. Страшная догадка пришла в голову
— Что это?
— Устройство — коротко ответил старик
— Оно?
— Оно самое. Семь десятых килотонны.
Саперная ранцевая ядерная мина, модель РА-60, масса шестьдесят килограммов, имплозивного типа, мощность взрыва — примерно семьсот тонн в тротиловом эквиваленте. Предназначена для создания зон разрушений, завалов, пожаров, затопления и радиоактивного заражения местности, нанесения ударов по живой силе и технике противника. Может устанавливаться заранее или непосредственно во время боевых действий. Подрыв ядерной мины производится при помощи стандартной саперной машинки по проводам, по радиоканалу или автоматически…
— Ва лакум фи аль-осаси хайятун я ули аль альбаби ла Аллахум таттакун… Разве ты с этим не согласен?
Подполковник откашлялся. От холода его начало знобить.
— Когда?
— Скоро. Местные собираются напасть на Афганистан. По нашим данным — штаб будет на аэродроме в Пешаваре. Там и сделаешь.
— А Уль-Хак?
— Там будет и уль-Хак. Он обязательно приедет, он воин и глава армии. Разберешься со всеми разом.
Когда пикап, с трудом развернувшись, скрылся в ночной пурге — к двоим, провожающим его взглядом, коренастому и старику подошел третий. Выше коренастого, тоже одетый как местный и со снайперской винтовкой Драгунова в руках.
— Ну? — спросил старик
— Он не нажмет — ответил коренастый
Старик усмехнулся
— Нажмет. Еще как нажмет. Он сейчас думает, что не нажмет — а потом вспомнит дочь и нажмет. А ты что думаешь? — обратился он к снайперу
— Я думаю, что замерз как суслик
— Да, холодно. Поехали отсюда, надо успеть спрятать вторую.
— Я хоть папой то потом буду? — усмехнулся коренастый — жинка с хаты сгонит, если что.
— Жинки-то нету у тебя.
— Так будет.
— Вот будет — тогда и будешь думать. Поехали.
Советская разведка играла игру, которая была беспроигрышной. Тут даже не имело значение — попадется Басецкий или нет. Живым — вряд ли, а вот бомба может оказаться в руках пакистанцев. Но тут возникает три «но». Первое — американцы попытаются ее забрать, пакистанцам выгодно будет оставить ее у себя. Будет конфликт. Второе — сам по себе факт появления советской бомбы в Пешаваре послужит пакистанским элитам последним предупреждением — вполне возможно, что они сочтут за лучшее прекратить поддерживать моджахедов, пока такая бомба не взорвалась в Равалпинди или Исламабаде. Никто не хочет умирать за чужие интересы, какой бы выгодой это не пахло. Наконец третье — на бомбе постоянно находился своего рода маячок — но не радио, а дающий сигнал только при поступлении запроса из космоса, если не знать об этом — то маячок можно обнаружить, только разобрав устройство. А пакистанцы, если они решат оставить устройство у себя — явно отправят его в подземный ядерный центр. И тогда — будут точно известны его координаты, сейчас известные лишь приблизительно.
Но все же — было бы лучше, если бы это устройство сработало как надо…
Зардад, молодой воин из людей Африди долго казнил себя за то, что послушал неизвестного. Связанный клятвой над огнем очага и хлебом, который питает людей, он не мог никому рассказать о том, что произошло в горах — но время шло, диктатор и тиран оставался в живых и творил новые злодеяния. Зардал с ненавистью посматривал на бережно хранимую им снайперскую винтовку, и чувствовал — что он бинанга. Человек без чести.
Но время шло, время, наполненное суетными делами дней — и как-то раз Зардад пошел на охоту. Он купил винтовку и в племени знали об этом — поэтому Зардад был теперь охотником, он приносил мясо в племя, и был уважаемым человеком. Охота помогала ему стать искусным следопытом и снайпером, чтобы выследить горного козла или другую, водящуюся в этих местах дичь, приходилось делать большие переходы, по несколько километров по горным кручам и опасным, ненадежным склонам. Почему-то в этих местах разом исчезло большинство зверья и теперь за ним приходилось идти несколько дней. Чаще всего у охотника был только один выстрел, промахнешься — и распугаешь зверя, придется тропить нового еще два — три дня. Так, Зардад становился снайпером и достойным сыном своего народа — и гордая Лейла из рода шейхов, которая жила в городе и отказывалась носить паранджу — смотрела на него уже с интересом…
За зверем он вышел ночью, когда Аллах еще не послал им новый день, не погасил звезды на небе и не даровал людям рассвет нового дня. Собрался — две обоймы для винтовки, большое шерстяное одеяло, на котором можно спать и которым можно укрыться на горном склоне от глаз врага, немного сушеного мяса, которого у охотника Зардада было в достатке, кислое молоко, которым пуштуны лечили желудочные болезни. Немного трав, которые знал один человек в поселке, знахарь и мудрец, и которые он выменял на соленое мясо. Мясо, кстати, было приготовлено чисто пуштунским способом: застрелив зверя, пуштуны нарезают мясо тонкими ломтями и выкладывают на камни сушиться или подвешивают на поясе на специальные крючки. И, конечно же, солят. Выветренное таким образом мясо намного полезнее, чем вареное, в нем сохраняется вся его ценность, на паре таких вот полосок мяса, жестких как сапожная подошва пуштун может идти по горам целый день. Конечно, Зардал взял с собой и соли — соль у пуштунов ценилась, она была дорогой, потому что государство обкладывало соль налогом — но у Зардада соль была.
Перед выходом из своего холостяцкого жилища, он взглянул на запад, в сторону Мекки и сотворил положенное при таких обстоятельствах ду'а.
Аллахумма, инна нас'алю-кя фи са-фари-на хаза-ль-бирра ва-т-таква, ва мин аль-'амали ма тарда! Аллахумма, хаввин 'аляй-на сафара-на хаза, ва-тви 'анна бу'да-ху! Аллахумма, Анта-с-сахибу фи-с-сафари ва-ль-халифату фи-ль-ахли, Аллахумма, игжи а'узу би-кя мин ва'саи-с-сафари, ва кяабати-ль-манзари ва су'и-ль-мункаляби фи-ль-мали ва-ль-ахли.[87]
Затем он затворил дверь и тронулся в путь.
Рассвет застал его на горном склоне, он обернулся лицом к восходящему солнцу и возблагодарил Аллаха за то, что даровал людям новый день. Горы из черных становились серыми, из серых — где желтыми, где оранжевыми, жизнь возвращалась на землю вместе с лучами солнца и это было хорошо…
Он прошел еще несколько километров — и вдруг понял, что впереди кто-то есть.
Он не увидел, он просто это понял. У человека, который много времени проводит в горах, вырабатывается особое чутье, в горах редко встретишь другого человека — поэтому присутствие человека, такого же, как ты, начинается ощущаться еще до того, как его увидят твои глаза. Нужно только слушать самого себя, свою душу, и возносить хвалу Аллаха в положенных случаях. И Всевышний не оставит тебя в опасности…
Пройдя еще несколько десятков метров — Зардад прыгнул за валун, выставил ствол американской снайперской винтовки, готовый стрелять.
Но стрелять было не в кого.
Он лежал час, а потом — еще один час и еще. Солнце карабкалось все выше по лазурно-синему небосводу, однажды к его укрытию близко подползла змея, видимо, решившая погреться на камне — но вовремя почувствовала человека и скрылась. Впереди — никого не было.
— А'узу би-Лляхи мин аш-шайтани: мин нафхи-хи, ва нафси-хи ва хамзи-хи.[88] — сказал Зардад, полагая, что стал жертвой козней шайтана, который сейчас довольно ухмыляется, гордый тем, что внушил страх вооруженному мужчине и воину, вынужденному пролежать три часа на горном склоне вместо того, чтобы идти за добычей.
Зардад встал и пошел дальше — но не успел пройти и ста шагов, как из-за спины его окликнули
— Да спасет тебя Аллах в Судный день, Зардад!
Зардад резко повернулся, вскидывая винтовку. На камне, том самом, за которым он лежал, сидел моджахед, держащий в руках русскую снайперскую винтовку.
— Кто ты? — спросил Зардад — ты назвал мое имя! Откуда знаешь мое имя?
— Твое имя Зардад и ты воин людей Африди. Я знаю тебя — ответил моджахед
— Откуда ты меня знаешь?
— Я знаю тебя и твою клятву потому, что я Змарай, пуштун и воин людей Шинвари. А ты еще не забыл, чем ты клялся?
Зардад по-прежнему держал неизвестного на прицеле
— Откуда мне знать, что ты говоришь правду?
— Лишь Аллах может читать в сердцах, но я скажу тебе. Я, Змарай, пуштун и воин людей Шинвари приговорил подлую собаку Уль-Хака к смерти, да будет Всевидящий верным свидетелем моим словам. Не позднее чем через год подлый каратель пуштунского народа умрет, и смерть его будет страшна. Год еще не прошел, и я жажду мести.
Зардад опустил винтовку
— Почему тебя не было так долго?
— Пуштун свершил свою месть через сто лет и сказал: я поспешил. Месть сладка, мой друг, и это блюдо лучше всего есть холодным. Я — готов пойти по пути мести, и что будет в конце — ведомо одному лишь Аллаху. А ты, брат — готов?
Зардад заметил, что пуштун говорит хоть и по пуштунски — но некоторые слова произносит примерно так, как это делается на языке дари, государственном языке Афганистана, который имеет хождение на севере и в центре страны, в том числе в Кабуле. Значит, этот человек родом не из этих мест. Это могло быть правдой — потому что война перемешала людей, согнала с места целые племена и пуштун шинвари вполне мог жить в Кабуле, там, где говорят на дари и научиться там этому языку. Но могло быть и по-другому.
И все-таки выглядел этот человек как пуштун и моджахед. И говорил — как пуштун и моджахед, не было никакой разницы.
— Я готов, но как мы убьем тирана?
— Немного терпения, брат. Немного терпения, ибо терпение — несомненное достоинство мужчины. Ты помнишь, где мы встретились в первый раз?
— Да.
— Тиран будет там снова. На этот раз я хочу взорвать его.
— Взорвать? Но как ты его взорвешь?
— У меня есть бомба. Хорошая бомба, ее дали мне американцы, чтобы я взорвал ее у шурави — но я решил, что нет ничего важнее, чем убить тирана и освободить пуштунский народ от гнетущих его оков. Эту бомбу надо донести до места и установить. Мне нужен проводник. Ты знаешь те места?
Зардад те места знал.
— Нет таких мест в горах, которых бы я не исходил в поисках добычи на много дней вокруг. Но там очень опасно.
— Именно поэтому, мне нужен проводник. Я и еще один человек — мы понесем бомбу.
— Еще один человек? Эта бомба так велика?
— Эта бомба столь велика, что от ее взрыва содрогнутся в ужасе сердца даже самых стойких. И пуштунский народ навсегда оставят в покое враги, кем бы они ни были.
Зардад задумался
— Ты хорошо говоришь, брат…
— Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что тиран умрет, и умрет он от рук мстителей — пуштунов — повторил клятву человек по имени Змарай
Делать было нечего. Надо было выбирать.
— Клянусь огнем очага и хлебом, который питает нас, что оставлю все происходящее в тайне и сделаю все, чтобы убить тирана — подтвердил свою клятву и Зардад.
— Я рад, что встретил на своем пути брата, а не подлого бинамуса — пуштун по имени Змарай поднялся с нагретого солнцем камня — пойдем, я застрелил горного козла в двух переходах отсюда. Возьмешь мясо.
— Я не могу взять мясо животного, которого не убил своей рукой.
— Клянусь Аллахом, ты неисправим. Я помогу тебе и поделюсь с тобой мясом как брат. Разве брат не может поделиться пищей со своим братом? Пошли.
Через два дня, как и было условлено, поздно вечером Зардад взял свою винтовку и пошел на юг, хорошо ему знакомой тропой. Он шел широко и размашисто, как солдат, он знал эту тропу так, что ночью мог идти по ней как днем. Примерно через полтора часа, он вышел к нужному ему камню — но там никого не было.
Он сел на камень, и принялся ждать. День окончательно сменился ночью, яркие точки звезд рассыпались по бархатисто-черному небосводу велением Аллаха и джины, шайтаны, и прочая нечисть вышла на охоту за телами и душами людей. Зардад родился в бедной семье, жившей в горах, он с детства слышал про шайтанов и джиннов, которые воруют по ночам людские души — а один раз видел растерзанного человека, который ночью зачем-то вышел к роднику за водой — такое с ним могли сделать только джинны. Поэтому Зардад — боялся и постоянно поминал Аллаха.
Примерно через полчаса он услышал, как осыпались камни на каменной осыпи, и настороженно встал.
— Змарай! Где ты, брат?
— У тебя за спиной.
Зардад чуть не упал, когда поворачивался.
— О, Аллах!
— Саламуна, бро
— Салам. Ты ходишь как джинн, брат. Твои шаги неслышны.
— Воин так и должен ходить. Если хочет остаться в живых.
Поделиться книгой: